Изображая Чкалова

Изображая Чкалова

Аркадий Застырец

© Аркадий Застырец, 2018

ISBN 978-5-4493-2091-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Чудо

– Надейся на чудо, – священник сказал.

Но доктор учёный ему возражал:

– Чудес не бывает, чудес не бывает, —

И губы в гранитную ниточку сжал.

Не долго дрались их во мне голоса,

Я докторский мрак одолел в полчаса:

Конечно же, чудо и не было б чудом,

Когда бы бывали у нас чудеса.

Радио ночью

Радио ночью, ах, радио ночью!

Медной антенны врастяжку спираль,

И ничего-то не надо воочию —

В кончиках пальцев громадная даль.

На лакированный ящик ложится

Наша советская хищная пыль.

Ловишь и ловишь, как синюю птицу —

Кто там, напомни… Тильтиль и Митиль?

Радио ночью, сквозь лампы и платы,

Мне бы ВЭФ-10 хотя бы, а тут…

Ухо – к динамику хриплой «Кантаты»,

Через помехи и тихо – «Хэй, Джуд!»

Время, как воду в песок, проливаю,

В свете сокровищ глубокого дна

И – точно воздух хватаю – зеваю,

Дрогнет рука – и уходит волна,

Схлынет, неверная, с треском и свистом —

Вдруг по-испански – о чём говорят?

А на стекле золотисто-лучистом —

«Прага – Варшава – София – Белград».

Военный альпинизм

13 февраля 1943 года шесть военных альпинистов сбросили фашистские флаги с западной вершины Эльбруса (5642 м). 17 февраля 1943 года четырнадцать альпинистов второй группы сорвали остатки немецких флагов с восточной вершины (5621 м) и водрузили флаг СССР. <…> Из героической двадцатки военных альпинистов уже никого в живых не осталось.

(Михаил Бобров)

Может запросто быть

Нищетой изумруд,

Где, ломая гранит,

Эдельвейсы цветут,

Где кончается воздух

И смерти страда

Наступает на хвост

Как комете звезда,

Где гора, как живая,

В закате лежит,

Вроде спящего льва

И слепая на вид.

Кто угодно ослепнет

От этих снегов

Близ вершины, где хлеб

Наш насущный таков:

Не тушёнка из банки,

Не хруст сухаря —

Растворяет обман

Киноварным заря,

Мажет по небу плотно,

Как маслом ладонь,

Беспощадно кладёт

На сугробы огонь,

И в глазницах землян —

О белилах забудь! —

Замутили багряное

Сера и ртуть.

Но для выжегших страх

В яром пламени том

Будет дом в небесах —

Золотой в голубом…

Хронометраж

Ох, не точны красивые часы,

Упавшие с вокзального развала

В мазут и снег минувшей полосы,

Прекрасной всем, чего недоставало.

Отважные рожать своих детей,

За вечером мы вечер избывали,

И разве что случайные детали

До мозга пробирали нас костей.

Уже зияли лозунги и знаки,

Сулившие вот-вот переворот,

Мы шли и шли, лунатики, зеваки,

А время всё, казалось, не идёт.

А кровь напротив – ниточкой бежала —

То из носу, то набело по льну…

И всё, чего тогда недоставало,

Пошло сегодня на небо ко дну.

Подверженность

Крестьяне, свиньи, астронавты*,

Как душу рёвом ни трави —

Пожалуй, тут внезапно прав ты —

Мы все подвержены любви…

Нужде, влечению, желанью —

Не божества, так естества,

Что нашу спесь и гордость ланью

Гнёт о сустав, как дважды два.

Земля – увы, не Переландра,

Не избежать на ней рожна.

Тонка смородина скафандра,

И плазмалемма – ох, нежна.

А митохондрии – послушай! —

Шумят, как прибалтийский лес…

Но ближе чем к ядру, тем глуше:

Шероховата ЭПС**.

И пыль тут кажется живою,

В ней брезжит тщательный расчёт,

И, если что, то всё – травою,

Мясистым трыном порастёт.

________________

*Намек на название альбома рок-группы «Kula Shaker» – «Peasants, Pigs and Astonauts» (1999)

**ЭПС – эндоплазматическая сеть.

Fêtes galantes

Орлом назвал тоскливых чисел решку

И наречён в истории Земли

Галантным веком. Видимо, в насмешку

Над перегноем алчности и тли.

Там сладкий дым неспешного кажденья

Сменяли смрадом пир и кавардак

И тайну несчастливого рожденья

Закладывал во мраке тайный брак.

Европа с мушкой, до смерти под мухой,

Глумясь над мушкетёром и слугой,

Не то что молодящейся старухой,

А впавшей в детство пялилась каргой.

Запутан в кружевах, слегка придушен

Поблёкшей паутиной слабых строф,

Вольтером в горло за полночь укушен,

Галантный век отнюдь не был таков:

Доднесь его соблазнов живы бесы,

Берущие за гузку не судом —

Капризом подменяют интересы

И брезгают рассудком и трудом.

Миссия

Из Египта и Марокко,

Из Туниса и Магриба,

Паруса воздев высоко,

Полетит корвет, как рыба,

Поплывёт быстрей, чем птица,

Над лиловыми волнами,

Наберёт, чтоб нам лечиться,

Трав целебных в Суринаме.

Чтобы мыться и плескаться

Нам с тобой в чудесной ванне,

Трюм завалит – умотаться! —

Красной солью на Тайване.

Купит наш купец надёжный

Зелье дивное в Калькутте,

Сложит, скроет в осторожный

Рундучок в своей каюте.

Встретим с башни на рассвете

Тень спасительного груза,

Рады новому, как дети,

Шагу нашего союза.

Утёс

Тихо морем берег сносит,

В соль смывает не спеша,

А навстречь – то рака бросит,

То медузу, то ерша.

Нежный шелест вод прибрежных,

Визг и смех издалека…

Отступает строй мятежных

Исподлобья и с виска.

Вот одни – и вдруг другие,

Волны моря и людей,

Чьи тела полунагие

Полны радостных идей.

Ты – и то, хоть неподвижен

И в песок белёсый врос,

Преходящ и корнем сближен

С прахом, каменный утёс!

Ходом времени подлунным

Свален будешь, но пока —

Подставляешь плечи юным

Для отважного прыжка.

Межа

Уж всяко больше половины

С тобой мы прожили уже,

А всё мне слышен запах глины

В ночной невидимой меже,

Где я лежу до полусмерти,

Сражён безвременьем хмельным,

А надо мной дерутся черти

До крови с ангелом моим.

Скопленья звёздные взметая,

В разгон молекулы-миры,

То грохнет вечность холостая,

То лопнут времени шары.

Под дых оглоблей пробужденья —

И водка выветрится вмиг…

До воскресения с рожденья

Не проберёшься напрямик.

Как далеко во мгле вчерашней,

С лучом от фары, быстр и чист,

Мотором тарахтит над пашней

Кристально трезвый тракторист!

Ты могла бы…

Ты могла бы остаться на море

И, не встретив, покинуть меня

В Мариуполя тесном разборе,

В мелководье морского коня.

В белой-белой соломенной шляпе

С невоспитанно красным цветком —

На колени к немёртвому папе,

По траве и песку босиком.

Ты могла бы остаться в солёном,

Загасившем волною гортань,

Ни на миг ни испугом, ни стоном,

Ни движением в грязь или дрянь…

И тебя не нашёл бы я сроду —

И вовек, не подумав искать,

Во свою бесконечную воду,

Что ни миг, погружаясь на пядь,

Кабы ангел-хранитель прохожий

Не схватил тебя за локоток

И не вытянул – Что ж это? Что же? —

Не давая уйти в водосток.

Март

Открою окно, потому что внутри уже стало

Совсем невозможно и попросту нечем дышать.

Открою – и пусть воцаряется скрежет металла

И c улицы ввалится смрадная с гиканьем рать.

Пускай раздаются направо, кругом и налево

Рычание поршней и пение лживых гудков

И в комнату рвутся, из зимнего вылетев зева,

Удар урагана и хватка морозных тисков!

Да врежет, визжа, продиктованной низом измены

Об верное сердце сломавшая зубы фреза!

Пускай расшибутся об кухни нагретые стены

Свирепые смерчи и снов ледовитых гроза!

За всем этим вихрем, за старой, как мир, круговертью

Я вижу, я чую распухшей от гриппа ноздрёй —

Весна наступает, и наново в битву со смертью

Март-месяц кидается, как безрассудный герой.

Он выпил вина сорок чарок, ни много, ни мало,

И в путь на закате выходит, и в полночь идёт,

И тигр его ждёт, притаившись на дне перевала,

И тигра он спьяну рукой безоружной убьёт.

Сибирское море

Ах, понятная даль

Академгородка!

Только юности жаль,

Да и жизнь коротка.

Отдаём и взамен

Ничего не берём.

Лаборант – супермен,

За углом – космодром.

Яшин круче Пеле,

В полной радуге лиц

Не найти на Земле

Краше наших девиц.

Даже те, что глядят

Через колбы стекло,

Не вмещаются в ряд,

Дай хоть каждой весло.

Коммунизма леса —

Легковесный каркас,

Но в воде – паруса

В приполуденный час.

Поднимаюсь бегом

На знакомый этаж,

Да и вниз босиком

С волейболом на пляж.

Моря пресного бег —

Рукотворная ширь.

Жалко, лето не век:

Сдох и высох мизгирь.

Но ракеты летят,

Ускоритель гудит,

И забыт Герострат,

И никто не забыт.

Рисунок

В моём простом карандаше,

По-птичьи, что ли, долгоносом,

Как жук в лавандовом саше,

Как Ленин в утлом шалаше,

Измучен финским сенокосом,

Уснул маяк…

Напрягом трёх пурпурных крон

Транзистор в нём горел, как призма,

О том, что бытие не сон,

Близка победа коммунизма,

И космос будет покорён…

И вдруг иссяк.

И я объёмную морковь

Вонзил с размаху в лист альбомный,

Пролив с кистей на контур тёмный

Медовой акварели кровь.

А вот войны смертельный ход

В листа того же обороте —

Горит над танком самолёт,

И лупит пушка по пехоте.

А вот с огромной высоты

Глядит лохматое светило

Туда, где взрывы, как кусты,

И смерти золотая жила…

И вот чего там только нету!

И тьме найдётся цвет, и свету…

А нет – убежища душе

В моём простом карандаше.

Бессонница

Привидится же чудище

В расселине дымов!

Убожество, приблудище

Из тайного и снов.

Холодный воздух лопает,

Как дынный мармелад,

И мокрой лапой шлёпает

Часам настенным в лад.

И пасть его ощерена,

По-волчьему полна,

В пустых глазах затеряна

Неполная луна.

Мои надежды нежные —

Мол, жить ещё и жить —

В объятия безбрежные

Готово заключить.

И чем душа в груди моя

Держалась бы в ответ,

Когда бы не любимая,

Лелеющая свет?

Лунатизм

Есть океан на левой стороне

Того, кто по ночам без света волен

И ходит высоко в глубоком сне

По крыльям крыш и рёбрам колоколен.

Есть океан и вечная тропа

На побережье тёплыми камнями.

Издалека на ощупь и слепа,

Всё видит ночь, летающая снами.

Есть океан и стаи пёстрых рыб,

И водорослей лес непроходимый,

И тёмный хоровод придонных глыб,

В парении медуз неопалимый.

Есть океан у спящих на ходу.

Вагон метро. Упала на пол книга —

И острие несущегося мига

Горящей спичкой чиркнуло по льду.

Прощание с зимой

Утро взмыло – и снова не промах,

Час-другой в темноте погодя.

И мерещится в мутных проёмах

В тихом омуте пламя дождя.

Закипает земля под карнизом

На веселье костру моему —

Не спеша разгорается низом

Поджигающий холод и тьму.

Не спеша, полегоньку, помалу,

По молекуле – как помело,

Отдавая судьбу опахалу —

Ветру, марту, в песок и стекло.

Ладно, пусть под небесным пожаром

Паром, парусом вверх, невесом,

Монгольфьера невидимым шаром…

Погляжу на покинутый дом —

И готово. Поехали, братцы! —

Атмосферы пронзая апрель,

Чтоб в открытом летать и скитаться,

А не прахом и порохом в цель.

Изображая Чкалова

Железа или зарева

По нотам зная звук,

Сквозь дерево и марево,

И под гору без рук

В чужой портрет пикировать,

Разинув юный рот,

И Пушкина цитировать

От дома до ворот!

С девчоночьими визгами

И смехом в разнобой,

Весны облиты брызгами,

Довольные собой,

Изображая Чкалова

На крыльях под мостом,

В великое из малого

В потоке золотом!

Могли б и до Америки

С крестом и без креста —

На довоенном велике

И в шлеме «от винта».

Дворовая

Я дворовый зверёк. Не бесстрашен, но зайца храбрее.

Вот, как ветер, лечу по забора пожарной гряде,

И по пояс хожу за рудой в разъярённом пырее,

По колено в крови и гудроне, по горло в воде.

Под стеклом у меня золотые зарыты секреты,

Мусульманин, цыган и еврей в батальоне моём.

Оттого и свободны, и песенки наши не спеты,

Что по-русски мы хором заразные песни поём.

Кормим лошадь травой или хлебом, коли не без хлеба…

– Ах, хабиби ты мой! – Кадерле, яв кэ мэ, мэхабэк!

Всё в песке да земле, а с устатку в открытое небо

Поглядим – и видать: в облаках-то летит человек.

И ни камнем его из рогатки, ни серой с болтами

Не достанешь никак и с тугой синевы не собьёшь.

Может, он – самолёт или шмель над густыми цветами,

Где лежишь от жары – ни любви, ни потери не ждёшь…

_________________

* хабиби – любимый (турецкий)

** кадерле – дорогая (татарский)

*** яв кэ мэ – иди ко мне (цыганский)

**** мэхабэк – обнимаю (иврит)

Гляжу и жду

Сквозь тёмное, неровное,

Сквозь дымное стекло

Гляжу на солнце кровное,

Чуть утром рассвело.

Гляжу и вижу в будущем

Детей моих детей,

Позёмку беспробудную

Рождений и смертей.

Гляжу и жду затмения

Сквозь дымные слова,

Но только на мгновение

Одно иль много – два,

От той до той доплыть ещё

Обители теней,

Счастливее родителей,

Но сердца не умней —

Чтоб мысли дно тяжёлое

С пути не увело

И чтоб из рук ольховое

Не выпало весло.

Ньюфаундленд

Утопи ты свои корабли

В этих водах слепых и угрюмых.

Не бросай якорей, не юли,

Не ищи себе ценного в трюмах.

Сухари и разбавленный ром,

Кипы чёрного мокрого джута…

Утопи их под звёздным крестом.

Удиви своего баламута.

Всё – на дно вместе с гневом твоим,

Как комар полуночный, писклявым.

Не суди, будто сам не судим.

Хватит плавать маршрутом корявым.

Снова солнце с луной потеряв,

Что ты делаешь там с парусами?

Ты не лев и тем паче не прав,

И дрейфуешь на запад частями.

Утопи все мосты и труды

И в хромой протекающей шлюпке

Правь туда без еды и воды,

Где границы морозны и хрупки

И звенят одиноко слова,

Повисая в белёсом просторе…

Правь туда, где надежда мертва

И свинцово открытое море.

Только там и увидишь свою,

Как нигде, невозможно яснее…

Только там, на отвесном краю,

В темноте и во льду цепенея…

Вокзал, буфет

Ты сочиняешь «Книгу перемен»,

А за окном и льдом – тебе знакомо? —

Составом тёмным вылинявших стен

Маячит пароход родного дома.

Пятиэтажный долгий силуэт

В тумане зим и летнем балагане…

Предъявишь проводнице свой билет,

А на перроне – пёстрые цыгане;

Мундир на майке, курит отпускник;

Осталось три минуты остановки;

Мужчина в тапках и командировке

Бежит за лимонадом напрямик;

По радуге внизу мазутных пятен

Путеобходчик походя стучит…

А проводница смотрит и молчит:

Ей твой билет просроченный невнятен.

Давай о Китае

Давай о Китае. Я верю в пекинское утро,

Где солнце касается светом изогнутых крыш…

Ну ладно, я не был. Мне снилось, как будто, как будто…

Такое бывает – всё видишь, как будто не спишь.

И видишь, и дышишь, и гонишь полночную змейку

На небо, а небо такою грозит синевой,

Что крепко берёшь на балконе железную лейку

И льёшь – поливаешь фиалку, пион и левкой.

Давай о Китае. С рассветом спешат на работу

Борцы, водоносы и дворник с лохматой метлой…

Забудем про Гамбург. Давай по пекинскому счёту

Столкнём и оценим шмеля с неусыпной пчелой.

Давай о Китае, на память и смерть обречённый,

Зачем на земле мы короче дождя и травы?

Кровавому цвету границу рисует зелёный

И медленно пасть разевают бетонные львы…

Послушник – наставнику

Если бы ясно вначале мне Силы сказали:

– Вот тебе небо и море, а после конец…

Стал бы я спорить? Спросил бы у Бога в печали:

– Где твоя лодка и где твоя птица, Отец?

Что мне за то полагается? Что мне за это?

Даром ли белое буду на свете терпеть?

По сердцу ль осень и лучше ли душное лето?

Весело ль будет метели испробовать плеть?

Кстати, зима. Может, хочется мне холоднее?

Или совсем отменить холода в Новый год…

Утру ли вечера быть для меня мудренее?

Ночи ли ум неусыпный забрать в оборот?

Если бы воля дана мне была до рожденья,

Чем бы ответил на планы творенья Творцу?

Лучше ли сна мои самые светлые бденья?

Лучше ль овце, чем нашедшему в яме овцу?

Лесное

Рака в раковины раке

Аз, ныряя, сторонюсь

И боюсь, как злой собаки,

Жгучей нежности медуз,

И дрожу, когда мне рыба,

Мимо кинувшись тишком,

Жаброй тронет рёбра, либо

Ногу – острым плавником.

Не моя ты, море, доля,

Хоть и с образом небес!

Мне полей милее воля

Да в июле светлый лес,

Где пригреет солнце сладко

Через листьев облака,

И лисы кустом украдка,

А в ветвях – бурундука.

Мягко стелются иголки,

Будь то ёлка или ёж…

А случись навстречу волки —

Белой бабочкой порхнёшь.

Айболит

Сходишь к врачу – и захочется жить,

Дышится легче с рецептом в кармане,

Точно суровая в пуговку нить

Вдета и накрепко – в облако ткани.

Не оторвёшься, душа моя, врёшь!

Снова крадётся любовь к изголовью,

А в рукаве у ней – ведомо – нож,

К марту по снегу притянутый кровью.

Ох, и хорош он! Медвяная сталь

Непререкаема в солнечном блеске:

Каждую высветит в пальцах деталь —

С долу клинка до клейма арабески.

В каждый прицелится сердца удар,

В самую точку зеницы вглядится…

«Я, – говорит, – тебе радость и дар».

«Аз, – проповедует, – синяя птица».

Ты и поверишь и с нею летишь

В Грецию греться, в Италию таять,

В Англию – что?.. За окном рассветает

И на прощание капает с крыш.

С биноклем

С биноклем было хорошо!

В окно глядишь, а видишь море,

Где горизонта ровный шов

Не параллелен шву на шторе.

И там дома – как корабли:

Стоят на рейде целым флотом

Еще в виду цветной земли

Перед космическим полётом.

В волнении по росту ряд —

Планеты яркие крупицы,

А в стратосферу львы и птицы,

Опережая всех, летят.

Едва рассветом темень смыло —

Под ледяной вставать пора,

И всюду с золотом белила

Велосипедные с утра.

Если уходишь

Если надел и шнуруешь свои башмаки,

А разговор продолжаешь, но вот он – порог.

Ночи и ветру, и времени в нас вопреки

Надо идти, и в прихожей теперь – эпилог.

Долгие проводы в долгих слезах сокращай.

Если твой плащ прошуршит на прощание так,

Точно порывистым шёпотом скажет «Прощай!» —

Значит, пора. Значит, вышел тебе оверштаг.

Впрочем, и эта надежда на новое – самообман.

Просто пора. Просто весь израсходован свет.

Три папиросы и спички засунешь в карман,

Где ещё медь и на поезд картонный билет,

Просто пора. Сколько можно в прихожей стоять?

Вот и часы шестерёнками в рельсы стучат…

Может, успеешь в смущении нас приобнять,

И – угасая – в подъезде шаги отзвучат.

Хлопнет тугая к пружине прибитая дверь,

Снегом повеет, и ключ повернётся в замке.

Может, и встретимся… Веришь? А впрочем, не верь!

В гору дорога, и лучше шагать налегке.

Зимним утром

Зимним утром тихий разговор.

Кожа звуком бережно задета.

Холодок имперского рассвета —

В тёмных складках бабушкиных штор.

И лежишь, прижав ладонь виском

И сквозь морок сонный понимая:

До воскресных сердцу далеко —

Может, даже дальше, чем до мая.

Нет, ещё надеешься дойти

За часов настенных точным следом,

И в горячей держится горсти

Золотой, оставленный мне дедом.

А в шкафу заветном – горяча,

Точно с прошлой Пасхи не остыла —

Формы для земного кулича

Вся в крестах таинственная сила.

Венера и Марс

На Марсе жизни нет —

Я верю марсоходу.

Бьёт в камни смерти свет,

И не отыщешь воду.

Живым на Марсе – швах

Согласно Голливуду.

В твоей обшивки швах

Лучи – как иглы вуду.

И никому твой флаг

Со звёздами не нужен,

Где ада красный шлак

Бездушьем отутюжен.

Сто сорок дней пути

Сквозь чёрные пустоты —

Умри, а долети!

На то и звездолёты.

Но вместо жизни жесть

Там нашу ждёт ракету…

На Марсе жизни нету,

А на Венере – есть.

Ещё не край

Ещё не край, поверь, ещё не крышка.

Скачи, скачи, свердловский воробей!

Пускай в глазу апрельская ледышка

Застыла и не тает, хоть убей.

В пустых ладонях – лёгкая привычка,

Но щели в лодке – как ни соберу:

Невероятно вспыхнувшая спичка

Без продолженья гаснет на ветру.

Короткая свечения виньетка

Не жарче алогрудых снегирей.

Со строчкой быстро движется каретка,

В строки начало – во сто раз быстрей.

Не слушайте меня, в рукав молчите

И, положив под белое крыло,

На берег моря по небу свезите.

Где мёрз Овидий, будет мне тепло…

Канун воскресения

Всё в общем как прежде, обычно.

Как было не раз и всегда.

Безверие нагло и зычно,

Слетается на провода.

По новой – Содом и Гоморра,

Кошмару не видно конца.

Рвёт горло безумная свора

Во имя златого тельца.

Взрывчатка не чувствует боли,

Не знает смертельных обид…

Но что-то в весеннем раздоле

На дым не похоже дымит.

Собрание в омуте тихом

Готовит последний мятеж.

Набат раскачался над лихом —

Не встать ему спящему где ж!

И время идёт не по мере,

И небо – не то, что вчера.

Четвёртые сутки в пещере…

Пора тебе, Лазарь, пора.

Кем быть

Сперва хотел я водолазом,

А космонавтом – не желал,

Невинным впитывая глазом

Базар, плотину и вокзал.

Не романтически мечтался

Себе в свинцовых сапогах,

А – наводнения боялся

И так рассеивал свой страх.

И с погружением бездонным

За острым взглядом в глубину

Под тёплым ливнем заоконным

«Вот дудки, – думал, – не усну!»

Глядел на рыб – их было много,

И сквозь подвижную траву

Я уходил от осьминога

Во сне – совсем как наяву.

И не боялся захлебнуться,

Готов почти наверняка

Из водолазного разуться

И взмыть стрижом под облака.

Святой Антоний

Я пою на краю водопоя,

У заснеженной тёмной реки,