Рыба моей мечты

Рыба моей мечты

Сергей Черепанов

Оксана Здор Иллюстратор

© Сергей Черепанов, 2018

© Оксана Здор, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4493-2202-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

дана , русский язык – обычным шрифтом. Українська мова курсивом

– – спрашивали. Хилька не бачив?

– . – отвечали. Вже побіг

– – спрашивали. Давно пішов?

– – отвечали. З рання.

– – спрашивали. Під моста?

– отвечали. На широку. —

И было той информации довольно, чтобы задуматься: – — на такой полусырой обязательно недоваренный картофельный шарик – Данилыч вырезает ножичком, – и насаживает на самый кончик крючка, – ну, в точности примерно как лунный глобус. А-га! І швиденько зібратись і побігти до човна, тому що «Хилько даром не піде, мабуть карась пішов», або ж «окуньчики беруть… на червьяка? чи, може, плітка на мастирку?» Або ж на «картопельку короп узяв»,  начебто

***

А Наричка вьется, прячется за каждым поворотом, и в очерете, и в плавнях, то разделяясь на протоки, а то разливаясь широко, где подмывая кручи, а за Лохвином блестя на перекатах, и снова – в тень, в тихие заводи, где вода почти замирает и стоит над омутами и ямами, а на вырве, что под островом , заворачивает против себя, навстречу, и вдруг распадается на ставки и ставочки, и бьет ключами в оврагах, и заполняет карьеры —сочится земля соками и питает ими Рыбу – внутреннюю нашу вселенную, полузакрытый мир, блаженный эон, ежедневную мечту. Кохання

А Нарічка в’ється… наче хтось написав, або пише листа, пише, а не друкує, і літери тримаються одне одного, і переливаються одна в другу, наче курсивом… «Риба. По рибу. На рибі.»

Ні, то не я, то не «аз буки веду» – але ж не сама і вона, хтось, мабуть, зверху, згори, але ж і не занадто далеко – з Києва, чи то з космосу її не побачиш, ані з Великих Цебекабо лайнера – ні, це зависоко, хіба що з кукурудзяного літака чи повітряної кулі, гвинтокрила чи дрона…

Хто, скажіть, хто про неї, маленької, і чув би, якби не Риба?

***

Риба. По Рибу. На Рибі…

Земля. Хата. Корова. Риба.

Хата та Корова – то жіноче, більш жіноче, ніж чоловіче.

А Землі – нема. Є гор д та колгосп. З гор ду – живуть, а в колгоспі беруть. Взяв сіна, взяв добрива. Тобто вкрав, ні не вкрав, а взяв, але щоб ніхто не бачив, бо скажуть – вкрав. Колгосп – це не земля, це – каеспе – щось гідке, не моє, чуже, чужінське. о о

А гор д – як картопля: проорати – посадити – підгорнути – потравити – зібрати, і знов – проорати – посадити – підгорнути – потравити – зібрати, і наступного року – проорати – посадиті – підгорнути – потравити – зібрати – і так все життя. о

Гор д – це повсякденне, як хліб, як родина. Гор д – біля хати. Більш жіноче, ніж чоловіче. Гор д —для гречкосєя: нудне, тяжке, огидне, кріпацьке. о о о

Гор д – не для козака. І козак – не для гор ду! о о

Риба! О! О-о! Ото козацьке! Вона йїжа. І спорт. І хвантазія.

Риба – на волі, за межами – і хати, і гор ду, і колгоспу. о

Тому і бігуть на рибу зрання – подаль від жінкі, від роботи, від усього… Зрання, коли ще сонце не зійшло, і туман як тайна, і тайна як бог.

***

Как до нас добраться? . А дуже просто

– Сначала 80 километров автобусом от Киева до , потом еще 40 км автобусом – … – говорю я и уже улыбаюсь, и вы, если хотя бы немного знаете – тоже улыбнетесь, а то и хмыкните – мол, не простой анекдот, с подтекстом, потому как Рчки – с ударением на первый слог – означают способ передвижения «раком», именно так, как стояли и стоят на огордах селяне, стояли и стоят уже сотни и тысячи лет, то есть, если вы и вправду желаете «добраться»  то есть рядом, и – А иначе, о-о-о! Наврядли у вас это выйдет. Без выучки, без опыта земле-делия человека на земле вам не понять, как не понял его я, и потому готов был уже смотать удочки, и вернуться от этой темы в грод, с ударением на первый слог, в отличие от горда – огорода то есть, так у нас говорят. Вроде всего-то одно ударение – а дистанция, как недавно услышал,«цивилизацийного масштаба»… Великих Цебек до Шануйлівки, а з Шануйлівки – ще шість кил метрів Р чки мову  о – ставайте поруч, уперед. о а а о о

Однако же, удочки не смотал, а наладил.

Тридцать лет мы уже тут, за 126 км от Киева и 216 км – от Чернобыля. Тогда, в 1986, тестю того показалось достаточно, чтобы хоть как-то обезопасить внука. Так появилась наша хата, кирпичный недостроенный дом, поначалу без перегородок, полов, веранды, зато с 20 сотками сада и огорода, появились новые заботы, новые соседи, новая река – , а не Днепр, и все мои родители – в КиевеДача, Нарічка нова земля навкруги – наче інша планета, яку ані Батьківщиною, ані Вітчизною я назвати не можу – – якби було таке слово «Сусідчина» – а так лучче сказать по-руськи – або якщо бажаєте – Хата на селі…

Нет, честное слово, я бы не решился, и срок тут ни причем, что это за срок?! Пишу, потому что люди уходят. Уходят вслед за рыбой…

***

Идет дождь селом… Не, не так. Это в городе – дождь: деревьев мало – не шумит, а стучит – по стеклу, по карнизу… Там – доЖДь…

А на селі – «дощ-щ-щ-щ»… іде, іде дощ, шумить на дворі, тече по вулиці, ляпа по підвіконню, поринає в кущі, рахує листя…

Одно дело – асфальт, а зовсім інше – поле чи шлях, де крапля, розрізана травичкою, до землі так і не доліта – перетворюється на шепіт, або ж – якщо дорога стара, накатана – пада вона на пил, без звуку, і там зникає…

– Я тоді ще пив, – каже Валера, – лежу на дорозі, а тут гроза – краплі великі-величезні – баххх! Бахх! – лежачи добре розгледіти мона – крапля – бах! – біля глазу – наче в сіре іржане борошно – бах! – і над кожною пилова хмарка підіймається, я аж задивись-замріявсь, а тут як загрими-и-ить! Як вдарить! – ні, нема чого лежати, треба до хати…

Селом и на речке, до которой еще надо дойти, не промокнув, и потому там, где можно, идем дорогой, а ноги сами ускоряют ход, сами, кто их подгоняет? Іде дощ… Може дощ?

– А Хилько вже побіг… Куди? —

Нет, не подгоняет, шелестит, накрапывает, успокаивает. И остается нырнуть с дороги в кусты, то есть, с дороги направо, и пойти тропкою под зеленою крышей, густыми прибрежными зарослями, пойти, пригибаясь и оберегая удочки, под акациями и ольхами, и выйти – но не сразу к реке – а в узкий, глухой, как восточная улочка, коридор в очерете – а тут уже и лодки, цепи, замки и ключи на веревках и тряпках, весло, припрятанное в, все как надо… дощ в кущі  кущах

Говорят, в дождь хорошо клюет.

– А не слухайте нікого. В дощ добре спати, просинаючи життя, але, звичайно, якщо ви вже там – на рибі, – вертатися нема чого – сидіть, пильнуйте, все може бути.

И я тяну с собой батину плащ-накидку, офицерскую, с капюшоном, а при наличии «резиняк» – так Василь називає гумові чоботи – і стільця: – Сиди, пильнуй, риба заснути не дасть…

– слышится из тумана… А кто ж то может быть?.. Ну, як? –

– Та-а…

– А я взяв щучку і судачка.

– З моста?..

Из тумана появляется знакомый – Валера? Он! – и походочка характерная, мягкая такая, индейская. силуєт

… – он заглядывает в лодку, а там уже кое-что блестит. – – А я чую голоси… Хто це?.. Ну, здоров будь О, відкупилася, – каже, маючи на увазі – кого? Річку? Чи може – долю…

Валеру не всегда и поймешь.

– – отвечаю я, как Вася, с небрежной солидностью. Та-а,

А Валера закуривает, забирается в соседнюю лодку, как раз между нами. У него тоже армейская накидка с капюшоном. Та еще, что с Карелии. Если кто с тропы посмотрит – три монаха на молитве, а приглядится – не, лучше – на рыбе…

Валера , рыбу занес в хату, и я жду когда он спросит « – спросит и сам же разложит, вже відробив Ну, як там?» – маючи на увазі Київ, владу, олігархів… бо не тільки з газет, але ж має і інші джерела… І то вам не шануйлівські, чи то великоцебешні, – у Києві має не аби кого, депутатів чи козацького гетьмана, тьфу, хай їм грець.

– рыбы, какой хочешь и не хочешь – царской, королевской, императорской: си-иг, нали-им, яа-азь – прижмуриваясь – а ку-умжа? – удивляется, сам как будто не веря в эту морскую форель, – а ха-ариийюююссс! – и всем ясно – такой не бывает, ни тут, ни в раю, – а щуки такие, что ежей целиком могут заглотить, – ляпает Валера – (зачем он это сказал?!) Про нього і кажуть – «не наш», кажуть і рачківські, і зухвалівські. А чому? Тому що перша його забаганка – Калєрія, дивна північна країна рибалок? Ні, не так – див-на! північ-на! фантастич-на! краї-на! рибалок і риби

И всем сразу ясно:

– », то есть заливает не в меру, какой бы рыбацкой Бреше… – тому и кажуть про нього – «не наш», або «знов свою Валєрію заводить… ота Калєрія не була…

– Так чого ж ти повернувсь сюди, якщо там отаке? Бреше… Ха-рі-юс…

А если к этому добавить, – Э-ге… Эге-ге Тут уже можно, что угодно пришить, в том числе и последнее – только у нас а просто  – что в переводе означает, кроме всего, полную никчемность що не п’є, як і я,  . не кажуть «москаль» або ж «москалюга», «не наш» , «не наш»: в хаті геть нічого – конем грай, підлога глиняна, двері підпира лопатою, і в садочку одна яблуня – велика, так – але ж одна-одненька, а на городі – хіба що картопелька, двадцять три кущі – і зусь…

Одно Валеру спасает – рыба к нему идет, идет даже тогда, « и бегут с рыбалки домой огородами, бегут, чтобы не объясняться, не оправдываться… А к Валере – идет, особенно хищная, судачок да щучка, и я тоже кумекаю, что-то тут нечисто. « коли не хоче, і жодної нема», Чому саме хижак? Щось, мабуть, він знає…»

***

Со мною так: приехал из Киева даже допустим в Полтаву, бросил вещи в гостинице, вышел – и будто с разбегу – в воду, в иное вещество времени, в замедление жизни. И взоры, и улыбки тут дольше, и размышления, и ответы проще и короче. Я знаю, мне полезна неторопливость, и кисель я люблю больше, чем компот, и на вечерний клев меня уже тянет не меньше, чем на раннюю зорьку.

Наверное, поэтому я не люблю мегаполисы, – за толпу, за обгоняющий тебя поток, в котором и тот, кто толкнул тебя, им же и увлечен, и не успевает извиниться, – а чего, в сущности, извиняться, если и с ним точно также…

В Рачки я приезжаю обычно на выходные, прибываю, как поезд, переполненный суетой. А что делать – привык, и давно уже не печалюсь, что живу торопливо, поверхностно, разбрасываясь, растрачивая себя на мелочи, на какую-то ерунду. Первый день, – суббота, – уходит на то, чтобы выдохнуть, осмотреться, справиться с метушней «воспоминаний и предприятий», и все ж совладать до конца не удается, я засыпаю рано и просыпаюсь среди ночи, и лежу, вычеркивая, вымарывая из сознания, выталкивая в черноту все ненужное, злое, городское… И засыпаю под утро, засыпаю в ожидании того, как по запотевшим предрассветным стеклам ударит:

– Васиным басом, – —и повторится еще раз, призывая меня на рыбу. – РибакипідйОм!  РибакипідйОм!

И я бегу, доглатывая кефир, вскакиваю в штаны, перепоясанные цветным халатным пояском, – сколько раз собирался поменять на нормальный, но уже не сейчас, утренние секунды бесценны, – и вот все: удочки, стульчик, мастырка, червяки, капелюх. По дороге подбираю пару яблок.

А Василь уже ждет, чекає біля велосипеда. І замість поясу у нього мотузка, теж, мабуть, від матусіного халату.

***

Что было до Рачков? Игра «Рыболов» с железноносыми картонными рыбками и палочкой с магнитом на веревке? Или просто палка-веревка-лужа? Нет, была одна рыбка, то есть Рыба, пойманная на настоящую – папину удочку на Десне, под Остром – я помню и место – под ивою, и берег, крутенький – я боялся упасть в быструю реку, и саму рыбу, большую, блестящую, из чистого серебра…

Рачки научили меня всему: и обжимать клыками грузило и откусывать леску, и перетирать горох с манкою на мастирку на постном масле, недоваривать картошку и аккуратно вырезать из нее бело-лунные шарики для , подчищая, снимая ножичком еще чуток, еще капочку, бережно и любовно; любить макуху, нюхать , ловить для (кузнечиков на голавля); и не бояться непогоды, не откладывать, не просыпать, ждать, когда под окнами загудит Васино задудит на низких колокольных нотах, и уже кефир застряёт в горле, и ты хватаешь все (главное – не забыть червяки) и идешь, торопишься, спешишь, не успевая за ним, роняя то стульчик, то , то цепляя удочками за ветки; и выбирать место, и обустраивать его, насаживать червяка через рот, а  – обязательно по два; а еще – ловить, когда ветер, отличая поклевки, менять глубину , забрасывать , и тянуть, тянуть-вытягивать, давая непременно ему или ей хлебнуть воздуха, и не забывать дома подсаку, иначе «о-о!», и перекладывать пойманную лопухом и крапивой, и нести, нести, намеренно утяжеляя – отставляя руку с кульком… И отвечать на риторический вопрос негромко и с достоинством: коропів опариша коників окленя «РибакипідйОм!», капелюха опаришей п плавка за течією  – Небагато, але є…. о

«Эхолот», «глушить», «электрохватка» и «браконьер» – звучит для меня как «союз советских социалистических республик»; и это тоже благодаря им.

Меня пытались, и не раз, научить , то есть ловить руками, то есть ходить с  (топтухой), ставить сети и вынимать, выпутывая рыбу и раков, ставить ятеры, не забывая – куда, и доставать их крюком, ловить сома, , а также щуку и вообще хищника, хоть какого, на гнущийся спиннинг. Они честно пытались, но, увы… печерувати бовтати, ругелей окленя, коропів

Зато слушать байки, – я уже научился сам и даже могу консультировать… , прислухаючись до людей, до річки

Они —мои соседи, Данилыч и Вася – батько и сын.

***

Наша хата – фасадом на восток и на выгон. Данильчина, как выйти – налево, а Опришкова – направо. Но когда ходили к ним за водой, – а у нас до своей так и не дорылись: то бурили не там, а то замуливалась, – говорили: «Сходи-ка за водой то есть налево, илиПринеси-ка водички то есть направо. Потому как хозяйки тамИ там и там колодцы, водичка вкусная, безо всякого запаха. Однако же чаще мы ходили все-таки , и детей посылали туда, а не направо, особенно, когдазаходила к нам и сообщала, что Вовчика отпустили и он должен со дня на день вернуться, и не было в ее словах радости, а было тоска и безысходность. И мы тоже вздыхали, и крепче запирали на ночь двери, а изнутри у двери ставили или монтировку – ежели  – пригрозить, а если понадобится, то и отбиться. Справедливости ради надо сказать, что до крови у нас, слава богу, ни разу не дошло, но и дружбы и соседства не получалось, и хотя все Опришки – и батько и сыновья – тоже рыбалку понимали, за наукой я ходил налево, , то есть, конечно, не к ней, а к ее мужу и сыну. до Петрівни», « од Яківни»,  – а у нас кажуть – господині – Баби Гані – Ганна Петрівна та Ганна Яківна. до Петрівни Яківна  кийка «білка нападе» до Петрівни

***

А все началось с того похода з И если вы не знаете, что это такое, даже и лучше, я ведь тоже, когда пускался на дебют, не знал, что и в хоккейные ворота тоже можно ловить, было бы что… ругелею.

Хату мы достраивали сами. Завезли кирпич, тысяч около восьми. Выгружали и носили всем семейством, а все одно с непривычки – тяжко: ноги-спина гудят, кожа на ладонях горит, стертая и под рукавицами. А Василь, наш сосед, зашел и помог. И позвал на рыбу, « якщо я хочу, звісно: Михайло з синами з ругелею іде… Бовтати».

Что такое «» я представлял слабо, и наутро пришел к Васе, как положено рыбаку, с удочками и складным стульчиком, в штормовке, джинсах, резиновых сапогах и широкополой панаме, но Василь сказал, что И я натянул спортивные штаны, куцые и «подстреленные», из которых вырос еще в школе, с дырками на коленях и штрипками внизу, одна – разорвана, и вторая выше щиколотки; батину армейскую рубашку, в которой таскал вчера кирпичи, остроносые модельные штиблеты с выпускного и носовой платок, завязанный на четыре узла. Я был полон надежд, ладони горели и Вася, оглядев меня, сказал: бовтати «вудки зайві, і краще було б якійсь непотрібні штані – і на ноги щось зовсім старе, щоб не жаліти.»

– О, так краще. Вся риба буде наша.

На пятом часу тяганий «ворот» по протокам, мокрый и грязный по горло, измученный и рекой, и солнцем, и слепнями, – я возненавидел и проклинал все: и скользкие штиблеты, пудовые от грязи, и платочек с головы, утерянный где-то, и ругелю, и рыбу, которой было так мало в каждой попытке, что мы еле-еле насобирали два мешочка: один с совсем мелкой, а другой – правда, крупнее, но всего, может, килограммов пять, – то есть – по кило на брата…

Устали все, и старшие, и хлопцы-подростки, но шли, и каждый раз глаза у них загорались, когда из подымаемой ругели уже проглядывало, что там, а когда взяли щучку, , Михайло сказал: грамів на триста

– Хоча б кіла за два на нос…

– Так, було б непогано, – підтримав Василь.

И они пошли уверенней, а я прикинул, поделил-помножил, – это что ж, еще часа четыре, как минимум? – а куда деваться – я ковылял за ними, более всего презирая себя, неспособного, непривычного ни к кирпичам, ни к полю, ни к чему, кроме расчетов среднечасовой производительности труда и планов по вылову… О перерыве на обед никто и не думал, я плелся последним, Василь и Михайло несли ругелю, хлопцы , а мне доверили мешки с рыбой, пополнявшиеся, надо сказать, веселее, и я, переложив оба мешка в левую руку, правой, за отсутствием хвоста лупил слепней, и шел следом за ними водою, где по колено в воде, где по пояс, и вдруг заметил, что несу один мешок, второго не было… бовтали

С мелкою – вот он, а с крупной – не было… Я оглянулся вокруг, и наверное, что-то такое вскрикнул, бо восьмеро глаз обернулись на меня, постепенно понимая: в руке у меня только один мешок, и…  той

– – выдохнул Вася и они, бросив ругелю, двинулись восьминого ко мне, но не убили, а пройдя насквозь, стали шарить по дну, ногами-руками, и ничего не было, ничего… Они дошли до поворота и повернули, снова взглянув на меня, обратно, и солнце, сверкнув из темной и жирной воды, тоже, мол, как тут найдешь, в этой каламути… Кому ж доверили… Э-э… Впустив?!

– Ну что вам сказать? Я стоял… – «оплеванный», нет, берите выше…, или точней сказать – ниже… Не знаю… были ли у меня в жизни более позорные моменты? Когда коришь себя, ? Считая себя каким-то мусором? сором? Наверное, были. Но тут добавилось что-то еще, будто подвел я не только себя, и не Васю, и даже не всех «», а больше, может быть – Реку? Рыбу?.. вважаючи за непотріб городських

Что тут скажешь? Однажды, говорят, великий Амвросий Бучма без единого слова целых одиннадцать минут изображал унижение, стыд и боль – и зал плакал вместе с ним. Наверное, и мне, повествуя, следовало бы держать и держать эту позорную паузу, но читатель не виноват.

Короче, Вася меня спас. Нашел. Когда те уже, не глядя на меня, полезли на берег:

– – нащупал ногой… и достал, поднял. Кажись…

С тех пор прошло годков, наверное, с тридцать, но каждый раз, встречая Михайла на реке, а последний раз – уже седого, выплывающего лодкою из тумана, еще до рассвета, еще не видя лица, а только знакомую лодку, все еще неловко, и я, припоминая, покачиваю головой… я здоровкаюсь неголосно, і відчуваю як в самісіньких куточках під сивими вусами ховає він посмішку, а мені, друзі мої, соромно,

***

Если пойти дальше направо, за Опришковой хатой – еще одна, заброшенная, в непролазных кустах, а за ней уже и конец села и грунтовая раздолбанная дорога, которая через какие-то двести метров поворачивает к шоссе, но перед тем проходит мимо неглубокого, но заросшего оврага или окопа, о котором, как и о крайней хате рассказывали всякие истории, только поначалу казавшиеся небылицами… провалля —

– На этих словах  держит паузу и, поджимая губки, делает многозначительные глаза: – «Була собі дівчина, і звали її Марічка, і був собі парубок, і звали його Прокопій. І покохали вони одне-одного. Але ж то було у давні-продавні кріпацькі часи, і тутешній пан Жирняк – чи то поляк, чи то турок – який мешкав у Зухвалівці, повелів схопити їх, а там і все.  Яківна Ото так. (тобто дорослі розуміють, а діточкам знати того не варто.)

– І побігли вони по людях, по садибах, – і волали пустити, сховати, – але ніхто, жодний не відкрив, розмірковуючи: «а чого це я», «а якщо пан взнає, що я…», або ж «Лемедюки йому ближчі», чи «Василя б – залюбки», чи то «прибігли тут», чи «не хочу й годі», чи «така, мабуть, доля», або ж мовчки.

«Ото так… – додає Яківна і завмирає, доки нарешті хтось із слухачів не витримує: – Ащо пан? Наздогнав?

– Ні, – відрізає, – ні. Кинулась Марічка у вирву, а Прокопій – зник у проваллі. І стали вони водою: струмком, що біжить до річки, і річкою, яка чекає на нього…

– Але ж від провалля до Нарічки нема протоки?! – вигукує хтось із повними сльоз очима.

– І не буде, – ні, ні! – репетує Яківна – не буде, доки не передохне увесь рід тих, хто молодят не впустив.

– А пан? Йому що? – питає сама справедливість.

– Пан? – Яківна не розуміє. – А до чого тут пан… Поїхав собі додому, до татар чи москалів, яка різниця, – не наш… Хай вони його там і судять, або ж про хоробрість його співають. Пан тут ні до чого…