Сейф за картиной Коровина

– Доброе утро, – громко сказала она, и парочка немедленно разбежалась.

– Доброе утро, – чуть ли не хором ответили ей.

Рядом с Настей стоял высокий темноволосый парень. Рельефные руки, развитый торс и крепкая шея – словом, записной «качок». У него были правильные черты лица без излишней миловидности, что, по нынешним временам, встретишь не часто. Глаза немного раскосые, а взгляд – невероятно теплый, ласковый.

Он был очень хорош собой. Пожалуй, слишком хорош для Насти. Здесь Настя-Здрастя явно прыгнула выше своей головы.

– Простите, если разбудили вас, – торопливо проговорил «качок». – Меня зовут Вилор, я зашел попрощаться с Настенькой.

Не понимая, как Дайнека оказалась в гостиной, Настя-Здрастя растерялась, но смотрела на девушку с большим подозрением. Все шло не так, как ей хотелось, и она попыталась объясниться:

– Мы только…

Запнувшись, Настя указала на Дайнеку и неожиданно выпалила:

– Знакомься, это моя родственница!

– Настя стесняется сказать, что я ее падчерица, – пояснила веселенькая Дайнека. И улыбнулась Насте: – Правда, мамуля?

Гость скомканно попрощался и вышел. Через минуту они услышали, как его машина уехала.

Не пытаясь сдерживать ярость, Настя прошипела:

– Для чего ты выставила меня на посмешище?

– Разве? – с вызовом возразила Дайнека. – Мне кажется, ты и сама с этим прекрасно справляешься.

– Я… – хотела продолжить Настя.

Но Дайнека оборвала ее:

– Знаешь, что? Иди-ка ты… спать.

Глава 2

Отец

Из аэропорта Вячеслав Алексеевич сразу поехал на дачу. Поговорив по телефону с Серафимой Петровной, узнал – дочь там. Это улучшило его настроение и значительно упростило ситуацию. Во-первых, потому что он не любил бывать в своей городской квартире, а во-вторых, они с дочерью редко виделись, и у него постепенно выработался комплекс вины. Его не оставляло ощущение, что, забывшись в своей удобной новой жизни, он предавал ее так же, как это когда-то сделала мать.

Вячеслав Алексеевич и выглядел, и чувствовал себя сейчас далеко не лучшим образом. Бессонная ночь, проведенная в переездах с места на место, а потом утомительный перелет вряд ли могли украсить физиономию пятидесятилетнего мужчины. Мельком взглянув на спидометр, он притормозил, решив не искушать судьбу.

Несмотря на возраст и солидную внешность, в нем по-прежнему бурлила юношеская энергия. При высоком росте и крепком телосложении, Вячеслав Алексеевич был тем не менее подвижен и легок на подъем. Ему часто говорили, будто он напоминает военного в штатском, что было похоже на правду, с той лишь разницей, что Вячеслав Алексеевич умел носить деловой костюм и выглядел в нем достаточно импозантно. Добавим к этому густые с проседью волосы, четкий профиль, проницательные глаза – облик мужчины, хорошо знающего, чего он хочет, но еще лучше, как добиться в своем деле успеха.

Вячеслав Алексеевич Дайнека был финансовым директором «Евросибирского холдинга». Его огромный кабинет находился на верхнем этаже нового высотного здания в Центральном округе столицы. Он не любил праздности и все или почти все свое время посвящал работе, и та вознаграждала его материальным благополучием.

Женщины любили его. Он хорошо знал об этом, но не позволял себе обманываться и принимать желаемое за действительное.

Исключением из правила стала Настя.

Вячеслав Алексеевич был потрясен, когда увидел ее впервые: сходство с его женой Людмилой было поразительным. Правда, скоро он понял, что это всего лишь «подделка». Тем не менее женская притягательность Насти приглушала нестерпимую боль от той, давней утраты.

По-кошачьи вкрадчивая, Настя подкупала хитрым выражением беспомощности на детском лице. Наблюдая за ее ужимками и беспробудной умственной ленью, Вячеслав Алексеевич снисходительно улыбался, скрывая боль и сожаление, как будто дело касалось близкого родственника, пораженного смертельной болезнью. Чувство ответственности за нее, за ее судьбу не оставляло его, как и чувство вины – за то, что он пользуется ее молодостью, не имея на то бесспорного права.

– Кругом виноват, – признался себе Вячеслав Алексеевич и не без удовольствия вспомнил о соседке по самолету.

Затем вытащил из кармана визитку с номером ее телефона и, опустив стекло, хотел выбросить. Но передумал и снова положил в карман.

Дорога на дачу заняла полтора часа. Притормозив у дома, Вячеслав Алексеевич вышел из машины, распахнул ворота и загнал джип в гараж.

Ступая по дорожке, обсаженной невысокими деревцами, ощутил, как теплый ветерок всколыхнул листву. Несмотря на жару, здесь не было душно, и стояла такая тишина, словно в доме никого нет.

– Здравствуйте, Серафима Петровна, – сказал он, войдя внутрь и заглядывая на кухню. – А где девочки?

– Здравствуйте, – засуетилась та, отставляя в сторону кастрюлю с опарой. – Спят еще, завтракать не вставали… Чайку с дороги? Или, может, поесть чего?

– Чайку… – обронил Вячеслав Алексеевич и поднялся наверх.

Настя спала в своей комнате, и это было весьма кстати, потому что он смог принять душ и переодеться, не опасаясь ее разбудить. Облачившись в хлопчатобумажную футболку и легкие светло-серые брюки, Вячеслав Алексеевич вышел в коридор. Мягко ступая, осторожно приблизился к комнате дочери и, приоткрыв дверь, заглянул.

Разметавшись во сне, Дайнека будто с кем-то сражалась: подушка свалилась на пол, одеяло сбилось. Вид у нее был взъерошенный, и сама она была похожа на отчаянную птичку-бунтаря. Ночник у кровати горел невидимым в солнечных лучах светом: дочь с детства боялась засыпать в темноте.

Вячеслав Алексеевич почувствовал прилив сладкой боли, щемящей отцовской нежности. Для него дочь по-прежнему оставалась маленькой девочкой. Он подошел и выключил светильник.

Дайнека открыла глаза, счастливо улыбнулась:

– Па-а-апа… приехал…

– Спускайся. Посидим, чаю попьем, поговорим…

Притворив дверь, Вячеслав Алексеевич направился в гостиную.

На круглом столе, покрытом клетчатой скатертью, стоял чайник и дымились на блюде свежеиспеченные оладьи.

Не прошло трех минут, как по ступенькам сбежала Дайнека. Поцеловала отца, уселась рядом, прижавшись к его плечу.

Но они ни о чем не успели поговорить. В комнату буквально ворвалась Настя, явно переигрывая в своем стремлении выказать радость по поводу возвращения Вячеслава Алексеевича.

– Милый мой! Наконец-то приехал!

Она кинулась к дивану и, усевшись по другую сторону, обхватила его руками. Дайнеке ничего не оставалось, как пересесть в кресло.

– Привет, – едва кивнула ей Настя.

Серафима Петровна появилась в дверях кухни, держа в руках поднос. Она пребывала в хорошем настроении и, когда все расселись, наливая чай, приветливо спросила:

– У нас вчера кто-то был? Я слышала голоса…

Дайнека кивнула.

– И кто же?

– Арнольд Шварценеггер…

– А кто это? – любознательно переспросила Серафима Петровна.

– Русский народный герой, – совершенно серьезно пояснила Дайнека.

Вячеслав Алексеевич вопросительно посмотрел на дочь, но та не ответила на его взгляд. Серафима Петровна рассмеялась, догадавшись, что над ней подшутили.

Настя потянулась за сахаром, но так резко подалась вперед, что опрокинула сахарницу.

– Какая же ты безрукая, доча, – огорчилась Серафима Петровна.

– Извини, мама, – пробормотала Настя. Лицо ее запылало, и она вдруг сделалась оживленной и приветливой. – У Стрекаловых в доме с утра музыка играла. Как будто праздник какой-то.

Вячеслав Алексеевич спокойно наблюдал за ней, пытаясь определить причину такого нездорового оживления. Настя же, распахнув глаза, делала вид, будто ничего не случилось.

Возникло всеобщее замешательство – каждый пытался понять, о чем думают другие. И только Серафима Петровна, сметая со скатерти рассыпанный сахар, кивнула:

– У этих Стрекаловых что ни день, то праздник, Раиса вчера опять пьяная в беседке сидела. Потом смотрю – у нас в палисаднике цветы вытоптаны. Точно она, больше некому. Пьянь несусветная… Благородную из себя корчит, а муж уголовник. Прямо на роже написано – не убьет, так зарежет.

– Это не рожа, это у него лицо такое… строгое, – слегка усмехнувшись, сказал Вячеслав Алексеевич. – Стрекалов – юрист, адвокат, специалист по уголовному праву.

– Я и говорю, что по уголовной части. Вчера огородик поливала, вижу – у нашего дома лестница к балкончику пристроена. Видать, залезть помыслили, да я спугнула… – Серафима Петровна заговорщицки понизила голос: – Когда обратно ее к сараю тащила, от страха чуть богу душу не отдала!

Не будь Вячеслав Алексеевич так занят своими мыслями, он бы заметил, что Настины глаза раскрылись еще шире.

– Да, да… разумеется… – проговорил он безо всякой связи с тем, что услышал.

Улучив момент, Настя подхватила его под руку и потащила наверх, в спальню.

Дайнека никогда бы не решилась рассказать отцу о ночном происшествии. Не хотела огорчать. К тому же была уверена, что он и сам обо всем догадывается, но прощает Насте ее выходки. Просидев до обеда в своей комнате, она, как могла, успокаивала свою совесть, зная, что ничего не в силах изменить. Спасительные слова «пусть будет, как будет» снова пошли в ход, но чувство вины не исчезало. Она никак не могла справиться с собой, сойти вниз и поговорить с отцом, а главное – посмотреть ему в глаза. Поэтому, услышав из гостиной капризный Настин голосок, с облегчением начала собирать вещи. Она хорошо изучила «мачеху» и знала, что та наверняка что-нибудь придумает и нанесет упреждающий удар.

– Славик, ну скажи, с какой стати-и-и-и… – Настя по-детски капризно растягивала слова.

Не желая принимать участие в ее играх, Дайнека схватила собранные в дорогу вещи и вышла из комнаты.

– Я уезжаю…

Она поцеловала отца и чмокнула губами воздух над Настиным ухом, давая понять, что той не стоит беспокоиться.

– Нам так тебя будет не хвата-а-а-ать, – пропела Настя-Здрастя и улыбнулась.

– А мне-то ка-а-ак, – передразнила ее Дайнека.

Никто не совершенен. Возможно, у Насти-Здрасти есть скрытые достоинства, о которых она, Дайнека, не догадывается. Ведь за что-то отец ее любит.

И не нужно думать, что по пути домой мысли у Дайнеки были невеселые. Отец вполне счастлив, и у нее, любимой отцовской дочки, все будет хорошо.

По крайней мере, она очень на это надеялась.

Глава 3

Роковое предчувствие

Переступив порог квартиры, Дайнека швырнула сумку в угол прихожей и направилась в комнату. Непреодолимое чувство тревоги преследовало ее. Она подошла к телефону и набрала номер.

– Слушаю, – прозвучал в трубке женский голос.

– Здравствуйте, Аэлита Витальевна. Я бы хотела поговорить с Ниной.

– Здравствуй, Людочка. А ты разве не знаешь, что Нина вернулась в свою квартиру? Неужели к тебе не забегала? Поверить не могу…

– Наверняка забегала, но я на даче была. Давно она переехала?

– Позавчера… повздорила с Семен Семенычем… – Аэлита Витальевна заговорила низким голосом: – Людочка, она говорила ужасные вещи, сказала, что не вернется, обвинила меня во всех смертных грехах. – Женщина расплакалась.

Дайнека молчала. Она знала, что Нина не ладила с отчимом, но ее мать старательно укрепляла «семью», которой никогда и не существовало. Всю свою жизнь Нина прожила у бабушки, в соседней квартире, на одной лестничной площадке с Дайнекой. Когда старушка умерла, Аэлита Витальевна перевезла дочь к себе. И, как показала жизнь, ничем хорошим это не кончилось.

– Людочка, – жалобно всхлипывала Аэлита Витальевна, – поговори с ней, ты же ее подруга, Нина тебя послушает…

– И что же мне ей сказать?

– Что я ее мать и желаю только добра, что она слишком молода…

– Аэлита Витальевна, – мягко возразила Дайнека, – Нине уже двадцать четыре.

– Для меня она всегда будет ребенком… – Неожиданно голос женщины изменился, и она вскрикнула: – Сема, положи трубку! Опять подслушиваешь? Да что же это такое!

Прозвучали гудки отбоя, и Дайнека тоже положила трубку. Однако тут же перезвонила:

– Простите, Аэлита Витальевна, забыла у вас спросить…

– О чем, Людочка?

– У Нины есть красное платье?

– Красное? – переспросила Аэлита Витальевна.

– Пожалуйста, вспомните, для меня это очень важно.

– Я не знаю, может, и есть… С ней ничего не случилось?

– Нет-нет, не волнуйтесь, ничего не случилось! Я сама у нее спрошу.

Повесив трубку, Дайнека осталась недовольна собой: не следовало ее тревожить.

Она набрала другой номер. В соседней квартире никого не было. Сообразив, что Нина еще на работе, Дайнека сбегала в прихожую за сумкой и, достав записную книжку, нашла ее рабочий телефон.

– А-а-а-ало-о-о… – Женский голос ответил с типичным московским вывертом.

– Здравствуйте. Могу я услышать Карташову Нину Анатольевну?

– Она полгода у нас не работает.

– Простите…

«Интересно, – подумала Дайнека, – почему все женщины Москвы по телефону говорят одинаковыми голосами, с одной и той же интонацией?»

Несмотря на десять лет, прожитых в Москве, она категорически не чувствовала себя москвичкой. То есть по статусу – конечно, но по состоянию души – нет. Дайнека с остервенением отскребала от себя слова-липучки и московский распевный, акающий говор.

Жаркий августовский день сменился не менее душным вечером. Дайнека остановилась у окна и бесцельно обвела взглядом двор, затем фасад дома напротив. Двор был безлюден. Сквозь тюль окна во втором этаже было видно, как в комнату вошла уже знакомая женщина в розовом и приблизилась к плечистому здоровяку, сидящему за компьютером. Тот не сразу заметил ее, а когда понял, что она стоит за его спиной, в бешенстве смахнул со стола бумаги и вскочил на ноги.

Белые листы закружили по комнате, падая каждый сам по себе ломаными, фантастическими траекториями. Метнувшись, женщина начала хватать листы в воздухе, потом опустилась на колени и стала подбирать их с ковра. Мужчина что-то крикнул. Не поднимаясь с колен, женщина сжалась, словно в ожидании удара, потом встала и покорно ушла.

– Свинья, – сказала Дайнека, глядя на мужчину. Отвернулась от окна и опять повторила: – Свинья…

Потом легла на диван. Чувство отрешенности овладело сознанием, и она с удовольствием погрузилась в полное забвение…

Женщина возникла в дверном проеме неожиданно, как будто материализовалась из воздуха. На ней было облегающее красное платье. Каштановые волосы, убранные в замысловатый пучок, гладко зачесаны у висков. Лица ее было не разглядеть.

Что-то все время ускользало от взгляда, и Дайнека никак не могла определить, что именно. Пыталась и не могла.

Позади женщины появился мужской силуэт.

– Дыня, – тихо сказала незнакомка, – мне страшно…

Силуэт за ее спиной растаял в вечернем свете.

Дайнека перевернулась на другой бок и неожиданно скатилась на пол. Сама не заметила, как уснула, уткнувшись носом в складчатую подушку дивана.

И тут раздался дверной звонок.

Потом залился снова, еще настойчивей, дольше. Дайнека рванулась в прихожую и распахнула дверь, даже не заглянув в глазок. При виде Нины застыла.

Та удивленно смотрела на подругу, пытаясь угадать причину ее потрясения. Наконец спросила:

– Тебе не нравится мое платье?

Она угадала, что именно занимало Дайнекины мысли. На Нине было красное облегающее платье. Каштановые волосы, зачесанные назад, свивались в замысловатый пучок на ее затылке. Она выглядела старше своего возраста и была похожа на женщину из другой жизни.

Несколько секунд Дайнека не могла выдавить из себя ни звука. Затем отступила в сторону, пропуская подругу в дом. Прошла в гостиную, уселась на диван и подняла глаза. Нина остановилась в центре комнаты.

– Гуляем!

Широким жестом она вынула из-за спины руку, в которой держала бутылку красного вина. Еще один взмах – и на стол упала коробка конфет. Доставая из серванта синие с позолотой фужеры, сказала:

– Смотри-ка, только два и осталось. Господи, сколько же мы их перебили!

Увидев сияющее лицо подруги, Дайнека прогнала тревожные мысли прочь.

Нина была высокой стройной девушкой. Каштановые волосы подчеркивали нежный цвет лица и бездонную синеву глаз. На мужчин ее роковая красота действовала сокрушительно. А на женщин… У большинства из них резко портилось настроение.

– Что-то случилось?

– Нет. – Дайнека встряхнула головой.

– Мне показалось, ты как-то странно на меня смотрела.

Спустив ноги на пол, Дайнека протянула руку к коробке. Взяла конфету и надкусила ее скорее для того, чтобы чем-то себя занять.

– За что гуляем?

– А разве нужен повод? – Нина улыбнулась. – Лето, солнце. Я – в этой комнате, рядом с тобой. Видишь, сколько у нас причин?

Она откупорила бутылку и налила в фужеры вина.

– Где ты была эти два дня?

– На даче.

– Как там Настена?

– Как корова на лугу. Пасется.

– Понятно. Ты уже успокоилась на ее счет.

– Давным-давно, – усмехнулась Дайнека. – Просто мы с тобой долго не виделись. В последний раз – полгода назад, после смерти Эльзы Тимофеевны. Потом ты уехала к матери.

– Недолго я продержалась. Поначалу было ничего, но вскоре стало невыносимо. Только бы попозже вернуться с работы и побыстрее заснуть. Понимаю, мать хочет, как лучше. Семья и все такое… Но какая он мне семья, Дыня? Папа Сема, он и есть папа Сема… Буду жить в своей квартире. В конце концов, я совершеннолетняя, если не сказать больше.

– Перестарок, – поддакнула Дайнека.

– Умеешь ты меня поддержать, – улыбнулась Нина и протянула Дайнеке мобильник: – Дай-ка ты мне номер твоего телефончика, сохраню его в памяти под нежным именем Дыня.

– Аппаратик-то новенький… Откуда такие деньги? Он ведь не меньше тридцати тысяч стоит.

– Догадайся.

– Подарок?

Нина кивнула.

– Леха? – спросила Дайнека.

– Я тебя умоляю…

– Расстались?

Нина снова кивнула.

– Наконец-то… – Дайнека покрутила в руках телефон: – Я такой в рекламе сегодня видела.

– А у меня уже свой есть. Иди сюда, мой сладенький…

Нина протянула руки. Склоняясь над столом, она случайно задела бутылку и от неожиданности выронила аппарат.

Потом они наблюдали за тем, как падает телефон, как криво катится по столу бутылка, как, пульсируя, выплескивается на пол вино, образуя кровавую лужу. Фужеры падали медленно, и было ясно – они обречены. Все случилось за считаные секунды, но казалось, зрелище длилось и длилось…

Очнувшись первой, Дайнека одной рукой схватила бутылку, из которой все еще вытекало вино, а другой подняла телефон. По его наружной панели пролегла извилистая трещинка, напоминающая латинскую букву «V».

Нина сидела на корточках, и вид у нее был такой, будто она вот-вот зарыдает во весь голос. Глядя на синие осколки, Нина пробормотала:

– Последние были… Видно, не пить нам с тобой больше, Дыня…

Выражение обреченности на лице подруги вернуло Дайнеку в состояние тревоги, но она не была готова к разговору на неприятную тему.

– Брось, всего-то фужеры, – сказала Дайнека и сама поверила в это.

Нина будто очнулась.

– Надеюсь, – сказала она и села в кресло. – Не буду пока рассказывать, не хочу сглазить, но скоро, очень скоро у меня все переменится. Ты даже не представляешь, насколько. Только не обижайся, но сейчас правда ничего не могу сказать. Есть одна проблемка. Но как только все образуется, обещаю, ты узнаешь первой. Кстати, я завела собаку. Привязалась дворняга у метро, я ее покормила, а уходить она отказалась. Вот и живет теперь у меня Тишотка.

– Кто? – переспросила Дайнека.

– Тишоткой ее назвала. Смешная очень.

– Хорошо, решай свои проблемки, стратег. Нужно достать другие фужеры…

Она пошла к серванту. По пути кинула на стол сигареты.

– Кури…

– Я больше не ку-рю-ю-ю, – пропела Нина.

Дайнека остановилась и спиной почувствовала: за этим что-то последует.

– У меня будет ребенок.

– Как ты могла забеременеть?

– Как все.

Дайнека повернулась и посмотрела в глаза подруге:

– От всех тебя отличает одно печальное обстоятельство – ты не умеешь выбирать мужчин, – раздельно, почти по слогам, проговорила она.

Нина неловко поднялась с кресла.

– Господи, Дыня, уже восемь! Я побежала, прости. Заскочу позже, после двенадцати. О’кей?

Последние слова она выкрикивала уже из коридора.

– О’кей.

Дайнека закрыла дверь и побрела в ванную за тряпкой.

Пока вытирала пол, ощущение беспокойства усилилось.

– Тишотка, – тихо прошептала Дайнека. И повторила: – Тишоточка…

Выбросила осколки в мусорную корзину и вернулась в комнату. Раздраженная, хлопнулась на диван, стараясь не думать о том, что, ощущая себя маленькой старушонкой, на самом деле она изнывала без приключений, без опасных глупостей, без романтики. Она изнывала без любви.

– Если сегодня вечером останусь дома – задницей врасту в этот диван.

Выбора не было. Дайнека пошла рисовать глаза – ее ожидал вечерний город.

Москва замерла в ожидании сча-а-а-стья-я-я!

Глава 4

Крик

– Де-вуш-ка, – по слогам произнес мужчина за ее спиной. – Де-вуш-ка.

Дайнека быстрым шагом пересекала двор, направляясь к стоянке, где была припаркована машина. Ходить пешком на большие расстояния было выше ее сил, она была развращена удобством личного транспорта. Между прочим, в свои двадцать два имела четыре года водительской практики, и очень этим гордилась.

– Де-вуш-ка. – Негромкий голос раздался совсем рядом, нависающая арка придавала ему особенную интимность.

– Заело? – Дайнека развернулась на каблуках, намереваясь ответить поехидней.

Едва не задев мужчину, она сначала растерялась, а потом неожиданно радостно выкрикнула ему в лицо:

– Свинья!

И расплылась в глупой улыбке.

Ситуация складывалась хуже некуда. Чтобы так мастерски ее спровоцировать, Дайнеке не понадобились месяцы тренировок. Она достигла этого одним только простодушием и непосредственностью, граничащей с идиотизмом.

Со стороны можно было подумать, что встретились двое добрых друзей. Одутловатое лицо мужчины обвисло. Не веря своим ушам, он судорожно пробормотал:

– Не понял…

– Свинья, – механически повторила Дайнека и удивилась, что все это происходит на самом деле.

Она и сама не знала, почему произнесла грубое слово, да еще дважды. Может быть, оттого, что перед ней стоял тот самый здоровяк, из окна напротив. Единственное слово, с которым ассоциировался его образ, было как раз то, которое прозвучало. Два раза.

Дайнека смотрела ему в глаза и невинно улыбалась, не зная, что делать дальше. Свинья отступил и сплюнул. Минуту он раздумывал и, видимо, не найдя что ответить, сплюнул еще раз. Затем помотал головой и матерно выругался.

– Я же говорила – свинья, – успокоила себя Дайнека и зашагала дальше.

На свете оставалось мало людей, способных ее удивить.

Машина завелась с полоборота, и Дайнека энергично тронулась с места. Она хорошо чувствовала автомобиль и ездить любила.

До восемнадцати лет отец не разрешал ей садиться за руль, но, едва отметив день рождения, она быстро научилась вождению и теперь лихо выруливала в безнадежных московских пробках.

Сначала отец купил ей старенький «жигуленок», который спустя год угнали. Следующая машина оказалась долгожительницей и уже три года служила хозяйке верой и правдой.

На приличной скорости Дайнека пересекла все Тверские-Ямские и через три поворота выехала на широкий проспект. Это были самые лучшие минуты ее жизни – за рулем жизнь чувствовалась острее.

Вечерняя заря угасала в огнях рекламы. Из окна автомобиля Москва казалась маленькой и родной, Дайнека чувствовала, что этот город – то самое место на земле, где ей хочется жить. Но так же хорошо она знала, как легко этот город меняет правила.

Блеск и волнующий шум вечернего мегаполиса нарастали, Дайнека плыла в потоке машин, наслаждаясь своей причастностью к этому вечному движению. Вдруг, пренебрегая всеми правилами, ее нагло обогнал и подрезал черный «Сааб» и помчался к следующему светофору.

– Там и встретимся, – пообещала Дайнека.

Ей хотелось посмотреть на лихача. Наверняка за рулем сидит лощеный мажор, решивший прокатиться на папиной тачке. Дайнека подъехала ближе, заранее предвкушая, какой презрительный взгляд отвесит нахальному недоумку. С высоты своего возраста и водительского стажа она могла себе это позволить.

Вытянув шею, девушка подалась вперед и увидела на месте водителя… старушку лет семидесяти с седыми волосами, зачесанными назад и собранными в скудный пучок. Видимо, пенсионерка была невысокого роста, потому что едва возвышалась над рулем. Бабушка покосилась на Дайнеку и беззвучно зашевелила губами, явно не сказав ничего лестного. С высоты своего возраста и водительского стажа она могла себе это позволить.

Дайнека вспомнила сегодняшний разговор с подругой и свою фразу, после которой Нина ушла. На самом деле никакого особенного опыта, позволяющего рассуждать на эту тему, у нее не было. Если не считать две-три интрижки, которые так ничем и не закончились, кроме постели.