Москва алмазная

Алекс Норк

Москва алмазная

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

«Над Канадой небо синее, меж берез дожди косые»… все, кому сейчас подошло к пятидесяти или «за», помнят эту модную в восьмидесятых песню, и мы ее тоже пели у костров в байдарочных походах по Селигеру, где в свое время и перезнакомились. Там очень много было синего неба, воды, берез, рыбы, которая сама лезла на крючок, но мы почему-то пели о Канаде, о которой тогда всерьез никто из нас и не думал. Впрочем, судьба привела туда только меня одного. Второй из нашей четверки живет почти на противоположном конце земного шара – в Австралии. Двух других нет на свете. Их имена в этой истории подлинные, остальные – изменены. Собственно, ради этих настоящих имен и в память о них написана настоящая книга.

Впрочем, не только.

После гибели Андрея, точнее – его убийства на автостраде под Цюрихом в июле 96-го, публичный рассказ обо всем стал необходим и для нас. Деньги и личная охрана – хорошая штука, но лучше все-таки, чтобы люди, имеющие то же самое, не испытывали к нам прежнего интереса. Для этого надо рассказать всем то, что хотели бы знать только они.

И еще одна причина, которая позволяет сейчас это сделать.

В мае, в день моего рождения, Миша позвонил мне из своей Австралии, чтобы поздравить. Но начал не с этого. «Умер Сергей Антонович, Олег, – сообщил он. – Вчера вечером я звонил в Москву. Он умер неделю назад». Мы поговорили о погоде в двух разных концах земного шара, хотя говорить хотелось совсем не об этом. «Начинай писать, Олег, – сказал, прощаясь, Миша, – теперь не откладывай!».

При последней нашей встрече, на похоронах Андрея, мы решили отказаться от принятого раньше решения – молчать обо всем, что было. И обязанность рассказать ложилась на меня – в прошлом профессионального журналиста. Существовало только одно препятствие, чтобы начать – Сергей Антонович, которого мы берегли как зеницу ока и который всегда был законспирирован более тщательно, чем мы сами.

Старик категорически не желал уезжать из России. Конечно, мы поддерживали его одинокую старость, он ни в чем не нуждался. А от приглашений перебраться на запад и получить все, что честно ему причиталось, каждый раз отказывался.

«Что можно еще для него сделать, – каждый раз думал я, – когда нельзя даже рассказать о нем своим близким?». Теперь и это стало возможным, с его уходом.

Но начинать историю приходится с совсем иной фигуры, известной всей России и всему миру, – с Лаврентия Павловича Берии.

Нет, речь пойдет не о репрессиях, а совсем о другом.

Подземная историческая Москва

Охрана.

Обычно в простых умах это слово ассоциируется только с людьми, окружающими власть предержащих. Поразмыслив, каждый, впрочем, скажет и об охране всего правительственного быта, поварах, пище, местах, где правительство работает и отдыхает. Все это правильно.

Есть и охрана города. Тоже понятная – та, что наверху. А внизу? Город ведь это не только то, что стоит на поверхности. Здесь и начало истории. Начало нашей истории, но, конечно же, далеко не всего того, что «внизу».

Нет, разумеется, нужды говорить о роли охраны в сталинскую эпоху. Она была главным гарантом режима. И охранялось тогда все. Для этого нужно было постоянно думать – что же еще должно находиться под бдительным энкавэдешным оком.

Подземная Москва попала в этом смысле в их поле зрения довольно поздно – в середине тридцатых, когда повели строительство метрополитена. И то не сразу.

Закладка первых подземных линий предполагалась очень глубокой, хотя их дальние концы, в районе «Сокольников» или «Сокола», почти выходят наружу. Глубина же исторической Москвы в центральной части тогда практически не учитывалась. Считалось, что вниз Москва значительно короче проектных глубин. Вскоре, однако же, стало проясняться, что это совсем не так.

При пробое объемных шахт по курсу будущих линий, необходимых для строительства станций и для самой подземной проходки, стали обнаруживаться каменные строения очень старых времен и непонятные подземные инфраструктуры, если называть это языком современным, то есть ходы и сообщения неясного назначения. Причем находились они отнюдь не в ближнем поверхностном слое, а на глубинах в несколько десятков метров. И не только камень использовали древние строители, а и дерево. Что-то вроде трехэтажной бункерной системы обнаружили, например, в районе Кривоколенного переулка ниже сорока метров под мостовой: дуб, то ли просмоленный, то ли чем-то совсем особенным пропитанный. Состояние такое, будто вчера отстроено. А по размерам – со средний дом пионеров, с лестницами, переходами. Там же и колодцы с водой, приспособления разные. Это какому же оно принадлежало веку?

И главное в том, что все подобные находки по своему конструктивному характеру никакого отношения к наземным постройкам своего времени не имели. Тех, разумеется, тоже хватало. Город нарастал, поднималась почва, но то, что стояло когда-то на московской земле ниже, чем на десять-двенадцать метров не опустилось. Другими словами, выяснилось, что разные наши предки весьма активно в землю лезли, причем с незапамятных времен.

Столкнувшись с таким любопытным открытием, строители на него большого внимания не обратили, хотя власти все-таки выдали тогда метрострою инструкцию – обращать внимание на археологические ценности, а насчет золотишка совсем отчетливо предупредили: что буде такое найдено и государству не отнесено… Впрочем, все и так понимали: с золотом-серебром не побалуешь. И клады сдавали. Что же касается археологии, то не до этого было. Время ведь на то специально не выделялось, а за невыполнение нормы проходки инженер участка мог спокойно в Сибирь загреметь.

В тридцать восьмом, когда Берия пришел на Лубянку, метро рассматривалось не только в качестве гражданского, но и важного военно-стратегического объекта. И занимаясь этими делами, Лаврентий первый всерьез задумался над тем, что же вообще представляет собой подземная историческая Москва. И первый понял, что не одному только ему со Сталиным приходила в голову мысль о подземных засекреченных коммуникациях, которые можно использовать для незаметных перемещений. То, что наряду с гражданскими транспортными линиями создавалось в конце тридцатых и малое параллельное метро, благополучно существующее и до сих пор, хорошо известно. И данные об этом частично попали в свое время в демократическую прессу. Однако разговоры на такую невыгодную тему быстро и прекратились. И здесь мы лишь упомянем о том, к чему еще не раз будем возвращаться: подземная Москва всегда была особым предметом внимания всех властей и во все века. А в чем именно тут особенность и своеобразие, будет понятно из дальнейшего.

Так вот, Лаврентий, первым в коммунистическую эпоху, поставил вопрос шире. А что это вообще такое – Москва-подземная?

Будучи человеком восточным, казематного, так сказать, мышления, он правильно подумал о том, что ведь и психология российских управителей и бояр-феодалов мало в этом смысле отличалась от его собственной. И если каждый восточный князек в любую эпоху старался строить вниз не меньше, чем вверх, то здесь-то почему должно было обстоять иначе? В особенности, если учесть, что людского подневольного ресурса в России всегда было предостаточно. И если они со Сталиным могли запросто потом уничтожить несколько тысяч строителей, занятых на создании засекреченных подземных коммуникаций, то кто и что мог спросить с русского феодала, исчезни у того триста-четыреста душ мужеского пола. А о масштабе таких владений, не углубляясь в историческую статистику, легко судить хотя бы по фразе Фамусова из «Горя от ума», когда тот говорит про материальный ценз для женихов своего времени: «Имей он душ хотя б тысчонки три…»

Ничего себе – минимум! А сколько на Руси было знати с десятками тысяч душ. Ну поубавилось их на пару сотен, дело, как говорится, хозяйское – может мор, может, сбежали.

До шестнадцатого века Москва, к тому же, была весьма уязвима со стороны южных российских границ. И даже еще в пятнадцатом веке спасалась несколько раз разве что чудом. Хан-Гирей странным образом потерпел поражение, имея все возможности взять город, а Тамерлан просто раздумал вдруг идти на Москву, хотя одолеть русское войско по тому его состоянию способен был без больших проблем.

Люди, того времени, слишком хорошо понимали, что значит – попасть в лапы к врагу. На то и слово «изверги» в ходу было. И имущество свое тоже терять никто не собирался. Поэтому рытье всякого рода считалось делом первостепенной важности. А в среде богатых и власть имущих такой процесс имел свои дополнительные стимулы. Политические интриги в те века заканчивались не увольнением с работы и не дискредитацией в прессе. Можно было без проблем и на кол сесть. Дочку красивую потерять. Система наложниц существовала ведь вплоть до восемнадцатого века. Короче, когда происходили крупные сшибки княжеских и боярских родов, судьба могла в одночасье поднести такую фигу, что и злого татарина с душевным теплом вспомянешь.

Сами русские цари никогда не чувствовали себя вполне спокойно на троне. Поэтому всегда заботились на предмет того, куда им в случае чего шмыгнуть.

Иван Грозный, например, подземным работам уделял больше внимания, чем, пожалуй, всем остальным. И засекречивал это дело не хуже Сталина и Лаврентия: чтоб ни одной души потом от строителей не осталось. С этим, кстати, связана и легенда, описанная поэтом Кедриным, – о создателях Храма Василия Блаженного, замученных и убитых за то, что хвалились построить другой такой храм, и даже лучше. Причина, как установил еще историк Татищев, была гораздо более прозаичной. Царь Иван без всякого мучения и бития просто уничтожил ту группу ИТР, которая наряду со строительством храма занималась глубокой прокладкой каменных ходов от него в разные стороны Москвы. В том числе, один из них – к Донскому монастырю, что по другую сторону Москвы-реки в пятикилометровом от нее удалении.

Кажется, единственным периодом застоя в подземном московском строительстве было царствование Годунова. Странный этот царь, пытавшийся за сто лет до Петра Великого прицепить Россию к уходящему европейскому поезду, похоже, о себе совсем не думал и ценностей в землю не прятал.

Это – другое направление отечественной инженерно-строительной мысли, снова приближающее нас к Лаврентию Павловичу. Но сначала о ней самой.

Созданная под Москвой инфраструктура для коммуникаций, побегов, глухой и длительной отсидки в черные дни, постоянно пополнялась спецобъектами особого назначения – хранилищами ценностей.

Клады – в горшках, печках, стенах, подполом – удел рядовых обывателей. Серьезные люди, у которых действительно было, что спрятать, такой ерундой не занимались. Прятали капитально и глубоко.

Даже во время революции и в восемнадцатом году, когда красный террор рыскал пьяными глазами по чердакам и подвалам, спрятано там было очень немного. Из того, что вообще было спрятано.

В наше время, в шестидесятых годах, когда строился Калининский проспект – современный Новый Арбат – в прессу проскочила такая деталь. Стоимость строительства была с лихвой окуплена (многократно, как было сказано в газетной публикации) найденными в процессе строительства ценностями. Не сказали, правда, главного – каких и где найденных. Можно теперь уточнить – совсем не той мелочевки, что попадалась в полах и печках разрушенных дворянских особняков. Сережки, колечки, золотые червонцы, припрятанные в свое время от экспроприации, все это – бытовая мелочевка свергнутого класса, их обиход. Конечно, и перечисленное имеет свою цену, но не идет в сравнение с главным. С несколькими крупными тайниками, на которые посчастливилось нарваться. А о том, что там хранилось, хранилось в других местах и продолжает храниться в московских подземельях, – повествование ниже. Сейчас, однако, самое время вернуться к злодею Лаврентию и предвоенным годам.

Берия включился в игру

Злодеев вообще-то всегда тянет вниз. Подземелья – их естественные чертоги. К тому же, мысль о том, что не он здесь, конечно же, один такой вредный, заставляет беспокоиться и думать о завтрашнем дне. А думать об этом они умеют. Берия же, что бы о нем ни говорили, отличался умом хитрым и даже пронзительным.

Сталину он, естественно, ни на грош не верил и не только подозревал, что его могут убрать как предшественников – Ягоду с Ежовым, но и нисколько в таком исходе не сомневался. Дело было за временем. Но время было пока в его руках.

И вот, в тридцать восьмом году на Лубянке в отделе, надзирающем за охраной московских подземных коммуникаций, появляется оперативная группа с любопытными функциями. А именно группа, в обязанности которой входит единственная работа: обнаружение и обследование старых подземных ходов столицы и ближних пригородов. В целях защиты от шпионов и диверсантов, которые могут использовать старые, забытые уже городом подземные пространства и линии с конспиративными или подрывными целями. Все вроде бы логично. Кругом враги народа – чего ж еще от них ждать. Заберутся и взорвут пол-Москвы.

Офицеры в этой группе, а там были только офицеры, – все со строительными специальностями. Тоже логично: разбираться надо в состоянии заброшенного, чертежи уметь составлять, ну и прочее. Во главе группы – человек с одним кубиком в петлице, то есть майор. Фамилия украинская, Брынцалло. Сам откуда-то с юга, Краснодар-Абхазия. С Берией был знаком по стройкам на черноморском побережье Кавказа, когда тот работал в местном НКВД[1]. Больше ничего не известно, кроме того, что кадровый состав группы ее начальник подбирал себе сам. Группа существовала как бы автономно, и хотя ее отчеты попадали в архивы вместе с общими материалами «Отдела по защите московских коммуникаций», ее начальник держался вполне независимо и имел с Берией постоянный контакт через голову, так сказать, своего непосредственного начальства. Кличка у него среди сотрудников тоже была своеобразная – «дед». Хотя по возрасту Брынцалло был только слегка за сорок. Имел жену и сына, которые, почему-то, проживали не с ним в Москве, а в Ленинграде.

Два с половиной года, до начала войны, группа работала, что называется, «тихой сапой». Обследовали и регулярно сдавали какие-то чертежи и расчеты с указанием тех мест, где враг может свить гнездо или провести теракт под государственным учреждением или производственным объектом, усиливали, так сказать, внимание. Но никаких сведений о реальных попытках проникновения в московские подземелья врагов народа или иностранных агентов в довоенных архивах не обнаружено. Зато в начале сорокового года состав группы пополнился еще одним новым сотрудником. На этот раз не строителем и не инженером – историком Волынцевым. Кандидатом исторических наук, начинавшим свою научную деятельность еще под руководством известнейшего ученого Забелина, чьи труды связаны прежде всего с историей города Москвы. (Точнее у самого Забелина он не учился, тот умер еще до революции, но школа научная сохранилась.)

Война, с лета 1941-го, сразу изменила жизнь страны. И в деятельности группы Брынцалло тоже произошли крупные изменения. Теперь, судя по архивным материалам, им пришлось всерьез столкнуться с диверсиями. Точнее – с попытками таковых.

Враг был хитер и коварен, но и НКВД не дремал. Уже в конце августа германские агенты попытались осуществить взрыв коммуникаций метрополитена в районе Садового кольца, почти под домом, известным сейчас как дом Аксаковых, что недалеко от американского посольства. И даже взорвали первый заряд, пробиваясь через какие-то старые лазы к электролиниям. Второй, основной заряд, им привести в действие не удалось, потому что чекисты непонятно как (непонятно из раппорта начальника группы) зафиксировали этот малый подготовительный взрыв на глубине тридцати с лишним метров и предотвратили дальнейшее.

В сентябре, то же самое случилось в районе теперешней Ильинки. В октябре – два раза на Арбате. Зашевелились гады.

Но только интересно, что схема во всех историях была, ну совершенно одной и той же. Лезут враги со стороны старинных особняков или остатков строений пятнадцатого-шестнадцатого века, а чтобы проложить себе дорогу к объекту делают в технических целях небольшой силы направленные взрывы. Потом закладывают основное взрывное устройство с часовым механизмом, которое бдительная группа Брынцалло и успевает вовремя снять. Видимо это однообразие стало не нравиться и самим диверсантам, потому что в пятый раз, они вместе с часовым механизмом, оставили под землей на месте закладки и одного из своих товарищей. Оставленный следить за часами, предпочел быть убитым в перестрелке, но взрывной механизм в действие не привел. Личность не установлена и указаний на то, что этим делом занимались – никаких.

Когда работавший в КГБ Андрей прочел в архиве этот бредовый раппорт «деда», сомнения и пока еще смутные подозрения появились у него внутри. И уже потом не уходили, а только крепли.

Странно, что на несколько месяцев, когда Москва регулярно подвергалась фашистским бомбардировкам, активность ее агентов сошла на нет, а позже – снова возобновилась. И опять по прежней схеме: на третий-четвертый раз чекисты убивали в перестрелке неизвестно для чего заторчавшего под землей диверсанта.

А что этот историк Волынцев все время делал?

Нигде никакой информации.

Наша маленькая группа

Здесь нужно прерваться и перескочить в другое время. В восемьдесят девятый год.

КПСС крепко еще держалась на ногах, хотя всякие поповы и гдляны уже вовсю будоражили публику, а мы жаркой июльской ночью сидели у костра и пели эту самую песенку: «Над Канадой небо синее…». Мы, это – Андрей, Анатолий, Миша и я. Трое из нас были женаты, но жены все были непоходные и остались в Москве, что лишь способствовало нашему мужскому общению и единению.

Познакомились мы года за два до этого в этих же селигерских местах, пересекаясь друг с другом в разных туристских компаниях. Позже образовали свою. Точнее, с последней зимы, потому что кроме рыбалки и лодок сошлись еще на одном общем интересе. На банном.

Ходили мы всегда в Ямские. Хорошие были бани и не очень популярные. Поэтому доступные вполне. Билеты покупались на два первых утренних сеанса, в субботу. По очереди устанавливался дежурный, который на полчаса раньше и отправлялся на «Сокол», чтобы занять очередь в пивбар «Белые ночи». Неплохое было место, пока демократия в России не победила окончательно. Там, за пивом, мы и вели нехитрые интеллигентские разговоры, узнавая понемногу друг друга.

Мне как журналисту чаще приходилось открывать рот в связи с происходившими тогда в стране событиями – естественная черта профессии. Миша и Анатолий оба работали в закрытом КБ. Оба инженеры-физики с дипломами МИФИ. Андрей, некоторое время, оставался загадкой.

То есть вообще-то мы знали, что он закончил Истфак МГУ, и культура из него что называется «перла». Вскоре узнали, что он не совсем историк. На этом факультете существовало еще и искусствоведческое отделение. Но вот с местом его работы вопрос оставался туманным. Вроде бы экспертиза, а где, чего, ясно не было. И раскололся он только тогда, в июле, у ночного костра.

Помнится, я что-то сказал в очередной раз про КГБ, которое часто в это время склонялось в открытую, и всегда в негативе.

– А знаете, ребята, – меланхолично проговорил Андрей, – я ведь именно там и работаю.

– Не вешай лапшу, искусствовед, – сказал Миша, – налей лучше людям по сорок грамм.

– Правда, ребят, и по званию я капитан. Майора, между прочим, жду.

– Слушай, кончай. Чего тебе вдруг вздумалось?

Андрей так же меланхолично пожал плечами и разлил по стаканам чистенькую.

Все взяли стаканы, но пить никто не стал.

– Ты что, серьезно? – после паузы спросил я.

– Абсолютно серьезно. Там же люди самых разных профессий служат.

– Вот это да! – Толя обалдело посмотрел на стакан. – Тогда надо совершенно срочно выпить. Мы тут всякое при нем плетем, а он, значит, оттуда. Выпьем, ребята, и подумаем – что с ним теперь делать. У меня семья, я на Беломорканал не хочу. А место здесь очень тихое. Твое здоровье, Андрюш.

И Андрей кое-что рассказал в тот вечер.

Странное ему было сделано предложение десять лет назад, когда он с отличием закончил МГУ и должен был поступать в аспирантуру. Попросили зайти в отдел кадров и познакомили со средних лет гражданским человеком, с которым разговор потом происходил наедине.

КГБ?… А причем тут он, искусствовед-историк?

– Постойте, постойте, – с улыбкой возразили ему в ответ. – Вы же о нас ничего не знаете. КГБ – это государство. Или, как мы говорим, – система. И в системе есть все. Вы думали только разведка и сыск? Напрасно, впрочем – типичное обывательское представление. А предметами искусства, которые ходят в криминальном мире и контрабандой вывозятся на Запад, кто должен заниматься? Мы, разумеется. Вы знаете, какие коллекции находятся в частных руках? эрмитажи и лувры. А ювелирные изделия, которых нет у рокфеллеров и фордов? Вам об этом на лекциях не рассказывали. Да вы знаете ли, какое количество ценностей находится в закрытых запасниках? И можете никогда не узнать о многих шедеврах, так уж складывается жизнь, политика… Конечно, нам известно, что вы хотите в аспирантуру. Но к чему эта мышиная возня. Диссертацию вы и у нас сделаете, и более интересную. Научный рост – в системе – всячески приветствуется. Аспирантская стипендия – девяносто рублей? А двести двадцать лейтенантских – это несколько больше, плюс некоторые льготы.

В общем, недолго мучилась старушка. К тому же, сказанное оказалось правдой.

– Так стало быть, сам ты никого не арестовываешь? – заключил Михаил. – Фу, отлегло! Давайте, мужики, еще по сорок грамм.

С тех пор Андрей стал откровеннее. Но не по содержанию, а по тону разговора.

В КГБ пришел Бакатин и заявил, что пришел туда, чтобы уничтожить эту организацию. Конечно, он высказался не именно так. Но в системе так это поняли. И наши политические высказывания при встречах вызывали теперь у Андрея ироническое поднятие бровей.

– Смотрите, ребята, как бы вся эта параша не опрокинулась на наши же головы.

– Свой ведомственный интерес, старик, защищаешь, – говорил ему я.

– Ну-ну, посмотришь.

И действительно, скоро увидели.

Миша и Анатолий работали, как я уже говорил, в оборонной науке. Теперь, как раз, нужно сказать – над чем.

Я как гуманитарий ничего не смыслю в физике и всяких волнах, поэтому о деталях мне говорить бесполезно. Суть, однако же, в том, что этими волнами можно просвечивать все на свете. И на больших расстояниях и на малых. И сквозь воду и сквозь стенки. И принципы этого волнового обнаружения вроде бы одни и те же. Другое дело – создание конкретных приборов и инструментов, здесь поле, которое еще пахать и пахать. И Михаил с Анатолием были в этом деле уже опытными специалистами. Оба – завлабы. А это, по тем научным меркам, немало значило. И как-то так стало получаться, что разговор об их работе с Андреем при наших встречах стал возникать все чаще. Он, как и я, в физике и технике почти не разбирался, но вопросы вдруг стал им задавать вполне конкретные.

Можно ли, например, обнаруживать пустоты в твердых средах? А какие при этом преодолеваются препятствия? По толщине, расстоянию? А техника какая для этого нужна? В портативном, например, исполнении?

Ребята охотно объясняли, рисовали какие-то схемы на бумажках. А я обычно в таких случаях потягивал пиво и не очень следил за разговором, поскольку не рассчитывал что-то понять, да и не очень интересовался.

Рождество, в конце девяносто первого, Андрей предложил отметить у себя. Жил он один, в однокомнатной квартире недалеко от метро «Калужская», где мы время от времени собирались на мальчишники, чтобы выпить в удовольствие и пожрать. Зарплата тогда еще позволяла нам покупать по такому случаю разносолы на Черемушкинском рынке и запускать в духовку баранью ногу или гуся. И пока основное блюдо доходило там до кондиции, мы, как водится, разминались под салат, острый перец и квашеную капусту.

– Махнем, ребята, по первой за уходящий год, ну его в болото, – предложил в этот раз Андрей. – И одна идейка есть до гуся, чтоб на чистую голову.

Махнули… а потом намахались так, что Миша с Анатолием остались у Андрея ночевать, а я на следующее выходное утро был вызван по телефону, чтобы поправиться и все как следует обсудить. По-серьезному.

Сталин и Иван-Грозный

Война поукротила Сталина и отвлекла от многих затей с переселением народов и от внутренней тасовки руководящих кадров. И в первые послевоенные годы он еще только очухивался. К тому же, внимание уходило на новую Европу, создание стран-сателлитов. Требовалось единство и среди ближайших соратников. Хотя то, что он рано или поздно попробует до них добраться, понимали все: и Молотов, и Каганович, и, конечно же, Берия.