Волчонок

– Первый курс! Разобрать оружие!

Юные либурнарии кинулись к стойке с аз-загаями. Смеясь, испуская воинственные кличи, они схватили копья и вернулись в строй, заранее примеряясь к будущим противникам. Шепотом, дабы не злить Горация, озвучивались части тела, которые сейчас будут отрезаны, и внутренние органы, годные на продажу.

– Курсант Катилина!

– Я!

– Два шага вперед!

– Курсант Сцевола!

– Я! – рявкнул могучий первокурсник.

– Атакуйте курсанта Катилину!

Богатырь Сцевола ринулся вперед, как бык. Набегая на Катилину, он сделал резкий выпад. Ужасное жало аз-загая, казалось, взвизгнуло от огорчения, когда Катилина с грацией тореро развернулся боком, пропуская удар мимо себя. Левой рукой «матерый» прихватил древко, рядом с трубкой наконечника, правой же наотмашь, тыльной стороной ладони, хлестнул Сцеволу по лицу. Хлюпнув кровью из разбитого носа, богатырь отшатнулся, утратил равновесие и чуть не упал – за миг до контратаки Катилина всем весом наступил Сцеволе на ногу.

Аз-загай остался у Катилины.

– Примерно так, – кивнул обер-декурион. – Разбились по парам!

Марку достался мелкий, невероятно юркий «желторотик». Уворачиваться от его атак – проще было бы проскользнуть между капельками дождя. Вскоре стало легче: в действиях «желторотика» наметилась схема. Он колол в горло и, промахиваясь, рубил – вернее, старался резануть лезвием на прежнем уровне. Укол в грудь, в живот, и всякий раз после промаха делалась попытка режущего удара, не меняя уровня. Отследив это, Марк наловчился сближаться с первокурсником в самый последний момент. Стоило тому после неудачного выпада отвести аз-загай в сторону, как Марк хватался за древко обеими руками – и пинал мелкого, пользуясь разницей в росте, ногой в живот. С третьего пинка «желторотик» упал на колени, хрипя. Каблук пришелся ему под дых.

– Клоун! – ухмыльнулся Катилина, дерущийся рядом.

И мотнул головой, уточняя: под клоуном он имеет в виду Марка.

– Ты еще кувыркнись…

У этой насмешки за годы, проведенные Марком в училище, выросла длинная борода. В первый же день после зачисления, за пару минут до приветственной речи дисциплинар-легата Гракха, Катилина назвал Марка клоуном. И спросил: любит ли курсант Тумидус подсрачники? Он, курсант Катилина, ребенком ходил в цирк и видел, что дед Марка любит. Значит, внук тоже должен любить. Марк проглотил обиду: началась речь. Дождавшись команды «Разойдись!», он предложил Катилине встретиться в укромном месте – и выяснить все о любви к подсрачникам.

В укромном месте драчунов ждал обер-декурион Гораций.

Позже, в лазарете, он навестил курсантов Тумидуса и Катилину. Разъяснил, что драки между курсантами караются дисциплинарными взысканиями. Уточнил, что раз драка не состоялась, то и взыскания еще не было. Все действия обер-декуриона следует рассматривать, как превентивное отеческое вразумление. Ешьте яблоки, в них много железа.

Марк так и не понял, при чем тут яблоки.

– …клоун!

Катилина был из тех, кто повторяет насмешку раз за разом, с упрямством педанта. От деда Марк знал: рассказав анекдот трижды, вымываешь из шутки всю соль. Дед Катилины был губернатором Дидоны, богатой области на побережье Лентийского моря. Когда Катилина-старший шутил, смеялись без вариантов. Даже если шутка навязла в зубах – скалились, растягивали рот до ушей, надрывали животики. Внук усвоил дедовы манеры, не вникая в подоплеку.

– А вот так?

Раздраженный Марковым безразличием, Катилина присел, крутнувшись на левой ноге. Ловкая подсечка сшибла мелкого первокурсника на землю. Марк тоже чуть не упал. Живчик, сбитый во время атаки, неуклюже сел на задницу, и Марк вместо древка аз-загая схватил воздух. Он и впрямь бы кувыркнулся, если бы не восстановил равновесие в последний момент.

Пострадал и Катилина. Садясь, «желторотик» судорожно взмахнул копьем – так прачка всплескивает руками, поскользнувшись на мокром полу – и широкий металлический наконечник плашмя ударил Катилину по лбу. Это действительно напомнило удар лопатой – пластмассовым совком на длинной ручке, каким играют дети в песочнице. Вряд ли удар причинил Катилине реальный вред; скорей, изумил и обидел. Схватившись за голову, под хохот будущих центурионов, разъярён до потери самоконтроля, курсант шагнул к мелкому – и тут в дело вмешался богатырь Сцевола. С уморительно серьезным выражением лица он сделал выпад. Затупленный конец аз-загая пришелся Катилине в левое подреберье, чуть ниже селезенки. Будь жало острым, губернатор Дидоны лишился бы внука. Рухнув на колени, Катилина хватал ртом воздух. Лицо его налилось дурной кровью, из глотки несся удушливый хрип. Багровое пятно на лбу расползалось, обещая к завтрашнему утру превратиться в роскошный синяк.

– Кувыркнись, – посоветовал Марк. – Будет легче.

– Курсант Тумидус!

– Я!

– Отставить разговоры! Продолжайте занятие…

Обер-декурион Гораций встал над страдающим Катилиной. Гибким стеком приподнял курсанту гладко выбритый подбородок, обратив несчастного лицом к себе. Кивнул в ответ каким-то своим мыслям и убрал стек.

– Это правильно, – сказал обер-декурион. Он пожевал губами, словно хотел сплюнуть, и разъяснил: – Сам погибай, а товарища выручай. Курсант Катилина!

– Ы-ы…

– Не слышу!

– Я…

– Надеюсь, вы ставили себе целью помочь сокурснику? Вы видели, что курсанту Тумидусу приходится туго, и решили прийти на помощь товарищу. Я верно понял?

– Д-да…

– Похвально. В следующий раз, когда вам захочется подставить товарищу плечо, постарайтесь остаться невредимым. Взаимовыручка – дело хорошее. Но она не должна выглядеть, как размен одного либурнария на другого. Продолжайте занятие!

– Есть продолжать!

– Курсант Тумидус!

– Я!

– Ваш прием против аз-загая меня заинтересовал. Представим, что это аз-загай, – Гораций взмахнул стеком. – Защищайтесь!

От выпада Марк ушел без труда. Схватившись двумя руками за стек, он пнул ногой в живот обер-декуриона. Стек был короче аз-загая, пинать с такого расстояния было не слишком удобно. Впрочем, как ни странно, Марк попал. Живот Горация – твердый, будто каменная стена – вошел в соприкосновение с подошвой ботинка. В колене отдалось болью и легким хрустом.

– Допустим, – кивнул обер-декурион.

В его устах это было высшей похвалой.

– Еще раз!

Выпад, уход, захват. Пинок. Марк взвыл – предыдущая боль в колене оказалась легким развлечением. Сукин сын Гораций подался вперед, встречая пинок, и нога Марка угодила в брюхо обер-декуриона под самым неудачным углом.

– Ногу, курсант Тумидус, надо держать так…

Обер-декурион изобразил пинок – и держал «шлагбаум» до тех пор, пока курсант Тумидус, кряхтя и охая, не повторил урок с воображаемым противником.

– Закрепите, – велел Гораций. – В конце концов, не всегда вас будет спасать курсант Катилина…

Волчата, думал обер-декурион, закуривая.

Гораций, не стесняясь, курил во время занятий. После Хордадской баталии, когда три эскадры помпилианцев сгорели, как спички, в огне вехденского лидер-антиса, Горацию заменили легкие. С тех пор он нуждался в стимуляторах, каждые два часа обрабатывая дымом ткани искусственно выращенных легких. Это мешало ему спать ночью, но обер-декурион привык.

«Волчата. Им хочется пробовать клыки и когти. Сейчас – друг на друге. Позже их выпустят на охоту. Эти инъекции… На первом курсе клейма волчат учатся подчиняться. Нужна компенсация; надо поднимать парням самооценку. Например, давать в руки оружие. С оружием против безоружного, даже получая по морде, они чувствуют себя героями. С четвертого курса им надо сбивать спесь. Химия в венах учит клейма командовать, приспосабливает к корсету. Значит, чистый рукопашный бой. Безоружный против вооруженного – даже давая по морде, они чувствуют себя уязвимыми. Ущербными, вторыми в очереди. Армейские психологи засмеяли бы меня за такие теории…»

Чихать хотел обер-декурион Гораций на армейских психологов.

V

– Берите оливки, доктор.

– Благодарю.

– Октуберанские. Из нашего родового поместья…

Оливку доктор Туллий взял из вежливости. Закусывать ягодный бальзам с Сеченя не было ни малейшего желания. Бокал, наполненный до середины, источал аромат свежей малины и смородины, хотя в составе присутствовала добрая дюжина различных ягод. После третьего глоточка Туллий различал на вкус половину из них. Цвет насыщенный, темно-рубиновый. И ни капли химии! Все-таки, решил доктор, в напитках с варварских планет есть особенная прелесть. Цивилизация уводит нас от истинного пиршества плоти. Хочешь вкусно пить-есть? – родись в глуши.

– Вы не стесняйтесь…

Оливка и впрямь пришлась кстати. После нее бальзам раскрылся полным букетом. Брусничная кислинка; вяжущая, сладковатая терпкость прихваченного морозцем терна…

– Замечательно! – Сергий Кезон Туллий был искренен.

Он взял еще одну оливку.

– Рад, что вы оценили.

– Любой на моем месте…

– Не скажите, доктор. Многие считают бальзам «Девятое небо» женским.

– Многие с юности выжигают себе вкусовые пупырышки дешевым ромом. Многие пьют коллекционный бренди стаканами, залпом. Под наслаждением они понимают опьянение. Способна ли толпа оценить богатство оттенков? Разумеется, нет.

– Да вы, доктор, просто враг демократии…

Пройдясь по палатке, дисциплинар-легат Гракх остановился у «бойницы». Заложил руки за спину, любуясь пейзажем. Небо Тренга уже налилось вязкой смолой ночи в тропиках. В черноте тонули – и все никак не могли утонуть слюдяные блестки звезд: непривычно крупных, угловатых. Звезды подмигивали друг другу, меняя окраску: голубая вода, желтая, красная… Особенности «слоистой» атмосферы Тренга; плюс дополнительная рефракция – ее давал купол силового барьера, накрывший территорию училища. Вдалеке, по периметру, мерцали столбики эмиттеров. Синеватые, дрожащие и в жару, и в холод призраки охраняли вверенный им участок.

– Как вам служба, доктор?

– Служба?

– Наверное, мало общего с вашей работой в лаборатории?

Гракх любил огорошивать внезапными вопросами не только курсантов. Впрочем, доктор был благодарен начальнику училища: Гракх сам перевел разговор в интересующее Туллия русло.

– Непривычно, вы правы. Интересно.

– Продолжайте. Я же вижу, вы не закончили. Что еще?

– И странно.

– В чем заключается странность?

Гракх отвернулся от «бойницы». Он был весь внимание.

– Распорядок, – доктор поставил бокал на стол. – Дисциплина.

– Ну, это обычное дело. Флот стоит на дисциплине.

– Только ли флот?

– Вся армия, если угодно.

– Мне казалось, что в армии она должна быть… – Туллий щелкнул пальцами, подыскивая нужное слово. – Более жесткой, что ли? А тут каждый день – свободное время…

– Личное, – поправил дисциплинар-легат.

– Хорошо, пусть личное. Сути это не меняет. Релакс-центр. Регулярные увольнения; чаще, чем я предполагал. Курсанты носят «фенечки», как выражается молодежь. У каждого – какие-то талисманы, память о доме. Я представлял себе флот иначе. Тем более училище, где готовят боевых офицеров, а не тыловиков-интендантов! Поймите меня правильно, я ни в коем случае не критикую здешние порядки…

– Подводим итог, доктор. Вы удивлены.

– Я удивлен, и сильно.

– Что ж, придется разъяснить, – Гракх хитро прищурился. – Хотя вы могли бы и сами догадаться, при вашей-то специальности…

Под взглядом начальника училища доктор Туллий ощутил укол уязвленного самолюбия. Он понятия не имел, что имеет в виду дисциплинар-легат. При чем тут его специальность?

– Вы ведь не просто врач. Вы – биохимик, военный вакцинолог. Значит, не хуже меня знаете, что такое подавление естественного сопротивления клейма и адаптация его к нуждам армии и флота.

Туллий не сдержался – фыркнул, едва не брызнув слюной в бальзам. И это Гракх говорит ему, чья диссертация… В следующий миг доктора обжег стыд. Дисциплинар-легат знал, что делает, начав с фразы: «Вы могли бы сами догадаться». А Гракх продолжал, словно не заметив конфуза доктора:

– Мы, помпилианцы, рождены для подчинения других. Мы – хищники, которым удалось создать социум. Солдаты и офицеры Помпилии – волки. Да, мы охотимся стаей, и наша охота успешна. Но нас так и подмывает скалить зубы и рычать на вожака. Каждый день, каждую минуту. В армии это недопустимо. Доктор, ваша химия – чудо. Она превращает стаю в безукоризненный, единый организм. Тем не менее, для успешной адаптации курсанты нуждаются в отдушине. Ряд вольностей, послабления вне занятий, видимость личной свободы…

Доктор кивнул:

– Психологическая компенсация на уровне подсознания.

– В особенности это актуально для будущих боевых офицеров, которым предстоит не только подчиняться, но и командовать другими. Снятие комплексов, противоречий между природой и дисциплиной… Отсюда и личное время, и талисманы с фенечками, и увольнения…

– Кстати, об увольнениях.

– Да?

Теперь, подумал доктор, надо быть осторожным. Главное, не сболтнуть лишнего. Во рту пересохло. Туллий потянулся к бокалу, отхлебнул, не чувствуя вкуса. Бдительный дисциплинар-легат в три шага оказался рядом. Широкая ладонь легла на бутыль с печатью, оттиснутой в стекле, ниже горлышка; жидкий рубин хлынул в бокал, наполняя его вновь.

– Благодарю.

– Не за что. Как вы говорили, доктор? Коллекционный бренди стаканами, залпом? Полно, не краснейте! У меня дурная привычка острить за чужой счет…

Гракх активировал голосферу своего уникома, порылся в ней – и в дальнем углу палатки мигнул огоньками индикаторов мультимедийный центр. Печальный голос трио-скрипки поплыл по палатке: «Звездный ноктюрн» Альберто Соретти.

– Вы любите классику? – изумился доктор.

– Нет. Но я вижу: вы нервничаете. Соретти подойдет?

– Более чем! Вы угадали на редкость точно…

– Так что насчет увольнений?

– Понимаете…

Туллий отпил из бокала. Тянуть дольше было уже неприлично. Ирония ситуации: доктор ставил классическую музыку курсантам, чтобы задать нужный эмоциональный тон. Сейчас Гракх проделал с ним то же самое.

– Вчера четвертый курс получил первую «офицерскую» инъекцию. Завтра они пойдут в увольнение…

– Да. И что с того?

– Вы в курсе, какие побочные эффекты вызывает «офицерская» инъекция? Особенно на первых порах?

– Повышенная агрессия. Склонность к насилию. Гипертрофированное чувство собственного достоинства.

– Вы понимаете, что это может привести к нежелательным эксцессам?

Дисциплинар-легат улыбнулся. Глядя на его улыбку, Туллий с трудом подавил желание вскочить и вытянуться по стойке «смирно».

– Сразу видно, доктор, что вы у нас недавно. Эксцессы – обычное дело, это в порядке вещей. Ну, подерутся парни с местными старателями или еще какой швалью. Если не будет официальных жалоб, я даже взысканий накладывать не стану. «Что у вас с лицом, курсант?» «Упал с лестницы, господин дисциплинар-легат!» «Впредь смотрите под ноги, курсант.» «Есть смотреть под ноги, господин дисциплинар-легат!» И так из года в год. Скоро вы привыкнете, доктор.

– Дело может не ограничиться синяками!

– Может, – Гракх пожал плечами. – Сломанная рука, челюсть, пара ребер. Сотрясение мозга. Пара дней в регенераторе, и бегом в строй. Если придет иск от гражданских, возместим ущерб за счет виновного и наложим взыскание. Посидит «на губе» – в следующий раз будет умнее. Обер-декурион Гораций не зря учит курсантов рукопашному бою. Оглушать, а не убивать. Обездвиживать, а не калечить. Пусть практикуются. В общем, не вижу проблем.

– А я, извините, вижу!

Туллий осекся. Гракх умен. Стоит перегнуть палку – и начальник училища вцепится в него, клещами вытащит правду. И немедленно примет меры. Перестрахуется. Чистота эксперимента будет нарушена…

– Что вы предлагаете?

– Отложить увольнение. Я бы хотел еще неделю понаблюдать за четвертым курсом. Если все будет в порядке, пусть летят расслабляться.

– Не вижу причин ломать график подготовки.

Гракх отвернулся. В палатке повисла гнетущая пауза. Лишь трио-скрипка плыла сквозь ночь, возносясь к черным небесам. Не мудрствуя лукаво, Гракх поставил ноктюрн на «повтор».

Может, сказал доктор себе, я зря нервничаю? Пусть все идет, как идет. Эксперимент в условиях стандартного режима – не этого ли ты хотел, Сергий Кезон Туллий? Чего же ты паникуешь? С согласия начальства испытания твоей новой вакцины были засекречены. Ты сам на этом настаивал, и добился своего. Дисциплинар-легат не знает, что вакцина – экспериментальная. Никто в училище не знает, кроме тебя.

Пей бальзам и помалкивай.

Но разве отсрочка одного-единственного увольнения нарушит чистоту эксперимента? Зато ты, нервный доктор Туллий, будешь спокоен. Да, вакцина с блеском прошла первичные испытания на добровольцах. Срок адаптации испытуемых сократился в полтора раза. Эффективность «офицерского клейма» осталась на прежнем уровне, точность регулировки увеличилась на 14 %. Первичное повышение уровня агрессии – в пределах нормы, существенных побочных эффектов не выявлено.

К «несущественным» относилось частичное изменение мотиваций конфликтов. Доктор часами беседовал с испытуемыми, разбираясь в нюансах. В контрольной группе, получавшей стандартные инъекции, среди мотивов рукоприкладства превалировали «комплекс лидера», конкуренция из-за женщины и личная обида. «Этот ублюдок посмел назвать меня…» В экспериментальной группе эти мотивы никуда не делись. Но наряду с ними проявились другие, более тонкие; можно сказать, архаичные. Не просто обида, но задетая честь. Личная, семейная, честь женщины – и даже честь Помпилии! Убежденность в собственном превосходстве; боязнь прослыть трусом…

Несло ли изменение мотиваций какую-либо опасность? Туллий не знал. Доктор понимал: заявись он со своими сомнениями к руководству лаборатории – его бы через пять минут выперли взашей. Испытания прошли успешно? Ну и чудненько! А мотивации твои, доктор Туллий – обман зрения и смущение умов! Какая разница, расквасил испытуемый F господину N нос, ощутив в поведении господина N ущерб своей чести – или просто рожа господина N ему не понравилась? Может, эта рожа оскорбляла чувство прекрасного испытуемого F! Испытуемые стали чаще бить морды? Нет. Испытуемые стали бить морды с особым цинизмом? Нет. Запускаем полевые испытания новой вакцины! Тем более, что вы сами на этом настаивали, доктор Туллий…

– Вы правы, Гракх. Я новичок в училище, и потому волнуюсь. Не хочу, чтобы парни влипли в историю.

– Влипнут, и непременно! – махнул рукой начальник училища. – Иначе как они перебесятся? А потом все войдет в норму. Не тратьте нервы зря, господин обер-манипулярий медицинской службы! Да, инъекции толкают курсантов на подвиги. Но герой, как вам известно, должен быть один. Что сделает наш герой в увольнении? Распушит хвост, схватится с местным силачом, утомит девку, доказывая свой могучий ресурс. Еще не было случая, чтобы декурия курсантов сцепилась с компанией горняков, устроив натуральное смертоубийство. Остальное – пустяки. Как говорят штатские, издержки производства.

Доктор вздохнул:

– Искренне надеюсь, что так и будет.

Он возвращался к себе через освещенный плац. Каждая шероховатость, каждая щербинка под ногами отбрасывала миниатюрную угольно-черную тень. Мерцали звезды, тусклыми гнилушками светились столбики эмиттеров силового поля. И лился из палатки Гракха, следуя за доктором по пятам, «Звездный ноктюрн» Соретти, скорбный и величественный.

Дисциплинар-легат прав. Все пройдет штатно. Ну, подерутся курсанты «с какой-нибудь швалью» – так они каждый год дерутся. Это нормально.

Нормально.

Заснул доктор только под утро.

КОНТРАПУНКТ МАРК КАЙ ТУМИДУС ПО ПРОЗВИЩУ КНУТ (шестнадцать лет тому назад)

Мы любим благородных разбойников. Неблагородных – тоже, если у них хороший вкус и чувство юмора. Мы ценим элегантных аферистов, рукоплещем ловким ворам, восхищаемся мошенниками, блестящими, как новенькая монета. Авантюрист в кружевном жабо? – ты наш кумир!

Мы сочувствуем киллерам, попавшим в трудную ситуацию. Если киллера хотят убить бывшие заказчики, а его дома (в отеле; на берегу моря; в бомбоубежище) ждет верная жена – сочувствию нашему нет предела. Если киллер плачет украдкой, плачем и мы.

Мы интересуемся войнами. Залп, штурм, артподготовка.

Когда дерутся, мы забываем обо всем. Крюк справа, ногой в челюсть, бросок через бедро. Тот, кого бьют, непременно воспрянет. И отомстит, чего уж там. Захват, болевой, удушающий. Титры на фоне заката.

Таково наше искусство, духовная пища обывателя.

Тех, кто боится темных подворотен. Кто двумя руками держится за кошелек. Трясется от ужаса в кабинете дантиста. Страдает поносом при звуках тревожной сирены. Скорее сломает себе шейку бедра, чем бросит через бедро пятилетнего ребенка. Разучился принимать решения, не способен на поступки.

Титры на фоне заката нам заменяют две даты на надгробии. Думаете, между этими датами – жизнь? Не смешите меня. Это ведь я – клоун, а не вы.

(из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

– Деда, а деда!

– Что, парень?

– А что девочка делает?

Дед смеется. Он очень хорошо смеется. Подвижное лицо его делается мягким-мягким. Тысяча морщинок, две тысячи складочек. И все радуются. В углах рта, растянутого до ушей, пляшут веселые смешинки. Танцуют на кончике носа. «Гусиными лапками» разбегаются от краешков глаз. Марк любит, когда дед смеется. Любит, когда дед называет его парнем. Обожает, когда дед повторяет вечное Марково «деда, а деда!» так, словно это волшебное заклинание. Деда-а-деда-а-деда…

Но сейчас Марк злится, потому что дед не отвечает на вопрос.

– Деда, ну деда же! Что девочка делает?

– Работает.

– Работает?

Пятилетний Марк изумлен. Он смотрит на девочку и ничего не понимает. А девочка совсем-совсем не смотрит на Марка. Она старше на четыре года. У нее рыжие косички с бантиками. И веснушки на щеках и переносице. А еще у девочки две высоченные лестницы. Она держит их руками. Если девочка отпустит лестницы, они упадут.

Девочка ловко карабкается по лестницам вверх. Марк не знал, что так бывает. Теперь он знает, но не верит.

Тут какой-то подвох.

– Ты обманщик, деда! Разве это работа?

Работает папа. Он встает рано-рано, умывается, завтракает и уходит на свою станцию. Надолго, до позднего вечера. Работает мама. К ней в кабинет приходят тёти с большими животиками. У тёть в животиках сидят мальчики и девочки. Мама следит, чтобы никто не выпрыгнул раньше срока. Мама строгая, у нее не попрыгаешь. Работает воспитательница в детском саду. У нее много-много работы, потому что Марк балуется, и не только Марк. Работает водитель аэротакси, повар в столовой; генерал Ойкумена спасает Галактику – это вообще самая главная работа…

А девочка лазит по лестницам. Залезет, спрыгнет, улыбнется. Вверх, прыжок, улыбка. Ну, еще поклон. Тоже мне работа!

– Деда, ты шутишь?

– Нет, парень.

– А как называется эта работа?

– Эквилибр на свободно стоящих лестницах.

– Квилибр? Бр-р-р!

Девочка прилетела вчера, с родителями. А Марк – позапозавчера. Он вел себя хорошо и заслужил неделю у деда. Ферму дед купил недавно и еще не обжился здесь. «Конец карьеры» – так зовёт дед ферму. «Старость» – зовёт он ее. «Чулан клоуна», «Тихий уголок», «Богадельня» – у фермы сто названий, большей частью непонятных Марку. А еще тут есть река, а в реке – бегемоты, и дед водит Марка смотреть на них.

Девочка тоже любит бегемотов, решает Марк. Она закончит квилибр, и я отведу ее к реке. Бегемот разинет пасть, девочка испугается, а я – ни капельки. Он вспоминает, что одного его – даже вместе с девочкой – никто к реке не отпустит, и огорчается до слез.

– Марина сломала руку, – ладонь деда ложится Марку на плечо. – Двойной перелом: в локте и запястье. Руку срастили, но она еще болит. Видишь? Когда Марина хватается правой рукой за перекладину, ей больно.

– Не вижу, – отвечает честный Марк.

– А ты приглядись.

Марк приглядывается. Трёт глаза.

– Все ты врёшь, деда. И ничего ей не больно. Вот, она улыбается…

– Ага, – карлик Пак, бывший акробат, вспрыгивает на перила веранды. – Сто раз ага, лопни мои уши! У тебя острый глаз, малыш. Маринка улыбается!

Дед беззвучно смеется, сжав пальцы на Марковом плече.

– Ей больно, – вслух думает Марк. – Она улыбается.

– Вперед! – ободряет Пак. – Шевели мозгами!

– Когда мне больно, я плачу. Или злюсь.

– Ну! Еще шажок…

– Она улыбается. Потому что больно. Нет, не поэтому.

Марк размышляет. Впервые в жизни. Это мучительно – размышлять, искать решение. Ему вспоминается драка с врединой Помпеем. Помпей обижал девочку – не эту, с лестницами, а другую, из детского садика. Марк дал Помпею по шее, а Помпей – вот ведь дурак! – дал по шее Марку. Они катались по полу, пыхтя и стараясь оказаться сверху, а потом была равнина, укрытая снегом, костер, где калилось железо, а они все дрались, пятеро против пятерых, в доспехах, с оружием в руках, не в силах выяснить, чья победа, кто кого заклеймит, но равнина быстро исчезла в снежной круговерти, и пришла воспитательница Цецилия. Она разбранила драчунов, даже дала по попе, что делала редко. Клеймить друг друга нельзя, сказала воспитательница. Драться на клеймах нельзя. И сейчас нельзя, когда ваши клейма еще слабенькие, и потом нельзя, когда они станут сильными, а вы, забияки – взрослыми. Помпилианцы не клеймят помпилианцев. Марку показалось, что воспитательница Цецилия чего-то не договаривает, но он побоялся спросить. Нельзя, кивнул он. И вытер злые слезы. А вредина Помпей стоял и ухмылялся. Он и позже ухмылялся, когда родителей вызвали в детский садик. А девочка, которую обижал Помпей, сказала, что Марк – балбес. Что Помпей ее вовсе не обижал. И вообще ей Помпей нравится больше Марка. Она будет дружить с Помпеем, а с Марком не будет…