Запрет на любовь, или Куда уходят детские слёзы

Но, спасение было. В летние каникулы с проводником поезда меня отправляли к бабушке. Это были мои ежегодные три месяца счастья, когда жизнь во мне просыпалась, и я опять становилась собой. И этот заряд любви и радости питал меня весь год.

Понятно, что училась я очень даже хорошо, чтобы ничего не могло воспрепятствовать моей поездке. Однажды бабушка, видимо после очередного моего письма, вызвала родителей на телефонные переговоры, умоляя вернуть внучку обратно. Результатом было то, что папа запретил мне гостить у нее.

И вот мама отправила меня в пионерлагерь, совсем не подозревая, что для ее дочки эта ситуация была практически не совместима с жизнью. Я проболела все лето, под конец, угодив в больницу с воспалением легких. После возвращения из лагеря поначалу родители не заметили мое нездоровое состояние, так как раньше я никогда не болела и вообще редко доставляла им хлопоты по этой части. Потом папа стал запрещать мне кашлять, думая, что я претворяюсь. Но однажды на меня обратила внимание подруга мамы, вернее, ее сестра, приехавшая поступать в медицинский институт и временно остановившаяся у нас. Измерив температуру, она вызвала скорую.

Пролежала в больнице я достаточно долго, помню, когда выписывали, на улице уже лежал снег, и пришла зима. Врачи недоумевали, температура держалась несколько месяцев, не доверяя градуснику, каждое утро мерили пульс. Мне делали капельницы, вливали какую-то плазму, поднимая иммунитет. Им не пришло и в голову пригласить психолога. Папа в больнице не появился ни разу, вообще из родни никто не приходил, изредка навещала мама. Все это меня немного подкосило, но свое право на летние поездки к бабушке я, таким образом, закрепила железно. Сама о том не ведая.

***

Иногда прошлое болью отзывается в душе, иногда – радостью. Бабушка баловала меня как могла. Так сложилось, что все самые светлые моменты вспоминаются из тихого городка Кропоткин, где проходила счастливая часть моего детства. Там не было никакой дисциплины. А полы мы с двоюродным братом намывали каждый день исключительно по своей инициативе. У нас было разделение территории: бабушкина спальня, зал и кухня – мои комнаты, а братишке доставались дедушкина спальня, гостиная и коридор-веранда. Большое высокое крыльцо мы мыли вместе. Иногда я находила монетки под кроватью и даже рубли, а бабушка их брать отказывалась: «Что упало, то упало». Теперь мне кажется, она нарочно их подкидывала.

Периодически ранним утром они с дедом уезжали на рынок торговать помидорами. В эти дни мы до обеда были совсем беспризорными. Проснувшись, завтракали арбузами. Тщательно постукивая по полосатым бокам, находили в сарайке самые звонкие кавуны, а значит – вкусные. Если вдруг попадался неспелый, отдавали его курам. Вот так и научились выбирать с ходу. Еще любили срезать корочки с хлеба, поливая их ароматным постным маслом. Какая была вкуснятина. Ближе к обеду возвращались баба с дедом и всегда с гостинцами: сначала мы объедались талым мороженым, вприкуску с колбасой и запивали бесподобными сливками в маленьких стеклянных бутылочках. Потом бабушка вручала нам по железному рублю с профилем Ленина и шла готовить обед.

– Дочечка, сбегай на огород, сорви мне перчик, морковочку и буряк, – говаривала она таким певучим южным акцентом с мягким «г», шинкуя тем временем капусту. Борщ у нее всегда получался отменный – кубанский, как она его называла. Еще мы резали огромное блюдо салата и садились все вместе обедать. Потом бабушка принималась готовить ужин, жарила котлетки, пекла в духовке пряники, варила компот. А мы мыли посуду.

И все у нас было ладно и дружно. Размолвки, конечно, случались. Частенько она любила поворчать на деда, когда он, вернувшись с дежурства, покупал себе бутылку вина «Анапа» или «Лучистое» и выпивал за обедом. И словцом крепким могла припечатать хорошо так, смачно. Он не обижался. Доставал со шкафа гармошку и пел песни: «Ох, лыни-лыни, як выросли дыни», или «Крутится-вертится шар голубой, крутится-вертится над головой, крутится-вертится хочет упасть, кавалер барышню хочет украсть».

Укладываясь вздремнуть после обеда, дедушка рассказывал нам сказки не из книжек, а придумывая сюжет, а может по памяти из детства. К вечеру, когда спадала жара, мы убегали на улицу играть с детворой. И игры у нас были всегда со считалками, припевалками и очень серьезными правилами: «На золотом крыльце сидели – царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой? Говори поскорей, не задерживай добрых и честных людей». Казаки-разбойники. Штандер. Вышибалы. Резиночка. Крутилы. Море волнуется. Съедобное – Несъедобное. Все сейчас уже и не помню. Пацаны постарше играли в «Под закрутки».

Вечером после ужина все усаживались смотреть картину по телевизору. Но неизменно, после нескольких минут просмотра фильма бабушка засыпала на диване, намаявшись за день.

– Ба! Интересная картина? – хихикали мы с братом, пытаясь разбудить ее. И усаживались играть в карты, зачерпнув себе по большой эмалированной кружке компота, прихватив пряники или просто по куску белого хлеба. Это такой вот ритуал у нас был на ночь.

На следующий день после бабушкиного базара мы с братом обычно отправлялись гулять в город. Мы были богачи – у каждого по рублю, иногда и больше. Ходили всегда пешком и босиком. Помню, в кинотеатре усаживались в кресло с ногами, так как бетонный пол был холодным. Входной билет стоил 10 копеек, мороженое – от 11 до 20, пирожные – от 15 до 22 копеек. Вот такие были цены.

В детстве время тянулось медленно. Наш летний рай казался бесконечным, но наступал август, и я начинала считать дни.

Отъезд всегда был грустным. «Ведь еще почти три дня пути, еще три дня никаких родителей», – успокаивала я себя, глядя в окно на убегающее счастье. И представляла себя красивой белой лошадью, скачущей во весь опор, фыркая и тряся гривой, радующейся своей свободе. И сердце восторженно пело в такт копытам. Как же мне хотелось вырасти поскорее, чтобы тоже стать свободной, легко и радостно бежать по жизни. Но приходилось покорно возвращаться туда, куда не хотелось, и смотреть на мелькающие пейзажи. Убегала вдаль стройная зелень пирамидальных тополей и появлялась желтая пестрота берез. И сжималось мое сердце.

А поезд мчался и мчался, уютно отстукивая километры. Разве могла я знать тогда, что пройдет время, и все, что так тщательно пряталось и скрывалось мной, вдруг вырвется наружу и без прикрас откроется миру.

***

Мы сидели тесно все вместе за кухонным столом-тумбой, вернее сидели не все, кто-то и стоя кушал. У мамы борщ был почему-то не вкусным, и проглатывался с трудом. А надо было есть, потому как тяжелая серебряная ложка у папы всегда наготове. Когда отец, покушав, уходил из-за стола, сразу становилось легче дышать. Мама называла нас, кто быстро съедал, – шустриками, кто долго – мямликами. Старший брат каким-то образом ухитрялся остатки недоеденного супа выбросить в туалет, и всегда становился шустриком. Я так не могла.

В детстве я вообще была упрямой и принципиально бесхитростной. Бабушка перед отъездом наставляла меня: «Ласковый телок двух маток сосет». Но у меня не получалось быть такой с родителями, скорее наоборот – я была букой и не доверяла им совсем. Слышу, как мама кричит из кухни: «Ты опять жарила яйца? Я же сказала, что они для теста, в выходные будем пельмени стряпать».

– А брат так каждый день после школы яичницу себе делает, – оправдываюсь я.

– Ему можно, а ты вон борщ ешь.

Я в недоумении. Так постепенно из розовощекого веселого ребенка я превращалась в девочку-худышку со взглядом волчонка из-под неровной челки.

Помню, как частенько бегала за хлебом с 15 копейками в ладошке. А в булочной такой запах! Невозможно уйти. Я стою на крыльце с буханкой под мышкой и прошу у прохожих 5 копеек. Да, неприятно, но это лучше, чем просить у родителей. И вот, я получаю заветный пятачок и покупаю себе вкусный хрустящий рогалик. Какое объедение, дорога домой – просто восхитительна.

Кстати, непонятно, почему мама братьев стригла в парикмахерской, а меня – сама и зачастую неаккуратно. И вообще она постоянно внушала мне, что женщина второсортна. Откуда в ней это? Ведь бабушка была другой – сильной и властной, настоящей хозяйкой всего семейства. А в разговорах мамы с отцом постоянно сквозили услужливо виноватые нотки. Он обижал ее часто, видимо в ответ на этот тон, ему ничего другого и не оставалось. Она плакала и потом срывалась на детях. А меня использовала как рабыню. Кричит, зовет меня в туалет: «Смотри, ложка упала в унитаз. Достань». Достаю. Мне лет 8—9. От ее окрика «Ирка» все вздрагивает внутри. Она произносит мое имя зло и раздраженно. Что это было с ней? Почему? Таким способом она вымещала на мне неудовольствие своей семейной жизнью? И видимо я была как заземление для слива ее негативной энергии. Мне как ребенку было сложно с этим справляться.

И вот утекли за горизонт годы детства моего.

Но боль, посеянная маминым равнодушием, оставалась со мной, и всякий раз бередила душу и, взращивая обиды, заставляла ревновать ее к братьям. Сколько себя помню, всегда хотела снискать ее расположение, мечтая услышать ласковое «доченька». Но это было тщетно. Злилась на нее и все равно ждала вопреки всему.

Есть еще один важный эпизод, вспоминать который я не хотела и откладывала. Это случай со звездами.

Прихожу из школы, настроение хорошее, это было вскоре после приезда, и мне нравилось учиться. Как-то подзывает брат и показывает на подоконнике в детской две звезды, которые он нацарапал ножом. Они были неровные и прорезаны довольно глубоко. Брат просит вкрадчивым голосом:

– Скажи, что это сделала ты. А то отец меня будет ругать, а тебя не тронет.

– Ладно, но только звезды я рисовать не умею, и он все равно не поверит, – отвечаю я.

Наступает вечер. После ужина папа спрашивает грозно: «Кто это сделал?» – и тычет пальцем в подоконник. Пауза. Я смотрю на брата. Немного, помедлив, говорю: «Я».

Отец, молча, достает ремень из брюк и начинает меня хлестать тоже молча. Бил он долго, выплеснув всю ярость, накопившуюся и ко мне, и к бабушке, и ко всему нашему семейству видимо. Я молчала. И не выдала брата, наверно из презрения. Не знаю. Он швырнул в угол ремень и ушел в другую комнату. Я была в шоке. Я была растоптана. Я не понимала, как такое возможно вообще?

Сейчас думаю, что просто-напросто он чувствовал силу духа в характере этой малышки и ее смелость. Она была сильнее его, и он бесился. А любви не было. Не было и принятия своего дитя таким, какой есть.

Тогда те звезды выцарапались и в моем сердце тоже. И кровоточили. Непонятно, почему брат так поступил со мной? Законы кармы неумолимы. И с этим надо было жить.

Гулять по закоулкам памяти, собирая грустные эпизоды из детства, можно еще долго, с каждым разом все глубже погружаясь и все глубже понимая, «У каждого мгновенья свой резон, свои колокола, своя отметина».

Хочется исцелить скорей эту боль и раскрасить воспоминания в другие цвета – яркие и радостные.

Итак – КОУЧИНГ.

Сеансы исцеления, или разговоры по душам со своим личным коучем, представляю вашему вниманию без правок и фильтров. Все, как было, – без прикрас. Сначала хотела распределить их по темам, но, все же, решила оставить хронологию в оригинале. В роли коуча выступаю я сама. Повторять самостоятельно не рекомендую.

Тихо! Идет сеанс! Давайте подслушаем.

– Вчерашняя ситуация на дне рождения у родителей меня задела. Я хочу еще раз перепрожить ее и переиграть по-другому.

…Вот прихожу я, мама встречает у двери и сразу своей теплотой и сердечностью согревает меня, говорит, что очень мне рада и, не смотря на все мои врединки, любит, потому что я – ее дочь. Целует в щечку.

– И что ты при этом чувствуешь?

– От нее идет теплота, простота, материнство. И нет никаких претензий и обидчивости. Потом она говорит всем нам за столом: «Смотрите, дети, когда нас не станет, я хочу, чтобы вы продолжили нашу традицию собираться в наши дни рождения. И собирайтесь у каждого по очереди, все-все с вашими детьми, внуками. Это такой вам наш наказ. Обещаете?» Я подхожу и целую ее в щечку: «Мама, обещаем. С днем рождения тебя!» И такая за столом чувствуется сплоченность и любовь.

– Текущие ситуации нужно разбирать, а не переигрывать.

«Все, что вы видите во мне – это не мое, это ваше. Мое – это то, что я вижу в вас» Эрих Мария Ремарк.

Если ты увидела претензии и обидчивость у мамы, значит, в тот момент это было в тебе. Все очень просто. Разберись с этим. И только потом иди в гости, неся в себе теплоту и сердечность.

– Легко сказать: «Разберись с этим!» Хотя, все верно, сейчас как никогда поднялась обида на родителей и особенно на маму.

– Войди в это состояние. Проси Подсознание показать картинку-фильм.

– … Дорога. Чувствую горе. Меня маленькую увезла бабушка от мамы. Состояние покинутости и разлуки. Жуткой безнадеги. Мне плохо. Очень. Я чувствую маму, она где-то отдаленно и меня не слышит. И не приходит за мной. Я не понимаю, отчего так. День идет за днем, а ее нет. Горе разделенности с мамой.

Вижу другую картинку.

…Это у бабушки. Лето. Мне года два с половиной. Мама открыла большой чемодан, разбирает вещи, навешивая их на крышку. Я очень рада маме, разглядываю ее с удовольствием, вдыхаю ее запах, хожу вокруг жду, когда она обратит на меня внимание. Она что-то рассказывает бабушке, достает из недр чемодана куклу дурацкую и сует мне. Оказывается, она заметила меня, просто не хотела поздороваться, обняться. Мне хочется закричать: «Мама, мамочка! Это же я! Узнай меня! Я – родная твоя дочка! Я так тебя ждала все это время, баба говорила, что ты приедешь, я ждала, я так ждала! Мама!» Но я это только чувствовала, а сказать не умела. Я швырнула куклу в угол и выбежала из дома через двор в огород, залезла в кусты и заплакала: «Мама, мамочка, как же так?»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.