Я умер вчера

– Ну, что скажешь? – весело спросил Чистяков, когда пленка закончилась. – Красивое зрелище?

– Красивое, – согласилась она. – Только опасное и бессмысленное.

– Почему? У нас теперь демократия, средствам массовой информации можно все. Пошли на кухню, у меня сейчас обморок будет от голода.

Они быстро разогрели еду и несколько минут с аппетитом поглощали цветную капусту в полном молчании.

– Леш, ты мне рассказывал, помнится, что в Штатах тебя несколько раз приглашали на телевидение.

– Было, – кивнул он.

– Запись или прямой эфир?

– И так и эдак. А что тебя интересует?

– Поведение ведущего. Я хочу понять, есть ли разница в его поведении при записи и прямом эфире.

– Асенька, поведение ведущего зависит не от этого, а от гостя и от установки. Ну и от концепции программы, естественно. Если программа в целом скандальная, разоблачительная, то ведущий всегда вкрадчиво-агрессивен, он же должен сделать из своего гостя отрицательного героя, поэтому задает вопросы быстро, не давая времени собраться с мыслями, ловит на слове, перевирает и переиначивает все сказанное собеседником и так далее. И в этом смысле для него никакого значения не имеет, запись это или прямой эфир. Он при любом варианте будет вести себя именно так.

– А с тобой как было?

– Вот примерно так и было. Все ведущие хотели сделать из меня чудаковатого гения, которого не оценили и не признали в России, но у которого не хватает душевных сил сделать резкий шаг и порвать с ненавистной родиной, перебравшись в прекрасную страну всеобщего благоденствия. Как только я начинал говорить о том, что в России я давно признан, получил звание академика, имею собственную научную школу, возглавляю огромную лабораторию, они будто не слышали этого, тут же перебивали меня и спрашивали, сколько лет мне нужно корячиться в России, чтобы заработать столько, сколько мне в Штатах платят за одну двухчасовую лекцию. Противно, ей-Богу.

– Зачем же ты соглашался участвовать в передаче? Ну ладно, в первый раз ты не знал, как дело пойдет, но потом-то мог и отказаться. Разве нет?

– В принципе мог. Но не стал.

– Почему?

– Во-первых, каждый раз надеялся, что все будет иначе, что с прошлым ведущим мне просто не повезло, а теперь разговор пойдет по-другому.

– А во-вторых?

– А во-вторых, руководство университета, пригласившее меня читать лекции, было заинтересовано в этих передачах, и мне недвусмысленно дали это понять. У них тоже какая-то там конкуренция между собой, и им важно, чтобы другие университеты знали, что я читаю лекции именно у них. А своим работодателям я отказать не мог. Теперь ответь мне, с чего такой интерес к телевизионным интервью?

Настя убрала тарелки в раковину, поставила на стол чашки, сахар, большую плоскую тарелку с печеньем, коробку апельсинового чая в пакетиках. Она молчала, пытаясь сосредоточиться и сформулировать свои смутные ощущения в более или менее связную фразу, но получалось у нее плохо.

– Понимаешь, Лешик, меня беспокоит Уланов. Передача стала совсем другой, потому что сильно изменился ведущий. И я не могу понять, в чем тут дело. То ли у него психологический шок от внезапной гибели двух сотрудников, то ли он к их убийству причастен лично.

– Асенька, ты забываешь о третьем варианте, который на самом деле первый, потому что главный. Деньги. Возможно, у Уланова и руководителей программы были разные взгляды, а теперь у него появилась возможность делать так, как он хочет. И зарабатывать на этом деньги.

– Поясни! – потребовала Настя, мгновенно забыв про остывающий чай.

– Ты не смотришь программу, поэтому не обращаешь внимания на рекламные блоки вокруг нее. А я могу совершенно точно тебе сказать, что в последние несколько дней эти блоки заметно расширились. Если раньше это было меньше минуты до начала программы и примерно полминуты после ее окончания, то теперь первый блок идет около двух с половиной минут. Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Ничего себе, – протянула она. – Значит, народ среагировал на разоблачительный тон передачи.

– Еще как среагировал, – подхватил Алексей. – Ты привыкла мерить все московскими мерками, поэтому тебе кажется, что «Лицо без грима» никто не смотрит, кроме пенсионеров и домохозяек. Ты исходишь из того, что основная масса работающих людей до шести часов находится на службе, потом до семи – в дороге, но это верно только для Москвы и Питера. А в других местах дорога занимает вовсе не так много времени, и рабочий день далеко не у всех с девяти до шести, огромное количество народу работает в другом режиме, так что на периферии программу смотрят. Да что там говорить, у нас в Жуковском она очень популярна, а это ведь почти Москва. У меня в институте каждый день только и разговоров об Уланове и его очередном госте. Пересказывают удачные реплики, хохочут, восхищаются. Смотреть Уланова стали даже те, кто раньше и не слышал о программе. И рекламодатели моментально усекли, что количество телезрителей у передачи резко выросло. Вот и результат. Размещением рекламы занимается специальная служба телеканала, и, естественно, они должны «отстегивать» какую-то сумму Уланову и его группе как авторам и производителям популярной передачи.

– Но ведь к нему на эфир никто не придет, если он будет так себя вести. Побоятся.

– Да Бог с тобой, – расхохотался Леша. – Ты же сама мне тысячу раз рассказывала, почему преступность невозможно победить. Потому что каждый преступник прекрасно знает, что то, что он делает, неправильно, но уверен или по крайней мере надеется, что его не поймают. И здесь то же самое в точности. Человек может знать, как Уланов обращается с гостями программы, но при этом быть уверенным, что уж с ним-то ничего подобного не случится, он окажется умнее и самого ведущего, и всех его прежних гостей. Они же абсолютные ничтожества, умом недалекие, талантами обделенные, а он – ого-го! Он им всем покажет. И нам, телезрителям, тоже. Обычный ход мышления, уверяю тебя.

– Значит, ты полагаешь, что раньше программа зарабатывала деньги каким-то другим путем? – задумчиво спросила Настя. И тут же ответила сама себе: – Да, по-видимому, именно так оно и было. При Андрееве и Бондаренко у них был другой источник существования, а теперь с их гибелью этот источник тоже приказал долго жить, и Уланов, чтобы продержаться на плаву, вынужден пойти по банальному, изъезженному пути, по пути скандальности и «желтизны». Что ж, он своего добился, спрос на рекламное время вокруг передачи заметно возрос. Леша, а Леш?

– Что?

– И почему людям так нравится читать и слушать о том, что другие люди – преступники, взяточники, коррупционеры, что они порочны или даже просто глупы? Никогда не могла этого понять. А ведь за счет этого патологического интереса процветает огромное число средств массовой информации. Печатают какие-то немыслимые байки про кровавых убийц, людоедов, серийных насильников, инопланетян, предсказателей – и ведь народ с упоением это глотает. Самые высокие тиражи у тех изданий, которые на каждой странице кого-нибудь обвиняют во взятках и злоупотреблениях. Я не спорю, писать об этом надо, но почему читать об этом любят больше всего? Вот чего я не понимаю.

– И не поймешь, – засмеялся муж. – У тебя менталитет не тот. Пей чай, он уже совсем холодный. Про страсть к скандалам мы с тобой поговорим в другой раз.

– Почему не сейчас?

– Потому что поздно уже, спать пора.

– Ну Леша, – жалобно протянула Настя.

Ей хотелось еще поговорить с ним, впервые за последнее время разговор не тяготил ее, и не просто не тяготил – был интересен. Ей казалось, что в голове стало немного проясняться, начали проступать контуры будущих рассуждений и логических построений. Какая она дура! Ведь всегда разговоры с Лешкой помогали ей думать, что-то вспоминать, строить новые догадки. Как же она могла об этом забыть?

– Не «ну Леша», а спать, – строго ответил Чистяков. – Ты на часы посмотри, прежде чем ныть. Не знаю как тебе, а мне завтра вставать в половине пятого. Точнее, не завтра, а уже сегодня.

– Зачем так рано? – испугалась Настя. – Случилось что-нибудь?

– Прилетает известное светило математики из Нидерландов, и мне как представителю принимающей стороны нужно прогнуться и лично встретить его в Шереметьеве. Кстати, Ася, напоминаю тебе, что профессор этот прилетает на конференцию, а не просто так водочки попить.

– И что это означает?

– Это означает, что конференция начинается, она будет проходить в пансионате под Москвой, и меня неделю здесь не будет. Так что, возвращаясь с работы, на горячий ужин не рассчитывай.

– Это ужасно, – пошутила Настя, неловко пытаясь справиться с охватившей ее радостью. – Я умру с голодухи, и тебе придется потратиться на мои похороны.

– Не умрешь. Тебя положительные эмоции поддержат. Я же вижу, как ты раздражаешься от моего присутствия. Вот и отдохнешь от меня недельку.

Краска бросилась ей в лицо. Двадцать два года. Они вместе уже двадцать два года, с пятнадцати лет, с девятого класса, а в этом году им исполнится по тридцать семь. Вернее, Лешке уже исполнилось, у нее самой день рождения через два месяца. За двадцать два года Чистяков научился читать ее мысли абсолютно безошибочно. Зачем она его обижает? Ведь Лешка ни в чем не виноват. И никто не виноват, кроме нее самой.

– Леша… – начала она, понимая, что нужно немедленно найти какие-то слова, чтобы снять напряжение.

– Спать, Ася, спать. Поговорим через неделю, – сказал Чистяков устало.

Только сейчас Настя заметила, какое измученное у него лицо. Он терзается подозрениями и неизвестностью уже столько дней, пытается выяснить, что произошло, а она отмахивается, уходит от объяснений, молчит, а если и говорит что-то, то это необязательные, общие фразы, которые не могут ни успокоить подозрения, ни умерить тревогу, ни смягчить душевную боль.

Но все это было вчера. Она легла спать с тяжелым сердцем, чувствуя вину перед мужем, но не смогла перебороть себя и объяснить ему наконец, что произошло за то время, пока его не было. Не смогла, и все тут. А утром встала с твердой решимостью заняться вплотную Александром Юрьевичем Улановым и теми людьми, которых приглашали в передачу «Лицо без грима». Поэтому завершив визит к психоаналитику Готовчицу, она села в пригородную электричку и отправилась к кинопродюсеру, которому не повезло первым оказаться в прямом эфире с непредсказуемым Улановым.

ГЛАВА 5

Кинопродюсер по фамилии Дорогань жил в Подмосковье, по странному стечению обстоятельств как раз в том городе, где проходила конференция, на которой целую неделю собирался присутствовать профессор Чистяков. Настя пожалела, что не спланировала визит к нему на первую половину дня: можно было бы напроситься к Лешке в машину, все равно ведь зарубежное математическое светило сюда везти. Но адрес и телефон продюсера ей дали только в середине дня, когда она уходила от Готовчица. Поэтому добираться пришлось на электричке, потом ехать на автобусе.

Дорогань в жизни мало напоминал того потеющего растерянного человека, каким он предстал на экране телевизора. Это был веселый толстый дядька с густыми курчавыми волосами и рокочущим басом, который ни секунды не мог усидеть на одном месте и постоянно носился по огромной комнате взад-вперед, как механический веник. Энергия била из него ключом, как, впрочем, и забавные прибаутки, которыми он перемежал свою речь.

К Настиному приходу он был готов, сам же назначил ей время и объяснил, как добраться.

– Догадываюсь, по какому поводу вы пожаловали, – радостно заявил он, едва открыв дверь. – Проходите, снимайте курточку… Помните этот блестящий фильм? «Адъютант его превосходительства».

– А в Дарницу я больше не пойду, ни в курточке, ни без курточки, – улыбаясь, процитировала в ответ Настя, которая тоже любила этот фильм.

– О, я вижу, вы знаете киноклассику. Тем лучше, – обрадовался Дорогань. – Сюда, пожалуйста, проходите, сейчас мы с вами кофейку выпьем. Или вы предпочитаете что-нибудь покрепче?

– Нет, кофе – это было бы замечательно.

– Отлично, отлично, я почему-то так и думал, что вы пьете именно кофе. Много кофе. Я угадал?

– Угадали, – удивленно ответила она. – А еще что-нибудь угадайте.

– Анастасия Павловна, я не волшебник…

– Вы только учитесь? – подала Настя реплику из «Золушки».

– Ага. Я – кинопродюсер, сделавший два десятка детективов. Вам это о чем-нибудь говорит?

– Только о том, что о сыщиках вы знаете все.

– Правильно. Когда-то в прошлом я был кинодраматургом и сам, вот этой самой головой, – он картинно схватился за волосы и стал тянуть кудри в разные стороны, – придумывал образы доблестных стражей порядка. Они у меня все поголовно пили много кофе и не выпускали сигарету изо рта. Правда, среди моих героев никогда не было женщин.

Дорогань усадил Настю в просторной гостиной и отправился на кухню варить кофе, не прерывая своего монолога. Справедливости ради надо заметить, что голос при этом ему повышать почти не приходилось, поскольку двери между гостиной и кухней не было, пространство через широкий арочный проем плавно перетекало из одного помещения в другое.

– Так вот, мне всегда говорили, что мои сыщики в разных фильмах похожи друг на друга, как родные братья, а я отвечал, что именно так вижу. Знаете эту присказку из мира творческой интеллигенции? «Я так вижу!» И спорить с этим бесполезно. Потом-то, когда я перестал писать сценарии и занялся производством фильмов, мне пришлось сталкиваться с работниками милиции куда чаще, чем раньше, и я увидел, что далеко не все пьют кофе, некоторые его вообще терпеть не могут, и некурящих среди них почти половина, но все равно держался обеими руками за придуманный когда-то образ. Не поверите, но я радуюсь, как ребенок, когда вижу сыщика, похожего на того, которого я когда-то придумал. Ну сделайте мне приятное, скажите, что вы курите, и я буду совершенно счастлив.

– Скажу, – громко ответила Настя, – если пепельницу дадите. Дорогань высунулся из кухни и театрально взмахнул рукой.

– Я вас совсем не знаю, но я вас уже обожаю. Пепельницы стоят на подоконнике, берите любую. Кофе сейчас будет.

Через несколько минут он принес в комнату поднос с туркой и двумя маленькими керамическими чашечками.

– Прошу вас. Так о чем мы будем говорить, Анастасия Павловна?

– Вы же сказали, что догадываетесь, по какому поводу я к вам пришла.

Настя осторожно налила себе кофе, боясь капнуть на гладкую поверхность деревянного столика. С наливанием жидкостей у нее всегда были проблемы, и в гостях она панически боялась испортить чужую мебель или испачкать скатерть.

– А я пытаюсь усилить драматургию сцены. Вот мы с вами сейчас начнем препираться, выясняя, о чем я догадывался и что имели в виду вы, будем ставить друг другу психологические ловушки – все по законам жанра. Иначе получается пресно и скучно.

Она с любопытством взглянула на продюсера. Дорогань ей неожиданно понравился своей открытостью и непосредственностью, хотя обычно ребячливые взрослые люди ее раздражали.

– Нет, Всеволод Семенович, драматургию сцены мы с вами выстраивать не будем. Я хочу, чтобы вы рассказали мне об Уланове.

– А что, вы его подозреваете в убийстве?

На лице продюсера было написано такое неподдельное изумление, что Настя не выдержала и рассмеялась.

– В каком убийстве?

– В убийстве его сотрудников. У него же погибли два сотрудника, директор программы и, кажется, корреспондент. По телевизору сообщали, я слышал.

– А разве вы можете что-нибудь рассказать по этому поводу?

– Вообще-то нет.

– Ну вот видите. Поэтому расскажите лучше мне об Уланове. Как вы с ним познакомились, как попали в программу, как он себя вел, как выглядел, какое впечатление произвел на вас.

– Погодите, погодите, – Дорогань наморщил лоб и смешно засопел, – а какое это имеет отношение к убийству, если вы его не подозреваете?

– Всеволод Семенович, вы нарушаете законы жанра, – мягко заметила Настя.

– А, ну да, верно, вопросы задаете вы, а мы, простые смертные, на них только отвечаем. Нет, все-таки признайтесь, ведь вам намного легче разговаривать с человеком, который знает законы жанра, правда?

– Легче, – согласилась Настя, – но только в том случае, если этот человек их не нарушает.

– Ух, какая вы! Ладно. Значит, так. В программу меня пригласили в связи со съемками российско-финского фильма о международной мафии. Мне позвонил Витя Андреев, представился директором программы «Лицо без грима», сказал, что они хотели бы сделать материал со мной. Я, естественно, согласился.

– Почему «естественно»?

– Ну а как же! Картине нужна реклама. Мы снимаем на шестнадцатимиллиметровой пленке… Вы понимаете, что это означает?

– Нет. А что это означает?

– Это означает, что картина никогда не будет показана на большом экране. Для кинопроката она не годится, там нужна пленка в тридцать пять миллиметров. Телевидение к нашему проекту тоже интереса пока не проявляет, так что реализация пойдет только через видеопрокат. Спрос на кассету нужно готовить заранее, иначе мы прогорим. Короче, я согласился, и Андреев сказал, что ко мне подъедет корреспондент Оксана Бондаренко.

– И когда это произошло?

– Когда произошло… – Дорогань задумчиво поднес к губам чашечку, сделал аккуратный глоток. – Давно, знаете ли, где-то в начале марта. Оксана приехала и очень долго со мной разговаривала.

– О чем?

– Да обо всем! Когда родился, когда крестился, когда женился, где учился, какие отметки получал… Все в таком духе. Я еще пошутил, помню, что она как будто мою биографию в трех томах писать собирается. Расспрашивала о любимых книгах и фильмах, о друзьях, о том, какие газеты читаю, что думаю о политической ситуации. Часа три у меня съела. Потом попросила подобрать фотографии разных периодов жизни и взяла у меня кассеты с несколькими фильмами, которые я сделал за последние годы. Договорились, что она их внимательно посмотрит, потом посмотрит ведущий, а потом мы еще раз встретимся, поговорим уже более предметно о моей кинопродукции и сделаем подсъемку.

– А дальше что было?

– А дальше она снова позвонила уже в конце марта и попросила разрешения приехать вместе с оператором. Они приехали, сняли фотографии, которые я им отобрал, поснимали меня дома, в гараже, возле машины, с сыном и женой. Еще часа три разговаривали о моих фильмах, о проблемах кинопроизводства, о конфликтах со съемочными группами, короче, обо всей киношной кухне. Оксана все очень подробно записывала, делала много уточнений, одним словом, произвела на меня впечатление человека серьезного и основательного.

Настя все ждала, когда дело дойдет до Уланова, но, к ее удивлению, пока в рассказе кинопродюсера фигурировала только корреспондент Бондаренко.

– Когда мы закончили, – продолжал Дорогань, – Оксана сказала, что подготовит материал для ведущего и меня пригласят на съемку в ближайшие дни. Однако время шло, меня никто никуда не приглашал, и вдруг позвонили и сказали, что я должен быть в Останкине, потому что передача пойдет в прямом эфире. Я, конечно, слегка напрягся, но поехал. Вот там я и увидел Уланова. В первый и в последний раз.

– И как он вам показался?

– Да никак! – раздраженно взмахнул руками Всеволод Семенович. – Такое впечатление, что Оксана Бондаренко была сама по себе, а Уланов – сам по себе. Никак в толк не возьму, зачем я тратил на эту девицу столько времени, если ведущий не использовал вообще ничего из того, что она должна была подготовить. Задавал какие-то вопросы, к ответам на которые я совершенно не был готов. Вы сами-то видели передачу?

– Видела, – кивнула Настя.

– И как она вам?

– Честно?

– Нечестно мне не надо, нечестно я и сам знаю.

– Мне не понравилось.

– Вот видите! И мне не понравилось. И всей киногруппе, с которой я сейчас работаю. Конечно, главный эффект был достигнут, название нового фильма прозвучало по крайней мере пятнадцать раз, и с точки зрения рекламы можно считать, что цель полностью достигнута. Но я-то, я-то каким уродом выглядел! Чтобы выставить меня таким кретином, не нужно было дважды присылать ко мне Оксану, тратить пленку на домашние съемки и так далее.

Тренькнул дверной звонок, Дорогань вздрогнул и поднялся.

– Прошу прощения, я сейчас.

Щелкнул замок, и из прихожей донесся звонкий капризный голосок.

– Папусик! Ты что, прячешься? Мне сказали, что ты дома и сегодня на студию не приедешь. Кто там у тебя? Целяева?

– Успокойся, детка, у меня деловой разговор.

– Я знаю, это Целяева. Ты же мне обещал! Папусик!

– Так, – голос продюсера внезапно вновь обрел зычность и твердость, хотя еще минуту назад он разговаривал с Настей спокойно и вполголоса. – Или ты отправляешься обратно, или сидишь в комнате и делаешь вид, что читаешь книжку. Ты, конечно, букв не знаешь, но вид сделать можешь, ты же актриса, а не доярка. Вопросы есть?

– Дай слово, что это не Целяева! – Женский голос перешел на визг.

– Детка, я дважды одно и то же не повторяю. Или ты сидишь тихо, или уматываешь отсюда. На эту роль актрис навалом, ты не первая и не последняя, кто хочет ее получить, но выбирать буду я лично. И то только после рекомендации режиссера. И отчитываться перед вами, кого и почему я выбрал, я не буду ни при каких обстоятельствах.

– Значит, у тебя Целяева, – в голосе гостьи явственно зазвучали слезы. – Ты решил взять ее на эту роль, да?

– Все, мое терпение кончилось.

Дорогань щелкнул замком, скрипнула открывающаяся дверь.

– Три шага в направлении лестницы, быстро. И не имей привычки приходить без звонка, не в деревне живешь, телефоны на каждом углу есть. Все, красавица, привет и нежный поцелуй.

Он с грохотом захлопнул дверь и вернулся в гостиную. Лицо его было абсолютно спокойным, словно и не скандалил только что, а разговаривал с соседкой, пришедшей за солью или спичками.

– Еще раз прошу прощения. На чем я остановился?

– Всеволод Семенович, а вы круто обходитесь с людьми, – заметила Настя.

Он допил кофе, чуть отодвинул кресло от низкого столика и с громким вздохом вытянул ноги.

– Я вынужден. Поверьте мне, я по натуре человек мягкий и незлобивый. Но я не имею права позволять себя шантажировать.

– Кто же вас шантажирует? Эта дама?

– Все!

Он вскочил с кресла и принялся расхаживать из угла в угол, оживленно жестикулируя.

– Эта девочка считает, что если три года назад я по пьянке с ней переспал, то теперь она имеет право врываться ко мне в квартиру и требовать отчета. Заметьте себе, речь не идет о каких бы то ни было отношениях между нами, тот эпизод был случайным и для меня, и для нее и больше не повторялся. У нее за три года в постели перебывала чертова уйма мужиков, но она тем не менее полагает, что может рассчитывать на мою благосклонность при подборе актеров для нового фильма. Вы думаете, она одна такая? Я не хочу сказать, что злоупотребляю случайными связями, но ведь и мужики начинают чувствовать себя вправе претендовать на что-то после совместно выпитой рюмки или после парной.

– Все равно это жестоко, – сказала Настя. – Почему вы не объяснили ей, что у вас в гостях не конкурентка Целяева, а сотрудник милиции? Она бы сразу успокоилась. А теперь переживать будет.

– Вот!

Дорогань на секунду остановился и вперил в нее вытянутый указательный палец.

– Вот это я и называю шантажом. Актрисуля позволяет себе врываться в мой дом без приглашения и требовать от меня отчета, а я в ответ вынужден оправдываться. Нет, нет и нет! Если она что-то там в своей глупой голове придумала, то это ее проблемы, исключительно ее, и я никогда не позволю сделать эти проблемы моими. Я принимаю в своем доме кого считаю нужным, и никто не вправе мне указывать. Позволить им хотя бы один раз – и конец! Я уже никогда не отобьюсь, я буду вынужден всю оставшуюся жизнь объясняться с друзьями и приятелями, почему я взял этого режиссера, а не другого, этого сценариста, этого актера. А я не могу и не хочу ничего объяснять и ни перед кем оправдываться. Я – производитель, вы понимаете? Мое дело – сделать кино, прокат которого позволит вернуть вложенные деньги и получить хоть какую-то прибыль. И только я знаю, кого на эту работу приглашать, чтобы вернуть затраты. Только я, а вовсе не те актеры, которые хотят сниматься. Представьте себе директора металлургического комбината, к которому приходит приятель и говорит: давай будем лить металл из моей руды, ну и что, что она некачественная и не соответствует стандартам, ну и что, что этот металл у тебя потом никто не купит, ну и что, что станки, сделанные из этого металла, через неделю развалятся, да наплевать на все это, мы же с тобой столько водки выпили вместе, столько девок перетрахали, так купи у меня руду, а то мне рабочим зарплату платить нечем. И я точно в таком же положении. Никто и никогда не будет мне указывать, как и с кем делать кино.

Он замолчал, выдержал паузу и расхохотался. Лицо его снова стало мягким и веселым.