Немезида

– Я купила его в Гимнастическом союзе Осло. Это будет мой шедевр, вот увидишь. Я устрою инсталляцию, аттракцион. Совсем как «Контакт» – ты его наверняка помнишь.

– Ты имеешь в виду поставленную на стол коробку с занавеской, куда надо просовывать руки? А внутри были спрятаны муляжи рук, которые можно пожимать.

– Или погладить. А еще заигрывать с ними. Или оттолкнуть. Вмонтированные в них термоэлементы постоянно поддерживали температуру тела. В этом и была вся фишка, верно? А народ думал, что просто кто-то прячется под столом. Пойдем-ка, я тебе еще кое-что покажу.

Он последовал за ней к дальней комнате. Анна раздвинула дверь, схватила Харри за руку и увлекла его за собой во тьму. Когда наконец вспыхнул свет, Харри замер, глядя на его источник. Это был золоченый торшер в виде женской фигуры. В одной руке женщина держала весы, в другой – меч. Светильники были расположены на кончике меча, на весах и на голове у женщины. Оглянувшись, Харри увидел, что свет каждого из них направлен на одну из картин. Две картины висели на стене, а третья, очевидно еще не законченная, стояла на мольберте, в левом нижнем углу которого была закреплена палитра, заляпанная желтой и коричневой краской.

– Что за картины? – поинтересовался Харри.

– Портреты, разве не видишь?

– Точно. Это глаза? – указал он. – А рот здесь?

Анна склонила голову набок:

– Если тебе так хочется, то да. Вообще-то это трое мужчин.

– Я кого-нибудь знаю?

Прежде чем ответить, Анна некоторое время в задумчивости смотрела на Харри.

– Нет, не думаю, Харри, чтобы ты был знаком с кем-нибудь из них. Однако можешь познакомиться. Если действительно этого хочешь.

Харри попытался более внимательно рассмотреть картины.

– Скажи мне, что ты видишь?

– Вижу своего соседа с финскими санями. Парня, вышедшего из подсобки мастерской, когда я собрался уходить. Вижу официанта из «М». А также Пера Столе Лённинга[8].

Она улыбнулась.

– А тебе не приходилось слышать, что сетчатка глаза поворачивает воспринимаемый ею предмет, так что в мозг поступает зеркальное его отображение? И если хочешь увидеть вещи такими, какие они есть на самом деле, следует смотреть на них в зеркало. Если б ты так и сделал, то увидел бы на этих картинах совсем других людей. – В глазах ее сияло торжество, и Харри не решился возразить, что на сетчатке глаза изображение предметов действительно оказывается перевернутым, однако вовсе не так, как в зеркале, а вверх ногами. – Это будет моим последним шедевром, Харри. Благодаря этому я оставлю память о себе.

– Благодаря этим портретам?

– Нет, это лишь часть всего шедевра. Он пока еще не окончен. Но обязательно будет готов, дай срок.

– Хм. Хоть название-то у него имеется?

– Немезида, – тихо, едва не шепотом, ответила она.

Харри удивленно посмотрел на нее; их взгляды встретились.

– Ну знаешь, так звали богиню.

Часть ее лица покрывала тень. Харри отвернулся. Он и так уже все рассмотрел. Спина, изогнутая как в танце в ожидании руки партнера, одна нога выставлена немного вперед, как будто она никак не может решить: сделать ли ей шаг навстречу либо уйти. Тяжело вздымающаяся и опадающая грудь, худая шея с напряженной, набухшей веной – ему даже казалось, он видит, как она пульсирует. Харри ощутил, как его накрывает горячая волна; голова немного кружилась. Что там она сказала? «Не стоило тебе тогда так легко сдаваться». Может, и верно?

– Харри…

– Мне надо идти, – с трудом выдавил он.

Он через голову стащил с нее платье, и она, смеясь, бросилась навзничь на белые простыни. Яркий бирюзовый свет, проникая меж стволов качающихся пальм с заставки на экране ноутбука, стоящего на письменном столе, оставлял причудливые блики на скалящихся рожицах чертей и демонов, вплетенных в фантастический узор резной спинки кровати. Они лукаво взирали на то, как она расстегнула его ремень. Анна как-то рассказывала ему, что это кровать ее бабки и стоит на одном и том же месте вот уже почти восемьдесят лет. Покусывая его мочку, она сначала шептала какие-то ласковые слова на незнакомом языке, потом разом умолкла, оседлала его и начала бешеную скачку, сопровождая ее истошными воплями, смехом и мольбами, обращенными к каким-то неведомым высшим силам. А он страстно желал лишь одного – чтобы неистовая гонка эта все длилась и длилась. Однако внезапно, когда он был уже на грани оргазма, Анна замерла, сжала его лицо ладонями и прошептала:

– Мой навеки?

– Черта с два! – шутливо прорычал он, рванулся, опрокинул ее на спину и теперь уже сам оказался сверху.

Деревянные демоны весело подмигивали ему.

– Мой навеки?

– Да, – простонал он и кончил.

Обливаясь потом, но все равно не в силах оторваться друг от друга, они долго лежали поверх одеяла, не разжимая объятий и заливаясь счастливым смехом. Немного успокоившись, Анна поведала, что эта кровать была подарена бабке одним испанским аристократом.

– После концерта, который она давала в Севилье в одиннадцатом году, – уточнила она, слегка приподняв голову, чтобы Харри удобнее было поднести к ее губам зажженную сигарету.

Кровать же прибыла в Осло спустя три месяца с пароходом «Элеонора». Случайно, а может, и не совсем, судьба распорядилась так, что первым – но отнюдь не лучшим – любовником бабки в этой постели стал капитан судна Эспер как-его-там. По рассказам бабки, именно необузданная пылкость этого самого Эспера стала причиной того, что лошадь на спинке кровати лишилась головы. В порыве страсти капитан Эспер попросту оторвал ее.

Анна прыснула, Харри также усмехнулся. Когда сигарета была выкурена, они снова любили друг друга с таким неистовством, что испанский матрас и рама кровати под ними ходили ходуном, издавая треск и жалобный скрип. Харри даже на мгновение показалось, что они и впрямь на борту корабля, за штурвалом которого никого нет; как ни странно, его это совсем не тревожило.

Он подумал, что уже и не помнит, когда в последний раз ему случалось засыпать на кровати бабки Анны, а уж трезвым-то и подавно.

Харри повернулся на бок на узкой кровати с металлической сеткой. Дисплей радиобудильника на ночном столике показывал 3.21. Он выругался вслух. Закрыв глаза, он дождался, пока мысли снова вернутся к Анне и тому лету на белых простынях в бабкиной постели. Да, он постоянно бывал пьян, однако те ночи, что запомнились ему, были прекрасны и сплошь окрашены в розовые тона, как эротические открытки. Даже фразу, подводящую черту под этим летом – хотя, по сути, это было избитое клише, – он произнес вполне искренне и с подлинной теплотой: «Ты заслуживаешь кого-то лучшего, чем я».

К тому времени он пил уже так сильно, что видел этому лишь один исход. И в один из редких моментов просветления решил, что ни за что не потащит ее за собой. Она проклинала его на своем непонятном языке и даже поклялась, что в один прекрасный день сделает с ним то же – отнимет у него самое дорогое, единственное, что он по-настоящему любит.

Все это было семь лет назад и продолжалось шесть недель. Позже он встречал ее всего дважды. Один раз в баре, куда она явилась вся в слезах и сразу же попросила его найти себе другое место, что он, собственно, и сделал. И второй – на выставке, куда Харри пришел с Сестренышем. Он обещал ей позвонить, но так и не сдержал слова.

Харри снова покосился на часы. 3.32. Он поцеловал ее. Сегодня вечером. Оказавшись в безопасности за входной дверью ее квартиры с толстым матовым стеклом, он обнял ее, пожелал спокойной ночи и поцеловал. По-дружески, один-единственный раз. Уж то, что один раз, – точно. 3.33. Черт, и когда только он успел стать таким деликатным? Мучает совесть из-за того, что поцеловал на ночь свою бывшую пассию? Пытаясь дышать глубоко и ровно, Харри попробовал сконцентрировать мысли на возможных маршрутах отхода с Бугстадвейен через Индустри-гате. Удалось. Нет. Снова удалось. И все же он по-прежнему ощущал ее аромат. Сладкую тяжесть ее тела. В ушах звучал чуть хрипловатый настойчивый голос.

Глава 6

Чили

Первые лучи солнца, перевалив через вершину Экебергского кряжа, проникли под наполовину приоткрытые жалюзи комнаты совещаний убойного отдела и упорно пытались вклиниться в узенькие щелочки между веками, слепя и без того болезненно прищуренные глаза Харри. В торце длинного стола, заложив руки за спину, широко расставив ноги и слегка раскачиваясь на каблуках, стоял Руне Иварссон. Позади него возвышался большой планшет с отрывными листами бумаги; на первом из них большими красными буквами было написано: «Добро пожаловать». С трудом подавив зевок при первых словах начальника отдела, Харри вяло подумал, что Иварссон, по-видимому, подсмотрел это на каком-то из бесчисленных семинаров или презентаций, которые он исправно посещал.

– Доброе утро всем. Мы, восемь человек, сидящие за этим столом, составляем следственную группу по делу о произошедшем в пятницу ограблении на Бугстадвейен.

– Убийстве, – пробурчал Харри.

– Что-что?

Харри попытался сесть чуть прямее, однако, как он ни поворачивался, проклятое солнце продолжало слепить глаза.

– Было бы правильнее с самого начала классифицировать дело как убийство и исходя именно из этого строить все расследование.

Не глядя на Харри, Иварссон криво улыбнулся, пытаясь охватить взглядом всех прочих сидящих за столом:

– Я думал начать с того, чтобы представить всех собравшихся, но коль скоро наш друг из убойного отдела уже начал… Старший инспектор Харри Холе любезно предоставлен в наше распоряжение его начальником Бьярне Мёллером, поскольку специализируется исключительно на смертельных исходах.

– На убийствах, – перебил Харри.

– На убийствах. Слева от Холе сидит Карл Вебер из экспертно-криминалистического отдела, который руководил осмотром места происшествия. Как многие из вас знают, Вебер – опытнейший специалист по розыску следов. Славится как своими аналитическими способностями, так и безошибочной интуицией. Начальник Управления как-то сказал, что был бы рад взять его с собой на охоту в Трюсиль в качестве ищейки.

За столом засмеялись. Даже не оборачиваясь, Харри мог бы поспорить, что у самого Вебера на лице не появилось ни тени улыбки. Вебер не улыбался почти никогда. Во всяком случае, тем, кто ему не нравился. А не нравились ему почти все. И особенно новые молодые начальники, которые, по мнению Вебера, все как один были невежественными карьеристами, ничего не смыслящими в своей профессии и начисто лишенными чувства корпоративной солидарности. Тем сильнее в них было развито бюрократическое чутье, стремление к власти и желание занять высокую должность, ради чего не грех было и погостить в Полицейском управлении.

Иварссон усмехнулся. Дожидаясь, пока смех за столом стихнет, он раскачивался на каблуках, похожий на капитана судна в момент сильного волнения на море.

– Беата Лённ, напротив, человек в наших рядах новый, неопытный; специализируется на анализе видеоматериалов.

Беата залилась краской.

– Она дочь Йоргена Лённа, который двадцать лет прослужил в подразделении, в то время называвшемся отделом грабежей и убийств. Все говорит за то, что она готова повторить славный путь своего отца: она уже успела внести весомый вклад в раскрытие нескольких дел. Не помню, упоминал ли я об этом, но за последний год мы в отделе грабежей и разбойных нападений повысили раскрываемость почти до пятидесяти процентов, что, если брать международные показатели…

– Ты уже упоминал об этом, Иварссон.

– Благодарю.

На этот раз Иварссон в упор посмотрел на Харри, не забыв, однако, снова улыбнуться. Улыбка до самых десен обнажила клыки и сделала его похожим на гигантскую рептилию. Не меняя выражения лица, он представил остальных. Двоих из них Харри знал. Магнус Риан, молодой парень из Томрефьордена, работал в убойном отделе уже полгода и производил, в общем-то, хорошее впечатление. Другой, Дидрик Гудмундсон, был заместителем начальника отдела, самым опытным сыщиком из всех собравшихся. Работу свою он выполнял спокойно и методично; у Харри с ним никогда не возникало никаких проблем. Остальные двое также были сотрудниками отдела грабежей и разбойных нападений, оба носили фамилию Ли, однако Харри хватило и одного взгляда, чтобы понять, что они вовсе не однояйцовые близнецы. Туриль Ли была высокой блондинкой с тонкими губами и непроницаемым лицом, а Ула Ли – рыжим коротышкой с пухлой рожицей и смеющимися глазами. Харри столько раз сталкивался с ними в коридорах Управления, что другой на его месте давно бы уже начал здороваться с ними, однако Харри это как-то не приходило в голову.

– Меня самого, надеюсь, все знают, – подвел черту под представлениями Иварссон. – Однако на всякий случай уточню: я шеф отдела грабежей и разбойных нападений и мне поручено руководить этим расследованием. А в качестве ответа на то, что ты сказал в самом начале, Холе, хочу заметить, что нам не впервые приходится заниматься ограблением со смертельным исходом.

Харри постарался сдержаться. Честно. Но ему помешала крокодилья улыбка Иварссона.

– И здесь процент раскрываемости у вас также чуть менее пятидесяти?

Лишь один из сидящих за столом рассмеялся, однако смеялся он громко. Это был Вебер.

– Простите, что забыл кое-что сказать вам о Холе, – перестав улыбаться, заметил Иварссон. – По всей видимости, у него прорезался комический талант. Насколько могу судить, не хуже, чем у Рене Арве Упсала[9].

На мгновение повисло тягостное молчание. Отрывистый, лающий смех Иварссона чуть ослабил напряжение; кое-кто за столом даже попытался последовать его примеру.

– О’кей, давайте начнем с краткого подведения итогов того, что у нас имеется. – Иварссон перекинул на планшете лист с надписью «Добро пожаловать». Следующий лист оказался чистым. Сняв колпачок с фломастера, Иварссон приготовился записывать: – Вебер, прошу.

Карл Вебер встал. Это был невысокий человек с гривой седых волос и окладистой бородой. Голос его напоминал глухое зловещее урчание, впрочем, вполне членораздельное:

– Буду краток.

– Никоим образом, Карл, – возразил Иварссон, поднося фломастер к бумаге. – Времени у тебя столько, сколько потребуется.

– Поскольку много времени мне не потребуется, то буду краток, – проворчал Вебер. – У нас нет ничего.

– Вот именно, – подтвердил Иварссон и опустил фломастер. – Что конкретно ты имеешь в виду, говоря «ничего»?

– У нас есть отпечаток новехоньких кроссовок «Найк» сорок пятого размера. Практически все, что связано с этим ограблением, преступник проделал настолько профессионально, что одно это наводит меня на мысль: размер вовсе не его. Произведена баллистическая экспертиза. Стандартная пуля калибра семь целых шестьдесят две сотых к автоматической винтовке AG-3 – самому распространенному в королевстве Норвегия оружию, которое имеется в каждой казарме, на складе вооружения, а также в доме каждого офицера запаса или же солдата «хемверна»[10]. Одним словом, никаких зацепок. Кроме того, что он как будто бы туда и не входил. И не выходил. Снаружи мы, кстати, также все тщательно осмотрели.

Вебер сел.

– Спасибо, Вебер, это… э-э-э… проясняет ситуацию. – Иварссон открыл следующий лист, на котором значилось: «Свидетели». – Холе?

Харри еще больше развалился на стуле:

– Все присутствовавшие в банке в момент ограбления опрошены непосредственно по горячим следам, и никто из них не сообщил ничего такого, чего бы не было видно на записи. То есть некоторые таки припомнили кое-что, однако у нас есть все основания считать их показания ошибочными. Один из свидетелей видел, что грабитель уходил по Индустри-гате, однако никто этого не подтверждает.

– Что переносит нас к следующему пункту – автомобиль, – откликнулся Иварссон. – Туриль?

Туриль Ли встала и включила проектор, в который уже был вложен целлулоидный листок с составленным ею списком легковых автомобилей, угнанных за последние три месяца. С жестким суннмёрским акцентом, четко выговаривая каждое слово, Ли объяснила, почему четыре из них она выделила в качестве наиболее вероятного транспортного средства для обеспечения отхода грабителя с места преступления. При этом сослалась на то, что все эти машины относятся к наиболее распространенным в стране маркам и моделям, все они светлые, неприметные и к тому же достаточно новые, чтобы не опасаться технической неисправности в самый неподходящий момент. Особого внимания, по ее мнению, заслуживал один «фольксваген гольф GTI». Обычно припаркованный прямо на улице, он был угнан с Маридалсвейен как раз вечером накануне ограбления.

– Налетчики, как правило, стараются угонять машины для обеспечения отхода перед самым совершением преступления, чтобы они не попали в списки разыскиваемых автомобилей, которые есть у всех патрульных полицейских, – пояснила Туриль Ли, выключила проектор и заняла свое место за столом, не забыв прихватить листок.

Иварссон кивнул:

– Спасибо.

– Вот уж действительно не за что, – шепнул Харри Веберу.

Следующий лист планшета получил заголовок «Анализ видеоматериалов». Иварссон аккуратно закрыл фломастер колпачком. Беата нервно сглотнула, откашлялась, отпила воды из стоящего перед ней стакана, снова кашлянула и, уставившись в стол, едва слышно начала:

– Я определила рост…

– Будь так добра, Беата, говори чуть громче. – Крокодилья улыбка.

Беата опять закашлялась.

– Пользуясь видеозаписью, я определила рост преступника. Метр семьдесят девять. По моей просьбе Вебер перепроверил расчеты и полностью со мной согласился.

Вебер кивнул.

– Прекрасно! – с преувеличенным энтузиазмом воскликнул Иварссон, сорвал колпачок с фломастера и записал: «Рост – 179 см».

По-прежнему обращаясь исключительно к столешнице, Беата продолжила:

– Кроме того, я проконсультировалась с нашим специалистом по голосовому анализу – Аслаксеном из Университета естественных наук. Он прослушал пять слов, произнесенных грабителем по-английски. Аслаксен сказал… – Беата подняла испуганный взгляд на Иварссона, стоявшего спиной к ней и готового записывать, – что качество записи весьма скверное и она не поддается анализу.

Занесенная было рука Иварссона стремительно рухнула вниз; одновременно погас прямоугольник света, который отбрасывали на стену проникавшие сквозь окно лучи низко стоящего солнца, внезапно закрытого набежавшим облаком. В комнате повисла мертвая тишина. Иварссон шумно втянул воздух и принялся с агрессивным видом раскачиваться на мысках.

– К счастью, на закуску мы все же приберегли козырь.

Начальник отдела грабежей и разбойных нападений открыл последний лист планшета. «Показания агентов наружного наблюдения» – значилось на нем.

– Для тех, кто не работает в нашем отделе, следует пояснить, что показания агентов – первое, к чему мы обращаемся, если в нашем распоряжении имеется видеозапись ограбления. В семи из десяти случаев хорошая запись позволяет установить личность налетчика, если он относится к числу наших старых клиентов.

– Даже несмотря на маску? – поинтересовался Вебер.

Иварссон кивнул:

– Хороший агент наружки опознает старого знакомого по телосложению, жестам, по голосу, по характерной манере говорить что-то в момент совершения налета – то есть по всем тем мелочам, которые не скроешь под маской.

– Тем не менее недостаточно просто опознать преступника, – вставил Дидрик Гудмундсон, заместитель Иварссона. – Необходимы…

– Именно, – прервал его Иварссон. – Необходимы улики. С помощью наших схем мы вполне можем вычислить имя преступника, однако коль скоро он в маске, а материальные улики отсутствуют, то можно считать, что в правовом отношении мы не слишком продвинулись в расследовании.

– И сколько же из этих семи опознанных оказываются осужденными? – спросил Вебер.

– По крайней мере, некоторые, – уклонился от прямого ответа Иварссон. – И все же гораздо лучше хотя бы знать, кто именно совершил ограбление, даже если преступник остается на свободе. Так мы изучаем его манеру и методы. И возможно, возьмем его на следующем преступлении.

– А что, если следующего не будет? – поинтересовался Харри.

Он обратил внимание, что, когда Иварссон смеется, над ушами у него набухают вены.

– Дорогой ты наш специалист по убийствам, – с нескрываемой иронией продолжил Иварссон. – Стоит тебе оглядеться, и ты увидишь, что у большинства этот твой вопрос вызвал улыбки. Дело в том, что, если преступление удалось, грабитель всегда – всегда! – будет пытаться повторить его. Для него это как закон тяготения. – Иварссон взглянул в окно, позволил себе еще раз насмешливо хмыкнуть и резко крутанулся на каблуках. – Ну что ж, если мы наконец завершили с ликбезом, то, может быть, посмотрим, что конкретно у нас есть? Ула?

Ула Ли посмотрел на Иварссона, как будто размышляя, вставать ему или нет, однако в конечном итоге, по-видимому, решил говорить сидя:

– Вчера вечером было мое дежурство. Готовый материал, включающий записи всех камер слежения, поступил к нам в пятницу в восемь вечера. Я собрал всех дежурных агентов наружки в «Камере пыток» и заставил отсмотреть записи. Тех, кто в пятницу был свободен, вызвал на субботу. Всего материал отсмотрели тринадцать агентов. Первый – в пятницу в восемь часов, последний…

– Отлично, Ула, – прервал Иварссон. – И что они?

Ула издал нервный смешок, прозвучавший резко, как каркающий крик чайки.

– Ну так что?

– Эспен Воланд сейчас на бюллетене, – замявшись, сказал наконец Ула. – Он знает в лицо большинство грабителей. Попытаюсь вытащить его сюда завтра.

– Так что ты все-таки можешь нам сказать?

Ула обвел взглядом собравшихся.

– Весьма немногое, – тихо выдавил он.

– Ула все еще относительный новичок в этом деле, – сказал Иварссон, и Харри увидел, как на скулах его заходили желваки. – Ему требуется стопроцентная гарантия опознания, что само по себе, в общем-то, похвально. Однако это уже перебор, особенно если грабитель…

– Убийца.

– …в маске, полностью переодет и к тому же среднего роста, предпочитает помалкивать, двигается явно нетипично и носит обувь слишком большого размера. – Иварссон слегка повысил голос: – Ну, Ула, не томи. Так кто же у нас числится в списке наиболее вероятных подозреваемых?

– Подозреваемых нет.

– Наверняка должен быть хоть кто-то.

– Но его нет. – Ула Ли смущенно кашлянул.

– Ты хочешь сказать, что ни у кого нет на этот счет никаких предположений? Ни у кого из наших наиболее усердных ищеек, тех, что добровольно посещают самые злачные притоны Осло, считают делом своей чести ежедневное общение с отвратительнейшими отбросами общества? У тех, что в девяти из десяти случаев хоть краем уха слышали, кто вел машину, кто нес деньги, кто стоял на стреме, и вдруг – ни единой догадки?

– Догадки-то есть, – сказал Ула. – Они назвали мне шесть имен.

– Ну так выкладывай, старина.

– Я проверил всех. Трое из них сидят. Одного из оставшихся наш человек в момент ограбления видел на Плате[11]. Другой сейчас в Патайе, в Таиланде, это я проверил. А еще одного все агенты назвали практически единогласно, поскольку он похож фигурой, да и само преступление совершено очень уж профессионально. Это некий Бьёрн Юхансен из твейтской группировки.

– И?..

У Улы был такой вид, словно в данный момент ему больше всего хотелось сползти со стула и спрятаться под столом.

– В пятницу в Уллеволской больнице ему сделали операцию по поводу auris alatae.

– Auris alatae?

– Лопоухость, – простонал Харри, смахивая со лба капельку пота. – У Иварссона был такой вид, будто он вот-вот взорвется. Ну и сколько намотал?

– Только что миновал двадцать первый километр.

Голос Халворсена гулко отражался от стен тренажерного зала, расположенного в подвале Полицейского управления Осло. День еще только клонился к вечеру, и поэтому они здесь были почти единственными посетителями.

– Срезаешь ты, что ли?

Харри стиснул зубы и попытался быстрее жать на педали. Вокруг его велотренажера уже растеклась лужица пота, тогда как у Халворсена на лбу едва выступила испарина.

– Стало быть, пока у вас ни единой зацепки? – спросил Халворсен, пытаясь дышать спокойно и ровно.

– Да уж, если не считать того, что Беата Лённ сказала под конец.

– А что она сказала?

– Она работает сейчас с одной компьютерной программой, которая на основе кадров видеосъемки позволит ей получить трехмерное изображение головы и лица преступника.

– В маске?

– Эта программа использует ту информацию, которую ей удается считать с пленки. Свет, тени, углубления, выпуклости. Чем плотнее маска прилегает к лицу преступника, тем более вероятно, что реконструированное изображение будет напоминать его внешность. В любом случае это будет лишь набросок, эскиз, однако Беата говорит, что сможет сравнить его с фотографиями подозреваемых.

– С помощью идентификационной программы ФБР? – Халворсен обернулся к Харри, с некоторым злорадством отметив, что пятно пота, ранее проступавшее у того на груди лишь возле логотипа «Jokke&Valentine», теперь растеклось по всей майке.