Углицкое дело

И вот к этим каменным хоромам они все тогда и подъехали и сразу, конечно, спешились. Только Шуйский с Клешниным не спешились, и Шуйский, как Маркел услышал, спросил, где Мария. Ему что-то негромко с красного крыльца ответили.

– Как это так?! – грозно воскликнул Шуйский. – Я это что, сюда по своей воле ехал? Нет, меня государь посылал! А ей государь уже не государь, так, что ли?!

И он, наверное, еще бы долго гневался, но тут успели подъехать Нагие (а так они ехали сзади), и старший из них, Андрей (Маркел видел только его голову), приблизился к самому Шуйскому и стал ему что-то очень жарко и быстро-быстро говорить, и даже размахивать руками, что ему было уже совсем не в честь.

Но Шуйский это стерпел. Он даже сказал:

– А! Это вот как! Ну ладно. – И бросил поводья.

Поводья сразу подхватили, и Шуйский слез с коня. После Андрей Нагой повел его наверх по лестнице. А младшие Нагие повели один Клешнина, а второй митрополита. А Вылузгина повели, хоть и с почетом, но уже просто тамошние дворовые. А после дверь сверху закрылась, и это было всё. То есть больше никого наверх не звали, а дальше было вот как: пришел сбоку какой-то человек, сказал, что ему матушка-царица их всех поручила и что он здесь всё знает, и стал указывать вроде того, что этим сюда, а этим сюда, а лошадей туда ведите и так далее, и все стали расходиться кому куда было сказано. А о Маркеле ничего не говорилось, и он пошел за подьячими, потому что он их уже знал хоть немного и еще потому, что он же не холоп, которым было сказано, что их место вон там, под навесом, будто они свиньи, что ли, и они и пошли туда молча.

А подьячих, и вместе с ними Маркела, повели сперва направо, мимо второго крыльца, а там нужно было пройти еще немного и дальше были ворота во внутренний двор. Они вошли туда и по двору, теперь уже налево, прошли еще, и там их ввели в подклеть, а дальше почти сразу в еще одну дверь, и сказали, что это для них, они здесь будут жительствовать, место сухое, теплое, всё рядом, да и им же ненадолго, правда же. Ну да и что тут было спорить! Хотя, конечно, сразу было видно, что это бывшая холопская и что ничего там, кроме голых лавок, нет. Но все были крепко уставшие с дороги и поэтому пока просто посели по лавкам, и Яков, как старший, строго велел подать перекусить. Эти сразу побежали исполнять, а Яков утер руки и сказал, что всякое дело надо сперва обдумать, и с этими словами достал ложку.

Но тут за ним пришли и, как сказали, увели к боярину. Так что когда принесли перекус (и запивку), пришлось перекусывать уже без Якова. Да, и еще: теперь, когда Яков ушел, у подьячих за старшего остался Парамон, и это он и предложил садиться, и все, и с ними и Маркел, сели к столу. Всего их, с Маркелом, было шестеро. Парамон сел во главе, Маркел сел с краю, а остальные – между ними. Челядницы накрывали быстро, ловко, на столе было всего, как говорится, Маркел смотрел на это и помалкивал, как и помалкивали все остальные. Когда же уже всё было накрыто и челядинцы вышли, тогда и их старший, который до этого просто стоял в стороне и приглядывал за порядком, теперь повернулся к Парамону и сказал вроде того, что не обессудьте, чем богаты, тем и рады, угощайтесь, гости дорогие, после чего сразу поклонился, а распрямившись, сразу повернулся уходить. Но Парамон тут же сказал:

– Э, погоди! – А когда тот остановился и повернулся к нему, он спросил: – Тебя как звать?

– Сазоном, – сказал тот.

– Садись с нами, Сазон, – предложил Парамон. – Будем вместе перекусывать.

– Так я на службе же! – сказал Сазон.

– Вот это и будет твоя служба, – уже строго велел Парамон, – Садись, кому сказал!

Сазон снял шапку, подошел к столу. Маркел подвинулся, Сазон сел рядом с ним, перекрестился. Парамон насмешливо сказал:

– Выпей с нами, Сазон, не побрезгуй.

Они все взялись за чарки, а там было хлебное вино, Парамон важно кивнул, и они дружно выпили, до дна, конечно, и сразу начали закусывать. Парамон еще закусывал, когда уже спросил:

– Ты кем здесь служишь, Сазон?

– Сенным сторожем, – ответил тот и сразу перестал закусывать.

А Парамон еще спросил:

– Из самых царицыных сеней?

– Нет, не из самых, конечно, – ответил Сазон уже с опаской. – А я здесь, на этой стороне. – И сразу быстро добавил: – Я что! Я этого дела не знаю! И мне и знать не положено!

– Не положено чего? – строго спросил Парамон и пальцем указал, чтобы ему еще налили. Ему налили, а Сазон сказал:

– Ничего мне не положено, боярин. Я же ночной сенной сторож. А приключилось это днем, когда я после службы спал.

Парамон взял чарку, повернул ее в руке, но пить не стал, а спросил, глядя прямо на Сазона, прямо ему в глаза:

– Ну и что у вас тут приключилось? – Но Сазон молчал. Тогда Парамон гневно спросил: – За что царевича убили? Отвечай!

Сазон от таких слов стал белый-белый, но головы не потерял и поэтому твердо сказал:

– А почему это мне отвечать? На меня разве кто показал?

– Надо будет – и покажут, – строго сказал Парамон, после чего поднял чарку и осмотрел их всех. Они все тоже подняли свои. Тогда Парамон сказал:

– И покажут, и расскажут. И наговорят, если что. Но правда наверх выйдет! И вот за это и выпьем! А кто не пьет, тот зло таит! А кто не допивает, тот утаивает! Вот как покойный государь учил!

И с этими словами он, а с ним они все вместе выпили, на этот раз тем более до дна. После чего Парамон, повернувшись к Сазону, сказал:

– Закусывай, закусывай! А то после спьяну наплетешь чего ненужного!

Сазон сразу принялся закусывать. Также и все остальные тоже сложа руки не сидели, и также с ними и Маркел. А когда немного закусили и когда даже Сазон уже перестал закусывать, а нет-нет да и поглядывал на Парамона, Парамон сказал:

– Чего-то Яков всё не возвращается. А Яков скоро пишет! За ним никто не угонится! – После чего опять спросил: – Сазон, а, Сазон! Так про что там у них сейчас на верху наш Яков пишет, а?

– Ну! – протянул Сазон с опаской. – Мало ли. Тут же смотря кого начнут расспрашивать.

– А что, – сразу дальше спросил Парамон, – такое дело темное? Ведь день же был! И, говорят же, прямо во дворе убили. И тех, кто убивал, тоже убили же. Вон же, – продолжил Парамон, – целый ров злодеев навалили, мы же видели!

– Я не валил, – сказал Сазон.

– А почему?

– Я спал.

– А если бы не спал?

Сазон молчал.

– Ладно, ладно! – сказал Парамон. – Чего я это я в самом деле на тебя кидаюсь. Мы же сидим в тепле, сытно едим и сладко пьем. Вот и еще раз давайте! – и поднял свою чарку. Ему в нее сразу налили. И так же налили и всем остальным. После чего они, это уже в третий раз, выпили, после так же в третий закусили, после чего Парамон сказал так:

– Да ты так не белей, Сазон. Мы же сейчас не на службе. Мне же это просто любопытно. И я же приезжий, а ты здешний, поэтому кто больше знает? Ты конечно. Да и я же тебя разве не уважил? Вот и рядом с собой посадил, вот и от себя угощаю. А теперь я у тебя просто спрашиваю: что же у вас тут такого приключилось? Кто тут у вас кого убил? Как? И за что? И ты же, Сазон, креста не целовал и не божился, а ты мне это просто говоришь, а я тебя просто слушаю и при этом никто из моих людей твоих слов не записывает. Разве не так?

Так, закивали все, так. Также и Маркел кивнул, что так. Тогда и Сазон сказал:

– Эх, я же понимаю! – А после еще раз сказал: – Эх!

Тогда Парамон кивнул, Сазону сразу налили еще. Но он теперь пить не стал, а даже отодвинул чарку, а еще помолчал и сказал, то есть начал вот с чего:

– Я всего этого не видел, сразу еще раз говорю. А говорили люди! А я только слышал: это уже обедню отстояли, и государь и государыня ушли наверх…

– Кто, кто? – быстро спросил Парамон. – Государь и государыня? А я думал, государь в Москве.

– Ну-у! – сердито потянул Сазон. – Тогда я…

– Ладно, ладно! – сказал Парамон. – Продолжай.

Сазон взялся за чарку и продолжил:

– Государь и государыня ушли наверх. А день был погожий, летний. А до обеда было еще вон сколько. А государь у нас же юный, крепкий, и ему на месте не сидится же! И он начал проситься: государыня, мол, матушка, позволь мне на двор выйти до моих товарищей, они меня все ждут, я с ними позабавлюсь. Она и позволила, и он пошел.

– Один? – быстро спросил Парамон.

– Нет, конечно, – ответил Сазон. – Кто же это государя одного отпустит! Да и говорили же уже давно…

– Что говорили? – спросил Парамон.

– Да говорили всякое, – осторожно ответил Сазон. – Ходят, говорили, злые люди, желают тебя, государь, зарезать.

– Кто говорил?

– Я не помню.

– Ладно! – в сердцах воскликнул Парамон. – Ефрем напомнит!

– Какой Ефрем?

Но Парамон молчал. Сазон тяжко вздохнул, но продолжал:

– И он вышел во двор. Вот почти нам сейчас под окна. На этот хозяйственный двор. И тут уже эти бегают: это Петрушка Колобов и это Яшка, как его… Ну, вы это спросите, они вам скажут.

– Кто скажет?

– Бабы эти, которые с ним были. А это Арина Тучкова, кормилица, и Петрушкина мать Марья, постельница. Теперь они всё помнят! А тогда вышли на крыльцо и давай лясы точить! А ты, царское дитя, делай что хочешь! И он пошел вниз со сказанным Петрушкой, и с Яшкой, и с кем там еще! И дальше под яблоней, уже возле самой стены, они стали играть в тычку. Ножом в землю тыкать, кто ловчей воткнет. И тут вдруг идут эти змеи!

И тут Сазон замолчал, а Парамон спросил:

– Какие змеи?

– Данила Битяговский, это Михаила сын, – резко, отрывисто сказал Сазон, – да Никитка Качалов, его же племянник, да Осип Волохов. Осип – это Василисин сын. Вот, никого чужого не было! И они идут себе, и их никто не останавливает, и они подходят к государю, а государь стоит и ест орешки.

– Какие орешки? – спросил Парамон.

– Обыкновенные, – сказал Сазон. – Ему их Петрушка поднес, а Петрушка их из дому вынес. И государь их теперь щелкал. А эти подошли и Осип первым говорит: «Какое на тебе, государь, славное ожерельице, дай посмотреть!». А ожерельице вот здесь, на самом горле. И государь его еще вот так вот вперед выставил, чтобы им было лучше смотреть. А тут Данилка цап его за одну руку! А Никитка за вторую цап! А Осип выхватил нож и вот так государя по горлу – шах, шах! И сразу все трое побежали! А эти все в крик! А бабы в голос! А беда уже случилось, кричи не кричи. Лежит наш белый голубок, не шелохнется!

И тут Сазон замолчал, и даже отставил чарку и нахмурился. Все молчали. После Маркел вдруг спросил:

– Насмерть зарезал? Сразу?

На что Сазон кивнул, что да.

– Эх! – только и сказал Парамон очень сердитым голосом, и опять все еще помолчали, после чего уже Иван, тоже их подьячий, сказал удивленно:

– На что же они, ироды, надеялись! Ведь же куда было бежать?! И ведь же все их видели!

Сазон в ответ только пожал плечами.

– Да-а! – потянул Парамон. – Бывает же! – После спросил: – Убили их?

– И их, – сказал Сазон, – и их старшего, когда он их спасать приехал. Это про Битяговского я говорю, про Михайлу. А вначале было так: эти двое тогда здесь заперлись, в дьячей избе, это его Данилка и его Никитка, сын с племянником, а наши рвались в дверь…

– А ты спал, – подсказал Парамон. – Такой тут был ор, а ты спал.

– Ну! – только и сказал Сазон, после чего продолжил: – Михайло конно прискакал и стал ломиться оттуда в ворота: откройте! Ну, ему и открыли! И сразу его с коня оглоблей! Я даже… Ну, не я сам, конечно, а другие после говорили, что из него дух сразу вон, из Михайлы этого. И он снопом на землю. А потом дверь вышибли и этих обоих оттуда выволокли и осудили сразу. А Осип, тот, который резал, он вдруг как сквозь землю провалился! Вот был рядом – и вот уже нет! Это уже после, уже, может, еще час прошел, уже царицыны братья-бояре приехали, а их здесь сразу не было, – только тогда уже доведались, где Осип – в Спасе! А как его из Спаса брать? Место же святое, храм! И вот тут уже низкий поклон отцу Степану – он туда пошел и оттуда его вывел. А дальше Осипу случилось то, что и им всем. И вот на этом весь мой сказ, боярин! – закончил вдруг Сазон сердито и решительно.

И никто не стал с ним спорить, а они только еще немного помолчали, после чего Парамон молча повел глазом, то есть велел всем налить, всем налили и все молча, не чокаясь, выпили. Вот такое там было тогда застолье. А потом, когда все закусили и Парамон опять взялся за чарку и так же опять посмотрел на Сазона, Сазон сразу быстро встал, взял шапку, поклонился и сказал, что он благодарит их всех за честь и он бы так сидел всю ночь, но у него же служба, и попросил, чтобы ему позволили откланяться. Парамон молча позволил, он откланялся, еще раз их всех поблагодарил и только уже после вышел. А они еще немного помолчали, а после еще раз налили и выпили, после чего Овсей, а это тоже был их подьячий, начал рассказывать о том, как он на прошлой неделе покупал коня и как его хотели обмануть и как он на это не повелся. Рассказывал он скучно и нескладно, да и сама эта история была всем его товарищам очень хорошо известна, Маркел это сразу приметил, но всё равно все они слушали Овсея как будто с большим интересом и как будто в первый раз. Потому что, подумал Маркел, не сидеть же им теперь всем молча, а говорить о том, о чем им только что рассказывал Сазон, никому не хотелось. Трезвы они еще, думал Маркел, языки еще не развязали, ну да это недолгое дело.

И только он так подумал, как вдруг раскрылась дверь и к ним вошел, то есть вернулся, Яков. Вид у него был так себе, сердитый, но он с порога сразу будто весело сказал:

– Чего носы повесили? Танцуйте, голуби! Завтра домой поедем!

Все сразу оживились, зашумели, стали вразнобой спрашивать, отчего это так, не случилось ли чего. Но Яков не стал пока что ничего рассказывать, а только сказал, что он крепко голоден, потому что там же ни одна собака не поднесла ему ни крошки хлеба. А только:

– Яша! Яша! – в сердцах сказал Яков. – Как будто я не знаю, кто я! Как будто меня не крестили!

После чего сел к столу, ему сразу подали чарку и он так же сразу ее выпил, после чего взялся закусывать, а они все терпеливо его ждали. А он не спешил! Он сперва еще два раза выпил, то есть сделал троицу, и также трижды закусил, и только уже после широко утерся, а после шумно выдохнул, после откинулся спиной к стене и осмотрел их всех, и только уже после всего этого сказал:

– А чего здесь еще делать, если всё дело раскрыто? Не убивал его никто, вот что!

Эти все молчали и смотрели на него, то есть даже между собой не переглядывались, не то чтобы спросить. И тогда спросил Маркел:

– Кого его?

– Кого, кого! Царевича! – строго ответил Яков.

– А говорили же… – начал Маркел.

– Мало ли что говорили! – сказал Яков. – Теперь же тоже говорят! Но говорят иначе!

И осмотрел их всех. И все они, и даже Парамон, который только что был такой важный, теперь скромно помалкивал. Но вдруг Маркел спросил:

– А как на самом деле было?

Тогда Яков повернулся на него и сперва немного помолчал, а после хмыкнул и сказал:

– Вот, верно! Вот и там сперва так было!

После чего опять их осмотрел. Тогда один из них, Иван, не удержался и спросил:

– Так что там было, Яков?

– А ничего, – сказал тот и опять замолчал. Но уже было ясно видно, что долго он не удержится и сейчас расскажет все подряд!

И так оно и случилось – он начал:

– Не убивал царевича никто, а это он сам убился. А народ увидел его мертвого и сразу стал кричать, что убили, убили! И еще бить в набат и созывать еще народу, чтобы еще больше было замятни. А Битяговский прискакал их унимать, а они ему: а, это ты его, змей, убил! И самого его убили. И всех, кто заступился за него, – их тоже. И побросали в ров как собак. А царевич лежит мертвый в Спасе. Царевич свайкой закололся.

– Чем, чем? – спросил Маркел.

– Свайкой, – сказал Яков громко. – Свайки, что ли, не видал?

– Видал.

– Вот такой и закололся.

– А, – сказал Маркел упрямо, – а говорили, что его зарезали. Зарезали – это вот так, – и он показал, как режут, – а колют так, – и показал, как колют.

– Так! – еще громче сказал Яков. – А ты сам кто? Ты за боярином миски вылизываешь…

– А! – быстро перебил его Маркел. – Говори, говори! Что ты еще про боярина скажешь?!

Яков поджал губы, помолчал, после осмотрел своих подьячих, а после, на Маркела уже не оборачиваясь, продолжил уже вот как:

– Они же меня как отсюда вывели, так сразу повели наверх. А там эти прямо за столом, как мы сейчас, среди всего сидели, только немного сдвинули. И боярин Василий сидел там, как и я здесь сейчас сижу, – а Яков сидел на месте Парамона, – а полубоярин Андрей здесь, это я про Клешнина, а наш Вылузгин его напротив, а митрополит здесь, конечно. А здесь сбоку эти трое, дядя и племянники, Нагие. Мне наш Елизарий говорит: «Яша, садись!». Я сел, сразу приготовился. И эти сразу начали! Нет, я даже думаю, что там уже кто-то был до меня и этот кто-то уже что-то им рассказывал, потому что боярин Василий сразу начал вот с чего: ты, мол, Мишка, что себе такое позволяешь, почему государева дьяка убили, кто тебе такое позволил? А Мишка, а это Михаил Нагой, конечно, встал с лавки, стал красный-красный и стал говорить, что он ничего не знает, что он был на обеде и стал от этого немного выпивши… А боярин перебил его, сказал: не выпивший, а мертво пьян! А Михаил опять: выпивший. Боярин махнул рукой, не стал дальше спорить, и тогда этот стал дальше говорить, как он сюда во двор приехал, а царевич уже лежит мертвый, а те, которые его убили, уже заперлись в дьячей избе и народ уже рвет двери. А ты что, спросил боярин. А тот: а я ничего. А кто велел их убивать? А он: а так Божьим судом случилось! Эх, тут боярин аж вскочил и закричал уже: Мишка, Мишка, подлые твои глаза, не смей так на меня смотреть! А этот опять свое: а я был выпивший, а как сестрица кричала, а как народ негодовал! Боярин махнул рукой, сел, после сказал: Мишка, уйди с глаз долой. Этот сел. Тогда боярин говорит: Григорий, а ты что скажешь? Тогда встал этот второй и стал уже говорить медленно, с оглядкой, и это всё больше на меня, как будто он смотрит, успеваю ли я за ним. А мне чего не успевать! Я успеваю. Да и он же еще кругами, кругами, как будто что топчет, что он сам здесь не был, что он был у себя на подворье, а это не здесь – в кремле, в хоромах, а на посаде, за Торгом. Боярин усмехнулся, говорит: ну, вы здесь гнезд навили, воронье! Вот так и сказал: воронье! А Григорий с ним не спорит, Григорий дальше говорит, как он приехал и как тут уже всё без него давно уже приключилось, так что откуда ему чего знать, как оно на самом деле было, уже и царевич давно мертв, и эти псы мертвы… А боярин сразу: мы еще узнаем, кто здесь псы, Гришка, придерживай язык! Тогда тот сказал просто, что он ничего не знает, и боярин сказал: ладно, и этот тоже сел. Тогда стали спрашивать их старшего, дядю Андрея. А дядя что? А дядя жизнь видел! Дядя у покойного государя у поставца стоял! И дядя стал рассказывать издалека, что люди говорили всякое, и что ему сны дурные снились, и что он говорил смотреть, и что они смотрели, а все равно от судьбы не уйти! И что царевич упал и зарезался.

На этом месте Яков замолчал, а после медленно повернулся к Маркелу и добавил также медленно:

– Вот как боярин Андрей Федорович боярину Василию Ивановичу сказал: зарезался царевич Димитрий. За-ре-зал-ся! – сказал он по складам. – А тебе как послышалось?

– А мне никак, – просто сказал Маркел.

– Вот и славно! – сказал Яков и опять повернулся к своим. И там один из них, и это опять Иван, спросил:

– А отчего царевич вдруг упал?

– От падучей, – строго сказал Яков. – Была у него падучая, вот что.

– Давно была? – спросил Маркел.

– Нет, – сказал, подумав, Якров. – Шуйский об этом тоже спрашивал. И эти ему сказали, что с зимы, а раньше не было. И что государыня кричала, что извести хотят царевича, что напускают прочу и что напускает Битяговский! – И, помолчав, добавил: – И вот за это его и убили. Это я про Битяговского.

Теперь все молчали, и даже Маркел. Вот же где было известие! И так тихо у них было достаточно долго, после чего Яков сказал:

– Вот так и там молчали, а потом Шуйский сказал: но кто вам позволил его убивать? А они сказали: а это не мы, а этот народ так решил. Какой народ? Посадские. Кто посадские? Не знаем. Народ же, сразу стали говорить, ты же, Василий, знаешь, горячий! Царевич же мертвый лежит! А как они его здесь все любили! Он же для был как солнце ясное! И вдруг лежит убитый. Погорячился народ, говорят, стыдно нам за него, совестно, готовы за него казнь принять, вот и сестрица пишет! И тут подают, старший, Андрей подал, грамоту. Шуйский стал ее читать. Это была ее челобитная до государя в Москву, чтобы народ не казнили, это мне Елизарий шепнул уже после. А так только вижу, Шуйский прочел, вот так бороду огладил и сказал: это не мне решать, но государь у нас милостив, молитесь за государя, может, государь простит. А после махнул рукой и сказал уже почти что совсем просто: ладно, завтра даст Бог день и даст ума, а пока что время уже позднее, а мы с дороги. И на этом было уже совсем всё, они ушли и я ушел. А теперь еще налейте!

Ему так и сделали. И остальным всем тоже. А когда они все выпили, а после закусили, Яков сказал:

– Не усмотрели. Будет им теперь. Елизарий так сказал. И то! – сразу продолжил Яков. – Это же среди бела дня! И у всех на виду! А если у него падучая, как можно было такому нож дать?! А?!

– А как не дать? – сказал Овсей.

– Овсей! – строго сказал Яков. – Много ты стал понимать!

Овсей теперь уже молчал. Зато сказал Иван – задумчиво:

– Да, это уже у кого какая планида. Один и в огне не горит, а другой и в ложке утопится.

– Ты про кого это? – опять же строго спросил Яков.

– Ни про кого! – сказал Иван громко, потому что был уже довольно крепко выпивши. И так же громко и почти смело продолжил: – А говорят, что у покойного царя Ивана уже однажды был такой сын, тоже Димитрием крещенный. Так тот Димитрий утонул! Тоже тогда все рядом были: и царь, и царица, и царевы дядья и тетки, и царев брат, тогда еще живой, они на богомолье ехали, а через ручей переходили – нянька оступилась, царевич у нее из рук – и в воду! И только пузыри пошли! Вот какое имя, говорят, Димитрий несчастливое!

Вот что тогда сказал Иван – и все молчали! Первым Парамон опомнился, сердито хмыкнул и также сердито сказал:

– Брехня какая! Где это ты такое видел, чтобы царь пешком через ручей переходил! Царя всегда переносят!

– Вот его и унесли не туда, куда надо! – сразу и тоже сердито ответил Иван. – А нянька понесла царевича! И уронила! И сама упала! А это же царевич, надо понимать! Это же царская кровь, это же нам Богом данная! Кто до него смел дотронуться?! Вот он и лежал тогда в воде и пузыри пускал, а никто к нему не подбегал! Потому что нельзя было, не по чину! Покуда царица не кинулась, да только было уже поздно. Так, может, было и теперь – царевич сказал: «Дайте нож», – и кто ему поперечит? Я бы не перечил, я бы дал.

– Ладно! – сказал Яков. – Больно умный. И завтра таких же, как ты, умных будет уже Ефрем расспрашивать: зачем нож давали, зачем после всё на Битяговского валили, зачем били в набат, кто позволил? Разбаловался народ, вот что! При прежнем государе было строже! Знаешь, что той няньке после было?

Иван промолчал.

– Вот, это верно, – сказал Яков. – Язык надо беречь и без лишней нужды не высовывать. – После чего сказал еще сердитее: – Фу, пересохло в горле всё!

Но тут оказалось, что вино уже закончилось, Овсей вышел в сени и велел подать еще. Быстро подали. Также еще подали перекусу. Они еще выпили и закусили, после чего Яков вдруг повернулся к Маркелу и так же вдруг спросил:

– А ты чего сегодня не на службе? Или ты сегодня наше проверяешь?

А Маркел в это время как раз взялся на добрый кусок мяса. И поэтому, его не отпуская, сказал так:

– Да, сегодня ваш черед. Боярин мне сказал: смотри, Маркел, как бы моим верным слугам какой кто беды не учинил! Вот я и смотрю каждый кусок, – и тут же его надкусил.

А Яков тут же продолжил:

– А я у боярских спрашивал сегодня, их ли ты. Они сказали, что не их.

– А ты у боярина спроси, – сказал Маркел, уже пережевывая мясо. – Я не у них служу, а у него.

– Может, у кого еще спросить? – в сердцах спросил Яков.

– Может, – сказал Маркел. – Вот хотя бы спроси у Ефрема.

Яков помолчал, даже еще поморщился, после сказал язвительно:

– Я так и думал, чей ты человек.

– Чей?

– Сам знаешь!

– Я-то знаю, это верно, – сказал Маркел решительно. – А ты думаешь, что я Борисов.

– Я ничего не думаю! – очень сердито сказал Яков. – Меня сюда не думать привезли, а записывать за теми, кто не так подумал!

– Ага!

– Вот и ага!

И на этом этот разговор закончился. Потому что, эх, сердито подумал Маркел, сказал бы я тебе, а вот не буду, я же тоже не для этого сюда приехал, чтобы говорить, а чтобы дело делать, а дело на месте стоит! И промолчал Маркел, и начал есть мясо, которое он раньше взял, из-за которого всё это началось. Мясо было жилистое, жесткое, Маркел его в сердцах жевал и так же в сердцах думал, что какой же Углич дрянной город, если здесь даже в кремле такое мясо гадкое. А эти смотрели на него и ничего не говорили.