На дорожках неведомых

Досчитав от десяти до нуля, Змей Горыныч сорвался с дуба и на бреющем полете скользнул прямо над самым водоемом, распугивая лягушек, мирно греющихся под лучами солнца. Черная тень пронеслась над камышами. Утки, чирки и лысухи затихли. Лягушки спрятались под листья кувшинок. Горыныч, пролетев над осокой, взмыл свечой вверх и, поднявшись на высоту, завис на одном месте, высматривая жертву.

Тем временем, княгиня отдыхала в шезлонге, держа в руках женский роман о трудной судьбе крепостной крестьянки, полюбившей молодого барина. Под паланкином в кроватке мирно почивали княжеские дочери. Невдалеке на мангале жарился шашлык, а повар француз по имени мусье Барбекю, лихо поливал шкворчащее мясо красным бургундским вином.

Горыныч шестью ноздрями втянул в себя воздух, пропитанный запахом жареного мяса, и средняя голова выдала перл:

– Братки, однако, шашлычок под коньячок – как вам такое?

– Смотри лучше где, коляска с чадами, – ответила левая.

Заметив люльку, Горыныч сложил крылья, и словно сокол ринулся с высоты прямо на колыбель. Все произошло внезапно. Княгиня Людмила даже не сообразила, что случилось. Черная тень нарыла походную опочивальню, где мирно спали княжеские отпрыски. Сжавшись от ужаса, она заверещала, что было сил, и тут же выронив книгу, упала в беспамятстве.

В этот момент Илья Муромец увидел Змея Горыныча. Тот уже держал в лапах княжескую дочь и крутил головами в поисках пути к бегству.

– Врешь, не уйдешь, —заорал Муромец, и громыхая латами, бросился к перепуганному Горынычу.

– Атас! Муромец! – заверещал змей, и словно заяц, прыгнул на центр поляны. Он бегал по кругу, стараясь оторваться от земли, но ему не хватало разгона. Со всех сторон бежали бородатые стрельцы из княжеской охраны и жутко вопили, пугая рептилию острыми как бритва алебардами. Князь остолбенел. Видя в лапах Горыныча свою дочь, от сковавшего его страха он не мог даже шевельнуться.

– Ильюша, ради Христа – не стреляйте – чадо загубите, – проорал он, боясь даже вздохнуть. – Может ён выкуп какой попросит, так опосля откупимся. Чадо сбережем!

– Не боись ваше величие, сейчас я его угомоню….

Змей Горыныч, застигнутый врасплох, бегал по поляне, прижав к себе ребенка, пока не набрал нужную скорость. В самый последний момент он подпрыгнул, словно кенгуру когда стрельцы княжеской охраны почти взяли его в котел. Змей стрелой взмыл в небо. Витязи промахнулись, и столкнувшись лбами, повалились без памяти на спину. Пришедшая в себя княгиня вновь упала в сильном обмороке. Только Муромец остался хладнокровен, непоколебим, как истинный богатырь. Не растерявшись, он ловко подбросил камень и так лихо щелкнул его ракеткой для бадминтона, что тот пулей понесся в сторону Змея Горыныча, ударив реликтового рептилоида прямо во взмыленное подхвостье.

– Ой, – завопил Горыныч, – в меня попали. Бьет гад, по помидорам!

– Мы же невидимы, – сказала левая голова. – Мы же под шапкой невидимкой – ядрен батон!

– Братцы, я шапку, на дубе забыл, – сказала средняя голова.

– Ну, тогда все ясно, – сказала правая голова и запела:

– Мы летим, ковыляя во мгле. Мы летим на последнем крыле. Глаз подбит, хвост свербит, но Горыныч летит, на честном слове и на одном крыле.

– Валим отсюда, – завопил центральный и, поджав хвост, стал учащенно махать крыльями. Илья Муромец вновь подкинул камень, и с такой силой запустил его в воздух, что тот догнал змея и со всей силы стукнул в затылок левую голову. Тот отключился. Горыныч, почувствовав недомогание, пошел в пике. Пролетев над озером, он не удержав высоты, рухнул за ним, прямо в лесной массив, поднимая клубы пыли.

– Боже, ты его сделал – Ильюша! Ты выбил ему мозги, – проорал князь Владимир.—Кто найдет ребенка, тот получит земельный надел в Рублевке и сундук злата, – проорал Князь.

Стрельцы бросились бежать вокруг озера, чтобы поймать Горыныча, который так красиво пикировал в лес.

Тем временем, Змей Горыныч, пришел в себя. Он взобрался на пень, и уселся на него, держа девочку передними лапами.

– Что братва, будем делать? Так опозориться может только лох печального образа!

– Валить отсюда надо, – ответила правая голова, – княжеская охрана с минуты на минуту тут будет.

– Шапку надобно забрать, – ответил центральный, – шишку прикрыть, чтобы не застудилась.

– Ага, чтобы от Муромца еще раз в подхвостье получить, – сказал левый, почесывая за ухом. – С меня хватит.

– Дитё нужно здесь оставить, а самим налегке слетать за шапкой. Кощей сейчас явно видит, чем мы занимаемся, и теперь точно пошьет из нас сапоги. Лучше вернуться с шапкой и без дитя, чем без шапки, но с дитем. За шапку он порешит нас. Будем потом на камушке греться.

Пока Змей Горыныч, сам с собой разговаривал, на поляне вдруг появился мужичок с еловой дубиной. Мастер Данила как раз прохаживался мимо, в поисках грибов и услышал, как головы между собой беседу ведут.

– Ты, это гы, – сказал Данила, размахивая дубиной. —А то я тебе…

– Чаво гы?! Чаво гы?! Ты кто такой, – спросила левая голова. – Гыкаешь мне тут!!!

– Я кузнец Данила мастер, – ответил мужик.

– Ну, так ты куда шел, Данила мастер, туда и иди, – ответил средний. —Не видишь, отдыхаю я. Заморился однако..

– Ты, птеродактил, дитятка то отпусти! Не ровен час, я дубинкой махну, да зашибу малёхо!

– Не птеродактил я – дубина стоеросовая, а рептилоид реликтовый трехглавый. В книгу красную занесен, за природную редкость.

– Отпусти, дитятка говорю. Я с тобой шутить не буду, – сурово сказал кузнец и решительно пошел на Змея Горыныча, размахивая дубиной.

– Не будет ён шутить, – сказал правый. —Валим браты, по добру да – по —здорово! Не видите это мужик русский – болван не отесанный!

Горыныч, аккуратно положил княжеское чадо на пень, а сам стал, словно просачиваться сквозь кусты, опасаясь мужицкого гнева.

– Забирай, мужлан сие чадо! Мне таперича один хрен головы не сносить, – сказал Горыныч.

Данила махнул дубиной и бросил её следом в Змея. Тот не успел пригнуться. Тяжелая палка со всей силы ударила среднего по голове.

– Валим, зашибет же мужлан – завопил правый, и, замахав крыльями, как на форсаже змей вознесся к небу.

Данила подошел к пеньку, на котором лежал ребенок и, аккуратно взяв его в руки, сказал:

– Утибожемой – какие мы тут красивые! Господь услышал наши молитвы! Теперь у нас с Капитолиной настоящая семья будет, – сказал сам себе кузнец Данила.

Он бережно положил девочку в корзину, и поспешил домой, чтобы уже там под крышей дома поделиться с женой радостным приобретением.

Глава четвертая

Сотворение тайной стражи

– Ну что витязь распрекрасный делать будем, – спросил князь Владимир, стоящего перед троном Илью Муромца. – Где воевода будем дите княжеское искать? Ты, и твоя стража прозевала киднепинг и я, как князь Руси великой, должон отрубить чью – то голову, чтобы унять боль сердешную и покарать лиходеев.

– Я думаю ваше княжеское величие, тут надо малость умом поработать. Махать мечом дело пустое, да и затратное. Чай палачу платить за каждую голову надо. А вдруг тая голова, которую вы сечь, изволите, ведает корни самого лиходейства. Так карать надо самого лиходея, а не того кто по недогляду своему, сие злочиние сотворил. Надо вам ваше княжеское величие службу княжеского державного надзору учинить. Дабы действия супостатов, да басурман всяких и лиходеев, загодя пресекать на корню.

– Ну – ка, ну – ка Ильюша, с этого места поведай мне по подробнее, – сказал князь, делая умное лицо.

– Я, да Добрыня Никитич, – сотворим тайную стражу типа той, что в римской империи была. Княжьи люди в разных хламидах будут середь бояр, простолюдинов и всякого мастерового люду ходить и выведывать где, что происходит и докладать старшине. А далее мы сии веды будем описывать на пергаменте, и хранить, до потребности. Вот, к примеру: затеял какой басурманский царь против вашего величия гадость творить. Он же не пойдет на пролом, а сперва зашлет тайных соглядатаев, чтобы те выведать каковы планы у народа. Какова княжья зброя да войско. Аль свои доморощенные бояре да купцы, что страсть к воровству аль к мздоимству имеют, и на княжий престол метят.

– Дело говоришь Муромец. Сегодняшним днем указ издам, о сотворении тайной стражи да тайных соглядатаев, кои будут коварные замысла ворога внутреннего и закордонного выведывать. Казны дам сто золотых, но чтобы ни муха, ни паук какой без надзору не остался. Излови мне этого аспида трехглавого, чтобы выведать, кто рептилоида этого надоумил промыслом злодейским заняться. Чай дело нехитрое змеюгу на каторгу определить. Будет кому вагонетки с углем да с железной рудой по рельсам тягать.

– Это князь не дело. Горыныч рептилоид реликтовый и замены ему пока нет. Да и в деле нашем сыскном да оборонном он личность нужная, чай летает по землям разным.

Натурой он безобиден: жаром уже давно не дышит, люд не крадет. Головы три, а ума что у дитя малого. В нашем деле тайном такой агент важнее княжеского человека. Княжьему люду, кои будут промыслом тайным ведать, жалование надобно платить, а сей рептилии и барана хватит. Я его ваше княжеское величие изловлю, да выведаю, кто интриганство такое затеял против нашей державы. А опосля работать заставлю на тайную стражу.

Князь почесал за ухом, что было знаком одобрения и, выдержав паузу, сказал:

– Под тайную стражу велю хоромы возвести, где княжий люд будет умение и навык в розыске да защите державы приобретать. Пусть грамоту учат, да ремесло владения тайным оружием. Чай не с мечами да копьями по княжеству ходить будут.

На сердце Ильи Муромца отлегло. Не стал князь в сердцах мечом махать, а к делу отнесся с душой и пониманием. Это вселяло в душу Муромца радость за дело новое, которое будет не только ему прибыль приносить, но и державе великую пользу.

Собрал Муромец ратников надежных с кем баталии прошел с ворогом княжества российского и зачитал указ:

– «Сего дня я князь Владимир Владимирович своим княжьим словом повелеваю, сотворить службу державной охраны и обороны». Воеводой тайной стражи назначаю Илью Муромца, а его заместителем Добрыню Никитича.

Повелеваю: на территории княжеских хором заложить державное ведомство тайной службы с темницами для содержания, казематами для пыток басурманских лазутчиков, да кельи для проживания, да писарского промысла.

– Так стало быть воевода у нас теперь своя служба имеется, – спросил Добрыня, похлопывая по плечу своего друга.

– Князь братья, за утерю княжеского чада хотел всю охрану через палача пропустить, да я животом встал и не дал. Пообещал лично изыскать лиходея и наказать его по суду и державному закону. Так что братья, будем аспида ловить и жестоко пытками мучить. С этого дня князь указ издал. Мы теперь братья, не просто рать, мы теперь несем тайную службу цель которой, выведать лихие скрытные глазу замыслы не только ворога, но и собственных воров и злодеев. Дозором будем обходить державу, а середь люда будем иметь тайных соглядатаев, да ушлых лазутчиков, кои могут порчу ворогу наносить непоправимую.

Стрельцы одобрительно загудели. Ведь нести службу на здравие державы была большая честь, да и приварок семье золотом и всякими привилегиями и освобождения от податей.

На том и порешили.

Глава пятая

Меч-кладенец

С тех пор как Данила отобрал у Змея Горыныча девочку и назвал её Василиной, минуло целых семнадцать лет. Княжеская жена Людмила не пережив горя, ушла в мир иной, через год как Горыныч похитил Екатерину. Князь за это время сильно постарел.

Как раз год совершеннолетия Василины с неба на землю упал небесный камень, как знак господний. Он, словно золотая стрела, пущенная из тугого лука, прочертил огнем, край небесного свода и пал близ Святого озера. Волки в лесах истошно завыли. Птицы закричали, а гады ползучие, устремились вглубь болот лесных. Все живое пришло в состояние паники и жуткого страха.

Только старая колдунья Анисья, проживавшая в ските на краю Берендеева болота, была на удивление спокойна. Она сложила в короб цветы «плакун—травы», и трижды перекрестившись на икону Николая Чудотворца, покинула свое пристанище. Старуха знала точно, что больше не вернется в свое пристанище. Здесь в мольбах и нищете провела она почти полвека и теперь ушла, чтобы умереть, а напоследок исполнить господню волю.

И говорил ей Чудотворец с иконы:

– «Камень небесный, что падет близ озера Святаго, велю доставить его в Слободу мастеру Даниле. Пусть из куска тела небесного, его дочь Василина изваяет меч булатный. Как только будет меч ей в огнище рожден и потом соленым выстрадан, велю в воде святой его закалить».

Сквозь ночь и жуткие чащобы, устремилась знахарка к озеру Святому. Там ковырнув посохом достала Анисья со дна ямы кусок железа. Оросив, как было велено его водой из озера, она положила его в котомку. Там в Слободе близ столицы, жил великий мастер оружейных дел Данила.

Ближе к полудню, знахарка вошла в Слободу. Поодаль от жилых рубленых хат, стояла кузница Данилы. Анисья зашла в кузню и присев на дубовый чурбак лукаво спросила:

– Ты что ли мастером Данилой зовешься?

– Я матушка, – ответил кузнец, отложив в сторону молот.

– Испить бы мне для начала водицы холодной, а потом я скажу, в чем нужда моя имеется.

– Ну—ка Василинка, подай путнице холодного березового кваску.

Девушка лет семнадцати открыла люк подполья и исчезла в его прохладной и сырой глубине. Через минуту она явилась вновь, держа в руках глиняную крынку.

– Испейте матушка. Чай день сегодня выдался жаркий, – сказала Василина и подала старухе холодного напитка.

Затворница трижды перекрестилась и, прошептав молитву, припала устами к крынке.

Испив, старуха вздохнула и, вытерев льняной тряпицей рот, размерено сказала:

– Спасибо тебе Данила мастер.

– Доброго здравия, – ответил Данила. – Далече путь держишь бабуля?

– Пришла уже я! К тебе путь мой лежал.

Кузнец удивился. Вытерев тряпицей лицо от пота, он спросил:

– Откуда бабушка, знать меня изволишь?

– Имя твое родимый мне Чудотворец поведал! Просил передать дочери твоей Василине, сей подарок в честь именин!

Старушка легко приподняла котомку с пола и подала её кузнецу.

– Я помогу, – сказала Василина, и хотела было уже подхватить котомку, но та еле удержалась в её руках.

– Добрых пол пуда весит, – сказал Данила. Он положи котомку на наковальню и развернул холстину.

Искрой блеснули оплавленные края железного камня.

– Это же небесное железо, – удивленно сказал Данила, – он цены стоит не малой. Как ты, мать, такую ношу на себе несла?

– Не я добрый молодец! Сию ношу на моем теле, к тебе господь принес!

Вчера в вечери мне явление Чудотворца было. Поведал мне святой, чтобы сей камень я дочери твоей Василине доставила и наказ передала.

– Каков наказ, бабушка, – спросила Василина.

– Наказ таков: тебе Чудотворец наказал, сковать из этого железа меч – кладенец.

Да святой водой его закалить, чтобы крепче его на земле была только любовь.

В огне праведном изваять его велено. Так же велено, освятить меч в первый день рождества Христова, святой водицей в монастыре Пресвятой Богородицы.

– Наказ матушка принимаю. К рождеству меч как велено откую, – сказала Василина.

– А вздолишь, – спросил Данила, покручивая пшеничный ус.

– Вздолию тятя, чай науку твою познала в полной мере.

– Вот и проверим, как тебе промысел кузнечный – ти по сердцу, – сказал Данила и улыбнувшись, поцеловал Василину по отцовски в лоб.

– Благословить дочь хочу твою, – сказала старуха, – домой мне пора.

Василина подошла к старухе и та трижды окрестила её, прошептав на ухо какие—то слова. Лицо вспыхнуло красным румянцем и девушка, прикрыв его ладонями, выскочила на улицу.

До прихода поста, Василина, как велела ей старуха, три дня провела на коленях в молениях. И господь был услышан, и благословил её. На четвертый день, запалив горнило, Василина вместе с отцом положила туда небесный камень. Разогрев его на углях до соломенного цвета, она, взяв в руки молот, принялась исполнять божью волю.

Целый день до самого захода солнца стучала она по наковальне, стараясь превратить бесформенный кусок камня в ровный брусок. Данила лишь шевелил мехами, да придерживая клещами болванку, смотрел, как его дочь мастерски обращается с раскаленным железом. Три недели как один день Василина и Данила грели, ковали, складывали пополам, скручивали в спираль железный брусок, стараясь, как можно лучше перемешать все слои. Разрубив заготовку на две равные части Василина, отложила одну в сторону, а из другого куска вытянула полосу. Каждый день девушка начинала с молитвы. Каждый день молитвой заканчивала работу. На сороковой день адского труда, вышел из —под её окрепших рук, булатный клинок. Блеск узорной стали, крыжа из золоченого яблока в черни серебра, венчалось узорным огнивом, которое переходило в широкий, жалящий клинок небывалой остроты.

Мастер Данила трепетно взял в руки творение дочери и с глубоким облегчением поцеловал меч.

– Я горжусь тобой, – сказал кузнец и, обняв Василину, по—отцовски крепко поцеловал.

Выйдя на улицу, он с силой махнул мечом. Меч пронзительно свистнул, а на его клинке в мгновении ока образовался тонкий морозный узор.

Очарованная, колдовским таинством отца Василина, восхищенно смотрела и радовалась творению рук своих.

– Нет, дочка, такой силы и такого оружия, которое может противостоять клинку этому, сказал кузнец Данила. Во благость господнюю и справедливости ради, сотворено оно, – сказал кузнец и взмахнув мечом, разрубил морозный воздух, который пластинками осыпался на снег.

Глава шестая

Кольцо чудотворное

Вечерело. За окном, словно голодный волк завывала февральская метель, а в бревенчатой хате было тепло и уютно. Емеля лежал, на горячей печи, на овчинной шкуре. Закинув руку себе под голову, мечтал о богатой жизни. Тепло шедшее от кирпичей, словно грелка грело спину. Емеля мечтательно смотрел в потолок и щелкал семечки, выплевывая шелуху в глиняный горшок с отколотым горлом. Все его мысли были о неведомом ему счастье. Счастье почему – то все ходило кругами вокруг его дома, но ни как не могло в него войти. Где – то за печкой, возле бочки с созревшей хмельной медовухой заводил свою скрипку сверчок Лафаня. Откуда появился в этом доме сверчок, Емеля не знал. Вечерами его пения навивали на хозяина необъяснимую тоску. Лафаня пилил на своей скрипке, незамысловатые мелодии, стараясь отвлечь Емелю от зимней хандры, которая опускалась на него с приходом холодов.

– Эх, маманя, мне бы сейчас в Хургаду прокатиться, – говорил он, ковыряясь в носу. —Тепло там, и бабы в исподнем пляшут. На фоне голубого моря на песке телеса свои жаром ярила тешут, – говорил Емеля вздыхая.

В красном углу хаты, прямо под иконой Христа в свете лучины сидела мать – Марфа. Несмотря на тусклый свет, она ловко орудовала иглой. Прикладывая стежок к стяжку, вышивала непутевому сыну на новой льняной рубахе яркий узор. Старуха то шептала себе под нос старинную молитву, то что – то тихо пела, создавая на холсте удивительно красивый образ.

– Ты, мне матушка на груди, красного петуха вышей! Пусть горит он ярче царского червонца! Хочу, чтоб девицам глаз жег, подобно солнцу в майский день, – сказал Емеля, и выплюнул шелуху в горшок. Он тайком налил себе медовой браги и хоронясь, выпил.

– Ты, что там делаешь Ирод, – спросила мать, услышав плеск и бульканье.

– Семки щелкаю, да слушаю как Лафаня, на скрипке зажигает…

– А чем ты там плескаешься! Не пьешь ли ты медовуху, – спросила мать.

– А почто на мне, коли меня в Слободе все и так дурнем кличут… Я мать, как медовухи выпью, меня все на подвиги ратные тянет, – сказал Емеля.

Увидев на потолке жирного клопа, он придавил его большим пальцем. Кровь, брызнула в глаз.

– Лафаня, холера – твою мать! Клопов развел, словно на откорм! Кровушкой моей брюхо свое набивают! – сказал Емеля, и вытер заляпанное кровью око.

– Что ты там такое говоришь, сынок? – спросила мать, услышав бормотание сына.

– Да клоп мать, жирен был, что наш боров Борька!

– Да, клопов ныне много! К засухе это! Хату по лету надо будет коноплей пересыпать… Клопы, как и блохи, конопли боятся!

– Пусть вон Лафаня, пересыпает! Ему один черт делать не хрен… Пусть отрабатывает пансион… А мне как молодцу на выданье, надо больше думать о девах прекрасных, да о богатстве. Коноплю матушка, хорошо в горшке глиняном жечь. Такие видения приходят – мама не горюй! Бывало мы с Ильей Муромцем, сядем в овине, запалим в горшке конопляные листья и сей дым благовонный, вдыхаем в обе ноздри! Обхохочешься после! Да и на жор пробивает так, что бывало, по горшку каши со шкварками съедаешь и хоть бы что…

– Жди Емелька лета! Там и будешь язык с девами чесать. Ты у меня красив, как сам господь! Жаль только, Бог умом тебя малость обошел… Жениться тебе давно пора. Сердце материнское успокоил бы. Дочка Василина у кузнеца Данилы, созрела – кровь с молоком… Глаз с тебя не сводит. Давно пора сватов засылать, – с укором сказала мать.

Емеля повернулся на бок, подсунул кулак под голову и промолвил:

– А на кой черт мне, маманя, жениться на Василине? Мне пока и так хорошо. Вот лежу на печи, да семечки лузгаю! Клопов малеха морю! А будь у меня жена – что тогда? Тогда, мать, мне работать в поте лица нужно… Ей же на ярмалке всякие там цацки захочется куплять!

– Дурень ты сыночка! Девки без цацок жить не могут! Это же им для красы надо, а не для пустой забавы. Девка без кралей – что кобыла без седла! – сказала мать, глубоко вздыхая.—А Василина, от батьки промыслу кузнечному научилась. Сама при деньгах будет. Да и хозяйство у неё нечета нашей убогости.

Емеля кинул в рот очередную пясть семян, и, закрыв глаза, представил, как Василина по субботам будет ходить по ярмарке, а он с кузовом на спине будет следовать за ней, расталкивая локтями чернь. Не хотел Емеля бегать за женой, словно собачонка. Хотел хозяином быть да сырами торг вести. От таких «перспектив» в его животе что-то заурчало. Выплюнув шелуху, он сказал:

– На кой черт мне Василина? Она из мастеровых, а мне баба нужна знатных кровей, купеческих, чтобы у неё на приданое и скотины во дворе было вдоволь, да прислуга всякая… Пущай холопы по ярмалкам за ней шлындают.

Марфа обиженно усмехнулась. Перепилив шерстяную нить последним зубом, она отложила рубаху на лавку. Воткнув иглу в клубок, она тихо привстала и, подойдя к печи, вытащила веник из березового гольца.

Емеля лежал с закрытыми глазами.

Марфа по-матерински огрела сына веником. От такого неожиданного нападения, Емеля выпустил из рук горшок. Он подскочил, и ударился головой об потолок. Удар был такой силы, что по хате прокатился грохот, как во время майской грозы. Даже Лафаня на несколько минут отложил свою скрипку и замер в дальнем углу хаты.

– Ах, ты, сукин ты сын! Ты, ядрена вошь! Супостат, ты, плюгавый! Я буду тут корячиться, а ты, шо барин будешь сидеть и в потолок мне плевать?! Да вы, добры люди, глядите на него! У самого ни кола, ни двора, только вошь на аркане, а ему дворянку подавай – голодранец хренов! – завопила мать и давай еще сильнее лупить сына ниже спины.

Емеля, отойдя от первоначального шока, повернул матери свою спину. Покряхтывая от удовольствия, он сказал:

– Левее, левее, левее бей! Меня там, маманя, клопы дюже накусали. Чешется, спасу нет!

Марфа, видя, что лодыря веником не пробить, кинула его на пол. Схватив деревянную колотушку – толкушку, он врезала ей прямо промеж лопаток. Емеля взвыл от боли. В мгновение ока он слетел с печи, теряя на ходу лыковые лапти. Перепрыгнув через лавку, Емеля стрелой выскочил в сени. Куры с кудахтаньем разлетелись по хате.

В тот самый момент в двери кто-то постучал. Сердце Емели встрепенулось. В этот поздний час, он гостей не ждал и даже не представлял, кого привело к нем у в дом. – Кто там? – спросил он поёживаясь от боли, переминаясь с ноги на ногу. Он тихо подошел к двери и глянул в щель. Уж больно хотелось среди ночной мглы рассмотреть нежданных гостей.

– Открывай хозяин! – послышался знакомый голос Ильи Муромца, – чай свои пожаловали, а не басурмане какие!

Этот голос Емеля узнал бы из сотен голосов. Потому как принадлежал он его закадычному другу Илье Муромцу. На радостях хозяин открыл в хату двери.

Отряхиваясь от снега, и, позвякивая богатырскими латами в сени, вошли два богатыря.

– А, Емелька – жив! Жив чертяка?! Зрить тебя, имею великое удовольствие.

– И я рад, – ответил Емеля, обнимая друга.

– Ты помнишь, давеча мне шкуру Змея Горыныча заказывал? – спросил Муромец, затаскивая следом за собой джутовый мешок, в котором лежало что-то очень большое и неимоверно тяжелое.

– Так, то же, Илюша, по лихому делу было! Я подумал, ты просто хвалишься, что одолеешь сего гада, а ты во как. Стало быть, одолел!