Нортенгерское аббатство (сборник)

– Ничего подобного я не напишу.

– Сказать ли, что вам следует написать?

– Если угодно.

– Я танцевала с весьма приятным молодым человеком, коего представил господин Кинг; мы много беседовали – похоже, умен совершенно невероятно, – надеюсь, мы познакомимся ближе. Вот что, исполнись мое желанье, появилось бы в вашем дневнике, сударыня.

– Но, быть может, я вовсе не веду дневника.

– Быть может, вы не сидите в сем зале, а я не сижу подле вас. В сих фактах равно возможны сомненья. Не ведете дневник! А как же далеким вашим кузинам постичь без дневника теченье вашей жизни в Бате? Как надлежаще пересказать каждодневные любезности и комплименты, если не записывать их всякий вечер? Как запомнить всевозможные ваши наряды, как описать особый цвет вашего лица и извив волос во всем их разнообразьи, не прибегая постоянно к дневнику? Дражайшая моя сударыня, я не столь несведущ в привычках юных дам, сколь вам было бы желательно; сие восхитительное пристрастие к веденью дневников и способствовало созданью изящного стиля письма, за кой повсеместно столь восхваляемы дамы. Всякий согласится, что исключительно дамы располагают талантом к написанью отрадных писем. Вероятно, к сему приложила руку и природа, но я убежден, что в основном сему содействует привычка вести дневник.

– Я порой думаю, – с сомненьем заметила Кэтрин, – взаправду ли дамы настолько лучше джентльменов пишут письма! То есть – я бы не сказала, что превосходство неизменно на нашей стороне.

– Насколько я имел возможность судить, мне представляется, что у дам стиль писем безупречен, не считая трех частностей.

– И каковы же они?

– Как правило, отсутствие предмета обсужденья, совершеннейшее невниманье к знакам препинанья и зачастую пренебреженье грамматикою.

– Ну честное слово! Не стоило мне отвергать комплимент. В рассуждении писем вы и так цените нас не слишком высоко.

– Я не более готов утверждать, будто женщины непременно лучше мужчин пишут письма, нежели будто женщины лучше поют дуэты или лучше рисуют пейзажи. Во всех дарованьях, что коренятся во вкусе, способности распределены меж полами довольно справедливо.

Их прервала г-жа Аллен.

– Дорогая моя Кэтрин, – сказала она, – вынь у меня из рукава булавку, будь добра; боюсь, она уже прорвала дыру; в таком случае я буду горевать, ибо это мое любимое платье, хоть и стоило каких-то девять шиллингов за ярд.

– Я так сразу и подумал, сударыня, – заметил г-н Тилни, озирая муслин.

– Вы разбираетесь в муслине, сударь?

– И притом блестяще; я всегда сам покупаю себе галстуки, и меня почитают отличным знатоком; а сестра моя нередко доверяет мне выбор своих платьев. На днях я приобрел ей платье – всякая дама, его узревшая, объявила сей туалет изумительно выгодным приобретеньем. Всего пять шиллингов за ярд – и настоящий индийский муслин.

Г-жу Аллен его таланты потрясли.

– Обычно мужчины столь мало вниманья уделяют подобному, – сказала она. – Я никак не могу обучить господина Аллена различать мои наряды. Вероятно, сударь, вы – великое утешенье для своей сестры.

– Надеюсь, сударыня.

– И, прошу вас, поведайте, что думаете вы о платье госпожи Морлэнд, сударь?

– Оно очень красиво, сударыня, – отвечал он, серьезно его изучая, – однако сомневаюсь, что оно моется хорошо; боюсь, оно обтреплется.

– Как вы можете, – засмеялась Кэтрин, – быть таким… – Она чуть не произнесла «странным».

– Я вполне с вами согласна, сударь, – молвила г-жа Аллен, – я так и сказала юной госпоже Морлэнд, когда она его купила.

– Но с другой стороны, сударыня, от муслина всегда выходит та или иная польза; госпоже Морлэнд достанет на платок, чепец или же накидку. Муслин не бывает потрачен впустую. Я сорок раз слыхал, как сие говорила моя сестра, когда по сумасбродству покупала больше, нежели хотела, или неосторожно резала его на куски.

– Бат – чарующий город, сударь; здесь столько превосходных лавок. У нас в провинции с сим дело обстоит прискорбно; нет, у нас, конечно, имеются превосходные лавки в Солсбери, но он так далеко: восемь миль – долгий путь; господин Аллен утверждает, что девять, ровно девять, но я уверена, что больше восьми никак не может быть; и сие так утомительно – я возвращаюсь усталая до смерти. А здесь шагаешь за дверь и приобретаешь потребное за пять минут.

Г-ну Тилни хватило вежливости изобразить интерес к ее повествованью; и до возобновленья танцев г-жа Аллен не отступала от беседы о муслине. Кэтрин, слушая их разговор, опасалась, что ее партнер капельку чересчур увлекается чужими слабостями.

– О чем вы размышляете столь серьезным манером? – осведомился он, когда они вновь направились в бальную залу. – Не о своем партнере, я надеюсь, ибо, судя по тому, как вы качаете головою, раздумья ваши не из приятных.

Покраснев, Кэтрин отвечала:

– Я ни о чем не думала.

– Сие, разумеется, весьма хитро и глубоко, но мне было бы приятнее, если б вы тут же сообщили, что не скажете мне.

– Ну хорошо, я вам не скажу.

– Благодарю вас, ибо теперь мы вскоре станем близкими знакомцами: я вправе дразнить вас на сей счет при всякой встрече, а ничто на свете не способствует задушевности более.

Они снова танцевали и, когда бал завершился, расстались с немалой склонностью – по меньшей мере, со стороны дамы – продолжить знакомство. Невозможно сообщить достоверно, до того ли много думала она о нем, когда пила теплое вино с водою и готовилась улечься в постель, что о нем же грезила, в оной постели оказавшись; но надеюсь, что разве только в легкой дреме или предутреннем полусне; ибо если правда, как утверждает прославленный писатель, что нет оправданий влюбленности юной девы, прежде чем в любви ей признался джентльмен[8], юной деве было бы весьма неприемлемо грезить о джентльмене прежде, чем станет известно, что джентльмен грезил о ней. Мысль о том, сколь приемлем г-н Тилни в рассужденьи сновидений или же любви, пожалуй, еще не посетила г-на Аллена, однако последний, свершив расспросы, уверился, что не питает возражений против обыкновенного знакомства своей подопечной с молодым человеком, ибо в начале вечера, утрудившись выясненьями личности ее партнера, выяснил, что г-н Тилни – священник и происходит из крайне уважаемого глостерширского семейства.

Глава IV

С пылом жарче обычного спешила Кэтрин назавтра в бювет, убежденная, что до исхода утра встретит там г-на Тилни, и готовая предстать оному с улыбкою на устах; улыбки, впрочем, не потребовалось – г-н Тилни не явился. Любая живая душа в Бате, за исключеньем г-на Тилни, посетила бювет в ту или иную минуту в протяженьи людных часов; толпы народу всякий миг входили и выходили, поднимались и спускались по лестнице; людей, кои всем были безразличны и коих никто не желал видеть; и лишь один г-н Тилни не показывался.

– Сколь восхитителен Бат, – заметила г-жа Аллен, едва они сели подле больших часов, утомившись расхаживать по зале, – и сколь был бы он приятен, заведи мы тут знакомцев.

Уж который раз сие соображенье излагалось втуне, и у г-жи Аллен не имелось особых резонов надеяться, что последствия его ныне окажутся благоприятнее; однако нас учат, что, если мы «в дерзаниях отвергнем ретираду», наш «труд упорный удостоится награды»; и упорный труд г-жи Аллен, что ни день твердившей, как мечтает она об одном, был вознагражден в конце концов, ибо не успела она просидеть и десяти минут, как некая дама, примерно ее ровесница, сидевшая подле и несколько минут взиравшая на г-жу Аллен весьма пристально, с великой учтивостью изрекла:

– Мне представляется, сударыня, что я вряд ли ошибаюсь; много времени миновало с тех пор, как я имела удовольствие лицезреть вас, но не Аллен ли ваша фамилия?

Едва ответ на сие вопрошенье был дан – и с немалой охотою, – незнакомка сообщила, что ее фамилия Торп; и г-жа Аллен тотчас же признала черты бывшей соученицы и близкой подруги, кою после ее и своего замужества видела всего единожды, да и то много лет назад. Встрече они возрадовались несказанно – само собой, ибо пребывали довольны, минувшие пятнадцать лет не ведая друг о друге ничего. Далее последовали комплименты наружностям; а затем, отметив, как пролетело время с их последней встречи, сколь мало они предполагали встретиться в Бате и как прелестно вновь увидеть старую подругу, дамы перешли к расспросам и известиям о семьях, сестрах и родне, треща одновременно, охотнее излагая сведенья, нежели их воспринимая, и толком друг друга не слыша. Г-жа Торп, впрочем, располагала серьезным ораторским преимуществом, ибо имела детей; и в то время как она разглагольствовала о талантах сыновей и красоте дочерей, повествовала о разнообразных их положеньях и будущностях – Джон в Оксфорде, Эдвард в Мёрчант-Тейлорз[9], а Уильям в морях – и о том, что всех троих окружающие любят и почитают, как никогда не любили и не почитали ни одной троицы на свете, г-жа Аллен подобной информации сообщить не могла, не располагала возможностью навязать сходные триумфы недовольному и недоверчивому слуху подруги, и посему принуждена была сидеть и делать вид, будто внимает материнским излияньям, а между тем утешать себя открытьем – кое вскоре свершил ее острый взор, – что кружева накидки у г-жи Торп и вполовину не так красивы, как на ее собственной.

– А вот и мои ненаглядные девочки! – вскричала г-жа Торп, указывая на трех изысканных девиц, что приближались к ней, сплетя руки. – Дражайшая моя госпожа Аллен, я жажду представить их вам, они будут так счастливы с вами познакомиться; выше всех – Изабелла, моя старшенькая; блестящая юная дама, что скажете? Другими тоже все восхищаются, но я считаю, что Изабелла красивее всех.

Юные г-жи Торп были представлены, и равно представлена была позабытая ненадолго юная г-жа Морлэнд. Имя ее, очевидно, всех поразило, и, явив великую учтивость в беседе, старшая дева вслух заметила прочим:

– Как замечательно похожа юная госпожа Морлэнд на своего брата!

– Одно лицо! – вскричала их мать.

– Как же я не сообразила, что это его сестра! – повторили они все раза два или три. Кэтрин было растерялась, но не успели г-жа Торп и ее дочери толком приступить к истории своего знакомства с г-ном Джеймсом Морлэндом, как наша героиня припомнила, что недавно в колледже старший брат ее близко подружился с юношей по фамилии Торп и последнюю неделю рождественских каникул провел с семьею друга неподалеку от Лондона.

Все разъяснилось, и сестры Торп извергли немало любезностей: они желают ближе познакомиться с юной г-жою Морлэнд, уже считают ее своей подругою, ибо дружат с ее братом и т. п., – каковые Кэтрин выслушала с удовольствием и отразила всеми приятственными выраженьями, какие только пришли на ум; и в рассужденьи первого залога дружества ей вскоре предложено было принять руку старшей сестры Торп и прогуляться по зале. От подобного расширенья круга знакомцев в Бате Кэтрин возликовала и, беседуя с юной г-жою Торп, почти забыла о г-не Тилни. Воистину, дружба – наилучший бальзам от болей разочарованной любви.

Беседа их обратилась к вопросам, коих свободное обсужденье нередко приводит к усугубленью внезапной близости двух юных дам, как то: платья, балы, флирты и посмешища. Юная г-жа Торп, однако, будучи старше юной г-жи Морлэнд четырьмя годами и по меньшей мере четырьмя годами более сведуща, в подобных диспутах имела безусловное преимущество; она способна была сравнить балы в Бате с таковыми в Танбридже, моды Бата с модами Лондона; могла отточить мненья новой подруги касательно многочисленных деталей изящного туалета; умела распознать флирт меж любыми джентльменом и дамою, кои лишь обменялись улыбками; и в гуще толпы различала посмешище. Сии таланты снискали заслуженное восхищенье Кэтрин, будучи для нее совершенно новыми, а уваженье, кое они естественно порождали, могло бы оказаться чрезмерным для такого знакомства, если б непринужденная веселость, отличавшая манеры юной г-жи Торп, и ее частые восторги относительно знакомства не сглаживали всякий трепет, оставляя в душе Кэтрин только нежное расположенье. Их крепнущая привязанность не довольствовалась полудюжиной кругов по зале, но, когда все дамы из залы отбыли, понудила юную г-жу Торп проводить юную г-жу Морлэнд до самых дверей г-на Аллена; там они расстались с наинежнейшим и продолжительнейшим рукопожатьем, ко взаимному облегченью узнав, что свидятся в театре вечером и будут молиться в одной церкви наутро. Кэтрин тотчас помчалась наверх и из окна гостиной наблюдала, как юная г-жа Торп шагает по улице; Кэтрин восхищалась изяществом ее походки, фешенебельностью стати и наряда и была, само собой, признательна и благодарна случаю, что свел ее с такой подругою.

Г-жа Торп была вдовою, и к тому же не слишком богатой; благодушная доброхотка и весьма снисходительная мать. Старшая дочь ее обладала немалой красотою, а младшие, прикидываясь, будто красивы не менее, копируя манеры сестры и одеваясь в сходном стиле, успехом пользовались немалым.

Сие краткое живописанье семейства Торп призвано устранить необходимость в долгом и обстоятельном повествованьи лично г-жи Торп о ее приключеньях и горестях, кое в противном случае наверняка заняло бы следующие три либо четыре главы; в них подчеркивалась бы никчемность лордов и стряпчих, а беседы, имевшие место двадцать лет назад, были бы пересказаны дословно.

Глава V

В тот вечер кивки и улыбки в ответ на таковые юной г-жи Торп не настолько завладели вниманьем Кэтрин – хотя, разумеется, отнимали львиную долю ее досуга, – чтобы вопрошающим взором не искать г-на Тилни во всякой ложе, коей достигал взгляд; однако поиски были тщетны. Пьеса оказалась по душе г-ну Тилни не более бювета. Кэтрин надеялась, что завтра ей повезет больше, и, когда моленья о ясной погоде были услышаны и взору предстало великолепное утро, едва ли усомнилась; ибо доброе воскресенье в Бате опустошает всякий дом и все на свете по такому случаю выходят погулять и известить знакомцев, сколь очаровательный выдался денек.

По завершеньи богослужения дамы Торп и Аллены пылко воссоединились; побыв в бювете, дабы удостовериться, что толпа невыносима, а взору не явлено ни единого благородного лица, – в чем удостоверяется каждый всякое воскресенье сезона, – они заспешили прочь к Полумесяцу[10], дабы вдохнуть свежего воздуха более подобающего общества. Здесь Кэтрин и Изабелла, сплетя руки, вновь отведали сладости дружбы в теплой беседе; говорили они много и с превеликим удовольствием, однако надежды Кэтрин вновь повстречаться с партнером снова не сбылись. Его нигде не было видно; всякие поиски в утренних салонах или на вечерних балах равно оборачивались неудачей; ни в «Верхних», ни в «Нижних залах», ни на парадных или же непарадных балах не показывался он; и отсутствовал средь гуляющих, наездников или возниц кюррикелей поутру. Имя его не значилось в учетной книге бювета, и на сем любопытство сложило оружие. Вероятно, он покинул Бат. Но ведь он не говорил, что пребыванье его здесь будет столь кратким! Подобная таинственность, что неизменно так идет герою, освежила обаяние внешности его и манер в воображеньи Кэтрин и разожгла ее стремленье разузнать о нем побольше. Дамы Торп ничего не в силах были сообщить, ибо до встречи с г-жою Аллен пробыли в Бате всего два дня. Впрочем, сей предмет Кэтрин нередко дозволяла себе обсуждать с прелестной своей подругою; та всевозможными способами потворствовала этой склонности, и посему образ г-на Тилни в фантазиях Кэтрин не померк. Изабелла абсолютно не сомневалась, что он очаровательный молодой человек и равно – что он в восторге от драгоценнейшей ее Кэтрин и вскоре возвратится. Он был священником и поэтому нравился Изабелле еще больше – «ибо она должна признаться, что весьма неравнодушна к сему занятью»; при этих словах некое подобье вздоха сорвалось с ее уст. Быть может, Кэтрин напрасно не вопросила, какова причина столь нежных чувств, – но она была недостаточно опытна в тонкостях любви или долге дружбы и не знала, когда приличествует мягко пошутить, а когда потребно вынудить к откровенности.

Г-жа Аллен была вполне счастлива – вполне довольна Батом. Она отыскала знакомцев, ей повезло обнаружить, что оные – семейство бесценной старой подруги, и в довершенье ко всему выяснилось, что знакомцы сии наряжены гораздо скромнее, чем она сама. Ныне каждодневные ее излиянья не гласили более: «Хорошо бы у нас завелись знакомства в Бате!» Они сменились на: «Как я рада, что мы повстречались с госпожою Торп!»; г-жа Аллен поддерживала общение семей с пылом, что в совершенстве отвечал желаньям ее подопечной и Изабеллы, и не бывала довольна прошедшим днем, если он не проводился главным образом подле г-жи Торп; дамы заняты были тем, что почиталось ими беседою, но почти избавлено было от обмена мненьями и нередко лишено даже подобия предмета, ибо г-жа Торп болтала все больше о детях, а г-жа Аллен – о платьях.

Развитье дружбы меж Кэтрин и Изабеллой протекало быстро, ибо началась сия дружба жарко, и они до того стремительно миновали все ступени растущей нежности, что вскоре уж не осталось свежих доказательств оной, кои возможно было предъявить друзьям или же себе. Они звали друг друга по имени, неизменно гуляли под руку, подкалывали друг другу шлейфы пред балами и не соглашались расставаться в протяженьи танцев; когда же дождливое утро лишало их прочих увеселений, юные девы по-прежнему полнились решимостью встретиться, невзирая на морось и слякоть, и запирались, дабы вместе читать романы. Вот именно, романы; ибо я не склонюсь к невеликодушному и неразумному обычаю, столь распространенному средь романистов, пренебрежительным осужденьем унижать те самые книги, что прирастают отчасти сих романистов стараньями, – не стану поддерживать их злейших недругов, награждая подобные книги нелестнейшими эпитетами и едва ли дозволяя читать оные книги собственной героине, каковая, случись ей открыть роман, листает его пресные страницы с непременным отвращеньем. Увы! Если героиню одного романа не станет опекать героиня другого, от кого ждать ей защиты и расположенья? Я сего одобрить не могу. Пусть критики на досуге поливают грязью подобные излиянья фантазии и обо всяком новом романе мелют банальную чепуху, коей полнится ныне наша пресса. Не оставимте друг друга; все мы оскорблены. Произведенья наши даруют наслажденье длительнее и непритворнее, чем работы любых литературных гильдий в мире, и однако же никакие более образчики сочинительства не подвергаются столь обширной хуле. Ввиду гордости, невежества или дани моде враги наши числом своим почти сравнялись с читателями. И в то время как таланты девятисотого редактора, сократившего «Историю Англии»[11], или человека, что собирает и публикует в одном томе несколько десятков строк Милтона, Поупа и Прайора[12] вместе с сочиненьями из «Спектейтора»[13] и главою из Стерна[14], превозносятся тысячью перьев, все кому не лень жаждут принизить дарованья и умалить труд романиста, пренебречь книгою, в пользу коей говорят лишь талант, остроумье и вкус. «Я романов не читаю… Я редко заглядываю в романы… Не подумайте, будто я часто читаю романы… Ну, для романа сойдет». Вот оно, обычное ханжество. «А что это вы читаете, госпожа?..» – «Ой, да всего лишь роман!» – ответствует молодая дама, с притворным равнодушьем или мгновенным смущеньем откладывая том. «Всего лишь «Цецилию», или «Камиллу», или «Белинду»;[15] говоря кратко, всего лишь книгу, в коей явлены величайшие таланты души, наитщательнейше отточенным языком представлены миру глубочайшее знанье человеческой природы, великолепнейшие очерки ее во всем разнообразьи, живейшие излиянья остроумия и юмора. И однако, будь та же молодая дама занята чтеньем не подобного произведения, но «Спектейтора», с какой гордостью предъявила бы она книгу и сообщила бы ее названье; впрочем, пожалуй, маловероятно, чтобы она увлеклась любым томом объемистого сего изданья, коего суть и стиль не оскорбили бы молодую персону, располагающую вкусом: в содержании сих страниц с неумеренной частотою обнаруживаются невероятные обстоятельства, неестественные характеры и предметы бесед, никого из живых более не волнующие; кроме того, слог их нередко столь груб, что не делает чести эпохе, способной подобный язык терпеть.

Глава VI

Нижеизложенная беседа, имевшая место меж подругами однажды утром в бювете, после восьми или девяти дней знакомства, приводится как образчик горячей их взаимной симпатии, а равно тонкости, благоразумья, оригинальности мышленья и литературного вкуса, каковые отмечали оной симпатии резонность.

Они договорились о встрече; и поскольку Изабелла явилась почти пятью минутами ранее подруги, первая же реплика, естественно, гласила:

– Драгоценнейшее созданье, что тебя так задержало? Я жду тебя по меньшей мере вечность!

– Правда? Мне ужасно жаль; а я-то думала, что приду вовремя. Всего лишь час дня. Надеюсь, ты недолго здесь пробыла?

– Ах! Десять столетий, не меньше. Честное слово, уж полчаса. Но теперь пойдем, присядем вон там в углу и станем блаженствовать. Я хотела поведать тебе сотню разных разностей. Во-первых, я так боялась, что утром пойдет дождь, – я как раз собиралась выходить; прямо ливень надвигался, и это бы меня убило! И знаешь, в витрине на Милсом-стрит я вот только что видела наикрасивейшую в мире шляпку – очень похожа на твою, только ленты маковые, а не зеленые; жизнь бы за нее отдала. Но, драгоценная моя Кэтрин, чем ты нынче занималась? Читала ли дальше «Удольфские тайны»?[16]

– Да, стала читать, едва проснулась; я уже добралась до черной вуали.

– Ой, правда? Как прелестно! Ах! Ни за что на свете не скажу тебе, что под черной вуалью! Тебе же страсть как хочется знать, а?

– О, ну еще бы, очень – что бы это могло быть? Только не говори – ни за что на свете слушать не хочу. Наверняка скелет; я уверена, – там скелет Лаурентины[17]. О, я в восторге от этой книги. Уверяю тебя, если б не встреча с тобою, я бы ни за что с нею не рассталась.

– Драгоценное созданье! Как я тебе признательна; а когда дочитаешь «Удольфские тайны», мы вместе прочтем «Итальянца»;[18] и я составила для тебя список – еще десяток романов, а то и дюжина.

– Честно? Ой, как я рада! Какие же?

– Одну минуту, я зачту; вот они у меня в памятной книжке. «Замок Вулфенбах», «Клермонт», «Таинственные предостережения», «Некромант из Черного леса», «Полуночный колокол», «Рейнский сирота» и «Жуткие тайны»[19]. На сем мы некоторое время продержимся.

– Да, и весьма неплохо; но все ли они жуткие – ты уверена, что они жуткие?

– О да, вполне; ибо моя близкая подруга, некая юная госпожа Эндрюс – прелестная девушка, одно из прелестнейших созданий на земле – их все прочла. Хорошо бы тебе познакомиться с юной госпожою Эндрюс – ты бы ее полюбила. Она вяжет себе прелестнейшую в мире накидку. Мне представляется, она прекрасна, как ангел, и я ужасно злюсь, когда мужчины ею не восхищаются! Потрясающе их за это браню.

– Бранишь! Ты бранишь их за то, что они не восхищаются ею?

– Ну да. Я бы все на свете сделала для тех, кто мне поистине друг. Любить человека наполовину – это не по мне; натура не дозволяет. Мои привязанности всегда непомерны. Зимою я как-то сказала капитану Ханту на балу, что раз он меня дразнит, я не буду с ним танцевать, – или же пускай признает, что юная госпожа Эндрюс красотою подобна ангелу. Мужчины, видишь ли, думают, будто мы не способны на истинную дружбу, – так я им докажу, что они ошибаются. Услышь я, как некто пренебрежительно отзывается о тебе, я бы тут же взбеленилась; но сие очень маловероятно, ибо ты из тех девушек, что средь мужчин пользуются великим успехом.

– Ох батюшки! – краснея, вскричала Кэтрин. – Отчего ты так говоришь?

– Я хорошо тебя знаю; ты такая живая – как раз сего и недостает юной госпоже Эндрюс, ибо, должна признать, имеется в ней этакая потрясающая пресность. Ах! Надо тебе рассказать: вчера, едва мы расстались, я видела, сколь пылко взирал на тебя некий молодой человек, – я уверена, он в тебя влюблен. – Кэтрин покраснела и вновь возмутилась. Изабелла отвечала со смехом: – Истинная правда, клянусь тебе, но я разумею, как обстоит дело: ты равнодушна к восхищенью любого, кроме того единственного джентльмена, коему надлежит остаться безымянным. Нет-нет, я не могу тебя упрекнуть, – заговорила она серьезнее, – чувства твои совершенно понятны. Когда сердце воистину полонено, я знаю, сколь мало удовольствия даруют знаки вниманья всех прочих. Все, что не касается возлюбленного предмета, – такое унылое, такое неинтересное! Я абсолютно постигаю твои чувства.

– Но тебе не следует понуждать меня столько думать о господине Тилни – может, я его больше и вовсе не увижу.

– Не увидишь! Драгоценнейшее созданье, не говори такого. Я уверена, мысли об этом разбивают тебе сердце.

– Да нет, вовсе нет. Я не притворяюсь, будто он не доставил мне великой радости; но пока не дочитаны «Удольфские тайны», пожалуй, никто не сможет разбить мне сердце. Ах! Устрашающая черная вуаль! Милая моя Изабелла, я уверена, за ним наверняка таится скелет Лаурентины.