Полная версия
Ливонский поход Ивана Грозного
Ждать же дольше не было уже никакой возможности. Возле Варшавы собралось с лишком сто тысяч человек, вследствие чего явилась потребность в громадном продовольствии. Дело дошло, наконец, до того, что в окрестных деревнях нельзя было достать ни овса, ни сена, ни травы, ни соломы, нельзя было приобрести съестных припасов даже за деньги. Поэтому пришлось поскорее начинать и кончать выборы. Сын императора и сын самого Иоанна не избраны за молодостью лет. Но если бы сам царь приехал управлять Польшей, тогда получил бы престол Речи Посполитой и сын его Федор. Ибо уже назначены были даже те лица, которые должны были учить его языкам польскому, немецкому, итальянскому и латинскому.
Королевич французский избран, но с таким условием, – намекал ловкий гонец, – что есть еще возможность занять польский престол и самому Иоанну. Французскому королевичу назначен срок приезда в Польшу – день св. Мартина (11-го ноября). Не приедет к этому сроку – и Поляки вольны выбирать другого государя.
А приехать ему трудно, потому что придется ему совершить путешествие или по морю, или через враждебную немецкую страну. К Иоанну же собирается ехать вскоре из Польши торжественное посольство, которое уладит несомненно недоразумения, вызванные отчетом посла Гарабурды. Он донес Полякам и Литовцам, будто царь в беседе с ним заявил, что отпускать сына своего Федора царствовать в Речи Посполитой на условиях, представленных Гарабурдою, не желает. «Сын мой не девка, – сказал будто бы царь, – и я приданого за ним не дам, не уступлю ни Полоцка, ни Смоленска, ни Ливонии; напротив того, пусть Речь Посполитая отдаст мне Киев. Если Федор будет королем, то другому роду уже не царствовать в Речи Посполитой». Эти выражения и другие оскорбили сенаторов Польши и Литвы. Но так как словам Гарабурды никто не верит, то все может хорошо окончиться.
Услышав объяснения Тарановского, Иоанн перестал гневаться на Ляхов, считая причины, вследствие которых они избрали королем французского принца, основательными; по его мнению, поведение Поляков по отношению к нему было вполне корректное, и напутали только Литовцы[42].
Иоанн поверил объяснениям Тарановского, стал питать надежду на возможность своего избрания в польско-литовские короли и вследствие этого заключил с Речью Посполитой перемирие еще на один год[43], вопреки советам цесарского посла Павла Магнуса, который был в это время у Иоанна[44].
Вместе с тем Иоанн поспешил принять меры, направленный к тому, чтобы Генрих не был пропущен в Польшу. С этой целью он сблизился с императором, как об этом мы уже выше говорили, с этою же целью он вошел в сношения с дружественным себе королем Дании. В письме к последнему он просил не пропускать Генриха через пролив Зунд ни из Франции в Польшу, ни назад, обещая за эту услугу отдать всю Ливонию его брату Магнусу и даже самому датскому королю, если у Магнуса не будет потомства[45].
Перед Поляками Иоанн так оправдывал свой образ действий. К нему приезжали Федор Зенкович Воропай и Михаил Гарабурда, которые вели с ним переговоры об условиях, на каких он может занять престол Речи Посполитой, а потому он считал уже дело порешенным и вследствие этого на элекционный сейм послов своих и не посылал. При этом он выражал надежду, что в том случае, если Генрих не прибудет к установленному сроку, Поляки пожелают иметь его своим государем, и обещал отправить для переговоров об условиях его избрания послами ивангородского наместника и своего ближнего дворянина Михаила Васильевича Колычева да дьяка Петра Ерша Михайлова[46].
Вместе с тем Иоанн понял, что главными виновниками неудачи, постигшей его, были литовские вельможи. Они присылали к нему Гарабурду лишь с той целью, чтобы выведать его намерения, а совсем не для того, чтобы договориться об условиях избрания его на польско-литовский престол; он беседовал с послом по душе, без всякого лукавства, но и тайно, а они оповестили весь мир и планы его расстроили[47].
К ведению мирной политики по отношению к Речи Посполитой побудили Иоанна также и неблагоприятные вести, шедшие с востока и с театра войны против Шведов. В казанской и астраханской области произошло возмущение Черемис и Татар, которое принудило царя направить вооруженные силы государства в эту сторону и сохранять мир на западной границе[48]. Кроме того, поражение, которое русские воеводы потерпели от Шведов близ Лоде, сделало Иоанна миролюбивее: он начал переговоры со шведским правительством о заключении мира[49].
Поверив заявлению Тарановского о том, что избрание его королем еще возможно, Иоанн отправил в Польшу посольство, но оно было задержано в Литве до тех пор, пока не соберется вальный сейм[50]. Очевидно, это был только предлог; послы же были задержаны нарочно литовскими вельможами с тою целью, чтобы продлить время до тех пор, пока не прибудет в Польшу Генрих[51]. Так действительно и случилось. Тогда Иоанн отозвал своих послов назад[52].
Иоанн сохранял с Речью Посполитой мир и в царствование Генриха, потому что принуждали его к этому обстоятельства: со Шведами происходила по-прежнему война; кроме того, весной 1574 года стало угрожать московскому государству новое нашествие крымских Татар, так что необходимо было стянуть на берега Оки многочисленный войска[53].
Иван Грозный посылает послов в Литву. Миниатюра XVI в.
К Генриху был отправлен царем гонец Федор Елизарьев сын Елчанинов[54]; ему было поручено взять у короля опасную грамоту для послов, которых царь намеревался отправить к королю для поздравления его с восшествием на престол[55]. Но царский гонец не застал уже в Польше Генриха: в ночь с 18-го на 19-е июня он убежал из Кракова во Францию, опасаясь, что Поляки не отпустят его туда, для того чтобы занять престол, который освободился после смерти его брата Карла IX[56].
Сенат Речи Посполитой отправил к царю Варфоломея Завадского и Матвея Протасовича[57] известить его о возведении Генриха на престол и одновременно же об отъезде его во Францию и вместе с тем просил о продолжении перемирия еще на два года, на что Иоанн немедленно дал свое согласие. Литовско-польский престол снова был свободен и Иоанн снова мог питать надежду на мирное разрешение спора из-за Ливонии, так как опять являлась возможность приобрести корону Речи Посполитой.
Правда, царь заявил, что он желает сноситься только с самим королем, а не с сенаторами Речи Посполитой, но, очевидно, это была только простая дипломатическая вежливость, уместная к тому же и потому, что Иоанн не был еще уверен в бесповоротности отъезда Генриха[58].
Кроме того, у Иоанна был еще, конечно, и иной умысел: выгадать время и через своих послов разузнать лучше положение Речи Посполитой.
Елчанинов явился на конвокационный сейм, созванный в Варшаву на 24-е августа, но отказывался править посольство, заявляя, что у него письмо к самому королю, что он имеет поручения только к некоторым сенаторам, архиепископу, краковскому епископу, краковскому воеводе Фирлею, сандомирскому воеводе Зборовскому и серадзскому воеводе и что он будет говорить только с этими лицами[59].
Между тем Иоанн узнав о бегстве Генриха, выслал в Польшу к Елчанинову гонца Петра Давыдова с инструкциею, как Елчанинов должен действовать в Речи Посполитой при новых обстоятельствах. Этот гонец вез, вероятно, письма и к некоторым вельможам Речи Посполитой: по крайней мере, таковы были слухи[60]. Мало того, Иоанн поспешил отправить послов, которые остановились недалеко от литовской границы, поджидая в Дорогобуже возвращения Елчанинова, чтобы следовать затем дальше в пределы Речи Посполитой[61].
Расчеты Иоанна могли вполне оправдаться. Приверженцы его в Польше и Литве были весьма многочисленны. Волынь, Мазовия, Великая Польша, значительная часть Литвы и Украины желали видеть его на литовско-польском престоле, но аристократия светская и духовная, польская и литовская, всеми мерами противилась его избранию. Когда Елчанинов из Польши отправился в Литву и остановился здесь на долгое время, заявляя, что царь приказал ему ждать возвращения короля, литовские вельможи сильно встревожились. Понимая, что заявления царского гонца один только предлог, для того чтобы прикрыть настоящую цель столь продолжительного пребывания в Литве, именно желание ознакомиться хорошенько с ее состоянием и подготовить почву для успешного исхода выборов царя или его сына, они учредили над московским гонцом самый бдительный надзор и старались стеснить свободу его действий[62]. Виленский воевода Радзивилл и Ян Ходкевич устроили такую стражу на границе Польши и Литвы, что сношения Поляков с Москвой были невозможны[63].
Такой образ действий литовских вельмож вызывал среди польской шляхты негодование, которое особенно сильно обнаружилось по следующему поводу. У одного шляхтича, Христофора Граевского, отправлявшего свои товары в Москву, Иоанн велел отобрать их в казну за то, что не была уплачена какая-то пошлина. Тогда собственник транспорта поехал сам в Москву, чтоб похлопотать о возвращении своего имущества. Иоанн приказал позвать его к себе, расспрашивал его о том, не задержан ли его гонец в Польше, и дал ему отвезти на родину следующие поручения. Он желает соединить свое государство с Польшею такими же узами, какими Ягелло соединил Литву с ней.
Он готов отказаться даже от своей веры и перейти в иную, если только на публичном диспуте будет доказано превосходство последней. В Польшу он явится с небольшой свитой, чтоб договориться относительно условий, на каких он согласен принять корону, если ему будет прислана соответственная опасная грамота. Он убежден, что Поляки позволят ему свободно возвратиться назад в Москву согласно опасной грамоте. Тогда между Польшей и Москвой утвердится вечный мир и союз. Эти обещания со стороны Иоанна, весьма заманчивые для польской шляхты, были, очевидно, дипломатической уловкой с целью усилить еще более расположение к себе своих сторонников в Речи Посполитой. Граевский повез эти предложения в Польшу, но в Дисне, по приказанию виленского воеводы, он был схвачен и заключен под стражу. Об этом насилии польская шляхта узнала случайно из письма, которое заключенный переслал своему брату[64].
Генрих III Валуа
Мер, направленных к тому, чтобы прервать всякие сношения с Москвою, литовским вельможам казалось мало. Они готовы были посягнуть даже на жизнь московского гонца.
Конвокационный сейм назначил бежавшему королю Генриху срок для возвращения – 12-е мая 1575 года, определив, что если он к этому сроку не возвратится, то сейм, который соберется к этому дню в городе Стенжице, приступит к избранию нового короля[65].
Срок этот прошел, а Генрих не возвратился, вследствие чего в назначенный день открылись совещания стенжицкого съезда. Тогда поехал сюда Елчанинов, чтоб сообщить съезду поручения, данные ему царем. Эта поездка вызвала большое беспокойство среди литовских вельмож. Они готовы были отравить его, лишь бы только он не явился в Стенжицу.
Опасения вельможества были совершенно основательны. Шляхта ожидала московского гонца с величайшим нетерпением, надеясь на то, что он привезет с собой предложения, которые обеспечат польско-литовскую корону за царем. Шляхта выслушала заявления гонца с напряженным вниманием и при полнейшей тишине, но разочаровалась в своих ожиданиях. Гонец заявил только, что царь желает получить ответ на письмо, которое он послал еще в 1573 году вместе с Гарабурдой, и узнать мнение о предложениях, сделанных в этом письме[66].
На это заявление гонца решено было дать ответ позже[67]. Переговоры умышленно стали затягиваться, чтобы только выиграть время. Мало того, аристократы пустили в ход свои прежние дипломатические уловки, стали уверять царя притворно в своей преданности и в желании избрать его королем. Гнезненский архиепископ Яков Уханский, глава Речи Посполитой во время безкоролевья и сторонник Генриха Валуа[68], сообщил Елчанинову образцы грамот, какие царь должен прислать к духовенству, вельможам, ко всему рыцарству и к каждому вельможе в отдельности. Поляки и Русские, писал архиепископ, будучи одного племени славянского или сарматского, должны, как братья, иметь одного государя. Виленский каштелян Ян Ходкевич, известный своей непримиримой враждой к Иоанну[69], явился однажды тайком, ночью, на свидание к московскому гонцу и заявил ему, что вся Литва только и ждет к себе царя на государство, причем он изложил те условия, на каких могло бы состояться избрание Иоанна. Трудно, говорил хитрый вельможа, принять литовцам условие наследственности короны в потомстве царя; трудно также отступиться им от Киевской и Волынской земель, которые царь хочет присоединить к своему государству; наконец, трудно им согласиться и на то, чтобы царя венчал московский митрополит. Но если Иоанн откажется от этих требований, выбор его обеспечен[70]. Преданность Литвы царю так была велика, по словам Ходкевича, что царь может отправить посольство в Литву и без опасной грамоты[71].
Карта Ливонии. Антверпен 1573–1598 гг.
Ходкевич прибегал к подобного рода дипломатическим уловкам, чтобы отвратить опасность со стороны московского государства от Ливонии, которой он управлял. На верность этой страны Речь Посполитая не могла вполне положиться, как мы видели уже выше. В описываемый нами момент многие Ливонцы готовы были подчиниться Магнусу, который снова, при поддержке Иоанна, вел войну со Шведами, чтобы приобрести себе шведскую часть Ливонии; Ливонцы надеялись, что единоплеменный с ними государь выручит их родину из того бедственного положения, в котором она находилась[72].
Как бы в оправдание опасений за судьбу Ливонии, в Польшу пришло известие, что Магнус, имея в своем распоряжении московское войско (12 000 человек), завладел городом Перновом, принадлежавшим Речи Посполитой. Противники кандидатуры Иоанна увидели в этом действии царя результат уговора с его сторонниками в Литве и Польше; они думали, что эти последние посоветовали ему подействовать на своих врагов угрозою, чтобы провести свою кандидатуру[73]. Вследствие этого тревога еще более усилилась.
Чтобы затянуть переговоры, сенаторы Речи Посполитой не дали Елчанинову опасной грамоты для царских послов и оправдывались перед царем тем, что многие из них уехали со стенжицкого съезда, на котором присутствовал московский гонец. Важнее всего было для них сохранение мира; об этом они и просили Иоанна в грамоте, которую они послали к царю через Елчанинова[74].
К образу действий вельмож Речи Посполитой Иоанн отнесся недоверчиво[75]; однако вести, сообщенные Елчаниновым, укрепили в нем надежду на то, что выбор его в короли возможен. Вследствие этого он отправил к сенату Речи Посполитой гонца Семена Бастанова, чтоб взять опасную грамоту для посольства, которое царь намеревался отправить в Польшу[76].
Кандидатура Иоанна могла иметь полный успех. Польская и литовская шляхта и после стенжицкого съезда относилась весьма сочувственно к кандидатуре царя[77], так что папский нунций, отстаивавший интересы австрийского двора, готов был поддерживать эту кандидатуру, ибо у него мелькнула мысль о возможности обращения Иоанна в католичество, когда царь сделается королем Речи Посполитой[78]; аристократия же по-прежнему готова была употребить все средства, чтобы посольство Иоанна не явилось на избирательный сейм[79].
Кроме того, успеху царя вредила излишняя осторожность, медленность и неопределенность его политики. Шляхта, собравшаяся на избирательный сейм в Варшаву (7-го ноября), ожидала московского гонца с большим нетерпением[80]. Когда она узнала, что он уже едет, она устроила ему торжественную встречу, выслав для приветствования его делегацию из 10 человек, чтоб выразить свое расположение к царю[81].
Когда гонец прибыл, наконец, на сейм (17-го ноября) и заявил, что у него, кроме письма, нет никаких других поручений от его государя, сеймовые маршалы приказали ему удалиться. Но шляхта стала кричать, чтобы гонец остался, сел и подождал до тех пор, пока письмо его не будет прочитано, ибо все послы имеют на это право. Вследствие этого маршалы должны были указать место гонцу, хотя и сделали это с большим неудовольствием[82].
В письме Иоанн жаловался, что послов и гонцов его задерживают в Речи Посполитой и поздно отпускают назад, заявил, что будет соблюдать мир с Литвою и Польшею, за исключением Ливонии, относительно которой он поведет особенные переговоры, и обещал прислать посла, но не великого посла, а меньшего[83].
Стефан Баторий. Гравюра XVI в.
Эти заявления сильно охладили настроение шляхты: она снова обманулась в своих ожиданиях, и число сторонников царя сразу очень уменьшилось[84].
Пока Иоанн собирался только еще выступить кандидатом на престол Речи Посполитой, здесь произошли уже выборы короля, но выборы двойные: аристократия провозгласила королем германского императора Максимилиана II, шляхта – седмиградского воеводу Стефана Батория. Вследствие этого возможность приобрести польско-литовскую корону продолжала существовать для Иоанна. Двойная элекция вызвала в Речи Посполитой неуверенность и колебание: та и другая партия опасались за успех своих избранников. Пока партии вели переговоры с ними о принятии условий, на которых отдавалась им корона Речи Посполитой, время уходило и были моменты, когда многим казалось, что ни тот ни другой избранник не явятся в Польшу.
Приверженцы императора нарочно рассеивали ложные слухи о Батории, чтобы вызвать смуту в умах своих противников. Они говорили, например, что императорские войска взяли его в плен и увели в Вену[85]. Вследствие этого сторонников Батория мучило сомнение, прибудет ли он к сроку, назначенному для коронации[86]. Император Максимилиан II медлил принятием короны: сторонники его назначили ему срок в один месяц для прибытия в Польшу; срок этот прошел, а император продолжал вести лениво переговоры с польским посольством, отправленном к нему в Вену его партией[87].
Все это возбуждало у многих мысль, что оба избранника не прибудут в Польшу, что произойдет новая элекция и тогда выбор несомненно падет на московского царя[88]. О возможности выбора сообщил Иоанну гонец Бостанов, возвратившийся из пределов Речи Посполитой[89]. Но в этот момент политика Иоанна получила иное направление, оставаясь, впрочем, по отношению к Речи Посполитой так же, как и прежде, недоверчивой и неопределенной. Максимилиан II предложил царю союз против Турок с тем, чтобы Иоанн поддерживал кандидатуру его сына Эрнеста на польско-литовский престол. Царь соглашался отдать Эрнесту только Польшу, а Литву с Киевом желал присоединить к своим владениям; что же касается Ливонии, то продолжал считать ее своей вотчиной[90].
Эти переговоры возбудили у Иоанна надежду приобрести Ливонию путем мирного договора с императором.
Предлагая Максимилиану раздел Речи Посполитой[91], Иоанн в то же время старался приобрести ее для самого себя и с этой целью давал литовским вельможам самые заманчивые обещания: он отказывался от Киева, на владение которым он предъявлял раньше свои права, и готов был заключить унию на тех условиях, на каких она состоялась при Ягелле. Минский каштелян Ян Глебович, которому московский гонец сделал подобного рода заявление, отнесся к ним недоверчиво, однако заинтересовался ими и сообщил о них Ходкевичу, как о деле, достойном внимания и обсуждения[92].
Такие же тайные переговоры Иоанн вел и с польскими вельможами. Гонцу наказано было явиться непременно прежде всего к гнезненскому архиепископу, что совершенно понятно, так как царь, на основании прежних сношений с ним, считал его одним из главных своих сторонников. Гонец, прибыв в Лович, резиденцию архиепископа, не желал ехать дальше в Краков, чтобы здесь в собрании польских сенаторов сделать заявления от имени своего царя, под тем предлогом, что так как в государстве нет короля, то он считает только архиепископа главою государства и получил приказание править свое посольство только там, где будет присутствовать архиепископ[93].
Когда гонцу была дана у архиепископа аудиенция, он потребовал опасной грамоты для главного посла, которого царь желает в возможно скором времени отправить в Польшу[94].
Очевидно, через этого гонца Иоанн хотел выведать состояние Речи Посполитой на случай войны с нею в союзе с Максимилианом для осуществления того плана, который он предлагал императору[95], и вместе с тем узнать, окончательно ли исчезли его шансы на престол Речи Посполитой или можно попытать еще счастья.
Так действовал он в своих тайных переговорах с литовскими и польскими вельможами. Явно же он рекомендовал Полякам избрать королем эрцгерцога Эрнеста, угрожая им войною, если они не подчинятся его желанию[96]. Предложения царя литовцам были несколько иные: он выражал желание быть у них великим князем, отдавая польскую корону Эрнесту, а если Литва не хочет отделиться от Польши, советовал и Литве избрать австрийского эрцгерцога[97].
Такая политика не могла, конечно, возбуждать к себе доверия ни в польских, ни в литовских вельможах. Выражая полную преданность царю через посланника Новосильцева, бывшего в Литве в начале 1576 года[98], Ходкевич делал приготовления для защиты Ливонии в случай войны с царем[99]. Литовский вельможа, усердный сторонник Габсбургов, разошелся со своей партией тотчас же после избрания своего кандидата, императора Максимилиана, на престол, вследствие того, что не получил от него денежных субсидий, на которые он рассчитывал, и перешел на сторону Батория, привлеченный золотом его приверженцев[100]. С этого момента он стал действовать в Литве в пользу трансильванского воеводы.
Пока Иоанн вел дипломатические переговоры на два или даже на три фронта, в Польшу явился Стефан Баторий и с первых же шагов проявил замечательную решительность, быстроту и энергию. Он прибыл в Краков 22-го апреля, а 1-го мая был уже коронован королем. Своим характером он произвел на поляков самое лучшее впечатление. Умеренность, приветливость к окружающим, энергичность в словах и действиях, рассудительность, дар красноречия, образованность и в особенности отличное знание латинского языка – все это сразу очень понравилось его новым подданным[101]. В новой, незнакомой для себя обстановке, он, иностранец, сумел скоро ориентироваться и справиться с затруднениями, которые были немалочисленны и немаловажны. Государству отовсюду угрожала опасность. Хотя между Турцией и Речью Посполитой и существовал мир, но он во всякое время мог быть нарушен запорожскими казаками, которые производили опустошительные нападения на турецкие земли. К тому же, южные области находились в постоянной опасности со стороны Татар, которые своими набегами, точно саранча, уничтожали ежегодно плоды человеческого труда. Великий магистр тевтонского ордена, не прекращавший предъявлять притязаний на свои бывшие владения, мог легко воспользоваться затруднительным положением государства, чтоб возвратить себе свои потери, и это тем легче, что германский император, соперник Батория, мог оказать ему поддержку. Даже такое отдаленное государство, как Дания, в состоянии было причинить немало хлопот Речи Посполитой. Но самым опасным врагом был, конечно, московский царь, для которого Ливония составляла уже давно желанный предмет завоевательных стремлений, в случае осуществления которых возросшее могущество московского государства могло сделаться грозным для самого существования Польши. Эти внешние опасности усугублялись еще и вследствие того, что внутри государства царили анархия и раздоры. Не все области Речи Посполитой признавали Батория своим королем. Литва заняла по отношению к Польше враждебное положение: представители Литвы не присутствовали на коронации нового короля. Можно было думать, что число сторонников Максимилиана весьма значительно и что с ними предстоит упорная борьба, которая казалась тем опаснее, что императору могла оказать помощь империя. К довершению всевозможных затруднений, у короля не было средств для борьбы со встречающимися препятствиями, так как казна была почти совершенно истощена[102].
Во всех этих затруднениях Стефан Баторий обнаружил замечательную проницательность: своим избранием на польский престол он прежде всего был обязан влиятельному в Польше роду Зборовских[103]; поэтому они надеялись на то, что заберут в свои руки государственные дела. Но они ошиблись в своих расчетах; их влияние продолжалось очень недолго. На коронационном сейме из-за должности канцлера возник сильный спор. Канцлер Дембинский был уже дряхлый старик, а потому не мог заниматься делами. Зборовские, открыто заявлявшие, что они доставили польскую корону Баторию, требовали этой в высшей степени важной государственной должности для своей семьи, чтоб еще более усилить свое влияние, и прочили на этот пост придворного маршала Андрея Зборовского. Но король назначил канцлером подканцлера Петра Кольского, а подканцлером – Яна Замойского. Последнее назначение особенно замечательно. Ян Замойский был одним из самых влиятельных вождей шляхетской партии; в лагере своих сторонников он исполнял уже должность канцлера в момент, очень важный для баторианцев, именно тогда, когда Батория не было еще в Польше. Так как канцлер и подканцлер принадлежали к партии императора, то баторианцы поручили Замойскому составить акт избрания Батория, снарядить к нему посольство и вообще иметь наблюдение за государственными делами; шляхта имела к своему вождю такое доверие, что многие, уезжая домой, оставляли ему бланки со своими подписями и печатями, разрешая ему писать на этих бланках все, что он сочтет за необходимое[104]. Замойский оправдал доверие своей партии, и Баторий еще из Трансильвании обратил на него внимание, вступил с ним в переписку и обещал наградить его за оказанные ему услуги[105]. Баторию, незнакомому с языком, обычаями, учреждениями Польши, необходим был помощник, сведущий во всем этом, указания которого давали бы ему возможность ориентироваться в чужой стране. Назначение Замойского подканцлером было весьма удачно: оно еще более расположило шляхту к Баторию и укрепило его положение в Польше. Послы шляхетские были так довольны этим назначением, что публично благодарили за это короля[106].