Колдовской оберег

Городские пустыри полны сюрпризов, как шляпа факира. Ступая на их территорию, совершаешь шаг в неизвестность, ибо от пустырей можно ожидать чего угодно. Особенно в темное время суток и особенно летом – теплая погода благоприятствует промыслу сомнительных личностей. Один такой пустырь – между давно не работающим кирпичным заводом, застывшей на этапе котлована стройкой и дикими пляжами на берегах трех мутных прудов – доставлял сотрудникам полиции много хлопот. Его давно облюбовали в качестве места отдыха дальнобойщики и бомжи, а также гастарбайтеры, неприкаянная молодежь и местные забулдыги. Летом здесь купались, загорали, жарили шашлыки неприхотливые граждане. Шашлыки на пустыре жарили и зимой, но уже не так активно, как летом. Дразнящий аромат жареного мяса чувствуется за пределами пустыря – на шоссе и на дорожке, ведущей к близлежащему жилому массиву. Высокая трава и кустарник создают все условия для приятного времяпрепровождения на природе не слишком взыскательной публики. Не тронутая садовыми ножницами буйная растительность отлично маскировала следы пребывания отдыхающих: шприцы, битое стекло, пластик и закопченные мангалы. Здесь время от времени случались пьяные драки и грабежи. Поэтому большинство граждан старались лишний раз сюда не соваться, несмотря на то что путь напрямки через пустырь гораздо короче к шоссе и к остановке, нежели если идти в обход.

Самый пик сезона тут июнь: белые ночи, пруды, вода которых при вечернем солнце отливает серебром, аромат полевых цветов, стрекотание кузнечиков. Июль уже не такой светлый, но тоже популярный. Ночью он окутывает темной вуалью звездного неба, а днем загоняет в тень горячим солнцем. В феврале, в ноябре нет-нет да и вспыхнут звездочками пара костерков. Завсегдатаев пустыря могут разогнать, пожалуй, разве что сильный мороз и проливной дождь.

В ранний час после обильного дождя, когда темное августовское небо едва окрасилось цветными полосками зари, на пустыре не было ни души. В домах, что стояли рядом с пустырем, светились кое-где окошки, но большинство граждан видели седьмой сон. Даже бомжи спали в своих норах. И только следственная группа сонно топталась на заросшем бурьяном берегу пруда, вызванная сюда по звонку пенсионера Рыбакова Евгения Валерьевича. Он вышел погулять на пустырь со своим питомцем, фокстерьером Угриком и обнаружил труп мужчины. Рыбаков позвонил в полицию. Дело было во втором часу ночи, и пока группа собралась, пока доехали, начало светать.

– Мы обычно последний раз в десять часов гуляем, где-то полчасика или час, если погода хорошая. В дождь так минут десять, не больше – только туда и сразу назад, чтобы не мокнуть, – делился Евгений Валерьевич расписанием собачьих прогулок. – А на днях Угрик приболел. Ест плохо, лишь воду пьет и на улицу постоянно просится.

– Все это очень интересно, но хотелось бы ближе к теме, – не вытерпел оперативник Небесов.

– Не торопитесь, молодой человек! Вы сбиваете меня с мысли. На чем я остановился? Так вот. Я спал, на дворе ночь-полночь, слышу сквозь сон, а сон у меня чуткий – я комариный писк во сне слышу, – Угрик скулит – в туалет, значит, просится. Я встал – а что делать? Оделся, ну и пошли мы по его делам. Вышли из парадной – мать честная! Дождь хлещет, а я без зонта, и не вернешься за ним – когда животное больное, приходится под него подлаживаться. Шут с ним, с зонтом этим, думаю. Не сахарный, не растаю, да и быстро мы – одна нога тут, другая там. А двор у нас, видели, какой? Еще не ходили? Так я вам скажу – это не двор, а армейский плац – сплошной бетон, ни кустика, ни газона. Поэтому мы с Угриком через дорогу на пустырь ходим. Он у меня воспитанный, чтобы среди улицы лужу сделать, это ни-ни, ходит только куда положено. Мы с ним выбежали из-под козырька и поскакали рысью. Добежали до травушки, Угрик свои дела сделал. Домой, говорю, пошли! Он обычно слушается, а в этот раз будто бес в него вселился – как рванул в темноту, только его и видели. Угрик, Угрик, зову. Ноль внимания. Потом слышу, воет. Протяжно так… Я на слух пошел, а слух у меня отличный – я в армии на трубе играл. Вышел к пруду, а там – мать честная! Человек лежит без движения, и не бродяга какой-нибудь, судя по одежде, а я в одежде разбираюсь – пятнадцать лет метрдотелем проработал, всякую шелупонь на раз вычисляю. Такие дела: сначала решил, что пьяный, – кивнул пенсионер в сторону трупа. – Перебрал человек, с кем не бывает? А потом сообразил, что к чему, когда в лицо ему глянул. Я мертвых по лицу влегкую определяю – по молодости санитаром в морге подрабатывал. Ну вот, констатировал смерть и вас вызвал.

– Правильно сделали, что вызвали. А собака ваша где?

– Так дома же. Я вам позвонил и домой пошел.

– Вы ничего подозрительного не заметили? Может, кого-нибудь по дороге встретили? Или на пустыре кого видели? – продолжал задавать вопросы Небесов.

– Да кто же в такую погоду по ночам здесь сидеть будет? Не было никого. Хотя обождите. Когда мы с Угриком со двора вышли, со стороны пустыря быстро шла одна деваха. Даже не шла – бежала. Оно и понятно, почему бежала – мокнуть-то кому охота? И так изгваздалась, как чучело огородное. Босоножки на высоченных каблуках – как она на них не навернулась? Я бы в такой обуви сразу распластался бы, хоть сноровка у меня будь здоров, я в детстве фехтованием занимался. Волосы рыжие развеваются, как у ведьмы, куцая курточка посюда, – свидетель провел ребром ладони по талии, – юбка короче некуда, прости господи. Сразу видно – жрица любви. У меня на их сестру глаз наметан – я, когда в гостинице работал, на путан насмотрелся. Мы еще с Угриком подумали: чего ее через пустырь понесло? Денег на такси, что ли, не хватило, чтобы до дому доехать? Им же клиенты на такси дают или сами отвозят, – проявил осведомленность Рыбаков. – А этой, видно, не повезло.

– Куда она пошла, не видели? – спросила Валентина Семирукова – молоденькая следователь. Она пока чувствовала себя здесь не в своей тарелке и все больше молчала. До этого ей серьезных дел не доставалось – обычно поручали бытовуху, где все просто и прозрачно, тогда как Валя мечтала о запутанном, громком деле со страстями и страшными тайнами. Или хотя бы просто запутанном.

– Видел, барышня, а как же. Глаз у меня зоркий, не смотрите, что я старый – я до сих пор всю таблицу вижу. В шестой дом пошла, шалава. Постояла немного, как бы прикидывая, пустят ее домой или нет, и нырнула в крайнюю парадную.

– Михаил, – обратилась к Небесову Семирукова. – Нужно будет тщательно обойти шестой дом и найти эту женщину. Рыжие волосы – деталь весьма приметная, так что, думаю, справитесь.

– Угу, справимся, – хмыкнул Михаил со снисходительной улыбкой. Сами, мол, с усами, не первый год работаю, в отличие от некоторых.

Валентина от этого его «угу» поежилась. Оно царапнуло по ее самолюбию. Она понимала, что у коллег опыта куда больше, чем у нее, и поэтому они, как этот оперативник, посматривают на нее свысока и ее распоряжения воспринимают если не в штыки, то снисходительно. Но она не виновата, что в данном случае руководить процессом приходится именно ей и давать указания – ее прямая обязанность.

Валя сделала вид, что не заметила сарказма. Она отпустила свидетеля домой и принялась дальше осматривать место происшествия.

Погибшим оказался мастер по интерьеру, работавший в строительной компании «Милый дом» Плюшев Елисей Витальевич. Это явствовало из найденного в его кармане пропуска. Елисею Витальевичу было неполных тридцать лет, он был зарегистрирован в четырнадцатом доме по Яхтенной улице и, судя по тому, что Яхтенная находилась рядом, проживал там же. А эта информация стражам порядка стала известна из паспорта потерпевшего, обнаруженного тоже в кармане, но уже в другом.

Свет фонарика выхватил лежащий поодаль в траве портфель – непрезентабельный, рабочий, чем-то набитый до отказа. При осмотре в нем обнаружились инструменты: рулетка, гвозди, плоскогубцы, молоток.

– Набор мастера по интерьеру, – констатировал эксперт Потемкин.

– А может, это не его? – усомнилась Валентина, подходя ближе.

– Все может быть, – не стал спорить эксперт.

– Вероятно, мужик шел с работы. И не дошел. Вон квитанция заказа в портфеле: Земсков А. Грушевая, 16–45. 6 августа, 20.00. Установка карниза. 4 окна. На Грушевую улицу автобус ходит с другой стороны пустыря, – разъяснил оперативник.

– Чего это он так поздно с работы возвращался, загулял где-то, что ли? – предположила следователь.

– Валечка, а когда, по-твоему, он должен был возвращаться? Ты представляешь, сколько нужно времени, чтобы установить один карниз? А их у него в заказе четыре!

Коллеги снисходительно усмехнулись – баба есть баба. Хоть и при исполнении, а все равно баба. Куда она полезла в их мужское царство со своим бабьим умом?

Шла бы замуж, борщи варить или в школу английский преподавать, раз она его отлично знает. Ну, или занялась бы чем-нибудь прекрасным – флористикой, например, бантиками, бусиками… А ее понесло в самую грязь – туда, где грабежи да убийства. Феминизм, эмансипация… Тьфу! Ничего, помыкается по притонам да моргам, пообщается с контингентом и сбежит. Ладно бы, была видавшей виды матроной на пятом десятке или железной леди с закоснелой душой, а то совсем девчонка. Выпускница-отличница, хоть и старательная, да характером мягкая. Барышня тургеневская. Такую если не преступники, то начальство сожрет. Обо всем этом думал эксперт Сергей Потемкин, глядя, как Валя осторожно переступает через скрытые травой лужи. Едва она вышла из служебной машины и шагнула на размытую дождем дорожку пустыря, как сразу увязла в грязи. На ногах у мужчин были сапоги и грубые ботинки, а у нее – летние туфли.

Поймав на себе взгляд эксперта, Валентина смутилась. Ей стало неудобно за свои промокшие ноги и грязь на брюках.

– Меня так быстро вызвали, что я не успела найти кроссовки. Не хотела, чтобы меня ждали, – объяснила она.

– Запомни, Валечка. Трупу все равно, сколько ждать – он труп. А если ты промочишь ноги, то это отразится на твоем здоровье. Беречь себя надо, – назидательно сообщил Потемкин.

Валя только насупилась. Осточертели уже эти отеческие рекомендации! И вот это уменьшительное «Валечка»! Все в ней видят дитя малое, а не специалиста. А то, что у нее на первом месте работа, а не собственная персона, так это ее плюс, а не минус.

– Сергей Викторович, как вы считаете, его могла убить женщина? – поинтересовалась Семирукова.

– Если смерть наступила от удара в висок острым предметом, то почему бы и нет? Чтобы швырнуть осколок кирпича в голову, много сил не надо. Вполне возможно, что Плюшев ее преследовал, она поскользнулась, упала и, защищаясь, бросила в него тем, что попалось под руку. Хорошо бы найти этот предмет.

– Темно, как у Малевича в квадрате! Ни черта не видно, – проворчал Небесов. – Пока солнце не взойдет, искать бесполезно.

– А если фонариком посветить? – робко предложила Валя – капитана она побаивалась из-за его острого языка.

– Толку от этого фонарика! На вот, возьми, развлекайся! – Михаил сунул Валентине карманный фонарик.

Валя принялась усердно шарить белым лучом по мокрой траве. Раньше ей не доводилось выезжать на осмотр подобных мест преступления, все больше доставались либо помещения, либо асфальтированные участки. А тут все сразу: ночь, пустырь, высокая трава. Поди найди иголку в стоге сена. Чтобы не обнаружить своей растерянности, следователь стала сосредоточенно изучать место вокруг найденного портфеля. Валя сразу же поняла, что Михаил прав – в предрассветных сумерках искать смысла нет, да и при свете солнца найти что-либо в таких условиях будет весьма затруднительно. И Потемкин прав – ничего бы не случилось, если бы ее подождали пять минут – надо было не лететь сломя голову, а достать кроссовки. Теперь у нее в туфлях противно хлюпает вода и брюки запачканы почти по колено. Хорошо хоть брюки черные, грязь не так заметна.

Семирукова спиной чувствовала, что все сейчас на нее смотрят и посмеиваются. Особенно эта парочка: ехидный опер Небесов и зануда эксперт. Но она ошиблась. Каждый занимался своим делом.

– А это что? – раздался голос Небесова. Оперативник что-то обнаружил в пышных зарослях лопуха. Он аккуратно, чтобы не стереть отпечатки, поднял выхваченную лучом мобильного телефона какую-то куклу размером с детский кулачок. Миша еще не понимал, относится его находка к делу или нет. Его внимание привлекла ее необычная форма: кряжистое туловище, потерявшее голову и одну из неказистых рук, с непропорционально большими ногами. – Кукла какая-то. Что за уродливые игрушки нынче выпускают!

– Дай сюда, – откликнулся Потемкин.

Эксперт приблизился к Небесову, взял у него куклу и с любопытством принялся ее рассматривать.

В корявом куске то ли камня, то ли глины угадывалась женская фигурка с большим животом, с большими ступнями ног, длинной рукой. На месте головы и второй руки – свежие сколы. В свете фонаря на одном из сколов Потемкин разглядел бурую полоску.

– Похоже на кровь, – предположил он.

– Это и есть орудие убийства? – заглянула ему через плечо Семирукова.

– Экспертиза покажет, – лаконично ответил Сергей и бросил взгляд на Валентину: «Н-да, послал бог следователя! Тургеневская барышня. И не матюгнуться при ней от души».

* * *

Последний клиент Плюшева Алексей Земсков – одутловатый мужчина лет шестидесяти, проживающий на Грушевой улице, ничем особо следствию не помог. Он ругался, сморкался в подол засаленной рубашки без пуговиц, обнажая выпирающее пузо.

– Да, вечером шестого числа приходил этот хрен безрукий устанавливать карнизы. Установил, как видите, вкривь да вкось! Халтурщик! В армии он у меня за такие художества из нарядов не вылезал бы! Зря ему деньги заплатил, все равно что на ветер выбросил. Сам бы все сделал гораздо лучше, если бы не радикулит, – ворчал Земсков. – Не заметил ли чего-нибудь подозрительного в поведении мастера? Заметил, а как же! Он постоянно глазами по сторонам рыскал, выглядывал, чего бы умыкнуть, но не тут-то было! Я его одного ни на минуту не оставлял. Но все равно на всякий случай проверил, на месте ли бумажник и часы, что мне подарили, когда я в отставку вышел, – Земсков провел грубыми пальцами по потрепанному ремешку часов на запястье. – Знаем мы их, проходимцев этих – одной рукой карниз криво вешаем, а другой – вещи в карман кладем!

Небесов никакой кривизны не заметил – карнизы висели, как им и положено. Как догадался Михаил, Земсков относился к той категории людей, которые во всем ищут недостатки и непременно их находят. Мише тоже досталось – на прощание Земсков высказал ему все, что думает о работе полиции, а заодно о разгильдяйстве сотрудников коммунальных служб, торговли, поликлиник…

В указанной Рыбаковым парадной шестого дома оказалось тридцать шесть квартир. Все их предстояло обойти сотрудникам полиции. А заодно и остальные четыре парадных этого же дома стоило проверить. Жильцы открывали неохотно, отвечали на вопросы без энтузиазма, а многих вообще дома не оказалось. Итог многочасовой работы оперативников не радовал: как обычно, никто ничего не видел, не слышал, не знает. Или не хочет говорить, живет по принципу: моя хата с краю, – безрадостно заключил Небесов. В начале его службы, когда он после школы милиции только пришел в отделение, народ шел на контакт охотнее. Или ему это казалось? Сейчас Михаил носил капитанские погоны, но по-прежнему привлекался к поквартирным обходам. А что делать? Молодежь нынче в оперативники идти не хочет, все стремятся устроиться на спокойную должность, без сверхурочных, беготни и нервотрепки, чтобы не рыскать по улицам и подвалам в жару и непогоду, а сидеть за монитором и неторопливо стучать по клавиатуре.

Пока оперативники проводили разыскные мероприятия на Яхтенной улице, Валентина Семирукова в своем кабинете беседовала с сестрой погибшего Дарьей Витальевной Казарцевой.

Серо-зеленые глаза, острые скулы, короткая стильная стрижка, приглушенные сине-зеленые тона длинного платья, замшевые балетки. И еще духи с каким-то резким ароматом то ли герани, то ли иланг-иланга. Для своих тридцати четырех лет она выглядела очень хорошо. Стройная точеная фигура, узкие кисти рук…

При первом же взгляде на Казарцеву Валя отметила, что перед ней сильная женщина. Было в Дарье что-то, указывающее на привычку постоянно быть готовой к борьбе: возможно, напряженность лица, или жесткость всего облика, или же уверенная манера держаться. Такие люди ее настораживали, ибо они были способны на поступок. И одновременно восхищали, поскольку сама Валентина, несмотря на свою должность с громким названием «следователь», сильной себя отнюдь не считала. На работе она изо всех сил старалась выглядеть строгой и уверенной в своих действиях, чтобы перед коллегами и тем более перед подопечными не терять лицо. Но у самой часто возникали сомнения: а правильно ли она поступает, говорит, ведет себя? С точки зрения должностной инструкции и закона, Валя ничего не нарушала, но всегда находились варианты: можно формулировать вопрос иначе, задать его позже или раньше, в конце концов, придать голосу другую интонацию. На первом курсе Валентина увлекалась биоакустикой и знала, как важен голос и интонация при общении – от них зачастую зависит ответ на вопрос. Одни интонации могут заставить насторожиться, и собеседник, почувствовав подвох, закроется, а другие, наоборот, успокоят и вызовут доверие.

– Я понимаю, какое у вас горе, но была вынуждена вас пригласить сюда. Вы только не волнуйтесь, – сказала Семирукова больше себе, чем Казарцевой.

– Я не волнуюсь, – бросила на нее взгляд сестра Плюшева.

Валентина про себя отметила, что голос Дарьи соответствует ее облику – твердый, с томной хрипотцой.

Что-то она не похожа на убитую горем сестру, потерявшую единственного брата, думала Семирукова. До встречи с Казарцевой Валентине прислали досье на Дарью.

Судя по данным из досье, Дарья Казарцева работает администратором в торгово-развлекательном комплексе «Успех». Валя в этом комплексе была, когда выбирала себе пуховик. Комплекс большой: на цокольном этаже продуктовый супермаркет, выше – одежда, обувь, спортивные товары, украшения, посуда… Чего там только нет! На любой вкус и бюджет. На самом верху кафе, кинотеатр, боулинг, ночной клуб с рестораном. Таких комплексов, как «Успех», в каждом районе понастроили, они теперь вроде Домов культуры – чтобы провести досуг, народ идет туда. «Успех» расположен далековато от Яхтенной улицы, Казарцева могла бы найти работу и ближе.

Родители Дарьи и Елисея были из детдома. Они погибли семь лет назад, и других родственников Дарья и Елисей не имели. Дарья была старше брата на четыре года. Казарцевой она стала после замужества. С мужем Дарья развелась, когда их сыну Сергею исполнилось два года. Впрочем, муж Дарьи ушел от нее еще раньше – почти сразу же после рождения ребенка, – не вынесла тонкая душа музыканта бытовых трудностей. Душа требовала тишины и вдохновения, а не бессонных ночей и безденежья. Дарья и Елисеей разменяли трехкомнатную родительскую квартиру в хорошем районе на две малогабаритные на окраине и поселились рядом на Яхтенной улице. Дарья в двенадцатом доме, Елисей – в четырнадцатом. Елисей уступил ей квартиру лучше – на седьмом этаже, с большой лоджией, а сам поселился на первом с маленькой кухней. Квартира Елисея стоила не на много дешевле, но когда денег в обрез, на счету каждый рубль.

– Ваш брат часто ходил через пустырь? – задала вопрос Валентина.

– Да. Как и все. Так ближе, если на автобусе ехать.

– И вы тоже через пустырь ходите? Ведь это опасно.

– Иногда, если без машины. Но только, когда светло.

– Вы на машине, стало быть, – отметила Семирукова.

– Сейчас нет. Она в ремонте почти две недели. Старая совсем, на ладан дышит.

– А у вашего брата машина была?

– Была, но он ее мне отдал. Хоть и старенькая, но зато своя. Сказал, тебе нужнее, ребенка возить и вообще, а я себе заработаю. Он о джипе мечтал, чтобы на рыбалку с друзьями ездить и нас возить. Осенью собирался покупать. Нет, не джип. Что-нибудь попроще. На джип у него денег не хватало.

– Хороший у вас был брат, – сказала Валентина и смутилась. – Простите, – зачем-то добавила она, совсем растерявшись. Ей еще не приходилось допрашивать людей, потерявших близких. И в этом деле требовалась деликатность.

– Вижу, вы совсем молоденькая, не знаете, как задавать вопросы в такой ситуации. Вы спрашивайте, не стесняйтесь, – ее состояние не ускользнуло от цепкого взгляда Дарьи.

Валя мысленно приказала себе собраться – ее растерянность заметна не только коллегам, а это ни в какие ворота не лезет. Придав голосу суровость, она продолжила допрос.

– У вашего брата были враги?

– Да какие враги?! Елик был мягким, безобидным, отзывчивым. Он с моим сыном тетехался, с рождения с ним управляться помогал. Больше родного отца участие принимал, когда мы с ним еще вместе жили. Да что там с рождения! Я только узнала, что ребенка жду, Елик сразу меня заботой окружил – по магазинам ездил, в аптеку за лекарствами-витаминами, даже по дому прибирался, чтобы я не утомлялась. Берег меня, знал, что муж женскую работу делать не станет. Светлый был человечек, с кристальной душой, как у младенца. Я ему венок с белыми лилиями заказала, символ чистоты. На светлую память.

Голос женщины дрогнул, она достала из своей большой сумки платок и промокнула навернувшиеся слезы.

– Хотите воды? – предложила Валя.

– Нет, спасибо. Вы не обращайте внимания, спрашивайте.

Легко сказать – спрашивайте. Сидит потерпевшая, слезу утирает, а ты ее спрашивай. И вопросы вроде уже закончились.

– Вы идите, Дарья Витальевна. На сегодня все. Если что, вас еще пригласят.

Казарцева исчезла за дверью, оставив после себя шлейф духов. Валентина распахнула окно, чтобы проветрить комнату, избавиться от резкого запаха. Как назло, в этот момент зашел Потемкин. Сергей Викторович, конечно же, не смог удержаться от замечания.

– Валечка! При открытом окне кондиционер работает зря!

Валя про себя чертыхнулась. Ну не успела она дойти до конца коридора и выключить этот проклятый кондиционер! А точнее – не собиралась. Думала быстренько проветрить и закрыть окно. Так нет же, обязательно нужно было кому-нибудь прийти и ткнуть ее носом.

– Да я на минуточку! Проветрить надо.

– Дело хорошее. На улице теплынь – ни ветерка, ни дождика. А это что? Сладостями балуемся? – кивнул он на открытую пачку печенья, оставленную в закутке на тумбочке с чайником.

«Сейчас скажет, что превратила рабочий кабинет в буфет, и вообще худеть пора», – подумала Валя. Про то, что худеть пора, Сергей Викторович, конечно же, промолчит – все-таки он человек интеллигентный, но подумать подумает. После того как ей стали тесными ее институтские брюки, Валентина почувствовала себя толстой. Она приняла решение непременно похудеть и, пока не похудеет, прятать «жир» под многослойной одеждой. Похудание давалось непросто ввиду того, что Валя не могла отказаться от сладостей. Если перейти на чай без сахара ей удалось довольно-таки легко, то пить его без пастилы и печенья она не смогла.

– Угощайтесь, Сергей Викторович, – предложила Семирукова.

– А давай угощусь! – неожиданно согласился эксперт. – А то уже скоро обед, а я чаю еще не пил.

– У меня только в пакетах.

– В пакетах… Что это за чай в пакетах?! Не возьмут тебя, Валька, замуж, если женихов таким чаем поить будешь. Ну, давай какой есть, выпьем и помои, мы не гордые.

Опять учит! Замуж не возьмут, видите ли. А ему какая печаль? Беспокоится, прямо-таки отец родной. И чашки, как назло, содой не почистила, все руки не доходили, а водой коричневые круги в них не отмываются. Можно представить, что о ней подумает этот ворчун. Может, сходить помыть?

Валя зыркнула на Потемкина, вольготно устроившегося на единственном кресле за чайной тумбочкой. Хоть бы стул для дамы принес! А, ну и пускай! Пускай пьет из грязной чашки! Барин выискался, чтобы для него еще чашки мыть!

– Скачет сито по полям, а корыто по лугам, – процитировал эксперт Чуковского.

Эрудит хренов! Валентина налила Потемкину полную чашку кипятка, не удосужившись опустить в нее чайный пакетик, чтобы немного замаскировать коричневые разводы на стенках чашки, и мстительно поставила перед ним сахарницу с затвердевшими остатками сахарного песка на донышке. В тумбочке у нее лежала новая пачка сахара, но она нарочно не стала наполнять им сахарницу. Перебьется!

– Уууу, мать. Плохи твои дела. Сидеть тебе в девках до скончания века.

– Ничего, посижу.

– К тому же бука.

– Какая есть.

– Даааа, Валечка. Придется взять тебя на воспитание.

Семирукова поежилась. Что я ему, ребенок, что ли? Если ему так хочется кого-нибудь воспитывать, пусть заводит детей и воспитывает их, а меня уже поздно. Валя набрала в легкие воздуха, чтобы высказать этому воспитателю все, что о нем думает, но скромность ей этого не позволила. Она отвернулась к окну, пряча свои дрожащие от обиды и негодования губы.