Таран

«Ауди» остановилась. Наташу выволокли из салона, подхватили под локти и повели, точнее, понесли, изредка позволяя касаться земли ногами. Открылась и закрылась дверь. Подошвы сапог ощутили ступени, спускающиеся вниз. Еще одна дверь. Грубый толчок в спину.

Наташа ойкнула, упав на четвереньки. С нее стянули пакет, и она шумно задышала. Глаза поднимать не хотелось. Все, что видела перед собой Наташа, это ковер и ноги – много мужских ног в разнообразной обуви.

– Смотри сюда, – велел незнакомый баритон.

Не меняя позы, Наташа вскинула взгляд. Она находилась в нескольких шагах от низкого массивного стола, заставленного бокалами, бутылками и тарелками. Над столом поднимался сигаретный дым. За этой дымной завесой маячило незнакомое лицо в золоченых очках. Очки казались лишними. Как и мальчишеский чубчик, падающий на лоб мужчины.

– Узнаешь? – спросил он.

Наташа кивнула. Это был Андрей Игоревич Соловьев, старший брат покойного Соловьева Алексея Игоревича. Впрочем, теперь он ничьим братом не являлся, ни старшим, ни младшим. Он был сам по себе – грузный, плохо выбритый, с дурацким чубчиком до бровей.

Наташа задрожала, как будто корчилась на пронизывающем ледяном ветру. В голове носились, сталкиваясь, беспорядочные мысли. «Пропала!.. Что делать, что мне теперь делать? Сопротивляться? Предложить денег? Пригрозить полицией? Чушь, чушь! Какая полиция, откуда? Но на кого тогда надеяться, Господи, на кого?»

– Язык проглотила? – прошипели сзади, и Наташа вздрогнула от пинка в ягодицы. – Босс спрашивает, ты его узнаешь?

– Узнаю, – тонко сказала она. – Я видела вас на фотографиях.

– Безмерно счастлив, – ухмыльнулся Соловьев. – Я давно мечтал потолковать с тобой без помех. Интересно пообщаться с журналисткой, которая окрестила меня и брата вурдалаками, высасывающими последние соки из несчастных жителей Курганска.

– Простите меня, – пробормотала Наташа, становясь на колени. – Пожалуйста, ну пожалуйста.

– Оборзела, шалава! – восхитились в комнате. – Простить ее! Нет, ну вы слыхали?

– Конечно, я тебя прощаю! – воскликнул Соловьев, делая глоток из бутылки. – Как можно не простить такую славную девушку? Ну написала пасквиль обо мне и о моем бизнесе… Ну попросила дружка убить моего брата… Какие пустяки! – Очки Соловьева сверкали яростным электрическим светом, за которым глаз видно не было. – Говорить не о чем.

– Я его ни о чем не просила, – сказала Наташа. – Он сам.

– Отомстил, значит?

– Отомстил…

– Вот и я хочу отомстить, – заорал Соловьев, и стало заметно, что он сильно пьян. – Я долго выжидал удобного момента. Ты так редко выходила из дома. Но я знал, где ты рано или поздно появишься. И даже время рассчитал правильно.

– Понятно, – пробормотала Наташа, лишь бы не молчать.

Шок постепенно прошел, и она украдкой разглядывала низкое просторное помещение, в котором находилась. Это был подвал, соединенный двустворчатой раздвижной дверью с подземным гаражом. В проеме поблескивала корма угольно-черного джипа, напоминающего катафалк. Наташе это почему-то сильно не понравилось. Еще меньше ей понравился противогаз в руках одного из охранников. Их было тут около десятка, охранников. Но Наташе бросился в глаза именно этот – с противогазом.

– Это хорошо, что ты такая понятливая, – продолжал Соловьев, прожевав дольку лимона. – Плохо другое.

– Что? – спросила Наташа.

– Плохо, что жизнь у тебя только одна. Я бы за брата забрал сто таких паршивых жизней… тысячу… миллион! – Лицо Соловьева перекосилось, словно он прихлебывал не алкоголь, а расплавленный свинец, сжигающий его изнутри. – Тварь, шлюха, курица безмозглая! – Сорвав очки, он со всей силы швырнул их об стол. – Кто тебя надоумил соваться в наши дела? Кто заказал статью?

Наташа, стоя на коленях и прижимая руки к груди, стала оправдываться. Соловьев внимал ее сбивчивой, сумбурной речи молча, не перебивая и никак не выражая своего отношения к тому, что слышал. Но она видела: глаза его, маленькие, мутные, налитые кровью, отображают все, что угодно, кроме понимания и сочувствия.

– Ты давала против меня свидетельские показания? – Он наконец-то заговорил, и голос его звучал неожиданно тихо и даже как-то сонно.

Она кивнула, не поднимая головы, не решаясь вытереть слезы, выступившие на глазах. Соловьев встал, покачнулся, сделал несколько шагов по комнате. «Сейчас он уйдет, – подумала Наташа. – Просто молча уйдет и оставит меня на растерзание своей своре. Меня пристрелят или забьют ногами до смерти. Это конец».

* * *

Она ошиблась. Ничего еще не кончилось. Плюхнувшись в кресло, Соловьев произнес:

– Хватит болтать. Встань.

Наташа подчинилась. Ей пришлось раздвинуть ноги пошире, чтобы не упасть. Ее пошатывало.

– Закати рукав, – приказал Соловьев.

Повинуясь его жесту, вперед выступил Гек, бережно держа одноразовый шприц со сверкающей каплей на конце иглы.

– Не надо, – сказала Наташа, – я не хочу.

Но руку подставила сама, выпрямив ее, чтобы четче обозначились вены на локтевом сгибе. Гек умело сделал укол. Помещение сразу сделалось просторнее, краски – ярче, звуки – громче.

«Получила свое? – спросил внутренний голос. – Ты ведь именно об этом мечтала?»

– Раздевайся, – велел Соловьев, поглядывая на часы.

Наташа сбросила плащ, упавший на ковер. Шуршание длилось дольше обычного и напоминало шорох волн, набегающих на прибрежный песок. Но под ногами Наташи был только пыльный ковер, она это отчетливо видела. Она была способна рассмотреть каждую ворсинку, каждую ниточку и волосок.

– Дальше, – потребовал Соловьев, облизнувшись.

– Оглохла? – рявкнул парень с желто-зеленым фингалом во всю щеку. – Скидывай все.

– Вы будете меня насиловать? – спросила Наташа, внутренне поражаясь равнодушию своего тона.

– Я? Тебя? – Соловьев расхохотался, опрокинув бутылку на столе. – Кому ты нужна, дешевка? Даже групповухи не будет, не надейся. А будет знаешь что? – Он напялил очки, убедился, что стекло треснуло, и зашвырнул их в угол. – Тебя трахнет только один из моих пацанов, для достоверности. А завтра утром или послезавтра тебя найдут в гараже на окраине. Очередная наркоманка. Голая поблядушка, отравившаяся выхлопными газами. Что может быть естественнее? – Соловьев опять зашелся диковатым смехом. – Это называется бытовуха.

Гараж… выхлопные газы… Бытовуха…

Наташа помотала головой, надеясь прогнать кошмар и проснуться в своей комнате, на своей кровати. Пусть там бродят черные лошади и кошки, пусть что-то нашептывают всякие мохнатые карлики, пусть! Но к ним Наташа не перенеслась, и чуда не произошло.

– Приступай, Янычар!

Подчиняясь властному окрику Соловьева, кто-то подскочил к Наташе сзади, стянул с нее свитер, взялся за джинсы, потянул вниз вместе с трусами, засопел, торопясь получить свое.

Пару минут спустя он облегченно замычал, несколько раз остервенело качнул Наташу вперед и назад, а потом брезгливо оттолкнул, словно имея дело не с девушкой, а с отслужившей свое рухлядью.

– Заводите «мерс», – послышался голос Соловьева.

Одновременно с этим воздействие наркотика закончилось. Все стало очень буднично и страшно.

Распростертую на полу Наташу обступили, удерживая за руки и за ноги. То ли Чук, то ли Гек заставил ее запрокинуть голову. Она увидела перед собой маску противогаза, растянутую чьими-то пальцами. Потом мир сузился до размеров этой маски.

Волосы скрипели и рвались под грубым напором резины. Потом она больно хлопнула по щекам и подбородку. Круглые стекляшки перед Наташиными глазами запотели. Она почти ничего не видела и совсем ничего не понимала.

Неужели все это взаправду? Неужели сейчас Наташи не станет, и она перестанет видеть мир даже сквозь эти мутные окошки?

Взяв девушку за руки и за ноги, парни поднесли ее к подрагивающей выхлопной трубе джипа. Одни прижимали ее к полу, другие возились с гофрированным шлангом.

– Бачок не откручивается, – донеслось до Наташи сквозь шум в ушах.

– Режь на хер!

Девушка инстинктивно втянула живот, но резали не ее, резали «хобот» противогаза. Она рванулась и получила беззлобный удар в лоб.

– Расслабься, слоник.

– Ща ты у нас токсикоманкой станешь.

– Гляди, обмочилась!

– Прыгает, как рыба на сковородке!

Наташа не соображала, что все это имеет какое-то отношение к ней. В разинутый рот ворвался удушливый газ, от которого запершило в горле. Закашлявшись, она сделала еще один вдох. Легкие наполнились ядовитой смесью. Наташе удалось высвободить одну ногу, она лягнула кого-то, но от этого ничего не изменилось.

Последнее, что она ощутила, это прикосновения жадных мужских рук, гуляющих по телу, выгибающемуся дугой. Девушку все еще лапали, когда ее не стало. Она провалилась в бездонную пропасть, откуда не было возврата. Там не было ни зверей, ни карликов, ни людей. Наташи Беловой там тоже не было. Она пропала.

Глава 3

Под прессом

Таран, думая о Наташе, представлял ее живой и красивой. Он повидал на своем веку немало трупов, но не допускал мысли о том, что девушка, на которой он едва не женился, тоже может превратиться в такой же труп – холодный, бездыханный, равнодушный ко всему на свете.

Живые не в состоянии прочувствовать ужас смерти, как мертвые не могут ощутить радость жизни. Они находятся по разные стороны пропасти, не видят друг друга, не слышат и не понимают. Когда Таран вспоминал кого-то из умерших родственников или погибших друзей, он всегда думал о них, как о живых.

Наташа тоже была для него живой.

Он вспоминал, как в последний раз говорил с ней, и жалел, что не нашел нежных слов. Он винил себя в равнодушии. Он обзывал себя чистоплюем.

Угрызения совести донимали сильнее изжоги. Дневной сон не шел. Сколько ни вертелся Таран, сколько ни переворачивал плоскую подушку, забыться не удавалось. Мешали взбудораженные нервы и невеселые думы, которые имеют обыкновение одолевать людей, остающихся в одиночестве.

Вольготная жизнь на зоне Тарану не светила, о чем с удовольствием сообщил ему «кум», зачитав отрицательный ответ на ходатайство о переводе в лагерь общего или хотя бы строгого режима. Значит, весь немалый срок придется тянуть здесь, в «крытке», без кислорода и надежды на побег. Не сегодня-завтра переведут Тарана из «осужденки» в камеру постоянных сидельцев, а там и «тубик» не за горами. Не будет гроба, не будет слез, сгноит на шконке туберкулез.

А как же Наташка? Ее посадили на иглу, и вряд ли она сумеет спрыгнуть самостоятельно. Кто удержит ее от попыток самоубийства? Кто поквитается с ее обидчиками, если Таран выйдет из тюряги чахлым доходягой? Сколько ему тогда будет лет? Даже считать не хочется. Будущее покрыто туманом, о недавнем прошлом вспоминать тошно, а день сегодняшний едва не завершился крупными неприятностями. Если бы не Шестипалый…

Известная, даже легендарная личность. Видеть Шестипалого Тарану не доводилось, а вот баек о нем наслушался с избытком. Как же может быть иначе, если этот вор в законе «держит» тюрьму, обладая властью куда большей, чем граждане начальники со сворами надзирателей и охранников. Необычное погоняло получил он за сверхъестественную ловкость рук, проявленную в молодости при карманных кражах. Потом были отсидки, во время которых Шестипалый бесстрашно садился играть с лучшими картежными шулерами и обдирал их до нитки, пополняя тем самым воровской общак. К тридцати пяти годам он был коронован и с тех пор достиг невиданных криминальных высот…

Какой же ему резон подписываться за незнакомого арестанта? Откуда вообще уважаемый вор знает о существовании Тарана? Что это было – случайное совпадение или обдуманный ход? Нет, совпадение исключается. Авторитеты вроде Шестипалого никогда ничего не делают просто так. Значит, Таран для чего-то ему понадобился. Опасная ситуация. Не за красивые же глаза взят Таран под защиту. Значит, что-то от него потребуется взамен. Что именно? И как поступить, если Шестипалый предложит выполнить какое-нибудь поручение?

Отказаться? Согласиться?

Размышления прервал окрик надзирателя-попкаря, заглянувшего в камеру:

– Таранов! На выход.

– С вещами? – спросил Таран, спрыгивая со шконки.

– С девочками, ключами от тачки и кредитками! – сострил надзиратель под смех заключенных. – Живей, Таранов. Не то допинг применять придется. – Он многозначительно похлопал дубинкой по ладони. – Будешь чемпионом по бегу на короткие дистанции.

Провожаемый любопытными взглядами, Таран вышел из хаты, привычно заложил руки за спину и двинулся по коридору, гадая, куда его ведут. Судя по тщательному обыску в конце второго этажа, к кому-то из высокого начальства. Однако вместо того, чтобы подтолкнуть Тарана к повороту в административный корпус, надзиратель скомандовал:

– Вниз. Голову опустить, по сторонам не смотреть.

На первом этаже задержались возле решетки и продолжили спуск по лестнице. Тарану это не понравилось. Что за дела? В подвале размещаются камеры для особо опасных преступников плюс несколько одиночек, в которых квартируются смертники. Ну и штрафные изоляторы, конечно. Выходит, в ШИЗО ведут?

– Меня на подвал? – спросил Таран, подвергаясь вторичному обыску у очередной решетки.

– Нет, – коротко ответил надзиратель, сменивший первого.

Странно. При переводе в новую камеру заключенные забирают вещи и матрацы, а Таран идет налегке. Куда же его, если не в изолятор? Может, тут у них «пресс-хата»? Но зачем прессовать осужденного, не ушедшего в несознанку и покорно схлопотавшего свой срок? Впрочем, если Тарана действительно решили забросить к отморозкам, то ему хана. Даже бритвы при себе нет, чтобы вскрыть вены в случае беспредела. Оставалось полагаться на собственные силы. Их у Тарана, слава богу, хватало.

– Стоять! – скомандовал надзиратель в глухом закоулке с одной-единственной дверью под номером семнадцать. – Руки за голову, лицом к стене.

Заскрежетал отпираемый замок. В ноздри ударил неожиданно приятный запах домашней жратвы.

Переступив порог, Таран замер, осматриваясь. Камера, в которую его втолкнули, была пятиместная: пара двухъярусных коек и одна одноярусная – лежбище местного пахана. Скорее всего, им являлся круглоголовый амбал в черной майке, восседавший за столом на ближнем к окну месте. Вокруг него сгрудились четверо остальных обитателей – щетинистый кавказец, белобрысый амбал с кроличьими глазами, молодой парняга с длинными обезьяньими лапищами и бритый наголо толстяк, череп которого лоснился в тусклом свете. Все пятеро, не обращая внимания на Тарана, угощались снедью, разложенной на «дубке». Были здесь и белые булки, и консервы, и тушенка, и даже литровка иностранной водяры. Отсутствовала только колбаса, официально порицаемая зэками за красный цвет, а на самом деле – за сходство с мужским членом. Но и без колбасы за столом было чем поживиться.

«Неудивительно, что они такие ряшки отъели, – подумал Таран, непроизвольно глотая слюну. – Нехилые ребятишки. У Кавказца костяшки пальцев – что твои орехи, у Орангутанга – бицепсы потолще моих ляжек будут, да и остальные – отъявленные мордовороты. Какого хрена меня к ним забросили? Если это Шестипалый облагодетельствовал, то лучше бы я с братвой Паленого разбирался».

– Привет чесной компании, – отчетливо произнес Таран.

Он умышленно переиначил слово «честной», чтобы не дать повода придраться к обращению. Здороваясь с незнакомыми арестантами, необходимо соблюдать предельную осторожность. Поприветствуешь братву или бродяг, значит, мужиков не шибко уважаешь, относишь себя к тюремной элите, а это еще обосновать надо… «Мир вашему дому» – тоже чересчур витиеватый, а потому рискованный вариант. Ну а всякие там «здрасьте» и «добрый день» – это для лохов.

Толстяк, окрещенный Тараном Черепом, поднял на него бычьи глаза.

– Кто здесь честный, а кто нет, еще не ясно, – прожевал он вместе с батоном.

– Если мы честные, то ты какой? – подхватил Белобрысый.

Ну, началось. Теперь держись. Зэка – он как сапер, ошибается только один раз.

– Я сказал «чесной», – напомнил Таран спокойно и сделал два шага вперед. – Если кто-то не расслышал, то не мои проблемы. Кто рулит в хате? Я Таран из двести пятой. Может, объясните, что я здесь делаю?

– Может, сам объяснишь? – поинтересовался Орангутанг с нескрываемой угрозой. – Лично мы официантов не вызывали.

– Без подсадных воздух чище, – подмигнул Череп.

Как ни странно, его действительно звали так.

– А ну, Череп, встреть гостя и проводи к дубку, – велел пахан в черной майке.

Взгляд его лучился гостеприимством, и Таран едва не попал в расставленную ловушку. Подойдя, Череп выставил перед собой ладонь. Инстинктивным движением было пожать ее, но в последнюю секунду Таран вспомнил, что в тюрьме за руку не здороваются.

– Что с клешней? – дружелюбно спросил он. – Парализовало?

– А ты доктор? – разозлился Череп, сообразивший, что хитрость не удалась. – Курево есть? – Он сделал вид, что протянул руку за сигаретой.

– Есть, – сказал Таран, обошел его, как неодушевленный предмет, и остановился напротив пахана. – Невежливо встречаете бродягу, – произнес он. – Есть претензии?

– Там, где были к нему претензии, на могилке растут гортензии, – дурашливо пропел Кролик.

– Падай, – предложил пахан, указывая взглядом на свободное место.

Таран подчинился. Он не спешил проявлять характер. Пускай сперва проявят себя новые попутчики.

И они проявили.

* * *

Вернувшийся к столу Череп сунул в рот ложку тушенки и с аппетитом зачавкал. Есть Тарану хотелось не так уж сильно, но то, что ему не предложили угощаться, означало: «тут тебя никто не уважает, так что на нормальное отношение не рассчитывай».

– Ты кто по жизни? – приступил к допросу пахан.

Ну вот, случилось то, о чем предупреждал недавно Паленый. Чтобы отнести себя к братве, требуются четкие обоснования, которых у Тарана нет. Назваться же «мужиком» – равнозначно тому, что поставить себя ступенькой ниже собеседников. Тем самым ты признаешь воровские правила игры и уже не имеешь права беседовать с ними на равных.

– По жизни я большой любитель пива, – закосил под дурачка Таран.

Тем самым он перехватил инициативу. Теперь пахан вынужден или «съехать с темы», или задавать наводящие вопросы. Если при этом будет допущена грубость, то Таран вправе ответить тем же. Дальше по обстоятельствам. Но «по понятиям» у Тарана появится формальный повод для применения силы.

– Грамотный? – поинтересовался пахан.

– Не то чтобы очень, но кой-чему обучался.

– Откуда ты?

Таран ответил. Назвал также фамилию и статью. А затем напрягся, услышав вопрос, заданный подчеркнуто равнодушным тоном:

– Кого из авторитетов знаешь?

– Паленого, например, – осторожно ответил Таран.

– А выше? – засопел придвинувшийся Череп.

– Выше – крыша, – парировал Таран, – а дальше не вижу.

– Ты не съезжай с базара по-скользкому, – предупредил Кролик, подвигая к себе здоровенную зеленую кружку с отбитой эмалью. – Тебя по-нормальному спрашивают, кого из мастевых знаешь?

– Может, Шестипалого? – подмигнул Орангутанг.

– Ну, если Шестипалого, то тогда разговор другой будет, – протянул пахан.

Какая-то фальшивая нотка прозвучала в его голосе. Тарану стало ясно, зачем его пригласили за стол. Обитатели камеры откуда-то знали про сегодняшнюю маляву и как бы предлагали Тарану воспользоваться авторитетным прикрытием. Но саму-то маляву он в глаза не видел. А что, если Паленый специально разыграл спектакль? Что, если он в сговоре с братвой из этой явно не простой камеры? Все-таки «пресс-хата»?

«Так и есть!» – пронеслось в мозгу Тарана, когда он увидел, что Кролик как бы невзначай запихивает в кружку увесистый кулек с сахаром. Судя по отбитой эмали и по многочисленным вмятинам, кружка неоднократно использовалась не по прямому назначению. Чифбак – ударное оружие, пускаемое в ход, когда нужно отрубить противника с первого же удара.

То косясь по сторонам, то наблюдая исподлобья за Кроликом, Таран хранил молчание.

– Ну, не знаешь, тем хуже для тебя, – проворчал пахан, складывая руки на груди. – Тут нам шепнули, что ты погоны раньше носил. Красноперый?

Дипломатия закончилась, начались провокации на границе. Следовательно, войны не избежать.

– Погоны у спецназовцев ГРУ не красные, да и вообще никогда не носятся, – тихо ответил Таран.

– Красноперый или нет? – раздраженно выкрикнул Кавказец. – Прямо говори.

– А что, ты здесь вопросы задаешь?

– Я, – вмешался пахан. – Я задаю, а ты не отвечаешь.

– Да, я служил в армии, – подтвердил Таран, не сводя глаз с толстых пальцев Кролика, обхвативших кружку. – И офицерское звание носил. И боевые награды. Но это в прошлом. В далеком прошлом.

– О! – Череп щелкнул пальцами. – Сам признался. Сейчас мы тебя тоже наградим за верную службу. По-нашему. Орденом Красной Звезды со сквозной закруткой.

– Погоди, – поморщился пахан. – Таран себя нормально зарекомендовал. Неохота его за былые грехи ломать. Дадим ему шанс, братва?

– Дадим, – раздались голоса. – Дадим, отчего же не дать.

Кролик приподнял кружку и покачал, взвешивая ее в руке.

– Что за шанс? – полюбопытствовал Таран, слегка откидываясь назад.

– А ты не понял? – изумился Кавказец.

– Не въехал до сих пор? – выпучил глаза Орангутанг.

– Это «пресс-хата», – заговорил пахан, усмехаясь. – Тут так опускают, что уже не подняться. Но для тебя сделаем исключение. Ломись из хаты, пока я добрый.

– Ломиться? – переспросил Таран.

– Ага. Стучи в дверь, зови попкарей на помощь.

– Кричи, что, мол, обижают, – хохотнул Кролик.

– Тебя выпустят, – пообещал Кавказец.

– Как потом на меня честные пацаны смотреть станут? – поинтересовался Таран.

– Лучше, чем на петушилу, – сказал Череп.

Он еще весело скалился, когда локоть Тарана врезался ему точнехонько в висок.

– Уй! – простонал Череп, заваливаясь на бок с открытой банкой сгущенки в руках.

Все воры, включая пахана, вскочили на ноги. Кролик замахнулся своим эмалированным оружием. Готовый к этому Таран упал на спину, кувыркнулся через голову и выпрямился в бойцовской стойке.

Кролик, потерявший равновесие при ударе в пустоту, рухнул животом поперек стола. На пол со звоном полетели миски и ложки. Кавказец и Орангутанг бросились вперед, подбадривая себя воинственными криками.

Первого Таран встретил коротким хуком в подбородок, второго хлестнул пальцами по глазам, развернул и толкнул на подоспевшего Черепа. Затем, не сбавляя темпа, он запрыгнул на стол, достал ногой разинутый рот Кролика и взялся за пахана. Тот, попятившись, запустил пятерню под матрац верхней койки, но достать ничего не успел. Таран рванул на нем майку, накрывая ею перекошенное лицо, а свободную руку, сжатую в кулак, дважды впечатал в оголившееся брюхо.

– Ох! – крякнул пахан. – Ох! – и сложился пополам, потеряв интерес к происходящему.

Едва Таран отпрянул в сторону, как на то место, где он только что стоял, обрушился табурет. На пол посыпались доски с торчащими гвоздями. Держась за отломленные ножки, Череп недоуменно захлопал глазами, но слишком долго заниматься этим ему не довелось. Спустив ему на локти расстегнутую рубаху, Таран лишил его возможности двигать руками, боднул его в нос и вновь сменил позицию, уклоняясь от беспорядочных ударов Кролика, Кавказца и Орангутанга.

Маневрируя, он наступил на дощечку с торчащим гвоздем, но не стал тратить время на то, чтобы оторвать от нее подошву. Все его внимание было сосредоточено на противниках, все силы вложены в блоки и удары.

Легче всех отделался красноглазый альбинос, отправленный пяткой в зазор между койками. Кавказцу, схватившему ложку с заточенной ручкой, Таран вышиб парочку передних зубов, а потом еще и приложил его носом об стол. За это время Орангутанг неоднократно достал его кулачищем и носком башмака, но все это были суетливые, скользящие удары.

– Вот как надо, – сказал ему Таран.

И продемонстрировал, стремительно работая руками.

Когда Орангутанг наконец повалился на пол, его физиономия представляла собой кровавую маску с белыми от боли глазами. Воспользовавшись передышкой, Таран избавился от деревяшки, приклеившейся к подошве. В кроссовке сразу стало мокро от крови. Не обращая внимания на эту царапину, Таран шагнул к пахану.

– Хорош! – просипел тот, не в силах ни разогнуться, ни оторвать скрюченные пальцы от живота.

Хорош? В смысле, хватит? Это он после того, как признался, что заведует пресс-хатой? Шалите, граждане отморозки, теперь и понятия против вас, и, что еще хуже, не совсем вписывающийся в понятия Таран.

Раз-два! Совершив изящный пируэт, он нанес два точных молниеносных удара, слившихся практически в единое целое. Первый, произведенный внешним рантом ботинка, пришелся в коленную чашечку Кавказцу, второй – основанием ладони – в верхнюю губу Кролика. Кавказец сделал шажок и рухнул лицом вниз как подкошенный. Кролика Таран захватил пальцами за многострадальную губу, потянул на себя и подвел к двери.