Похождения Гекльберри Финна

Что за голова была, подумаешь, у этого Тома! Если бы она сидела на моих плечах, я бы не уступил ее, кажется, ни за какие деньги, хотя бы обещали сделать меня в придачу герцогом, капитаном речного парохода, или клоуном в цирке, или, наконец, какой-нибудь другой столь же выдающейся личностью. Я принялся, правда, обдумывать план освобождения Джима, но делал это единственно лишь ради препровождения времени. Мне было заранее известно, кем будет выработан настоящий и превосходнейший план. Том не замедлил обратиться ко мне с вопросом:

– Ну что, у тебя уже готово?

– Готово, – подтвердил я.

– В таком случае, выкладывай, что придумал.

– Мой план заключается в следующем: мы без всяких хлопот можем выяснить себе, действительно ли Джим содержится в той хижине, что стоит отдельно возле сарайчика. Затем завтра ночью я приведу в порядок свой плот и доставлю его с островка к здешнему берегу. Когда это будет подготовлено, мы в первую же темную ночь вытащим ключ из кармана брюк почтенного дядюшки, когда он будет с нами прощать ся, чтобы уйти в свою опочивальню, и уплывем вместе с Джимом на плоту вниз по течению. Днем мы будем прятаться, а ночью плыть, как делали это и прежде с Джимом. Кажется ведь, что этот план можно было бы выполнить?

– Отчего же нет? Понятное дело, можно! Добавлю даже, что все пошло бы как по маслу. У него один только недостаток: это то, что он слишком уж прост. Он не представляет поэтому для меня ни малейшего интереса. Что за толк, в самом деле, действовать по такому плану, в котором нет ни малейшей надежды встретиться с серьезными хлопотами и затруднениями? Такой план, друг мой, годится разве только для новорожденных младенцев. Если бы мы его выполнили, никому не пришло бы в голову рассказывать про наши подвиги. Все тут так просто и обыденно, как кража со взломом из мыльного склада.

Я ничего не возражал, так как и ожидал, в сущности, подобного отзыва. Вместе с тем мне было известно, что если Том Сойер придумает план действий, то против него нельзя уж будет представить таких возражений.

Действительно, это оказалось бы немыслимым. Том объяснил мне сущность своего плана, и я мгновенно убедился, что он по шикарности стоил дюжины моих, мог точно также сделать Джима свободным человеком и в то же время подвергал нас всех троих серьезному риску. При выполнении его мы могли как нельзя лучше лишиться жизни. Это меня совершенно удовлетворяло, а потому я изъявил согласие пустить его в ход. Не стану рассказывать теперь, в чем именно заключался план Тома. Мне было известно заранее, что он не остановится на первоначальном проекте. Я знал, что мой товарищ не преминет внести в свой план всевозможные исправления и дополнения каждый раз, когда представится случай изобрести новое шикарное препятствие, которое было бы интересно победить. Он действительно так и поступил.

Во всяком случае, было верно, как смерть, что Том Сойер вовсе не шутил и, действительно, задался целью помочь мне в попытке выкрасть Джима из рабства. Между тем именно это-то обстоятельство и казалось мне непостижимым. Том ведь был мальчиком, пользовавшимся репутацией порядочного и по лучившим хорошее воспитание. У него самого и у его родственников имелась репутация, которою следовало бы, по-видимому, дорожить. Кроме того, он был мальчик неглупый, а не какой-нибудь олух, мальчик сведущий, а не безграмотный неуч. Все считали его доб рым и честным мальчиком, а не бессовестным подлецом… И вдруг оказывается, что справедливость, благородство и гордость нисколько не удерживают его от участия в таком деле, которое должно навлечь вечный позор на него самого и на всю его семью! Я, при знаться, никак не мог этого сообразить. Поступок Тома представлялся мне до невозможности неприличным. Я чувствовал, что мне следовало, в сущности, объяснить ему все это, – выказать себя таким образом его другом, – предоставить ему возможность своевременно отказаться от участия в задуманном мною не хорошем деле и спасти свое имя от неизбежного позора. Я действительно принялся говорить на эту тему, но он оборвал меня замечанием:

– Уж не думаешь ли ты часом, что я не ведаю, что творю? Меня, кажется, незачем учить, где раки зимуют!

– Кажется, что так.

– Разве я не сказал тебе, что помогу выкрасть негра?

– Сказал.

– Ну, так чего же ты еще тут бобы разводишь?

На этом мы с ним и покончили. Всякие дальнейшие рассуждения оказались бы бесцельными. Объявив, что сделает что-нибудь, Том всегда исполнял свое обещание. При всем том я оставался по-прежнему в недоумении и не понимал, отчего именно Том соглашался участвовать в такой щекотливой проделке. Я сознавал, впрочем, что исполнил свой долг и предостерег Тома. Остальное зависело уже от него самого. Я оказывался тут ни при чем, а потому решил никогда более не поднимать этого вопроса.

Возвращаясь домой, мы увидели, что огни потушены. Без сомнения, все улеглись уже спать. Поэтому мы решили прогуляться к хижине, стоявшей отдельно возле сарайчика для золы, и тщательно осмотреть ее. Мы прошли через двор и выяснили себе таким образом вероятное поведение собак. Они нас уже знали, а потому, не поднимая особенного шума, удовлетворились обычным протестом со стороны деревенских собак, вызванным попыткой пройти мимо них ночью. Подойдя к хижине, мы осмотрели ее спереди и с обеих сторон. С северной стороны я видел ее теперь впервые. Там оказалось большое квадратное окно, помещенное довольно высоко и загороженное всего только одной толстой доской, приколоченной гвоздя ми. У меня сейчас же мелькнула мысль: лучше этого нельзя ничего и придумать. Джим совершенно свободно пролезет сквозь эту дыру, стоит только оторвать от окна доску.

Том возразил:

– Это было бы опять-таки слишком просто. Мы с тобой, Гек Финн, слава Богу, не ново рожденные младенцы! Надеюсь, что нам удастся при думать что-нибудь малую толику посложнее.

– Ну, ладно, пусть будет по-твоему. Пожалуй, можно было бы выпилить его из хижины подобно тому, как я проделал эту штуку в блокгаузе, прежде чем меня сочли убитым.

– Ну, что же, это было бы не в пример лучше! – отвечал Том. – Тут есть уже нечто таинственное, трудное и в достаточной степени шикарное! На деюсь, однако, что нам удастся придумать какую-нибудь еще более хитрую штуку, которая потребует для своего выполнения вдвое больше времени. Торопиться-то ведь нам некуда, а потому можно обо ждать с окончательным решением. Осмотримся-ка хорошенько кругом!

Между хижиной и забором, с задней стороны, имелся крытый чуланчик, одной из стен которому служил забор. Бока чуланчика были заколочены досками. Длиной он равнялся хижине, но в ширину имел не больше шести футов. Дверь в чулан находилась с южной стороны и была заперта висячим зам ком. Том отправился к мыловаренному котлу и после непродолжительных поисков принес железный брусок, употреблявшийся для подъема крышки. Воспользовавшись им вместо рычага, он выдернул одну из досок. Дверь тогда, разумеется, отворилась. Мы вошли в чулан, заперли опять дверь, зажгли спичку, чтобы осмотреться, и убедились, что чулан был только при строен к хижине и не имел с ней никакого непосредственного сообщения. Там не потрудились даже на стлать пол. Вообще, этот чулан не содержал в себе ничего интересного и только служил складом для старых заржавленных и пришедших в негодность мотыг, лопат и кирок. Впрочем, там валялся также испорченный плуг. Спичка у нас вся сгорела, а потому мы вышли из чулана и поставили опять на место выдернутую доску, так что дверь производила впечатление запертой по-прежнему. Том был вне себя от радости. Он сказал:

– Теперь у нас все обстоит благополучно. Мы устроим для Джима подземный ход. На это потребуется нам около недели.

Успокоившись на этом, мы отправились домой. Я прошел черным ходом, где двери не запирались на замок, так что стоило только дернуть за ремешок, чтобы отворить задвижку; но это казалось Тому Сойеру недостаточно романтичным. Ему непременно хотелось вернуться к нам в спальню через окно, вскарабкавшись по железному пруту громоотвода. Раза три ему действительно удалось подняться по этому пруту до половины высоты, но затем он срывался и падал вниз. В последний раз он грохнулся так, что чуть не вышиб у себя из головы все мозги. После этого он сперва было решил отказаться от столь шикарного способа возвращения восвояси, но, отдохнув немного, счел уместным еще раз попытать счастья и действительно благополучно долез до окна, а оттуда пробрался в спальню.

На другой день, встав на рассвете, мы спустились во двор и прошли к негритянским хижинам, чтобы приласкать собак и покороче познакомиться с не гром, приносившим еду Джиму, если только, действительно, так звали содержавшегося взаперти неволь ника. Негры как раз тогда завтракали перед тем, как идти в поле. Негр, присматривавший за Джимом, укладывал в оловянную тарелку хлеб, мясо и тому подобную снедь. В то время, как его товарищи от правились на работу, ему прислан был из дома ключ.

Лицо у этого негра казалось добродушным, но глуповатым. Курчавые его волосы были перевязаны во многих местах нитками, так что образовали множество пучочков. Это делалось для охраны от колдунов и ведьм. Он уверял, что те и другие страшно его мучили за последние несколько ночей. Ему грезились наяву самые странные вещи. Он слышал какие-то дикие звуки и необычайные шумы и вообще сознавал себя в данную минуту околдованным сильнее, чем когда-либо. Рассказывая об этом, он так воодушевился, что совершенно забыл о возложенной на него обязанно сти. Том очень ловко напомнил ему о ней:

– Для кого эта еда? – спросил он. – Уж не собираешься ли ты кормить собак?

Негр ухмыльнулся. Улыбка постепенно расплылась по всему его лицу, подобно тому как расходится кругами рябь, поднятая в грязной луже брошенным туда кирпичом.

– Да, господин Сид, собаку, – отвечал он. – За метьте себе, что эта собака очень интересная. Не угодно ли вам будет на нее взглянуть?

– С удовольствием!

Слегка подтолкнув Тома в бок, я ему шепнул:

– Ты собираешься идти к нему сейчас же, на рассвете?.. Ведь это, кажется, не входило в наш план?

– Не входило, а теперь входит! – возразил Том.

Таким образом мы отправились с визитом к Джиму, не предупредив его предварительно о своем посещении. Такой рискованный маневр, признаться, мне вовсе не нравился, но приходилось все-таки же сообразовываться с планом гениального моего товарища. В хижине, куда нас привели, было так темно, что мы в первое время не могли ровно ничего рас смотреть, но Джим, оказавшийся действительно там, видел нас как нельзя лучше. Это доказывалось, между прочим, уже его возгласом:

– Гек, вас ли я вижу? Праведный Боже, да ведь это, кажется, мистер Том?

Я знал, что так непременно случится, и заранее рассчитывал на это. Однако же я положительно недоумевал, как теперь вывернуться, и если бы даже придумал какой-нибудь способ, то не успел бы тотчас же привести его в исполнение, так как негр, присматривавший за Джимом, с изумлением воскликнул:

– Вот так штука! Неужели он вас знает, джентльмены?

Ловко же, однако, мы попались, подумал я про себя. Том, в свою очередь, пристально и как бы с удивлением поглядывал на негра, обратившегося к нам с таким щекотливым вопросом, а затем осведомился у него:

– Про кого ты это говоришь?

– Да вот про этого самого беглого негра, который вас как будто знает.

– Сомнительно, чтобы он мог нас знать! Но каким образом, скажи на милость, могло это тебе прийти в голову?

– Как могло это прийти мне в голову? Да ведь он сию же минуту кричал, что вас знает.

Том, обнаруживая все большее изумление, воскликнул:

– Однако же, как это все выходит странно!.. Кто такой кричал, когда и что именно он крикнул?

Обращаясь затем ко мне, он совершенно спокойно спросил:

– Слышал ли ты какой-нибудь крик?

Разумеется, на такой вопрос возможен был только один ответ. Собрав все свое хладнокровие, я объявил:

– Нет, я ровнехонько ничего не слышал!

Том обернулся тогда к Джиму и, бросив на него такой взгляд, как если бы никогда в жизни с ним не встречался, спросил внушительным тоном:

– Говорил ты что-нибудь?

– Нет, сударь, я ничего не говорил! – ответил Джим.

– Так-таки, значит, не говорил ни слова?

– Ни единого слова, сударь.

– А видел ты нас прежде когда-нибудь?

– Никак нет, сударь, что-то не припомню!

Негр, присматривавший за Джимом, совершенно растерялся и словно остолбенел. Смущение его еще более возросло, когда Том, строго нахмурив брови, сурово ему заметил:

– Что же это значит в таком случае? С чего это тебе вздумалось утверждать, будто кто-то кричал?

– Ах, сударь, все это наделало проклятое колдовство! Право, я бы желал лучше умереть, чем ходить так по свету околдованным. Проклятые ведьмы, прах их побери, не хотят отпустить мою душу на покаяние! Они проделывают со мной такие шутки, что я когда-нибудь непременно умру от страха. Пожалуйста, ни кому не рассказывайте про это, сударь, а то старый хозяин непременно станет меня бранить. Он ведь не верит никаким ведьмам и колдунам и даже, прости Господи, говорит, будто их на свете нет. Как жаль, что его теперь здесь не было. Интересно знать, что бы он тогда сказал? Ручаюсь, что он не мог бы на этот раз объяснить все дело моей глупостью. Впрочем, всегда ведь так бывает. Уж как захочет человек ни во что не верить, он так и называет все глупостью. Что ты ему там ни говори, а он твердит себе все свое и не хочет ни во что всматриваться. Если даже кто-нибудь другой, видевший собственными глазами, по старается его разубедить, он все-таки не поверит.

Том объявил, что никому не скажет о случившемся, и дал негру маленькую монетку на покупку ниток, чтобы завязать еще несколько пучков на голове. Окинув затем Джима презрительным взглядом, он добавил:

– Удивляюсь, отчего дядюшка не повесил этого негра. Если бы мне довелось когда-нибудь поймать негра, который в своей неблагодарности дошел до того, что осмелился убежать, я бы не стал возвращать его владельцу, а вместо того преспокойно бы его повесил.

Пользуясь тем, что негр остановился в дверях, разглядывая монету и пробуя на зуб ее доброкачественность, Том шепнул на ухо Джиму:

– Не показывай вида, что знаешь нас. Не удивляйся, если услышишь ночью, что роют землю. Мы собираемся тебя освободить.

Джим едва успел молча схватить нас за руки и пожать их, когда негр вернулся обратно. Мы изъявили готовность побывать с ним еще раз у беглеца, если в этом окажется какая-нибудь надобность. Негр объяснил, что будет очень рад идти с нами вместе, особенно же поздно вечером, когда стемнеет. Он становится тогда сплошь и рядом жертвою колдовства. Все-таки лучше, если в такую критическую минуту при нем окажется кто-нибудь, способный отогнать слишком назойливого колдуна или ведьму.

Глава XXXV

Побег побегу рознь. – Таинственные планы. – Дозволительное и недозволительное воровство. – Подземная нора.

До завтрака оставалось еще приблизительно с час, а потому мы отправились прогуляться в лес. Прогулка эта была предпринята нами с определенной целью. Том объявил, что при рытье подземной галереи по надобится некоторое освещение. Фонарь же дает слишком много света и может поставить нас в за труднительное положение. Лучше всего запастись поэтому самосветящимися гнилушками, которые, как известно, дают в темноте своеобразное слабое мерцание. Мы принесли с собой целую охапку гнилушек, спрятали их в траве и расположились отдыхать. Том за метил при этом недовольным тоном:

– Черт возьми, история с Джимом оказывается все-таки страшно простой и до безобразия глупой. Положительно не придумаешь ничего такого, что бы могло ее действительно усложнить и сделать сколько-нибудь интересной. Начать с того, что у дядюшки нет даже часового, которого пришлось бы связать, засунув ему предварительно в рот приспособление, препятствующее крику. Между тем для шикарного побега часовой является положительно необходимым. Мало того, здесь нет и злых собак, которых стоило бы усыплять какой-нибудь микстурой. Джим, правда, прикован за ногу к ножке кровати десятифунтовой цепью, но стоит только приподнять кровать, и цепь эта окажется снятой с ножки. Кроме того, дядя слишком уж доверчив. Он посылает ключ пучковолосому своему негру и не поручает никому наблюдать за этим негром. Джим мог бы, если бы хотел, вылезти и сам без нашей помощи из окна, так как вышибить доску такому молодцу, как он, вовсе не трудно. Если он этого не сделал, то, без сомнения, лишь потому, что не хотел отправиться в путь с десятифунтовой цепью на ноге. Вообще, Гек, мы с тобой оказываемся в самом пакостном положении, какое только можно себе представить. Нам приходится самим изобретать все трудности предприятия. Ну, что же, делать нечего! Надо устраиваться как можно лучше с имеющимся у нас материалом. Можно утешиться, впрочем, тем, что гораздо больше чести преодолеть массу затруднений и опасностей, когда они изобретены нами самими, а не теми людьми, на обязанности которых лежало подготовить для нас таковые. Рассуждая совершенно спокойно и хладнокровно, надо ведь признаться, что мы выдумали из собственной головы, будто работа с обыкновенным фонарем дело рискованное. Я убежден, что если бы мы вздумали устроить процессию с факелами для того, чтобы светить нам при работе, никто не обратил бы здесь даже и на нее внимания. Кстати, мне пришло в голову, что не мешало бы запастись при первом же удобном случае чем-нибудь таким, из чего можно сделать пилу.

– К чему же она нам?

– Странный вопрос! Надо же ведь отпилить ножку у кровати Джима, чтобы высвободить из-под нее цепи.

– Да ведь ты сам только что рассказывал, как удобно будет приподнять кровать и снять таким об разом цепь с ножки.

– Странный ты, однако, человек, Гек Финн! Ты никак не можешь отрешиться от будничных ребяческих способов браться за дело. Неужели тебе не доводилось читать в книгах про барона Тренка, Казанову, Бенвенуто Челлини, Генриха IV и разных других героев? Слыханное ли дело, чтобы какого-нибудь арестанта освобождали таким бабьим, или, лучше сказать, ребяческим способом? Нет, друг мой, лучшие авторитеты рекомендуют в таких случаях перепилить ножку кровати надвое и оставить ее в таком положении. Что касается опилок, то их следует во время работы проглатывать, дабы от них не оставалось следов. Прорез, сделанный пилой, следует замаскировать грязью и салом так, чтобы при взгляде на ножку кровати самый проницательный тюремщик не мог бы заметить, что она перепилена, и счел ее совершенно целой. Затем в ночь побега стоит только дать пинка этой ножке: она отлетает прочь, – ты снимаешь с себя цепи и оказываешься свободным. Остается только прицепить веревочную лестницу к зубцам башни, спуститься по ней вниз, переломить во рву ногу, так как лестница окажется на десять футов короче, чем следует, но там, по другую сторону рва, ждут тебя уже с лихими конями верные вассалы. Они подхватывают тебя, бросают поперек седла и мчатся с тобой в родной Лангедок, Баварское королевство или другое какое-нибудь благонадежное место. Побег, обставленный таким образом, был бы не в пример интереснее! Жаль, что эта хижина не обнесена, по крайней мере, рвом. Впрочем, если у нас останется время, мы можем еще его выкопать в ночь побега.

Мне показалось это уж слишком шикарным, а потому я возразил:

– На какой прах нам ров, когда мы устраиваем подземный ход, чтобы вывести через него пленника?

Том, однако, меня не слушал. Казалось, что он совершенно забыл не только меня, но и все остальное. Взявшись рукой за подбородок, он погрузился в глубокую думу, но вскоре со вздохом покачал головой и, еще раз вздохнув, проговорил:

– Нет, это не выгорит. Он не усмотрит в этом достаточной необходимости.

– В чем именно? – спросил я.

– В том, чтобы отпилить себе ногу, – отвечал Том.

– Праведный Боже, в этом, разумеется, нет ни малейшей необходимости! Не понимаю даже, чего ради пришла тебе в голову такая странная мысль?

– Видишь ли, об этом отзываются с похвалой многие из лучших авторитетов. Если не удается снять с себя цепь, человек отрезает себе руку и удирает во все лопатки. Отрезать ногу было бы, разумеется, еще шикарнее, но, к сожалению, в данном случае надо от этого отказаться. Настоятельной необходимости в применении этого способа у нас не будет, и потом Джим, поскольку он негр, не сообразит, что такой образ действий, принятый в Европе, мог бы прославить его имя в Америке. Не стоит, следовательно, об этом и говорить. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что его можно снабдить веревочной лестницей. Мы изготовим ее без хлопот из наших простыней и пере шлем к Джиму в пироге́. Это, если можно так выразиться, общепринятый способ. Бывают, впрочем, пироги с еще худшей начинкой!

– Странные вещи ты говоришь, Том Сойер! Ты знаешь ведь как нельзя лучше, что Джиму вовсе не нужна веревочная лестница.

– Ну, вот еще! На что-нибудь она ему пригодится. Ты опять толкуешь о том, чего не понимаешь. Все арестанты стараются запастись веревочными лестницами. Джим тоже ее получит. Вот тебе и весь сказ.

– Да на какой же она ему прах? Что он будет с ней делать?

– Как что делать? Он спрячет ее у себя в постели, как делают это все в подобных случаях. Вообще, Гек, я с прискорбием убеждаюсь, что у тебя нет ни малейшего стремления следовать установленным образцам и общепринятым правилам. Тебе всегда приходят в голову какие-нибудь новшества. Положим, что на этот раз Джиму и в самом деле не нужна веревочная лестница, но все-таки после побега ее найдут у него в постели. Это сейчас же наведет всех на ложный след, а ведь что может быть интереснее ложного следа в таких случаях? Отчего же не доставить людям удовольствия, когда это может быть сделано так изящно и шикарно? Воображаю себе, какой тут подымется переполох и сколько пойдет самых разнообразных тол ков. Между тем, если мы не окажем им такой любезности, дело выйдет совсем дрянь.

– Ну, ладно, – согласился я. – Если веревочная лестница полагается по закону, я против нее спорить не стану, так как не намерен отступать от общего правила. Замечу тебе только, Том Сойер, что если мы вздумаем разорвать наши простыни, чтобы снабдить Джима веревочной лестницей, то у нас непременно выйдут неприятности с тетушкой Салли. Ей-ей, вый дут неприятности! На мой взгляд, Том, можно было бы изготовить прекрасную веревочную лестницу из коры американского ясеня. Она, по крайней мере, никого не введет в убыток, так как нам на нее не придется затратить ни гроша, а между тем может так же удобно служить начинкой в пироге и убираться потом под матрац, как и лестница, изготовленная из тряпок. Что касается Джима, то он по этой части человек несведущий, а потому ему решительно все равно, из какого материала…

– Замолчи, пожалуйста, Гек Финн! Если бы я был таким невежественным человеком, как ты, я ни за что на свете не позволил бы себе вдаваться в подобные рассуждения. Слыханное ли дело, чтобы государственный преступник бежал из тюрьмы с помощью лестницы, свитой из древесной коры? Ведь это было бы курам на смех!

– Ну, ладно, Том, пусть будет по-твоему, но все же я посоветовал бы тебе в таком случае устроить дело несколько иначе. Поручи мне лучше позаимствовать веревку, на которой сушат белье.

На этот раз Том нашел мой совет вполне рациональным. При этом у него мелькнула новая мысль.

– Позаимствуй кстати и рубашку, – сказал он.

– К чему же она нам?

– Джим будет писать на ней свой дневник.

– В своем ли ты уме, душенька? Ведь он не умеет писать…

– Ну так что ж, что не умеет? Он все-таки может испещрить рубашку разными знаками, если мы изготовим ему перо из старой оловянной ложки или об ломка железного обруча.

– Мы можем раздобыть ему гусиное перо. Это приведет скорее к цели, да и писать будет лучше.

– Ах, ты, неразумное дитятко! В тюрьмах не дер жат ведь гусей, для того чтобы арестанты могли выдергивать у них из крыльев перья для ведения своих дневников. Там всегда изготовляют себе перья из самого неудобного твердого и жесткого материала, как, например, из старого медного подсвечника или какого-нибудь другого подобного же несуразного предмета, случайно подвернувшегося под руку. Чтобы изготовить из такой штуки перо, надо затратить иной раз многие недели и месяцы. Никаких инструментов арестанту ведь не полагается, за исключением каменной стены в его камере. Вот он и трет подсвечник об стену, пока не изготовит себе таким образом перо. Арестант, дорожащий своей репутацией, ни за что бы не согласился воспользоваться обыкновенным гусиным пером, если бы ему даже предложили таковое. Это не в порядке вещей!

– Ну, ладно, из чего же мы сделаем в таком случае чернила?

– Некоторые изготовляют их из железной ржавчины и слез, но это слишком уж будничный способ, приличествующий к тому же только женщинам. Наилучшие авторитеты пользуются в таких случаях собствен ной своей кровью. Джим может последовать их примеру. Если, кроме того, ему придет фантазия послать обыкновенным путем таинственную весточку и довести до сведения тех, кому знать надлежит, где именно он томится в заключении, ничто не препятствует ему сделать надлежащую надпись вилкой на оловянной тарелке и выбросить тарелку из окна. Так поступал всегда таинственный арестант, известный под именем Желез ной Маски, и это считается очень шикарным способом вести переписку.