Ключи от ящика Пандоры

– Да как же любил, если бросил!

– Ох, девочка моя, девочка… Не говори так. Люди могут не жить вместе десятилетиями, но это не отменяет любви. А могут, наоборот, жить бок о бок и страстно ненавидеть друг друга. Наверное, я плохо сейчас эти вещи объясняю. Если бы Андрюша был жив, объяснил бы по-другому. Я думаю, ты бы его поняла.

– Да. Жаль, что не объяснил.

– Что ж делать, не успел. И погиб он, можно сказать, героически. Бросился с моста, хотел спасти тонущую в реке девушку. Так и утонули – вместе. Оставь в своем сердце светлую память об отце, так тебе легче жить будет.

– А мама говорит…

– И пусть говорит. Ее тоже можно понять, но ты не живи ее обидой. Постарайся по крайней мере.

– Да, теть Саш. Я постараюсь, обещаю!

Легко было обещать, да трудно сделать. Имя-то отцовское из материнских уст только по плохому случаю вылетало, всегда с проклятием. В особенно обиженную минуту и сестрам отцовским доставалось, «двум синим мымрам». И не дай бог, если эта минута приходилась на школьные каникулы, когда они пытались зазвать девочку в гости! Мама об этих «гостеваниях» и слышать не хотела! Тогда теткам приходилось ее выкупать – в буквальном смысле слова, за деньги. Если приходил маме солидный денежный перевод – можно было собираться в дорогу.

Гостить у теток она любила. Нежилась, купалась в их двойной любви, примеряла на себя другую жизнь, совсем не похожую на ту, к которой привыкла. А главное, у теток была свобода, делай целый день что хочешь: хочешь – гуляй, хочешь – книжку читай! Ни тебе на колодец за водой ходить, ни грядок полоть, ни белье постиранное в речке с мостков полоскать. Одно только плохо было – Игоря долго не видела. Игоря Громова, которого любила с первого класса.

Нет, почему же с первого, с третьего, наверное. Он к ним тогда пришел, когда его отца из города руководить их кирпичным заводом направили – единственным предприятием, дающим работу жителям поселения с гордым именем Красногвардейск. Большой такой завод, на несколько цехов… И мама там работала, в бухгалтерии. По-нынешнему такое предприятие называется градообразующим. Значит, и директор его числится первым лицом «града» Красногвардейска. А сын его, что вполне естественно, главным учеником в единственной школе.

Вспомнилась детская любовь к Игорю, и заныла душа опасливо – не надо бы вспоминать-то. Уж сколько раз сама с собой договаривалась: в детство и юность – ни ногой, ни мыслью! Чтоб забылось напрочь, чтоб не вспоминалось пережитое – ни обида, ни гнев, ни ужас. Даже не верится сейчас, что все это было в их с Игорем жизни! Но ведь было, было…

* * *

Поначалу ее поразило выражение лица новенького мальчика – по-взрослому отстраненное. Ни улыбки, ни любопытства на нем не было, лишь вынужденное смирение перед обстоятельствами в глазах. Оно и понятно – не очень-то радостно, наверное, менять городскую школу на захудалую поселковую. И мальчишки в классе сразу напряглись – не понравился им этот надменный воображала! Она слышала, как сидящий сзади Колька Петров прошептал приятелю, рыжему дураку Остапенко – слышь, Костян, после уроков новенькому проверочку на вшивость устроим.

Обернулась, показала Кольке кулак. А он ухмыльнулся, поднял бровь, ткнул Костьку Остапенко в бок, хихикнул глумливо – смотри, а Захарова-то влюбилась…

Она вспыхнула, откинула косу с плеча, принялась торопливо листать страницы учебника, как испуганная двоечница. А в голове билось – и впрямь ведь устроят свою дурацкую «проверочку», могут и побить, с них станется.

После уроков пошла Игоря провожать. Шла за ним чуть поодаль, зорко глядела по сторонам – эти противные рожи могут из любой подворотни наперерез выскочить. А когда новенький вдруг обернулся, остановилась в смятении, перехватила портфель из одной руки в другую.

– Ты почему за мной идешь? – улыбнулся он вполне миролюбиво. – Или нам просто по пути?

– Нет… Нет, не по пути. Я на другом конце поселка живу. Просто Петров с Остапенко… Они хотели тебе… Вот я и подумала… Они ведь такие, и побить могут.

– А чего ж не побили? Струсили, что ли? Вообще-то я их не боюсь. Но все равно – спасибо. Тебя как зовут?

– Ирина.

– Ага. Я тебя сразу запомнил. Ты ведь в третьем ряду сидишь, у окна?

У нее сердце подпрыгнуло радостно – запомнил, значит! И щеки сильно покраснели, портфель опять неловко перекочевал из одной руки в другую. Но внешне радости своей не выдала, лишь неопределенно пожала плечами – запомнил и запомнил, подумаешь…

– Ир, а можно я завтра с тобой сяду? В прежней школе я тоже всегда у окна сидел.

– Можно, конечно. Вообще-то со мной всегда Надька Калинина сидит, но она сейчас болеет. Все время у меня математику списывает.

– Значит, ты не жадная, списывать даешь?

– Ну да. И тебе буду давать, если надо.

– Мне не надо, спасибо. Я сам. А ты хорошо учишься?

– Да. С первого класса круглая отличница. Единственная в классе.

Похвасталась и снова покраснела, неловко опустила глаза. Но Игорь ее неловкости не заметил, вздохнул грустно:

– Я тоже в своей прежней школе отличником был. А потом папу сюда перевели, директором завода.

– Ух ты! Так твой папа – директор завода? Моя мама тоже там работает, в бухгалтерии. Да у нас у всех ребят в классе родители там работают.

Подошли к подъезду красной кирпичной пятиэтажки, Игорь махнул рукой:

– Я вот здесь живу, папе в этом доме квартиру дали. Вон окно моей комнаты, на четвертом этаже, видишь? С голубыми занавесками. Вообще-то они с мамой хотят свой дом построить.

– Ну и зря! – задумчиво рассудила она, задрав голову. – В квартире жить намного удобнее; воды носить не надо, печку зимой топить тоже. У нас в доме печка плохая, так порой с ней намаешься.

– А ты что, печку топить умеешь?

– Умею, конечно. Чего там уметь-то? Смешной ты…

Игорь кивнул, будто соглашаясь с ее превосходством в этом вопросе. Потом произнес решительно:

– Слушай, Ир! Все-таки неправильно как-то, что ты меня проводила. Как маленького! Давай теперь я тебя провожу, что ли!

– А что, давай!

Так и пошли вместе через школьные годы, будто по ступенькам лестницы. Через дружбу перешагнули, потом, как водится, до любви добрались. В восьмом классе впервые поцеловались, в девятом впервые поссорились – весь класс переживал эту драму, пока ребята не помирились. Еще бы – такая пара у них была, можно сказать, образцово-показательная! Оба – отличники, с характерами, с амбициями «первого в классе». Многие даже подражать им пытались… Чтоб все, «как у Ирки с Игорем». Никто и не сомневался, что после школы их любовь свадьбой закончится. Ну, не сразу, конечно, но годика через три-четыре – точно.

И она не сомневалась. Плавала в своей счастливой любви, не замечая, как прорастает в ней корнями юной души, отмахивалась от маминого, упреждающего:

– Ирк, ты особо-то не увлекайся… Ишь, Джульетта нашлась. Помни себя-то, кто ты, а кто он! Видела, какой его родители барский дом отгрохали? Нынче жизнь такая пошла – деньги к деньгам.

– Да при чем тут это, мам? Не думаем мы ни о каких деньгах! Мы сами по себе!

– Я не спорю, он парень хороший, конечно. И любовь у вас, тоже понимаю. А только шибко в нем все равно не прорастай, чтоб не отрывать потом с кровью. Смотри, потеряешь саму себя, как бы потом плакать не пришлось…

– Ой, ну что ты! Чего мне терять, если мы с Игорем и впрямь единое целое?

– Да то-то и оно, что целое. Я, когда с твоим отцом по большой любви сошлась, тоже думала, что мы – единое целое. А он взял оторвал меня и дальше пошел. Так и живу – корнями наружу. Думала, уж на другой раз умнее буду, ан нет: вот же мне бабья судьба досталась – одной детей растить! Нет, нельзя в мужиках душой прорастать, Ирка, нельзя! Себе дороже выходит.

Девочку ужасно сердили эти разговоры, и мамино лицо в эти моменты раздражало. Господи, да как можно так говорить – нельзя душой прорастать? А если это любовь, которая одна и на всю жизнь? И как можно оценивать чужую любовь, хороша она или нет, прочна или не очень? Это уж их с Игорем дело! Да они и дня не могут прожить друг без друга! С третьего класса – вместе! И дальше пойдут вместе, уж не раз говорили об этом. Правда, в институты после школы будут поступать разные, но ведь это не страшно, институты-то в одном городе находятся, до которого три часа езды на электричке! Игорь будет учиться в политехническом, а ее, как чистого гуманитария, педагогический ждет не дождется. Хотелось бы на истфак…

Последняя школьная весна выдалась ранней, солнечной, весь май бурно цвела черемуха, кружила сладким запахом юные головы. Особенно вечерами он казался густым, как молодое терпкое вино, вдвойне хмельным от поцелуев. И – случилось меж ними, конечно же. То, что и должно было случиться, о чем давно втайне думалось, но не осмеливалось на трезвую голову. Все-таки оба они были хоть и влюбленные, но слишком правильные: отличники, образцово-показательная школьная пара. Но ведь любовь школьной целомудренностью не обманешь, если это и в самом деле любовь?

На экзаменах ее все время тошнило, голова шла кругом. Даже в сочинении сделала две ошибки, чем огорчила учительницу литературы. И любимую историю спихнула кое-как, сжалились над ней, поставили-таки пятерку. Учли болезненное состояние – переволновалась, мол, наша отличница.

Она и сама думала, что переволновалась. А потом… Потом догадалась вдруг. Встала утром в день выпускного и догадалась. Но сразу себе не поверила, принялась лихорадочно теребить календарик, производя пугливые девчачьи подсчеты. Мелкие цифры прыгали перед глазами, горло от страха сводило судорогой. Как же так-то? Этого ж просто быть не может! Не заказано же было, это ж все потом, в далеком будущем должно быть… А сейчас-то – зачем?!

– Ирк, ты чего?

Она вздрогнула, оглянувшись на вошедшую в комнату маму, торопливо сунула календарь в карман халатика.

– Ничего…

– Опять голова болит, что ли? Хватит волноваться, экзамены-то закончились. Как думаешь, Снежанку на твой выпускной взять иль дома оставить? Вообще-то она просится.

– Не знаю, мам. Делай, как хочешь.

– Ладно, возьму, пусть послушает, как сестру учителя хвалят. Ей нынче в первый класс идти, полезно будет. Давай-ка платье еще раз примерим, уж больно ты в нем хороша! Прямо невеста! Игорь-то твой обалдеет, когда увидит!

Она усмехнулась про себя пугливо – да уж, обалдеет… Скорее от новости обалдеет, чем от платья. Да и как сказать-то? Как об этом вообще говорят? Я жду ребенка, давай срочно жениться?

– Да что с тобой, господи? – будто сквозь вату донесся мамин голос. – Ты чего осунулась вдруг? С Игорем, что ли, поссорилась?

– Нет, мам. Все в порядке. Можно, я полежу немного? Голова болит.

– А в парикмахерскую, прическу делать?

– Да ладно, и так хорошо, без прически.

Как прошел выпускной, она плохо помнила. Нет, все было нормально, вполне весело. И Игорь, как обычно, держал ее за руку, и на обязательный по случаю вальс они вышли в круг одни – никто с ними соперничать не решился. Все-таки образцовая пара… Мелькали по кругу лица – учителей, размягченные умилением, одноклассников, тайно завистливые. И застолье было, и концерт с песнями – «…когда уйдем со школьного двора», и прогулка на обрыв к реке – рассвет встречать, все в лучших традициях.

Когда совсем рассвело, стали расходиться по домам, усталые. Игорь довел ее до калитки, потянулся с поцелуем.

– Погоди, мне надо тебе кое-что сказать. Пойдем, на лавочку сядем.

Сели на лавку, скрытую под нависшими над ней ветками отцветающей яблони. Он протянул руку, обнял ее за плечи, привлек к себе, снова потянулся с поцелуем.

– Стой… В общем, не буду вокруг да около – я беременная, Игорь.

Он хохотнул испуганно, неопределенно. Тряхнул за плечи, склонил к ней лицо:

– Ирк… Ты что, шутишь?

– Нет, какие уж тут шутки.

– Так. Вот это дела, значит. Но погоди… Ты ничего не путаешь?

Что-то сразу появилось в его голосе – озабоченно-отстраненное. Будто она пожаловалась ему на свою личную неприятность, не имеющую к нему никакого отношения. Словно совета попросила или помощи.

– Так…

Напрягся весь, убрал руку с плеча, сильно поелозил ладонями по коленкам. И снова спросил – тем самым голосом, чужим, испуганным:

– Ну… А от меня ты чего хочешь?

Она молчала. Сидела, нахохлившись, как воробей. Чего она хотела? Да и сама не знала…

– Ирк, я тебе не говорил, завтра хотел… В общем, дело в том, что я в наш политехнический поступать передумал. Да и не я, в общем, это родители решили, что я в Москву поступать поеду, в Бауманку. В институт имени Баумана то есть. Там у отца какой-то знакомый в приемной комиссии работает, обещал все устроить. Уже на послезавтра на утро билет на самолет куплен. Я тебе не говорил, не хотел расстраивать.

– Ну, вот видишь. Получается, расстроил.

– Ну не надо, а? Понимаешь, я сейчас не готов к разговору. Давай так поступим: я после экзаменов приеду, и мы все решим. Хорошо?

– Хорошо.

– Нет, правда…

– Я верю, Игорь.

– Ирк, ты дрожишь… Замерзла совсем…

– Да. Я пойду, Игорь… Пока…

– Пока…

Ее и впрямь колотило мелким бесом, пока шла от калитки к крыльцу. Схватилась рукой за дверную ручку, застыла на мгновение, боясь дышать. Все казалось – вот-вот окликнет…

Не окликнул. Скрипнула калитка. Ирина вздрогнула, обернулась. Нет, всего лишь ветер… А у калитки никого. Ушел.

Тихо, на цыпочках, вошла в дом, пробралась в закуток, где для нее было отгорожено ширмой что-то вроде личного пространства – кровать, письменный стол, полка с книгами. Июньское раннее утро весело заглядывало в окно, ветер колыхал занавеску, приносил с огорода сладкие запахи вызревающей клубники и влажных от росы черносмородинных листьев. И свет от окна – розовый от зари… Утро, предназначенное для счастья, – звонкое, хрустальное. Оно таким счастливым и было – еще вчера…

Девушка выскользнула из платья, бросилась на кровать, завернулась в одеяло, как в кокон, с головой. Как противно, как оголтело кричат птицы! Тут жизнь кончилась, а они радуются… Да, именно так, кончилась. Если любовь завершилась предательством, как дальше-то жить?

Поплакать бы, да не получается. Пусто и гулко внутри, удары сердца звучат эхом в гулкую пустоту. Душа предательства не принимает! Да и где она, душа-то? Ау! Нет ее. Там осталась, в любви, проросла корнями, завтра уедет вместе с Игорем в Москву, поступать в Бауманку…

То ли уснула, то ли провалилась в зыбкую яму недоумения. Открыла глаза – солнце вовсю хозяйничает в комнате, под одеялом жарко, и пить ужасно хочется, и тошнит. А сделать усилие и встать с постели – сил нет…

– Ирк, хватит валяться-то, надо огород поливать! – заглянула в комнату мама, подвязывая косынку, туго обхватившую голову. – Я и без того тебя до обеда не будила!

– Я не могу…

– Что значит – не могу? А я могу?

– Хорошо, сейчас встану.

– Давай, давай… Вон, солнце на улице шпарит, без урожая останемся!

– Иду.

Девушка кое-как размотала кокон одеяла, встала, прошлепала босыми ногами на кухню, жадно припала к банке с квасом. От сковородки, стоящей на плите, пахнуло сытным мясным духом, и екнуло под ложечкой, перехватило горло тошнотным спазмом. Скорей отсюда! И впрямь, на воздухе лучше.

– Ирк, а ты когда документы в приемную комиссию сдавать повезешь? – поставив ведра с водой на землю и тяжело разогнув спину, спросила мама.

– Не знаю.

– А чего не знаешь-то? Может, завтра? Заодно бы и Снежанку взяла, сводила ее в цирк, она давно просится.

Сказать? Не сказать? Наверное, надо сказать… Да, надо. Странно, вроде и страха на душе нет. Ну да, откуда ему быть-то – души нет, то и страха нет. Одно горестно-тошнотное равнодушие внутри.

– Никуда я не поеду, вообще в институт поступать не буду.

– Здрасте, приехали! Это еще что за новости?

– Я беременная.

Интересно, чем она сейчас ее огреет? Коромыслом, что в руке держит, или лопатой? Лучше бы, конечно, коромыслом.

Дочь напрягла спину, вжала голову в плечи – инстинкт самосохранения сработал. И услышала, как мама то ли всхлипнула, то ли икнула, потом задышала тяжело, с перерывами:

– Так. Так… Доигралась со своей неземной любовью, значит. Добыла прибыток. Я ж тебе говорила. Что теперь делать-то будем, Ирка?

– Не знаю.

– Не знаю… А я знаю? Фу, погоди, дай отдышаться… А Игорь-то хоть знает иль нет? Сказала ему?

– Да. Вчера.

– И что он?

– Ничего. В Москву уезжает. В хороший институт поступать, там у его отца знакомый в приемной комиссии работает.

– Поступит, значит.

– Ага.

– Ну, я и говорю – с концами поступит твой Игорь. Только ты его и видела… Господи, ну ведь говорила тебе! Говорила или нет?

– Говорила.

– Что делать-то будем?

– Не знаю. Мне все равно. Ничего я теперь не знаю…

Видимо, слишком безысходно прозвучало ее «не знаю» – мама вдруг встрепенулась, заговорила сердито-оптимистично:

– Ну, ничего, ничего! Погоди, еще не вечер. Ничего, придумаем что-нибудь. Иди в дом, водички попей, а то, гляди, в обморок упадешь. Надо же… А мне, дуре, и невдомек, чего ты в последнее время как в воду опущенная… Нет чтобы догадаться! Да разве о таком догадаешься.

Ни в этот день, ни в следующий больше к разговору не возвращались. Мама ходила по двору грустная, на дочь внимания не обращала, думала свою думку. А на третий день, придя с работы, села тяжело на кухонный табурет, кликнула ее из комнаты:

– Ирка, иди сюда, разговор есть.

У нее вдруг сердце заколотилось в странно-тревожном предчувствии. Села напротив, напряглась:

– Слушаю.

– Ну, в общем, так, Ирка. Ходила я сегодня к ним домой, только позору натерпелась. И что за люди, не понимаю…

– К кому ты ходила, мам?

– Да к родителям Игорька твоего, к кому еще! Правда, отца дома не было, он сынка самолично в Москву повез. Нет, мне говорили, что у нашего директора жена стерва, а я не верила! С виду эта Нина Вадимовна интеллигентная такая…

– Мам, зачем ты… Зачем ты к ним пошла?!

– Интересное дело… А ты как хотела? – удивленно подняла она глаза. – Значит, как ребенка делать, это ничего, нормально, а как отвечать – так в кусты? Если они при должностях, так им уже все можно, да?

– Кому – им? Родители Игоря тут при чем?

– Нет, а я при чем? Я тебе мать, Нина Вадимовна – Игорю мать… Вот я и подумала… А она… Она со мной, представляешь, даже и разговаривать не стала. Не смейте, говорит, моему сыну судьбу портить, ему учиться надо. Как будто тебе не надо! Ощерилась на меня, главное, как тигрица. Теперь и думай, чем все это кончится! Уволят с работы, куда я пойду?

– Мам, ну зачем…

– Да ладно, хватит причитать – зачем, зачем! Как лучше хотела… В общем, так, я на обратном пути это… В нашу поликлинику зашла, к Наталье Сергеевне. Договорилась на завтра.

– Не поняла. О чем?

– Да не бойся, она специалист хороший, все аккуратно сделает! К тому же не болтливая, по поселку не раззвонит. Завтра вечером вместе и пойдем. Днем-то она не может, это ж вроде как внепланово, по большому блату. А утром проснешься – как новенькая, будто и не было ничего! Отлежишься денька два, и дуй в институт, документы подавать.

– Мам… Может, не надо?

– Надо, Ирка. Мне ж не поднять, тебя еще выучить надо. Да и Снежанку… Нет, тут и разговоров не должно быть. Хорошо еще, что Наталья Сергеевна согласилась. Ты, главное, выспись в эту ночь хорошо, чтоб силы были. И не вздумай реветь, поняла? Если я тебя квелую приведу, она еще и отказать может!

– Хорошо.

Утром, дождавшись, когда мама уйдет на работу, Ирина сбежала к теткам, в город, оставив торопливую записку на столе – так, мол, и так, мам, прости…

Нет, вовсе не руководили ее поступком светлые да благородные помыслы. Если честно, вообще никаких помыслов не было, только страх – жуткий, неуправляемый, до конца не осознанный. Встала утром, собралась в дорогу. Автоматически. Хотелось узнать, что они скажут.

Тетки были в решении единодушны – надо рожать. Грех это – в таком возрасте аборт делать. Так и заявились на другой день к матери – втроем.

– Светочка, ну хочешь, мы Ирину к себе возьмем? И ребеночка воспитаем, мы еще в силах. Мы же понимаем, как тебе трудно, – заискивающе глядя на маму, тихо ворковала тетя Маша, возложив маленькие аккуратные ручки на грудь.

– Нельзя девочке судьбу портить. Ты же знаешь, как это плачевно может кончиться, – была более сурова тетя Саша. – А Маша права – мы вполне в состоянии прокормить и Ирочку, и ребенка.

– Да вы что, издеваетесь, что ли? – только и всплеснула руками мама, сердито глянув в их сторону. – Чего вы меня как мать позорите? Чтоб я от своего родного ребенка отказалась? Не бывать этому! Не пущу! Моя дочь, не ваша! Ишь ты, придумали… Думаете, я без вас не знаю, что опасно? Знаю! Да только… Если б я могла… Мне ж не поднять… У меня Снежанка еще.

– Да мы поможем! Ты на нас не сердись! Ну, может, ляпнули не то, прости!

– Мы поможем, – остановив взглядом сестру, деловито приступила к обсуждению материального вопроса тетя Саша. – Значит, так: все сбережения тебе отдадим. Это достаточная сумма, чтобы Ирина могла спокойно и выносить, и родить, с ребенком дома побыть, сколько положено, не чувствуя себя нахлебницей.

– Ой, да какой нахлебницей, не в этом же дело, – вздохнув и сразу как-то смягчившись, слабо махнула ладонью мама. – Вы сами-то поглядите, в каком она состоянии! Она ж любила его, этого подлеца! Все ж тут, на моих глазах, было. Как взрослая баба любила, по-настоящему. Я ж свою дочь знаю, так и будет до конца дней по нему сохнуть. А тут еще ребенок…

– Вот и хорошо! – улыбнувшись, просияла глазами тетя Саша. – Если ребенок есть, значит, и любовь в женщине не умирает! Без любви-то куда хуже, уж поверьте.

– Да, вам хорошо говорить! А ей каково потом, с пузом, по поселку шастать?

– Нормально она будет шастать, правда? С гордо поднятой головой! Она ж ничего не украла, честно решила родить, не испугалась, не струсила! Ребенок – это же счастье, тем более от любимого. Рожай, Ирочка, не бойся ничего! Жизнь потом сама все по местам расставит.

– Так она уж расставила, жизнь-то, – снова грустно махнула рукой в сторону тети Саши мама. – Кому Москва с институтом, а кому сплошные проблемы! Я думаю, этот подлец уж никогда сюда и носу не покажет.

– Ну и не надо, раз так! – рубанула воздух ладонью тетя Саша. – И ты, Света, больше не ходи в тот дом, не унижайся! Раз отказались и отвернулись, значит, так тому и быть. Их дело, их грех, им перед богом отвечать! Наш будет внучок, сами и воспитаем. И все, и точка, на том и порешим!

Тетки уехали, а Ирина осталась. Жизнь потекла обыденная, домашняя, размеренно-тоскливая.

Поначалу ждала, конечно. Просыпалась, бывало, по утрам и думала – сегодня Игорь придет. Уже и август на дворе, все вступительные экзамены в институтах давно кончились. А однажды не выдержала, отправилась на другой край поселка, прошла мимо его дома, краснокирпичного особняка, обнесенного бетонным забором. Ничего, кроме этого забора, и не увидела. На обратном пути, как на грех, бывшего одноклассника Костьку Остапенко повстречала. Пришлось остановиться, перекинуться парой слов. Лучше бы и не останавливалась, мимо прошла…

– О! Ирка! А ты чего здесь?

– Да так. Погулять захотелось.

– А, понятно. Я думал, ты к громовским родителям в гости ходила. Не, а Игореха-то каков, а? Надо же, и не рассказывал ничего до последнего!

– О чем… не рассказывал?

– Ну, что в Москву поступать поедет! Все в тайне держал, про наш политехнический лапшу на уши навешивал. Но ты-то в курсе была, надеюсь?

– Я? Нет… Я не в курсе…

– Ну, ни фига себе заявочки! Как это – ты и не в курсе? А мы все думали, ты в Москву за ним рванешь. Чего он после экзаменов не приехал-то? Хотя, конечно, что ему тут, с нами… Говорят, ему там отец квартиру снял, чтобы по общежитиям не мотался. Правда, нет? Ты, случайно, адресок его не знаешь?

– Не знаю, Кость.

– Да ладно, так и скажи, говорить не велено. А то вдруг кто в гости на халяву намылится. Живет же буржуазия, а? Квартира в Москве… Сама-то небось на каникулы поедешь?

Девушка заставила себя улыбнуться, неопределенно пожала плечами, стараясь не глядеть Костьке в глаза.

– Ирк… А чего тебя как-то не видно последнее время? Ты куда поступила, в педагогический?

– Нет, Костька. Никуда.

– Ты? Экзамены завалила? Да не может быть…

– Я вообще не поступала. Я… Ну, в общем, неважно. Ты извини, Кость, я тороплюсь…

– Погоди, как же так…

Развернувшись, она быстро пошла, свернула в первый попавшийся переулок. Ступила в колдобину, нога подвернулась, болью схватило лодыжку… Так и хромала до самого дома, глотая слезы. Бросилась на кровать, расплакалась впервые по-настоящему. А проплакавшись, дала себе зарок – больше не ждать. Все. Не приедет он. Надо научиться – не ждать…