За что, Господи? Роман

Она бежала, спотыкалась и падала, слёзы обиды заливали глаза, а за ней гнались и воспитательница, и нянечка, и даже сама заведующая.

Нина побежала не по главной улице, а более короткой дорогой, по тропинке, идущей вдоль берега Иртыша. Перебегая по хлипкому, из двух досок, пружинившему под ногами мостику, перекинутому через ручей, бегущий с гор и впадавший в реку, она не удержалась и плюхнулась в ледяную, даже в середине лета, воду.

Вытащил её из ручья, сосед – дядя Вова, случайно оказавшийся здесь.

Потом Нина почти месяц болела. У неё признали менингит. Вылечившись, она вернулась в детский сад, но обида на воспитательницу, подсунувшую, от жадности, чужие объедки, осталась, и Нина никогда-никогда не смогла её простить. Ну не могла и всё!

Даже сейчас, находясь далеко-далеко от того злосчастного дня, она помнила всё до мельчайших подробностей, как-будто это произошло вот только сейчас, только что.

И ещё один небольшой эпизод из того времени, но не связанный с детским садом, запомнился ей.

Как-то мама пошла в районный клуб «посмотреть» художественный фильм, и Нина напросилась взять её с собой. Она первый раз в жизни шла смотреть взрослое кино, и очень гордилась этим. Нина до того загордилась, что даже не стала показывать язык повстречавшейся им на пути подруге, Наташке, а важно прошествовала мимо, держась за мамину руку.

Место досталось им в третьем ряду. Мама посадила её к себе на колени, и Нина стала ждать начала фильма. Пока фильм не начался, Нина с интересом стала осматриваться вокруг: столько людей в одном месте она ещё ни разу в жизни не видела.

Вокруг все разговаривали, а потом она увидела, как тётя-контролёр, держа за ухо знакомого ей мальчика, повела его к выходу. Он вырывался и что-то говорил тёте, но Нина, из-за стоящего вокруг шума, не расслышала, а мама, посмотрев туда же, равнодушно сказала: «Зайца повели».

Нина огляделась вокруг в поисках зайца, но не увидела, и страшно удивилась – откуда в кино могут быть зайцы? А потом поняла, о ком говорит мама. «Какой же это заяц?» – удивлённо спросила она, и решила исправить мамину ошибку, исправить несправедливость. «И вовсе это не заяц, сказала она, это Гриша Пирогов – братик Наташкин, моей подружки!»

Они ещё немного посидели. Она уже начала было скучать, как вдруг услышала, как соседка сказала маме: «Неудобные у нас с вами места, очень близко от экрана – глаза будет резать».

Тут Нина, по-настоящему, испугалась. Ей было жалко своих глаз и, маминых тоже. От испуга она заплакала, и стала просить маму пойти домой, но тут свет выключили, и началось кино…

На экране пошли какие-то закорючки, большие и маленькие – она даже не успевала их рассмотреть, и ей стало совсем скучно. Она ждала картинок, а их всё не было и не было. Так и не дождавшись картинок, она нечаянно уснула.

Разбудила её мама. В зале было светло. «Мама, а когда же будут показывать кино?» – спросила она. «Кино ты, доча, тихо, мирно, проспала. Вставай, соня, пошли домой…»

* * *

Закончив десятый класс Предгорненской средней школы, она уехала поступать в Семипалатинский геологоразведочный техникум – как тогда говорили, по зову души. Сдала все экзамены, но не прошла по конкурсу. Мальчишек, с таким же количеством баллов, всех зачислили на третий курс, а она – девчонка – так сказала всё знающая соседка по комнате в общежитии.

Соседка, более уверенная в себе, объяснила ей, почему произошла такая несправедливость – их не приняли из-за «половой» дискриминации, и предложила: чтобы год напрасно не пропадал, отнеси документы в медицинский техникум. В нём, в это время, должны были сдавать вступительные экзамены абитуриенты второго потока.

Они пошли вместе в приёмную комиссию, и сдали документы. Нина, по какому-то внутреннему наитию что-ли, вложила в документы экзаменационный лист геологоразведочного техникума, с очень даже приличными отметками.

И случилось неожиданное для неё событие: на следующий день её пригласили в канцелярию медучилища и выдали, даже без сдачи вступительных экзаменов, студенческий билет, объяснив, что её зачислили на фармацевтическое отделение, так как на «лечебном» – полный комплект. А ещё ей сказали, если она пожелает, то при первом же освободившемся месте на лечфаке, её переведут на лечебное отделение.

Нина согласилась и, впоследствии, нисколько не жалела, что стала фармацевтом, а не плохим врачом…

Закончив учёбу и получив диплом, она, по направлению, как молодой специалист, вернулась в село Предгорное, и стала работать в местной районной аптеке.

Вероятно, ей повезло. Она была рядом со своими подругами и друзьями, а главное – рядом была мама! Мама, такая добрая и заботливая!

Они продолжали жить вдвоём в однокомнатном, старом деревянном домике на «Стрелке», почти рядом с пристанью. Мама работала на местном молокозаводе. И, частенько, утром, собравшись, они вместе выходили из дома, и шли на работу – она в аптеку, а мама в свой цех – делать сыр и сметану.

Прошло лето, затем, осень, а там уж и первый снег прикрыл землю.

* * *

Как-то Нина пришла в гости к своей подруге по работе, та её настойчиво и неоднократно приглашала к себе, говоря при этом заговорщическим тоном: «Я тебя познакомлю со своим братом, у меня отличный брат, не пожалеешь. Он только что вернулся из армии, и у него нет девушки, я тебе гарантирую».

И так уж она его расхваливала, так расхваливала, что…, Нину, в конце-концов, одолело любопытство, и она согласилась прийти к ним, ну и… познакомиться с демобилизованным солдатом.

Так уж получилось, что Пётр Кайгородов понравился ей с первого взгляда, и они начали встречаться, тем более, что все вокруг нашёптывали – «какая вы замечательная пара! Ты будешь как сыр в масле кататься. У него родители богатые, и дом у них „Дай Боже всем такой иметь“».

Мама тоже уговаривала – «Выходи замуж, да выходи замуж, а то потом поздно будет. Холостых-то парней у нас, в Предгорном, раз-два и обчёлся…»

В общем, совместным хором-приговором Нину сосватали.

Пётр устроился работать шофёром на молокозавод, а через полгода они сыграли богатую свадьбу.

Нина перешла жить к своему мужу, то есть, вошла в их семью. Но с первых же дней её появления в его, вернее, его родителей доме, какое-то странное отношение возникло у новой родни к ней. Ни свёкор, ни свекровь, не сказали ей ни одного ласкового слова. Только и слышала она – «Ты, почему не приготовила ужин? Петя вот-вот придёт с работы, а у тебя нечем его накормить. Или – «Ты плохо ухаживаешь за своим мужем, он пошёл на работу в неглаженной рубашке…»

Нина крепилась, старалась угодить и мужу и свёкру со свекровью, крутилась белкой в колесе по дому и в огороде, бегала на работу, но ничего не помогало. Особенно ей стало тяжело и обидно, когда она поняла, что беременна, и у них с Петром будет ребёнок.

Я ведь тоже работаю, говорила она себе, а его родители целыми днями сиднем сидят дома, палец о палец не ударят и, вместо того, чтобы помочь…

Однажды, доведённая до отчаяния, она пожаловалась Петру, а он…, он презрительно посмотрел на неё, и грубо ответил: «Это мои родители, изволь уважать их», а через день пришёл домой пьяный, и избил её ни за что, ни про что.

От неожиданности, боли и обиды, она даже не могла уразуметь, за что же он её так жестоко избивает, и только старалась прикрыть руками уже заметно увеличившийся живот.

Начались ежедневные издевательства со стороны мужа. Родители только поощряли его в этом. Потом она узнала, у него всё это время была любовница и…, что оказалось самым страшным – до ухода в армию он здорово пил, а его сестра это от неё скрыла.

Его родителям и старшей сестре срочно нужно было женить Петра, чтобы он вновь не запил…, и они выбрали её – молодую, образованную, но совершенно не разбирающуюся в людях, девушку.

Маме она ничего не рассказывала, боясь причинить той боль, да и стыдно ей было. Как могла, прятала синяки. Это оказалось не трудно. Пётр знал как бить, и бил умеючи.

Она жила словно в аду, в вечном страхе перед пьяным мужем и возможностью обнародования её горькой жизни.

А Пётр опускался всё ниже и ниже, скатываясь до алкоголика. Его родители во всём винили её, приписывая ей даже те грехи, о которых она – «Ни сном, ни духом»…

После очередного запоя на Петра напал приступ ревности. Он, выпив, пришёл к ней в аптеку и, увидев, что она разговаривает с покупателем, устроил скандал…

Потом это начало повторяться чуть ли не каждый день.

Оставалось одно – начать лечить его от алкоголизма, но тут появилось препятствие со стороны его родителей. Они категорически были против его лечения, говоря: «Он не алкоголик. Подумаешь, выпил! Все пьют! Будь поласковей с ним, и он не будет пить».

Всё же она смогла, в минуту его просветления, уговорить пойти лечиться. Его родители, узнав, что он согласился, запретили ему ложиться в стационар. Тогда она сама повела его в больницу, а потом, каждый день сопровождала его на медицинские процедуры.

Кажется, помогло – обрадовалась она.

Продержался он месяца полтора после лечения, а затем всё началось вновь. С работы его уволили два месяца назад, и даже разнорабочим никто не хотел его брать. Село – это не город. Здесь все, о всех – знают. Выплыла на всеобщее обсуждение и их с Петром жизнь.

Начались суды-пересуды кумушек, и досужие вымыслы всех без разбора – интересная же тема, чужая семейная жизнь! А тут ещё, от беспросветной жизни с мужем-алкоголиком и его бездушными родителями, от нервного истощения, у неё случился выкидыш, и она не знала – радоваться ей или плакать.

Она настолько была забита и унижена, что ни на какие эмоции у неё уже не хватало сил: она перестала обращать внимание, когда вслед ей оглядывались и говорили: «Видишь вон ту, аптекаршу, довела мужа – запил!».

Сплетни, сплетни, и опять сплетни, разносимые по райцентру, передаваемые вслух и на ушко. Даже сильный человек от такой жизни иногда ломается, что же взять от хрупкой, слабой женщины, совсем недавно начавшей семейную жизнь. Нина – совсем ещё молодая, жизнерадостная девушка, широко распахнутыми глазами смотрящая на мир, и ожидающая от жизни счастья и любви, получила совершенно противоположное!

Каждый день, избиваемая мужем-алкоголиком, и постоянно третируемая его родителями, она в конце-концов не выдержала. Нет, она не стала травиться, резать вены, или кончать жизнь каким-либо другим способом, нет, её разум ещё не настолько помутился. У неё хватило сил, чтобы молча собрать вещи и, сказав ему и его родителям: «Прощайте», навсегда уехать из района в город Усть-Каменогорск.

Глава двенадцатая

КИРИЛЛ

Он не сразу уехал в Семипалатинск. Билеты были только на последний рейс. До отхода автобуса была ещё уйма времени. На рынок возвращаться ему совершенно не хотелось, поэтому он, не долго думая, пошёл домой, благо жили они неподалёку от автовокзала. Несколько шагов и – дома. Повалялся на диване, попил водички, а потом решил написать Нине записку, чтобы напрасно не волновалась.

Взглянув на часы, Кирилл ужаснулся – до отхода автобуса оставалось не более двадцати минут. Быстро выскочил из квартиры и помчался на автостанцию, успев по пути купить несколько пирожков.

Пересекая улицу перед автовокзалом, ему нечаянно вспомнился давно произошедший с ним случай. Он тогда тоже переходил на другую сторону улицы, и вдруг услышал резкую, непрекращающуюся трель звонка трамвая. Не понимая, что могло случиться, он оглянулся и…, на мгновение замер с удивлённо раскрытым ртом. А ещё через мгновение…, бросился сломя голову в бега…

За ним, надрываясь звонком, мчался трамвай, и не по рельсам, а прямо по улице. И ещё он увидел в кабине трамвая вагоновожатую, машущую ему обеими руками и что-то кричавшую ему через лобовое стекло. Казалось, она пыталась сказать ему: «Уйди с дороги придурок, не видишь что ли, трамвай едет!» Тут, как назло, он споткнулся и упал…

А трамвай всё ближе и ближе!

Тогда Кирилл, совсем потерявшись от страха, не вставая, на четвереньках помчался от него…

Страшная по своей красоте картина, усмехнулся Кирилл, вспомнив этот случай: он, тогда, быстро работая руками и ногами, на четвереньках, словно заяц от легавой, мчался вдоль по улице, а за ним чесал трамвай, и верещал. Народу собралось…, как на цирковом представлении. Все, раскрыв рты, с огромным удовольствием глазели на его «спринтерский бег на четвереньках» от трамвая.

Когда трамвай всё же остановился, он поднялся, а к нему, вся зелёная, как лягушка на болоте, подбежала вагоновожатая, и давай его костерить: «Идиот ненормальный, ты что совсем ослеп, трамвай пропустить не можешь?!» А он, весь побледневший от страха и непонимания происходящего, ей отвечает: «Так, трамвай же должен по рельсам бегать. Они воон где», и показал пальцем, где должен ездить трамвай. А она, вдруг, как зарыдает и…, говорит: «Третий день самостоятельно езжу. До сих пор всё хорошо было, а тут он как взбесился, когда увидел тебя: я его останавливаю, а он не слушается, за тобой гонится… Ты, наверное, часто без билета ездил, вот он и узнал тебя, зайца-безбилетника, решил наказать…».

Извините, говорю ей, дамочка (а у самого губы от непрошедшего ещё страха были, наверное, белые и тряслись), я женился недавно, так что, нечего за мной гоняться, хотя бы и на трамвае…

Тут она опять, как зарыдает, как закричит: «Дурак! Дурак! Настоящий дурак!

Кириллу повезло. Нет – дважды повезло! Во-первых – автобус, который его вёз, был венгерский «Икарус», во-вторых – место было у входной двери. Здесь было посвободнее ногам, прохладнее, и Кирилл, с удобством разместившись, откинул голову на подушку подголовника, и почти сразу же уснул.

Проснулся он только при подъезде к Семипалатинску, выспавшийся и отдохнувший.

Зайдя на автостанции в туалетную комнату, он умылся и тщательно почистил зубы, убирая запах перегара. Не дай Бог, Светка унюхает!

Они с Ниной тщательно скрывали его загулы. И ещё раз ему повезло – остановка нужного ему автобуса, в сторону православной церкви, располагалась рядом с автовокзалом.

Так, на полосе везения, он впервые нажал кнопку электрического звонка нового Светкиного дома, теперешнего её дома – дома её и Николая, их зятя.

* * *

На следующее утро, войдя в огромную залу, первое, что он увидел – зарёванную Светлану, примостившуюся на мягком диване, и вытиравшую слёзы кулачком.

Да, среди белой с позолотой прекрасной мебели, освещённая утренними лучами солнца, сидела его ласковая, нежная дочь, похожая на жемчужину в раковине, и плакала. Слёзы текли по её щекам, и падали-падали, капля за каплей, а она не успевала их вытирать.

В таком состоянии Кирилл ещё никогда не видел свою любимую дочурку, и это выбило его из колеи, заставило гулко забиться и сразу же заныть, сердце.

Что-то часто у меня стало пошаливать оно – мелькнула тревожная мысль и, не дождавшись её окончания, он бросился к дочери, обнял, и стал нежно гладить по голове, как в детстве, успокаивая:

– Светочка, дочка, что случилось, маленькая моя? – совсем разволновался, Кирилл. Скажи папе! Какое горе у тебя приключилось? Может муж обидел? – почему-то сразу подумал он.

– Пап-поч-ка…. Мил-ленький…, – сквозь слёзы, заикаясь, пыталась говорить она. Ник-ник-колая…, – она опять громко зарыдала, так и не закончив говорить, что же случилось с её мужем.

– Да что случилось-то с твоим Николаем? Ну, успокойся, доча, перестань плакать, а то я так ничего не пойму, – уговаривал он её, продолжая гладить по голове.

Но объяснения так и не дождался – Светлана продолжала рыдать.

Больше не задавая вопросов, он тихо сидел приобняв её и ждал. Ждал, когда его дочь, его любимица, его светлячок, хоть немного успокоится.

Постепенно слёзы перестали литься по её щекам, и она, пошмыгав носом, более-менее связно смогла поведать о случившемся.

То, о чём она рассказала, было как гром среди ясного неба:

Она уснула под утро, так и не дождавшись Николая, или хотя бы звонка от него. Разбудил её какой-то посторонний звук, ворвавшийся в совершенно кошмарный, тяжёлый сон. Вначале она не поняла, что это так настойчиво трезвонит рядом с ней.

Потом, пробившаяся в ещё затуманенное сном сознание, мысль, подсказала – телефон…. Рядом с ней надрывался телефон. Казалось, он пытался достучаться до неё, разбудить её сознание – он говорил, он кричал: «Послушай меня, послушай, я хочу сообщить тебе очень важную весть!»

Она схватилась за трубку, как утопающий хватается за соломинку, но та выскользнула из её, сразу повлажневших от волнения и откуда-то появившегося страха, рук. Наконец она подобрала её и, севшим от волнения голосом, спросила:

– Коля, это ты?

И зачастила, зачастила, захлёбываясь словами, и торопясь сразу всё сказать своему Коленьке, не давая ему вставить хоть одно слово.

…Коля, ты где? Ты, почему не приехал домой? Что случилось? Я вся испереживалась и переволновалась! Что-нибудь случилось на работе? Ты не заболел? У тебя всё в порядке? Когда придёшь?

– Мне, папа, не было дела, до какой-то там, грамматики и правил построения речи – мне необходимо было знать, что случилось с моим любимым человеком? Не угрожает ли ему какая опасность и, могу ли я, вот прямо сейчас, в данный момент, помочь ему? – рассказывала она отцу. – Пойми меня правильно…

…Да, папа, мне, действительно, звонил Николай, продолжила она, всхлипывая. Его голос я бы узнала из тысячи голосов. То, что я поняла из его слов, повергло меня в неописуемый ужас. На какой-то миг я даже потеряла дар речи, и только могла беззвучно шевелить помертвевшими от волнения, губами…

Её Николай, её кровиночка, сидит в тюремной камере за какой-то наезд на человека…. Но, папа, этого не может быть!!! Это какая-то ошибка полиции! Она сейчас, вот только чуть-чуть успокоится и приведёт себя в порядок, поедет к самому главному начальнику, и объяснит ошибочность их обвинения! Да она поднимет весь народ в автопарке и защитит мужа!

– Света, дальше-то, что? Что говорил твой муж, объяснил что-нибудь?

– Дальше?

Казалось, дочь не сразу поняла вопрос отца и, подняв покрасневшие от слёз глаза, замолчала…

– Ааа… дальше… Что, папа, дальше?

– Что сказал тебе Николай? Ведь он же говорил что-то, не молчал?

– Аа-а… Николай рассказал мне, что с ним случилось, и попросил принести смену белья и…, позвонить в автопарк, Зине, это его секретарша, чтобы она отложила намеченные на сегодня встречи, и попросила его зама, прийти к нему в полицию для разговора. Не переживай, сказал он прощаясь, я ни в чём не виноват. Верь мне!

Папа, я ему верю. Верю, как… самой себе. Верю безоглядно, ни на секунду не сомневаюсь в его невиновности. Мой Коля не может совершить ничего плохого…! Вот почему я плакала, папа.

И крупные, величиной с горошину, светлой и чистой девичьей души, слёзы, вновь безудержно, словно два ручейка, потекли из её изумрудных глаз.

– Даа…, только и смог произнести Кирилл, выслушав рассказ дочери.

– Ну, что мне делать, папа?! Я так волнуюсь!.. Даже представить себе не могу, сквозь рыдания, прерываясь на каждом слове, спрашивала и просила совета она у отца. – Николай…, мой Николай среди преступников!

– Света, посиди тихо, успокойся, ладно? Мне нужно… подумать.

Они сидели рядом, молча, отец и дочь, и каждый думал о Николае, о так неожиданно посетившем этот прекрасный дом горе и, что может их ожидать в будущем.

Кирилл, не зная подробностей дела, не мог предложить какой-либо план действий. Для его составления необходимо знать подробности, которые дочь поведать ему не могла. Значит? Значит, нужна встреча с Николаем – это, во-первых. А во-вторых…, желательно, ознакомиться с материалами дела.

Далее…. Я совершенно забыл расположение и направление улиц города, тем более, что город, за тридцать с лишним лет, здорово изменился. Поэтому, что? Поэтому, необходимо приобрести карту города и, поможет мне в этом Светка…

Мозг, много лет бездействовавший из-за отсутствия умственной работы, и почти ежедневного отравления алкоголем, медленно просыпался. Кирилл чувствовал, как от напряжения начало ломить в висках, и даже показалось ему на какое-то мгновение – извилины мозга зашевелились.

Давай…, давай! Шевелись! Работай! – стал подгонять он мозг. Хватит, побездельничал! Видишь…, у дочери… вон какое горе-несчастье. Может вообще без мужа остаться.

Так, в тишине, и при общем молчании, только изредка прерываемом тяжёлыми вздохами всхлипывающей дочери, они просидели минут десять-пятнадцать.

– Света, ты сначала в больницу сходишь? – поинтересовался Кирилл, когда дочь немного успокоилась, или сразу поедешь… в тюрьму, к мужу?

– Я отпросилась у заведующей до обеда. Она меня подстрахует. – Папа, поедем сразу к Николаю, а то я умру от беспокойства. Я только приведу себя в порядок, и соберу кое-какие вещи для него…, ну, что он просил. Ты подожди, я быстро.

* * *

Кирилл, а следом и Светлана, вышли из дома. Уже находясь на крыльце их догнал настойчивый зуммер телефона.

Светлана бросилась назад, чуть не споткнувшись об порог.

– Алло! Кто звонит? Я слушаю вас!

Донёсся до Кирилла взволнованный голос Светланы.

…Говорите же! Я вас слушаю…

Некоторое время Кирилл ничего не слышал, затем, до него донеслось возмущённое: «Да, как вы смеете!» И через мгновение в дверях дома показалась дочь. Лицо её было бледно и сердито.

– Света, в чём дело? Кто звонил, если не секрет? Николай?

– Знаешь! Знаешь…, – она на мгновение замолчала, – звонил какой-то тип, по голосу мужчина…. Его голос мне совершенно не знаком…. Во всяком случае, я его не узнала. Это совершенно чужой человек. Он…, он…

– Не тяни, Светлана, говори толком, что он тебе сказал?

– Ой, папочка! Сначала в трубке была тишина, а когда я повторила вопрос «Кто звонит?» – он начал говорить такие…, такие…, странные… слова…

– Я рассержусь, Светка! Чего мямлишь? Быстро всё рассказывай!

Кирилл не на шутку встревожился. Что могли сказать его дочери по телефону такого, что так возмутило её. Вон, как рассердилась, аж вся побледнела.

– Он, папа, спросил: «Ну, как, красавица-недотрога, весело тебе…? То ли ещё будет!».

– Больше он тебе ничего не сказал? Он тебе не нагрубил?

– Нет. Я подождала, может он ещё что скажет, но он только дышал в трубку, и… молчал.

– Странно…. У тебя, что, появились личные враги? – обеспокоился Кирилл.

– Ну, что ты папа такое говоришь. Откуда? В моём-то возрасте и, враги.

– Свет! А, может…, что-то у Николая? Ты случайно ничего такого не слышала? – на всякий случай, поинтересовался Кирилл. Или…, он что-нибудь рассказывал?

– Не зна-ю-ю! Коля ничего такого не говорил. Если бы что-то было, он обязательно мне бы рассказал. У нас с Колей друг от друга секретов нет.

– Ладно, разберёмся! …В какую сторону нам топать?

Кирилл взял дочь под руку и направился к воротам.

* * *

Свидания с Николаем им пришлось ждать больше часа. Кирилл почему-то не имел права на свидание, поэтому по кабинетам пришлось бегать Светлане. Наконец, Николая привели.

В несвежей рубашке и помятом костюме, да к тому же ещё и не бритый, он выглядел уставшим и намного старше своих лет. Под глазами, несмотря на его возраст (что такое тридцать семь лет для мужчины), набрякли тёмные мешки. Сейчас ему можно было смело дать все сорок пять, но увидев в кабинете Светлану, глаза его повеселели и он даже, казалось, помолодел.

Вот, что делает с человеком любовь, подумал Кирилл.

Кирилл смотрел, как Светлана бросилась к мужу, как начала его целовать, и у него защемило сердце от жалости к дочери, и пока ещё незнакомому ему, зятю. Ах, моя доченька! Девочка моя…! Не успела насладиться жизнью и, такой удар…

Нет, продолжала виться мысль дальше, не могла наша дочь выбрать себе в мужья плохого человека, не могла. Она всегда умела разбираться в людях. Наверное, поэтому и выбрала она трудную профессию врача – престижную, но трудную профессию, если к ней относиться добросовестно.

– Светлана, может… ты прервёшься на время, и представишь меня своему мужу? – решил напомнить о себе Кирилл, и сделал несколько шагов в их сторону.

– Ах, да. Извини папа. – Коля, – Светка, с трудом оторвавшись от мужа, протянула в сторону отца руку, – это мой папа. Познакомьтесь!

Кирилл и Николай, одновременно протянув навстречу руки, испытующе поглядели друг на друга.

Рукопожатие, как определил Кирилл, у Николая было энергичным и твёрдым. Сильный характер, решил он. Такой не сломается. Надеюсь, выдержит временные трудности, если, конечно, не виноват. Ничего, что сейчас неважно выглядит, в конце-концов, кого тюрьма красила?

– Здравствуйте, Кирилл Владимирович. Рад с Вами познакомиться…, давно хотел…, только вот… не здесь конечно, и… не в таком непрезентабельном виде.

– Здравствуй, Николай! Светлана много о тебе рассказывала, жаль только – по телефону. Ну, да, ничего. Надеюсь, всё образуется в вашей жизни.