За что, Господи? Роман

От такой несправедливости она долго плакала от обиды. Вины за собой Светлана не чувствовала. Она привыкла к тому, что дома всегда во всём разбирались и, прежде чем наказывать, если было за что, старались максимально-доступными словами всё объяснить, а тут…

* * *

Шли годы. Светлана взрослела. Хорошела не по дням, а по часам, превращаясь из гадкого утёнка в прекрасного лебедя – с волосами цвета зрелой пшеницы, и зелёными, огромными глазами. За ней уже бегали два мальчика. Папа подшучивал: «Посмотри Нина, говорил он с улыбкой маме, Светланка-то наша, двумя женихами обзавелась».

Она краснела, надувала губы. и обижено шмыгала носом. А Борька – тот, вообще дразнил, когда видел её в сопровождении «почётного» эскорта: напевал фальшивым ломающимся голосом – «Тили-тили тесто, это два жениха и невеста». Она гонялась за ним, чтобы надрать ему уши, но он, хитрец, сразу залезал на дерево. Куда ей, девчонке, было за ним, сорванцом, угнаться, тем более, залезть на дерево.

Закончила она школу не отличницей, а хорошисткой: в аттестате зрелости пятёрки перемежались с четвёрками. Родители не «шпыняли» её за это. Папа даже как-то высказал крамольную мысль – «Теория нужна, но практика важнее!» А вот родители Таськи, её соклассницы и близкой подруги, заели ту до того, что она готова была утопиться в Иртыше.

Конечно, то, что Светлана не отличница, несколько затрудняло поступление в ВУЗ, тем более медицинский, но по здравом размышлении, она ведь могла за лето поднаверстать упущенное – чем она и занялась.

Ежедневно, с раннего утра и до позднего вечера, она сидела и штудировала учебники, особенно химию. Она совершенно забыла, что есть телевизор и есть друзья. Она твердо решила стать врачом – хорошим врачом. Быть врачом – голубая мечта её детства!

Светлана не бросилась очертя голову поступать в столичный ВУЗ, а решила стать студенткой, хорошо зарекомендовавшего себя, Семипалатинского медицинского института. Втайне она надеялась, что конкурентов в студенты будет поменьше и, главное, она будет недалеко от родителей, по которым будет очень-очень скучать.

Светлана про себя знала, что она всё-таки «домашняя кошечка», и отсутствие рядом родителей и брата, усложнит её жизнь.

Ей, наверное, повезло, а возможно дали себя знать ежедневные занятия с учебниками. Она смогла поступить в ВУЗ с первого захода, набрав необходимое количество проходных баллов и, даже химию, за которую очень боялась, сумела сдать на «хорошо».

Окрылённая успехом, она позвонила домой. чтобы порадовать переживавших за неё родителей и, в конце разговора по межгороду, не сдержав эмоций, закричала в трубку: «Урраа! Урраа! Я студентка!»

* * *

Пролетели годы учёбы с их студенческими буднями, сессиями, курсовыми. Отошли в прошлое студенческие строительные отряды с поездками на уборку урожая, – то зерна, то хлопка. И за всё время учёбы Светлана, в отличие от своих сокурсниц, почему-то ни в кого не влюбилась.

Её приглашали на свидания мальчики со своего курса и более старшие, но, после двух-трёх встреч она понимала – это не тот, кто может составить ей «пару» на всю жизнь. Они, все, не были похожи на её отца – умного, весёлого и, очень-очень доброго.

Наверное, это было ошибкой с её стороны – сравнивать претендентов в мужья с отцом, но она ничего не могла с собой поделать. Отец для неё был, и оставался, идеалом настоящего мужчины! Таким, каким должен быть мужчина – глава семьи и её защитник!

При распределении Светлану не направили в село или аул, как молодого специалиста, а оставили в городе. Ещё будучи студенткой, она уже подавала надежды стать хорошим врачом.

Ей предлагали остаться на кафедре и продолжить учёбу в аспирантуре, но она отказалась. Отказалась, чтобы воплотить в жизнь ещё школьную мечту, лечить людей, а аспирантура придёт в своё время, в свой срок, так решила она.

Родители, когда она поделилась с ними своими планами на будущее, подумали, и, уважая её решение, согласились.

На кафедре учли её желание, и направили в терапевтическое отделение городской больницы.

* * *

За прошедшие половину года после окончания института, Светлана многому научилась. В душе она, конечно, понимала, что до звания настоящего врача ей, как до «Африки пешком», шутила она втихомолку, когда оставалась одна, но терпения и настойчивости ей было не занимать. Она проводила в терапевтическом отделении не только свои рабочие часы, но и часть свободного от дежурств, времени.

Так, капля за каплей, она набиралась опыта, а к опыту, так уж в жизни заведено, добавлялось уважение окружающих её сослуживцев и больных. Если на первых месяцах практики её называли просто – Светочкой, то к концу года стали уважительно обращаться – Светлана Кирилловна.

Это, конечно, льстило самолюбию Светланы, но… в то же время заставляло как-бы сдерживать свои девчоночьи эмоции: «В мои-то годы! Не дай бог, превратиться в „классную даму“» – говорила она себе, посмеиваясь.

В конце концов, могла она чуть-чуть…, ну… самую-самую малость пококетничать, когда никого не было рядом, а в доме её хозяйки квартиры, стояла первозданная густая тишина.

У Светланы был ровный, не вспыльчивый характер – как у мамы, и твёрдая воля – как у отца. Целеустремлённости ей тоже было не занимать.

Всё это о себе она знала прекрасно, и умела, в нужную минуту, в соответствующей ситуации, применить. Нет, она не была законченным, расчётливым прагматиком, просто она знала, чего хочет добиться в жизни, и упорным, заложенным с детских лет воспитанием, кропотливым трудом добивалась желаемого.

Света встретила последние минуты второго тысячелетия, находясь на дежурстве (ей «повезло!»). Из палат раздавался тихий шорох, словно стая тараканов (шур-шур-шур) бегала наперегонки и, чьё-то бормотание. Она прекрасно понимала, больные не спят, а «втихую», готовятся к встрече Нового года в новом тысячелетии. Они находились здесь, в больничных палатах, оторванные от своих семей, а родные и близкие дома, возле украшенных ёлок и заставленных разной снедью столов – детишки, постарше, с нетерпением ждали, когда можно будет забрать подарки, а взрослые – боя курантов и салата «оливье».

Так уж заведено у нашего народа, и не мне этот порядок менять, думала Светлана, заполняя очередную карточку «своего» больного.

Буквально за пять минут до Нового года, медсёстры позвали её к нехитрому угощению в честь праздника. Выпив по бокалу шампанского, закусив «чем Бог послал», даже спели потихоньку пару песен из домашнего, праздничного репертуара, а закончили новогодней песенкой: «В лесу родилась ёлочка, В лесу она росла…»

Суточное дежурство прошло относительно спокойно. Больные, немного пошумев в полночь, часа в два, наконец-то угомонились, и ей удалось часа полтора подремать в ординаторской на диване.

От пришедшего ей на смену Виктора Тимофеевича чуть-чуть попахивало алкоголем и дорогим парфюмом. Ему было лет тридцать пять-тридцать семь и, небольшой пивной животик украшал его талию. Света, в начале ординатуры, не могла понять, как это – «пивной живот». Потом, месяца через два, когда неожиданно зашёл разговор на эту тему среди персонала отделения, старшая медсестра, Ирина Михайловна, популярно ей объяснила – Виктор Тимофеевич любитель пива. Он может за один присест выпить литров пять, вот живот бочонком и выпирает, посмеялась она.

Насколько Света знала (сарафанная почта, это вам не детская игрушка и не интернет – работает безотказно), он развёлся со своей женой года три тому назад. У него двое (тринадцати и пятнадцати лет) ребятишек, и он в них души не чает, но вот беда – Виктор Тимофеевич был великим любителем женского пола, попросту говоря – «бабник», каких свет не видывал! Это его и сгубило. Его бывшая жена терпела-терпела его «гульки» (она так называла его похождения) и, в конце-концов, выперла из квартиры, выставив чемодан на лестничную площадку.

Он был хорошим специалистом – опытным, смелым в принятии решений, и его, вначале, прочили в заведующие, но беспорядочная половая жизнь и частые приходы на дежурство с, мягко говоря, лёгкого угара, всё разрушила, и заставила главврача больницы повременить с назначением. Место заведующего терапевтическим отделением было вакантным…

Как могли уживаться в одном человеке – опыт, ум, большое знание жизни, и… лёгкость поведения, Светлана, в силу своей жизненной неопытности, своей девичьей невинности, не могла уразуметь.

В самые первые дни прихода её в отделение, он старательно за ней ухаживал. Делал он это умело – пытался дарить букеты цветов, приглашал на свидания, угощал шоколадом, развлекал анекдотами, в общем – разносторонне и настойчиво её обхаживал.

Светлане было приятно, что за ней ухаживает такой интересный, умный мужчина. Ей было легко с ним. И, однажды, она чуть не согласилась пойти с ним в ресторан. Но Ирина Михайловна, взявшая её под свою опеку, видя, что девочка может пропасть не за грош, всё ей про него выложила. Да и сама Светлана была не настолько глупой, чтобы не замечать кое-какие несуразности в его поведении.

Мягко отказавшись от приглашения в ресторан, она посоветовала ему оставить её в покое, объяснив – она де, ещё не готова к серьёзным отношениям с мужчинами, и не хочет портить ему жизнь. Он, дескать, ещё найдёт себе достойную девушку. На том и закончился их «служебный», не очень длительный по времени, роман.

По его, в дальнейшем, отношению к ней не чувствовалось, что она нанесла ему слишком уж большую сердечную рану.

Она-то, по наивности, думала, что он начнёт её преследовать, устраивать скандалы и каверзы на работе. Ничуть! Он всё также был вежлив с ней, любезен, и частенько помогал советом в сложных врачебных диагнозах.

У него было чему поучиться. И она училась. Училась добросовестно и упорно.

* * *

Сдав дежурство, Светлана оделась и, выйдя на крыльцо приёмного покоя, залюбовалась представшим перед ней видом: солнце ярко светило; небо, без единого облачка – ярко синего цвета. А вокруг белым-бело! Ночью выпал небольшой снежок и выбелил всё вокруг, накрыв дорожки, газоны и больничные скамейки белым покрывалом.

На стройных тополях, важно выстроившихся вдоль дорожек больничного парка, белыми облачками, как- будто зацепившимися за ветви, лежал снег, а вокруг тихо-тихо, и только где-то высоко-высоко в ветвях замёрзшего тополя, цвикала какая-то пичужка.

Она вдохнула свежий морозный воздух…, и чуть не закричала от счастья, молодости и здоровья. Проходи в это мгновение какой-нибудь пешеход, посмотри на её чуть зардевшееся от мороза, счастливое, молодое лицо, конечно же, залюбовался бы ею. Она была похожа на снегурочку из детских сказок – тоненькая, стройная, одетая в белую шубку и такую же белую, меховую шапочку.

Вся, без остатка, отдавшись наслаждению жизнью, она не заметила сидевшего чуть в стороне, на скамье, мужчину, внимательно и с удовольствием наблюдавшего за ней. Лишь только когда он поднялся, она обратила на него внимание, и мгновенно отчего-то страшно, до слёз, смутилась.

– Простите! Девушка, вы, случайно, не в терапевтическом отделении работаете? – вежливо обратился он к ней, приближаясь всё ближе и ближе. Вы не могли бы мне подсказать, где я могу найти Светлану Кирилловну… Соколову? – продолжил он, явно любуясь ею. Моего заместителя в это отделение…, терапевтическое, поправился он, положили… со страшным гриппом…

– Как фамилия больного, то есть, простите, вашего заместителя?

– Костин… Иван…. Иван Иванович Костин! – повторил он, и почему-то густо покраснел. Она удивлённо, и в то же время заинтересованно, посмотрела на подошедшего к ней мужчину, и ещё она подумала – все люди сейчас отдыхают после встречи Нового года, а этот…. Странно. Совершенно трезвый. У него, что – ни кола, ни двора, ни семьи, ни друзей, и даже товарищей?

– Да, есть такой, Костин. Он лежит во втором этаже, в седьмой палате.

Светлана неожиданно почувствовала, как какая-то тёплая волна начала покачивать её, а в груди появилась истома. Этот мужчина странно воздействовал на неё. Он не был писаным красавцем – не выше среднего роста, темноволосый, с голубыми чистыми глазами и не совсем правильными чертами лица, но что-то привлекало в нём – то ли мягкая улыбка, то ли… Может быть голос? Она коротко, для профессиональной практики, заглянула в его глаза и… утонула, а утонув, поняла – всё!

Она влюбилась в этого мужчину! Совершенно незнакомого ей, но такого…. Такого…! Влюбилась с первого взгляда, и… навсегда. Женат он или холост, ей не было до этого дела. Она чувствовала, нет, она знала, теперь это её мужчина, а она… – она его женщина!

Что это он так смотрит на меня? – испуганно подумала она, и лёгкая краска смущения покрыла её лицо. По-че-му он так смотрит на меня?!

Мысли, как вспугнутые воробышки, проносились в её головке. Она растерялась от неожиданно нахлынувших чувств, от той, сладостной истомы, поселившейся в её груди, что затрудняла дыхание…

Она слышала от подруг в институте, что такое иногда случается в жизни, но не верила, считала это досужим вымыслом, девчачьим хвастовством. И вот – это случилось с ней!

Мамочка моя, помоги мне! Спаси! Я не знаю, что мне делать с этим чувством, как с ним справиться, чтобы он не заметил. О, Боже!

Светлана готова была упасть в его объятия, чтобы он прижал её к себе, поцеловал. Её губы вспухли от желания поцелуя, груди налились, а соски стали твёрдыми и, казалось, бессовестно стали выпирать из бюстгальтера. Она почувствовала, как её тело покрылось испариной и ей стало даже жарко…

Господи! Что же это со мной творится?! – спрашивала она себя, и сама тут же отвечала: «Я влюбилась сразу и бесповоротно!!! И, я люблю этого незнакомого мне мужчину, даже не зная, как его зовут! Я лю-бб-люю!!!» – хотелось ей закричать во весь голос, чтобы все вокруг об этом узнали.

Но вокруг никого не было – только он и она! Только этот, незнакомый ей мужчина, неизвестно откуда появившийся в её жизни, и она – Светлана Соколова! Господи! Какое счастье – любить! Ах, если бы еще и быть любимой!!!

Глава седьмая

НИКОЛАЙ

Они вышли из бокса – впереди капитан, за ним Николай со старшим лейтенантом. Несколько водителей, стоявших у ворот и о чём-то беседующих, равнодушно посмотрели в след вышедшим. Для них это была привычная картина, когда с хозяином кто-то ходит по территории автопарка и выбирает автобус для заказа. Их парк не только обслуживал городские маршруты, но и часто поступающие, индивидуальные заказы. И никто из них даже не заподозрил в поведении этих троих «неладное». Они полностью доверяли своему хозяину, уважали его и, в случае какой-либо просьбы с его стороны, отвечали – «Надо? Сделаем!»

Сидя на твёрдом стареньком стуле перед капитаном, сидевшим за столом, Николай вновь отвечал на вопросы.

Кабинет, в котором они находились, ничего интересного собой не представлял: небольшая комната; окно, выходящее во двор; два стареньких стола; три, или четыре, тоже старых, расшатанных стула и покосившийся шкаф для бумаг, приткнувшийся в углу.

Николай, никогда в своей жизни не бывавший в кабинетах следственного управления, был несколько удивлён более чем скромной обстановкой. Работники ГИБДД (он иногда бывал у них) имели в своём распоряжении куда более комфортабельные кабинеты, а этот…

Как предупредил его капитан – это ещё не допрос, а предварительная беседа с целью уточнения некоторых деталей. Поэтому, «если господин Патин не захочет отвечать на какой-нибудь вопрос – это его право».

Николай вновь повторил то, о чём рассказывал ранее и, с возрастающим волнением поинтересовался: «Вы меня, что, сразу арестуете? А как быть с моей машиной, Она, что, так и останется в боксе…, или вы её доставите сюда, в УВД?»

– Ваш автомобиль уже здесь. Его осматривают наши криминалисты. А с вами мы поступим так: сейчас мы запишем всё, о чём говорили…

– Ерлан, у тебя сигаретка найдётся? – раздался из открывшейся двери чей-то голос, – а то у меня закончились.

В комнату вошёл полицейский чин в звании майора и, подойдя ближе, в упор, с интересом посмотрел Патину в лицо.

– Ты за этим муд… м, что ли ездил?

По-видимому, капитану не очень понравилось поведение майора и он, чтобы поскорее выпроводить его, тут же подал пачку сигарет, произнеся при этом: «Игорь, ты мне мешаешь».

– Ну, ну! – взяв сигарету, проговорил невоспитанный майор и вышел.

– Так… на чём мы остановились? – спросил Николая капитан.

– На записях, подписях, на моём автомобиле и…, сигарете для майора.

– Ага…, значит, уловили суть нашего разговора! Сейчас я заполню протокол допроса, вы – подпишете, а дальше…, дальше подумаем. Может, вместе подумаем, как с вами поступит? – словно не поняв ерничества Николая, поинтересовался капитан.

Николай, прочитав заполненный бланк протокола, достал из кармана авторучку, расписался, и вопросительно посмотрел на капитана.

– Курите! – следователь пододвинул ему открытую пачку сигарет «Казахстан».

– Спасибо, не курю. Да и сами поймите, до сигарет ли мне сейчас.

– Похвально… Похвально… А я, вот, поверите ли, никак не могу отказаться от этой чёртовой, пагубной привычки, хотя всеми силами стараюсь…

В кабинете повисла тяжёлая, прямо осязаемая пауза.

Капитан курил сигарету, задумчиво посматривая на Николая. Вероятно, в его голове крутилось – арестовать? Не арестовать?

У Николая тоже мысли бежали скорым поездом: как там в автопарке? Что сказать Светлане? Арестуют его, или не арестуют? Кто же наехал на человека, воспользовавшись моей машиной? Чтобы я ещё когда-нибудь оставил на ночь машину вне гаража…!

В кабинет, прервав затянувшуюся паузу, вошёл молодой полицейский и, подав следователю какой-то бланк, тихо, на ухо, прошептал:

– Всё точно, Ерлан. Заключение экспертизы подтверждает. Этот Фольксваген сбил сержанта ГИБДД.

У Николая, внимательно прислушивавшегося к шёпоту полицейского, от этих слов чуть не остановилось сердце. Он, сильно побледнев, вскочил со стула и, перегнувшись через стол, закричал в ненавистное с первой минуты их встречи, лицо следователя:

– Не делал я этого!!! Я никуда ночью не выезжал, я же объяснил! Я был дома!

– Сядьте! – жестко приказал капитан. – Вы, гражданин Патин Николай Александрович, задерживаетесь до выяснения обстоятельств наезда на сержанта ГИБДД, неоказание помощи пострадавшему при дорожно-транспортном происшествии, и скрытие с места дорожного происшествия. Всё! – сухо добавил он. На этом наш сегодняшний разговор окончен.

И, повернув голову в сторону полицейского, принёсшего заключение экспертизы, попросил: «Вызови врача и охрану».

Николай, как выпустивший воздух шар, безвольно опустился на стул. В голове образовалась какая-то пустота, а потом появился шум. Этот шум всё увеличивался и увеличивался, превращаясь в грохот идущего на всех парах грузового поезда, а в сердце запульсировала боль. Стало трудно дышать…

«Только инфаркта мне не хватало!» – где-то глубоко, наверное, в подсознании, промелькнула неприятная мысль. Потом боль утихла, поезд медленно остановился, и только в ушах продолжало потихоньку шуметь…

…Патин! Патин…! Что с вами? – откуда-то издалека, как сквозь вату, услышал он встревоженный голос следователя.

– Ничего, – приходя в себя, тихо ответил он, и задумался, вновь переживая случившееся с ним.

Опять открылась дверь и в кабинет вошли двое: женщина – по-видимому, врач, потому что была в белоснежном халате и с каким-то прибором в руках, и молодой сержант, вероятно охранник.

Охранник остался стоять у дверей, а врач попросила Николая подуть в трубку прибора.

Поколдовав кнопками и рычажками, она внимательно посмотрела ему в лицо и, повернувшись к капитану, произнесла: «Есть алкоголь …, правда, в небольшом количестве». И, Николаю: «Дайте ваш палец. Я должна взять кровь на анализ».

Закончив возиться, она, собрав какие-то провода и тонкую трубку прибора, не попрощавшись, вышла из кабинета.

Николай в полной растерянности, и с продолжающимся шумом в ушах, услышал, как капитан приказал охраннику увести его, а затем последовал не очень громкий, или так показалось ему, приказ охранника: «Встать! Руки за спину!»

– Вы же знаете, я не совершал наезда! – в последней надежде, что его поймут и поверят, поднимаясь, проговорил он. Вы делаете огромную ошибку! Вы делаете ошибку, ещё раз прошептал он осипшим от волнения голосом.

Глава восьмая

КИРИЛЛ

Появился он на территории рынка почти вовремя. Ну, опоздал, даже не опоздал, а чуть-чуть задержался. Подумаешь, велика беда, не умерли же без него все торговцы, подумал он. А отъевшаяся морда его хозяина вон, за прилавком торчит…. Ишь, косит глазом! И земляной…, тьфу, ты! – земной, поправил он себя, шарик не перестал вращаться в моё персональное…, преперсональнейшее отсутствие.

«Крутится, вертится шар голубой,

Крутится, вертится над головой…»

Вспомнились ему слова давнишней песни. А как там дальше-то? Ей Богу не помню…. Хотя… там же…, кажется, повторяются слова…. Ааа, вроде бы так:

«Крутится, вертится, хочет упасть,

Кавалер барышню хочет украсть…»

Дальше у него застопорилось. Ну, никак не хотело вспоминаться, и всё! Ну, никак, хоть убей! А ведь раньше…! Раньше он помнил слова этой песни. Они с Ниной частенько её напевали сидя на берегу Иртыша, или потихоньку плывя на катере по течению реки, всё дальше и дальше от города. Эх! Какое это было время…

– Эй, друг, ты что, уснул? – прервав воспоминания, раздался хриплый голос его напарника. – Давай, тащи ящик с помидорами. Гля, Васька-буржуй зырит на тебя во все свои лупоглазки – того и гляди накостыляет по шее.

Кирилл с трудом поднялся с пустого ящика, на котором сидел, и поплёлся в подсобку за помидорами. После вчерашнего застолья у Лёньки было невмоготу шевелиться. Даже утренний душ дома не снял до конца похмелье. Хотелось лечь и не шевелиться, так он был разбит.

Кое-как дотащив хлипкий ящик до прилавка, Кирилл совсем выдохся. «Даа… старею я что ли?» – отрешённо подумал он, и поплёлся, еле переставляя вдруг ослабевшие почему-то ноги назад, в подсобку.

– Эй! Кирилл! – опять привязался к нему напарник, – ты чего такой смурной? С бодуна вчерашнего, или дома жена, что ли на тебя наехала? Так мы же, вчера, одинаково пили, и похвастался – смотри, я как тот огурчик! – Ты подожди, подожди, – в его голосе слышалось явное волнение, – я сейчас, я картошку отнесу вон той старой грымзе и дам тебе опохмелиться. У меня немного осталось в заначке…. Я не жадный для друга.

Кирилл прилёг на мешки с картошкой. Сердце билось барабанной дробью, а слабость навалилась такая, что пошевелить рукой было невмоготу.

Даа… укатали сивку крутые горки, как-то замедленно подумал он. Это ж, сколько мне годков? Так…, давай посчитаем, пересиливая слабость стал он дальше рассуждать – если я родился в тысяча девятьсот сорок третьем, а сейчас две тысячи первый, то, дай бог правильно сосчитать и не ошибиться…

Он начал считать в уме, но что-то с этим делом, то есть с этой чёртовой арифметикой, у него не заладилось.

Даа, что-то у меня голова совсем перестала варить…, и вообще… – с горечью сделал он заключение по поводу своих умственных и физических способностей: скоро от этой ежедневной пьянки два плюс два не смогу сложить.

Так, в сорок треть…, тьфу ты! От две тысячи первого отнять одну тысячу девятьсот сорок три – это что же получится? Это получится…

Кирилл напряг мозг и даже закрыл глаза, чтобы ничто не отвлекало его от умственной работы.

…Ага, это значит… мне сейчас… пятьдесят семь лет, почти пятьдесят восемь. Ну, себе ничего! – мысленно воскликнул он. Вот это да!

И чтобы не ошибиться в подсчётах, он ещё раз пересчитал.

Смотри-ка, а ведь точно – полных пятьдесят семь лет иии…

От полученного результата подсчёта он даже поскрёб у себя затылок.

Тут ему, неожиданно, вспомнились их с Ниной уже взрослые дети – Боря и Светлана, вышедшая в этом году замуж, и на свадьбе которой они с женой так и не побывали. Вот помру, подумалось ему, а зятя так и не увижу.

Да и сынок, Борис, как он там? В Москве? Конечно, он парень, ему легче в жизни пробиваться, но… без родительской поддержки тоже, знаете ли, не мёд. По себе, детдомовскому шалопаю, помню. Сколько тумаков заработал, пока школу закончил…, сколько тумаков и царапин!

Тут он, сам не ожидая, ударился в воспоминания о прошлой жизни в Никопольском, что в Украине, детском доме.

* * *

Как он попал в детский дом – он не помнит. Как-то воспитательница на его вопрос о родителях сказала, что его совсем маленького принесли в детдом люди, нашедшие его в кроватке умирающим, а на диване лежала давно умершая пожилая женщина. Принёсшие его люди сказали, что это его бабушка. Больше она ничего не знает. Может быть, ещё что-нибудь в документах есть? Так это в архиве, а ключ у директора. Просто так туда не забраться.

Шли годы. Кирилл совсем забыл о своём желании что-либо узнать о своих родителях, и стал таким же, как все, детдомовцем – вороватым, драчливым, и с речью больше состоящей из нецензурных слов. Их, детдомовцев, все боялись и сторонились, как прокажённых, потому что они всегда ходили ватагой, и чуть что, защищая друг друга, сразу кидались драться.