Сага о мятеже на «Баунти» и об острове Питкэрн. Том I

Установилась прекрасная ветреная погода, и Блай распорядился вынести на палубу для просушки весь сыр, который хранился в сыром трюме и уже начал покрываться плесенью. Когда вскрыли бочки, обнаружилось, что две головы сыра бесследно пропали. Капитан объявил во всеуслышание, что сыр был украден.

Однако тут голос подал медник Хиллбрант. Он рассказал, что бочку уже один раз распечатывали – когда «Баунти» стояла еще в Лонг Риче.

И что по приказу корабельного писаря (и по совместительству личного секретаря капитана) Джона Сэмюэла две головы сыра были тайком отправлены… на лондонскую квартиру Блая.

Взбешенный Блай тут же приказал приостановить выдачу положенного сыра всей команде (в том числе и офицерам) до тех пор, пока нехватка не будет восполнена. И публично предупредил Хиллбранта, что если тот еще раз заикнется о сыре, его ждет «чертовски хорошая» порка.

На следующий «баньянов день»19 экипаж не получил свою порцию сыра. Это вызвало громкое негодование у матросов. Возмущенный помощник оружейника Джон Уильямс признался, что это именно он, выполняя распоряжение Сэмюэла, переправил в шлюпке две головы сыра, бочку уксуса и некоторые другие вещи на квартиру Блая.

Двое свидетелей, Хиллбрант и Уильямс, по сути, публично уличили капитана во лжи и банальном воровстве. Что ж, дело нехитрое, казенное имущество понемногу растаскивалось во все времена, и британский флот XVIII века не исключение. Тогда на это все смотрели, в общем, сквозь пальцы. Подумаешь, капитан корабля решил побаловать семью бесплатным сыром. Но в данном случае Блай – совершенно очевидно – беззастенчиво лгал и упорно обвинял в мнимой краже кого-то из экипажа. В результате страдала вся команда. И не столько из-за отсутствия сыра в меню, сколько из-за вопиющей несправедливости.

Моррисон пишет, что матросы в знак протеста отказались есть масло без сыра. Назревал серьезный конфликт. Тогда капитан приказал вместо урезанной порции хлеба выдавать морякам по одному фунту тыквы (которая тоже начала портиться на жаре). В глазах простых матросов эта «компенсация» выглядела издевательски. Полусгнившая тыква была с шумным возмущением отвергнута. Об этом тут же было доложено капитану.

И вот тогда Блай впервые проявил себя «во всей красе». Решив, видимо, подавить «голодный бунт» в зародыше, он незамедлительно собрал весь экипаж на палубе и в ярости приказал клерку Сэмюэлу назвать каждого, кто посмел отказаться от еды. Моррисон приводит следующую тираду Блая: «Вы, проклятые чертовы мерзавцы, будете у меня траву есть или что найдете, пока я с вами не расправлюсь!».

Дальше Моррисон пишет, что капитан, назвав себя истиной в последней инстанции (так я вольно перевожу словосочетание Моррисона «fittest Judge»), под страхом сурового наказания запретил кому бы то ни было на борту даже заикаться о плохом питании, и что он жестоко высечет первого, кто в будущем посмеет пожаловаться на эту тему.

Что ж, угроза подействовала. Униженные моряки молча взяли по тыкве и разошлись. Но конфликт разрешен не был. Грубым окриком Блай загнал проблему внутрь, раз и навсегда потеряв какое бы ни было уважение и доверие.

Моррисон отмечает, что после этого простые матросы, люди, привычные к командирскому хамству, роптали даже меньше, чем офицеры. У матросов имелись хотя бы свои личные запасы картошки, тогда как офицеры и гардемарины целиком зависели от корабельной кухни. Но тогда никто из них открыто не возмутился против самоуправства Блая.

Предоставим же слово нашим вымышленным комментаторам-антагонистам.

B: «Этот идиотский эпизод с сыром сильно подпортил тогда атмосферу на борту. Казалось бы мелочь, но, как говорится, осадок остался. До чего же ушлый народ, эти матросы. С ними надо вести себя повнимательнее, чтобы комар носу не подточил…»

C: «Буквально в одночасье Блай настроил против себя бОльшую часть экипажа. Плавание только началось, а от авторитета капитана у матросов не осталось и следа. Пройдет время, и в апреле 1789 года ему еще напомнят об этой злосчастной „продовольственной“ истории…»

…13 января «Баунти» пересекает Тропик Рака, вступает в субэкваториальные воды и попадает в полосу штиля.

Стоит прекрасная сухая и солнечная погода, и распорядок дня на судне постепенно приходит в привычную норму. Раз в неделю, по воскресеньям, боцман Коул устраивает генеральную уборку: матросы выносят из трюмов одежду и гамаки, развешивают их на палубе для проветривания; в целях профилактики от тараканов, блох, клопов и вшей углы и щели всех нижних помещений обильно обрабатываются раствором уксуса; чистится оружие. По окончании работ – воскресная молитва, которую читает сам капитан. В свободное от вахт время матросы развлекаются тем, что, вооружившись леской, крюками и баграми, ловят крупную рыбу, акул и даже дельфинов. Что, разумеется, является существеннейшим дополнением к ежедневному рациону.

И, наконец, каждый день с четырех до восьми часов пополудни на верхней палубе устраиваются… танцы.

Сегодня этот факт выглядит анекдотом, абсолютной нелепицей. Но это правда. Для поддержания в матросах бодрости духа и физической формы вплоть до конца XIX века на многих британских военно-морских судах добровольно-принудительные упражнения в виде танцев под музыку были в порядке вещей. «Баунти» не исключение. Именно для этой цели и был еще в Портсмуте нанят полуслепой скрипач, ирландец Майкл Бирн.

Представьте себе группу плохо одетых, свирепого вида мужчин в наколках и с серьгами в ушах, усердно отплясывающих на палубе джигу под не очень искусный аккомпанемент слепого скрипача. Нет, лично я очень люблю традиционную кельтскую музыку. Любой, побывавший в одном из пабов дублинского района Temple Bar, никогда не забудет, какой зажигательной может быть ирландская скрипка, и как потомки друидов, согретые пивом Guinness и виски Jameson, умеют веселиться. В том числе и танцевать. Но, при всем моем уважении к талантам членов экипажа «Баунти», это ежевечернее палубное шоу вряд ли можно сравнить с Riverdance.

«Иногда расслабление и радость абсолютно необходимы» – записывает Блай в судовом журнале. Капитан явно лукавит: отнюдь не ради отдыха и веселья заставлял он матросов каждый день по четыре часа (!) скакать под присмотром офицеров. Мне сразу вспоминается мой ретивый ротный старшина, который, дабы солдаты не слонялись без дела, без конца проявлял инициативу: то сгонит всех на опостылевшую строевую подготовку, то затеет чистку и так стерильного оружия, а то и вообще устроит хоровую репетицию гимна Советского Союза. «Чтоб служба медом не казалась», говорят в армии.

Так и на борту «Баунти». Забота командира об экипаже оборачивалась абсурдной принудительной затеей, источником раздражения и конфликтов.

Впрочем, команда пока переносит самодурство капитана легко. С каждой милей к экватору все теплее и теплее, и ветер попутный.

20 января прошли в нескольких милях восточнее острова Сантьяго (Острова Зеленого Мыса, ныне – Кабо-Верде).

23 января Блай в записи судового журнала называет корабельного врача Томаса Хаггана «пьяным алкашом» («drunken sot»): «…он постоянно в подпитии, так как у него свои собственные запасы; я уверил его, что он может этого лишиться, если не прекратит вести себя как животное…».

28-го числа поймали крупную акулу.

30 января шел настолько сильный ливень, что экипажу удалось собрать целых семьсот (!) галлонов дождевой пресной воды.

7 февраля в судовом журнале отмечена самая высокая температура за последнее время – 85° F (или 29,4° C). В этот же самый день в десятом часу вечера «Баунти» пересекает экватор.

По этому случаю на следующее утро на борту самый настоящий праздник: Блай великодушно разрешает экипажу провести традиционный обряд по старинному морскому обычаю («кроме окунания в воду, которое я, несмотря на все обычаи, никогда не дозволю, потому что это жестоко и негуманно…»). Больше половины команды – 27 человек! – преодолевают нулевую параллель впервые в жизни, и опытные моряки устраивают новичкам ритуал «посвящения».

Легенда «Баунти» гласит, что роль властелина водной стихии, бога Нептуна, исполнял матрос Александр Смит. Впрочем, это нигде не подтверждено документально. Да и поверить в это трудно. Будущему патриарху Питкэрна в ту пору было лет двадцать, и, даже если предположить, что ему уже доводилось пересекать экватор, то – всё равно – невозможно представить, чтобы молодому моряку доверили столь «ответственную» роль: руководить шуточной церемонией и принимать почести от своих новоиспеченных «подданных». Для этой миссии больше подходил, к примеру, многоопытный канонир Пековер.

(Отметим, однако, что присутствие Александра Смита в этой легенде достаточно красноречиво: значит, некая артистическая нотка в его характере имела место; скучный и угрюмый моряк с ролью Нептуна не справился бы.)

Каждого из новичков (включая офицеров и гардемаринов!) мажут смолой и дегтем, бреют заостренным куском железного обруча и обливают морской водой из бочки. После этого офицеры получают по две, а матросы – по одной бутылке рома. Затем каждому преподносится по полпинты вина, и объявляются танцы.

Наверное, это единственный случай, когда матросы «Баунти», подогретые спиртным, плясали от души.

На смену редкому празднику пришли обычные будни. Уже на следующий день Блай перед воскресной молитвой тщательно проверяет чистоту матросских кубриков и матросских ногтей и с удовлетворением отмечает, что «каждый проявил приличие и благопристойность». Тогда казалось, что январские «продовольственные» страсти улеглись, и атмосфера на борту самая благоприятная.

17 февраля «Баунти» в открытом океане повстречалась с китобойной шхуной «Бритиш Куинн» (капитан Саймон Пол), направлявшейся к Мысу Доброй Надежды, и Блай, пользуясь случаем, передает очередные письменные отчеты лордам Адмиралтейства и своим покровителям – сэру Джозефу Бэнксу и Данкану Кэмпбеллу. Его рапорты сверхоптимистичны: «…Мои люди все отличные, работящие ребята…», «…Я счастлив и удовлетворен моим маленьким кораблем, и мы сейчас способны обойти вокруг света раз десять…», «…мне доставляет большое удовольствие, что до сих пор не пришлось никого наказывать…».

Как опытный капитан, Блай не мог не понимать, что очень скоро прекрасная экваториальная погода и попутный ветер закончатся, и на смену мнимой идиллии придет реальный кошмар субантарктических вод. Но расстраивать своих благодетелей ни к чему – командир «Баунти» искренне верит, что все будет хорошо. Авось пронесет, и «маленький корабль» с божьей помощью преодолеет самый серьезный экзамен – Мыс Горн.

Сейчас мы понимаем, что ни один из радужных прогнозов Блая не сбылся. Впрочем, не будем забегать вперед…

2 марта, после очередной проверки чистоты спальных мест и личной гигиены матросов, Блай зачитывает всей команде воинский устав и объявляет о новой перестановке. Отныне второй помощник штурмана Флетчер Кристиан повышается до лейтенантской должности и становится, по сути, первым помощником капитана.

Подавляющее большинство исследователей считает, что это кадровое решение командира «Баунти» оскорбило профессиональную честь штурмана Джона Фрайера и его первого помощника Уильяма Эльфинстоуна. Еще бы: явный любимчик Блая, молодой Флетчер Кристиан обошел обоих «морских волков» и стал правой рукой капитана. Пусть так; для нас важны два момента: насколько Блай тогда был недоволен работой Фрайера и Эльфинстоуна и насколько доверял своему юному другу. С которым плавал уже не в первый раз и кого уже повышал

в должности, будучи капитаном торгового судна «Британниа».

И еще: приближался Мыс Горн, и командиру «Баунти» нужен был рядом профессионал, на которого можно было положиться. Видимо, по мнению Блая, Флетчер Кристиан, в отличие от своих старших товарищей, подходил для этой роли, как никто иной на борту «Баунти».

Корабль шел мимо туманных берегов Патагонии, миля за милей продвигаясь на юго-запад. 10 марта судно входит в печально известные «бушующие сороковые» широты. Цитата из книги Блая от этого числа: «На следующий день мы видели большое количество китов огромного размера, у которых имелись два дыхательных отверстия на затылке…».

И следующая фраза: «По жалобе, сделанной мне штурманом, я счел необходимым наказать Мэттью Куинтала, одного из матросов, двумя дюжинами ударов за неповиновение и мятежное поведение».

А вот запись от 10 марта в первоисточнике – судовом журнале «Баунти»: «До сегодняшнего дня я надеялся, что наше путешествие пройдет без наказания кого бы то ни было, но выяснилось, что необходимо наказать Мэттью Куинтала 2 дюжинами ударов за дерзость и неповиновение…».

В обоих случаях формулировки странные. Звучит так, будто Блай сделал все возможное, чтобы не доводить до порки. Некоторые исследователи даже усматривают в интонации Блая тщательно скрываемое раздражение к штурману Фрайеру – дескать, не смог сам разобраться со строптивым матросом, нажаловался, вот и пришлось нарушить установку «никого не сечь».

Да, отношения командира и штурмана ухудшались с каждым днем. Но все же предположить, что Блай «уступил жалобам» Фрайера и приказал высечь Куинтала против своей воли, – трудно. Что имелось в виду под дерзостью и даже – внимание! – «мятежным поведением», мы, увы, никогда не узнаем. Чем задел опытного штурмана молодой матрос, за неделю до этого, кстати, отметивший свое 22-летие? Как конкретно выказал свое неповиновение? Отказался плясать? Оскорбил словесно? Не будем гадать. Сомнений нет (и вся последующая история «Баунти» это только подтверждает) – Куинтал наказание заслужил.

Этот злобный и агрессивный парень станет одним основных действующих лиц нашего повествования. Чуть больше года спустя он одним из первых присоединится к мятежу, в дальнейшем пройдет с Флетчером Кристианом до самого конца и через 11 лет погибнет жуткой смертью от рук своих бывших товарищей. И как знать, может быть одной из причин, толкнувших его на бунт, стал тот прохладный мартовский день у берегов Патагонии.

По существующему тогда морскому уставу наказание матросов происходило следующим образом. Обнаженного по пояс провинившегося крепко привязывали либо к вертикально поставленной деревянной решетке люка, либо к грот-мачте (на матросском жаргоне это называлось «поцелуй капитанской дочки»), и на сцене появлялась кошка.

Нет, никакого отношения к ласковому домашнему животному это орудие не имело. «Кошка о девяти хвостах» (cat-o-nine-tails) – так на моряцком языке именовалась легендарная плетка с девятью длинными окончаниями из воловьей кожи. На конце каждого «хвоста» – плотный узел, а то и железная гайка. Один удар – и на спине девять болезненных кровавых ран.

Вся команда выстраивалась на палубе, громко зачитывался приказ и специально обученный член экипажа приступал к экзекуции. На «Баунти» эту незавидную роль вынужден был исполнять помощник боцмана, Джеймс Моррисон. Тот самый Моррисон, дневник которого является одним из основных источников нашей истории. Грамотный и умный моряк, он явно стыдился своей функции исполнителя наказаний. Ведь по должности ему приходилось публично сечь своих же товарищей, тех, с кем в трюме он делил стол и кров. Может быть, именно поэтому в его записках – ни слова о порках на борту «Баунти».

Согласно британским флотским законам, просуществовавшим вплоть до 1881 года, максимальное наказание не могло превышать тогда ста ударов за один раз. В этом контексте порция, полученная в марте 1788-го Мэттью Куинталом, кажется незначительной – «всего» 24 удара. А вот теперь послушаем, что такое девятихвостая кошка на самом деле.

«Кошка о девяти хвостах»

Александр МакКи в своей книге «HMS Bounty» цитирует одного из матросов: «…Между плечами ниже шеи я ощутил поражающий эффект, который прошел от ногтей на ногах в одну сторону и до ногтей на руках в другую, и ужалил в самое сердце, как если бы нож пронзил мое тело… Он возник во второй раз несколькими дюймами ниже, и тогда я подумал, что предыдущий удар был просто нежным по сравнению с этим… Я почувствовал, что каждый нерв моей плоти, от скальпа до ногтей на ногах, вздрагивает. Время между ударами тянулось долго и мучительно, но все же следующий удар происходил так быстро… Боль в моих легких была страшнее, чем, я думаю, на спине. Я почувствовал, что мое тело вот-вот разорвется на части… Я просунул язык между зубами, зажал и почти перекусил его на две половины. От крови с языка и с губ, которые я тоже кусал, а также от крови из легких или из какого-нибудь другого внутреннего органа, разорванного нестерпимой мукой, я почти задохнулся и почернел лицом…».

Не только адская физическая боль, но и публичное унижение, грубое низведение до «куска отбивного мяса с кровью» – вот что призвано было «воспитать нерадивого», сломить его волю. «Чтобы впредь другим неповадно было» – вот основной мотив такого наказания, и тогда и сегодня.

Порка Куинтала стала первой на борту «Баунти». Но, увы, не последней. Опережая события, скажем, что еще девяти морякам пришлось отведать кошки-девятихвостки от Джеймса Моррисона. Некоторым – не по одному разу. Всего 10 провинившихся по приказу Блая получили в общей сложности 229 ударов.

Справедливости ради надо отметить, что жестокость капитана Блая впоследствии была сильно преувеличена. Документы доказывают, что командир «Баунти» прибегал к наказанию поркой довольно редко (физическому наказанию он явно предпочитал моральное: психологическое давление, словесную брань и устные оскорбления). Для сравнения: Кук порол своих людей гораздо чаще, примерно два раза в неделю; и это считалось обычной практикой. Так что садистом-маньяком, получающим удовольствие от истязания несчастных матросов (каким его иногда изображают), Блай не был, отнюдь.

На следующую после экзекуции ночь температура резко упала с 62° F до 51,5° F (с 16 до 10 градусов по Цельсию), туман усилился. Команде выдали дополнительные постельные принадлежности и табак. В течение последующих десяти суток «Баунти» прошла вдоль неприветливых берегов Патагонии и Огненной Земли почти девятьсот миль на юг, постоянно находясь в окружении представителей местной фауны. Океан вокруг буквально кишел китами, дельфинами, морскими котиками и прочей живностью, в небе, касаясь парусов крыльями, парили многочисленные птицы. Почти каждый день матросам удавалось кого-нибудь изловить (12 марта – гигантского альбатроса, 13-го – акулу, 14-го – черепаху), и недостатка в дополнительной пище не было.

Позже, рассказывая об этих днях, юный Питер Хейвуд в письме к родителям20 поделился своими впечатлениями о китах: «…двое или трое из них время от времени приближались к кораблю с наветренной стороны и обдавали всех нас водой; тем самым они причиняли нам беспокойство, и, чтобы отогнать их, нам приходилось стрелять в них из мушкетов, заряженных пулями. Часто они выдерживали целых три попадания, прежде чем пошевелиться…».

Кашалот у берегов Патагонии

Накануне дня весеннего (в Южном Полушарии – осеннего) равноденствия 21 марта судно оказалось на широте Фолклендских островов и вступило в «воющие пятидесятые». Короткое лето закончилось точно по астрономическому календарю, и буквально в одночасье погода резко ухудшилась: снова похолодало (до 43,5° F или 6° С) и шквалистый ветер окреп до штормового. Танцы прекратились.

Через двое суток, 23 марта, «Баунти» оказалась перед входом в узкий восемнадцатимильный пролив Ле Мер, что разделяет крайнюю восточную оконечность Терра дель Фуэго (Огненной Земли) и остров Штатов (сегодняшнее название – Илья де лос Эстадос).

Судя по записям в судовом журнале, в тот день Блай распорядился зарезать одну из овец и приготовить ее для всего экипажа. Во всеуслышание капитан «Баунти» объявил, что эта, по его выражению, «приятная еда» призвана укрепить силы и поднять боевой дух команды перед решающим броском на юг, к Мысу Горн.

А вот что по этому поводу пишет Джеймс Моррисон, как всегда очень внимательный к вопросам корабельного питания: «Одна из овец умерла тем утром. Лейтенант Блай приказал подать ее взамен дневной порции свинины и гороха…». По словам помощника боцмана, несчастное животное весило не более пятидесяти фунтов, и мясо ее, видимо, оказалось совершенно несъедобным – большая часть «приятной еды» была выброшена матросами за борт. Запасливая команда вынуждена была довольствоваться кусками вяленой акулы, пойманной ранее («кожа да кости», замечает автор).

Впрочем, Моррисон пишет, что настроение матросов заметно улучшилось, когда по их просьбе им стали выдавать положенную порцию рома, отныне не разбавленного водой.

На какое-то время туман рассеялся, и взорам изумленной команды предстала суровая и величественная панорама заснеженных холмов Терра дель Фуэго – по одну сторону пролива, и зловещие обрывистые скалы острова Штатов – по другую. До легендарного Мыса Горн (а, следовательно, и до вожделенного Тихого Океана) оставалось не более ста миль. В хорошую погоду и при попутном ветре это расстояние судно могло преодолеть всего за сутки.

Но тогда, в конце марта, ветер был встречным. Прошла целая неделя лавирования и маневров, прежде чем сильный зюйд-вест внезапно сменился на могучий норд-ост. 31 марта он подхватил «Баунти» как щепку и быстро понес в открытый пролив Дрейка. Не успел экипаж опомниться, как буквально за несколько часов судно проскочило меридиан Мыса Горн и – вошло в Тихий Океан. Команда ликовала.

Однако, как выяснится уже на следующий день, не тут-то было. Северо-восточный ветер так же резко и непредсказуемо сменился на противоположный, и посреди антарктического океана перед носом «Баунти» выросла стена из огромных волн и снежного урагана. Такова была «первоапрельская шутка» Великого Тихого.

Мыс Горн – крайняя южная оконечность одноименного чилийского островка и архипелага Огненная Земля в целом – строго говоря, самой южной точкой южноамериканского континента не является21. Но на протяжении вот уже почти четырехсот лет этот высокий скалистый утес символизирует «край земли». Именно здесь Атлантический Океан встречается с Тихим, и от этих «объятий» содрогаются скалы. Здесь дуют самые сильные морские ветры и свирепствуют самые страшные шторма. Высота волн может достигать 30 метров, а скорость ветра – до 100 км/ч. Здесь всегда пронизывающе холодно и убийственно сыро. Это место считается одним из самых опасных на Земле. Тут на дне покоятся останки сотен судов и тысяч моряков, погубленных негостеприимными водами – это, пожалуй, самое большое на планете кладбище затонувших кораблей.

Обогнуть Мыс Горн – и по сей день мечта любого моряка. Это все равно, что успешно сдать нелегкий экзамен на мужество и профессионализм. В течение последних столетий так называемые «кейпхорнеры» (или, по-русски, «мысгорновцы» – те, которым удалось одолеть это место) считаются матросской элитой, настоящими морскими волками. Всякий, прошедший из одного океана в другой через Мыс Горн, имеет право носить золотую серьгу в ухе и соответствующую татуировку на плече, а в портовом кабаке – класть ноги на стол.

Но морякам «Баунти» прокалывать уши было пока рановато. Тихий Океан, пропустив корабль мимо коварного мыса, тем самым заманил его в ловушку. Судно оказалось в эпицентре жуткой снежной бури, причем в самое неподходящее для этого время – в начале антарктической зимы. Великий Пасифик, упорно не желая пускать Блая и его команду к себе, обрушил на «Баунти» всю свою безжалостную мощь.

На следующий день, 2 апреля, Блай записывает: «В шесть утра шторм превзошел всё, с чем мне приходилось сталкиваться раньше, и выше волн я никогда до этого не видел…».

Хейвуд (из письма родителям): «…никакие волны ни в одной из известных частей света никогда не сравнятся по высоте и продолжительности колебаний с теми, что мы встретили у Мыса Горн; старейший моряк на борту никогда не видел чего-либо подобного им, хотя мистер Пековер (наш канонир) принимал участие во всех трех плаваниях капитана Кука…».

В ночь на 4 апреля в судовом журнале отмечена самая низкая температура за всё плавание: 32° F (ноль по Цельсию).

6 апреля погода ненадолго успокоилась, и команда смогла немного передохнуть. Откуда ни возьмись, появились альбатросы, голубые буревестники и цесарки. В своей книге Блай описывает любопытный способ, каким матросы пользовались, чтобы поймать этих птиц. За корму выбрасывался длинный линь с рыболовным крючком на конце и с приманкой, прикрепленной на фут-другой выше. Как только птица садилась на воду и хватала наживку, линь резко подсекали, и тяжелое на подъем пернатое существо элементарно попадалось на крючок.

Надо думать, что моряки ловили птиц как рыбу не только ради развлечения – после первых дней страшной пурги им было явно не до веселья. Раздобыть бы себе добавку к скудному и невкусному ежедневному рациону…

Вскоре «Баунти», значительно продвинувшись вперед, достигла, как выяснится позднее, сначала самой южной точки своего путешествия – 60°19» южной широты и 76°04» западной долготы (7 апреля), а затем и самой западной: 59°31’S – 76°58’W (9 апреля). Затем шторм возобновился с новой силой, опять подул ураганный встречный ветер, и судно снова стало сносить назад.