Сотня: Сотня. День 21. Возвращение домой

Час, когда люди покинули Землю, был самым темным для человечества. Не имело значения, скольким суждено погибнуть при попытке вернуться назад.

Глава 6. Уэллс

Уэллс дрожал от предвечерней прохлады. С тех пор как они приземлились, прошло несколько часов, и стало холодать. Он придвинулся поближе к костру, не обращая внимания на презрительные взгляды парней с Аркадии, расположившихся по обе стороны от него. Каждую ночь, проведенную в Тюрьме, он засыпал, мечтая о том, как он окажется на Земле вместе с Кларк. Но, вместо того чтобы теперь держать ее за руку, любуясь тем, как прекрасна планета, он провел день, разгребая обгоревшее оборудование и припасы и изо всех сил стараясь забыть, как перекосило лицо Кларк, когда она его заметила. Он, конечно, не ожидал, что Кларк, едва завидя его, бросится ему на шею, но увидеть незамутненную ненависть в ее глазах тоже оказался совершенно неготов.

– Как думаешь, твой папашка уже отбросил копыта? – спросил мальчишка с Уолдена, несколькими годами моложе Уэллса, и ребята вокруг загоготали.

Грудь Уэллса сдавило, но он постарался сохранить спокойствие. С парой-тройкой маленьких поганцев он мог бы разобраться, даже не вспотев, – не зря же он был абсолютным чемпионом по спортивным единоборствам на кадетских курсах. Но здесь он был один, а их – девяносто пять. Девяносто шесть, если считать Кларк, которая, возможно, сейчас благоволит к Уэллсу меньше, чем кто-либо еще на этой планете.

Когда они загрузились в челнок, Уэллс встревожился, что не видит Гласс. Ко всеобщему потрясению населения Феникса, ее арестовали вскоре после ареста Кларк. Сколько Уэллс ни наседал на отца, но так и не смог выяснить, что же она совершила. Юноша пожалел, что не знает, почему подруга не отобрана для экспедиции. Он старался убедить себя в том, что ее, возможно, помиловали, но более вероятным было, что она все еще находится в Тюрьме, ведя обратный отсчет дней до быстро приближающегося восемнадцатилетия. От этой мысли руки Уэллса холодели.

– Не удивлюсь, если Канцлер-младший надеется, что его накормят в первую очередь, – сказал парень с Аркадии. Его карманы топорщились от пищевых брикетов, собранных во время безумной суеты первых часов после катастрофы. Насколько Уэллс мог судить, их отправили на Землю с довольно скудным запасом провианта, которого могло хватить от силы на месяц и который исчезнет еще быстрее, если люди будут пихать в карманы все, что найдут. Но такое вряд ли возможно, и почти наверняка где-то есть контейнер с провизией. Они должны наткнуться на него, когда закончат разбирать обломки челнока.

– Или что мы сейчас организуем ему уютную постельку, – усмехнулась хорошенькая девушка с глубокой царапиной на лбу.

Уэллс не обращал на них внимания, глядя вверх, в бескрайнее темно-синее небо. Оно действительно поражало. Он, конечно, видел фотографии земного неба, но все равно даже представить себе не мог столь насыщенного оттенка. Было странно думать, что вся эта синева – атмосфера, состоящая из кристаллов азота и преломленного света, – отделяет его от мириадов звезд и от единственного мира, который он когда-либо знал. Он почувствовал, как его сердце преисполнилось состраданием к тем троим, что не прожили достаточно долго, чтобы увидеть эту синь. Их тела лежали по другую сторону челнока.

– Постельку? – фыркнул парень. – Может, ты мне скажешь, где вообще в таком месте можно найти постель?

– А где, к чертям собачьим, мы будем спать? – спросила девушка со шрамом, озираясь по сторонам и словно ожидая, что вот-вот, как по мановению волшебной палочки, появятся спальни.

Уэллс откашлялся.

– В нашем снаряжении есть палатки. Нужно только закончить разбор этих завалов и разложить все по местам. И одновременно мы должны послать кого-нибудь в разведку, чтобы найти воду и разбить возле нее лагерь.

Девушка демонстративно огляделась по сторонам.

– Мне и здесь неплохо, – сказала она, и вокруг сдавленно захихикали.

Уэллс изо всех сил старался сохранять спокойствие.

– Дело в том, что, если мы расположимся возле ручья или озера, нам будет легче…

– Ой, ладно, – перебил его чей-то низкий голос, – нашел время для лекции.

Уэллс обернулся: к их костру приближался парень по имени Грэхем, единственный, кто попал сюда с Феникса, если не считать Кларк и Уэллса. При этом большинство ребят с Аркадии и Уолдена знали его по имени и относились к нему с изрядным уважением. Уэллс даже думать не хотел, что он сделал, чтобы заслужить такое отношение.

– Я не читал никаких лекций. Я просто стараюсь сделать так, чтоб мы выжили.

Грэхем поднял бровь.

– Это очень интересно. Особенно если учесть, что твой отец приговорил наших друзей к смерти. Но не переживай, я-то знаю, ты на нашей стороне. – И он широко улыбнулся Уэллсу. – Это так?

Уэллс с опаской посмотрел на него, а потом коротко кивнул:

– Конечно.

– Ну, – продолжил Грэхем, и его дружелюбный тон странно противоречил неприязненному блеску его глаз, – и за что тебя посадили?

– Не очень-то вежливый вопрос, правда ведь? – Уэллс улыбнулся загадочной, как он надеялся, улыбкой.

– О, я так сожалею, – Грэхем состроил гримасу ужаса, – но ты должен меня простить. Когда последние 847 дней своей единственной жизни ты должен провести запертым в корабельной жопе, как-то забываешь, что считается вежливым на Фениксе.

– 847 дней? – переспросил Уэллс. – И можно предположить, что тебя осудили не потому, что ты спер со склада ароматические приправы?

– Нет, – сказал Грэхем, шагнув в сторону Уэллса, – не за это. – Все вокруг затаили дыхание, кто-то неловко переминался с ноги на ногу, а кто-то, наоборот, жадно подался вперед. – Меня посадили за убийство.

Их глаза встретились. Уэллс постарался ничем не выдать своих чувств: ему не хотелось, чтоб Грэхем получил удовольствие, увидев, насколько он потрясен.

– Да? – сказал он небрежно. – И кого ты убил?

Грэхем холодно улыбнулся.

– Если бы ты провел среди нас побольше времени, ты бы знал, что твой вопрос не очень-то вежливый.

Несколько секунд прошло в напряженной тишине, а потом Грэхем продолжил:

– Но я в любом случае уже знаю, что ты сделал. Когда арестовывают сына Канцлера, новости разносятся быстро. Ты, конечно, не признаешься. Но раз уж мы так мило болтаем, может, ты скажешь, зачем нас отправили сюда? Сейчас, когда стольким нашим друзьям по-прежнему грозит казнь после пересмотра дела? – Грэхем все еще улыбался, но его голос звучал теперь ниже и опаснее. – Почему нас отправили именно сейчас? Что заставило твоего отца так внезапно снарядить эту экспедицию?

Его отец. За этот день, впитывая в себя новые ощущения от пребывания на Земле, Уэллс почти убедил себя, что сцена на грузовой палубе – резкий звук выстрела, темный кровавый цветок, распустившийся на груди отца – была просто кошмарным сном.

– Конечно, он не собирается ничего нам говорить, – презрительно усмехнулся Грэхем. – Так, солдат? – И он издевательски взял под козырек.

Ребята с Аркадии и Уолдена, до этого не сводившие глаз с Грэхема, развернулись к Уэллсу и так пристально на него уставились, что все волоски на его коже встали дыбом. Конечно, он знал, в чем дело. Знал, почему стольких ребят казнили в их восемнадцатый день рождения, казнили за преступления, совершив которые в недавнем прошлом они были бы помилованы. И почему их кое-как подготовленная экспедиция была так поспешно отправлена на Землю.

Он знал это лучше, чем кто-либо еще, потому что сам был во всем виноват.

– Когда мы полетим домой? – спросил парнишка, которому на вид было не больше двенадцати лет.

Уэллс внезапно почувствовал острое сострадание к его несчастной матери, которая где-то там, на корабле, даже не подозревала о том, что ее сын преодолел многие километры и оказался на планете, когда-то оставленной человечеством. Оставленной умирать.

– Мы уже дома, – сказал Уэллс, вложив в эти слова как можно больше искренности.

Если произносить их достаточно часто, возможно, он сам начнет в них верить.

В этом году он почти пропустил концерт, который всегда был его любимым событием. На этот вечер музыкальные реликвии извлекались из специальных хранилищ, где они хранились в полном вакууме. Наблюдать за музыкантами, которые большую часть жизни репетировали, используя симуляторы, когда они брались за настоящие ноты и инструменты, было все равно, что стать свидетелем воскрешения из мертвых. Изготовленные руками давно умерших мастеров, единственные музыкальные инструменты во Вселенной исполняли те же возвышенные мелодии, что некогда звучали в концертных залах погибшей цивилизации. Раз в году Эдем-Холл наполнялся музыкой, которая пережила земное человечество.

Но когда Уэллс вошел в Зал – большую овальную комнату с выгнутыми панорамными окнами – горе, которое неделю назад поселилось в нем и, кажется, блуждало по телу, застыло в его желудке. Обычно вид, который открывался из окон, казался ему невозможно прекрасным, но этой ночью блеск звезд, окружавших окутанную облаками Землю, напомнил ему о поминальных свечах. Его мать любила музыку.

Зал, как всегда, был переполнен, вокруг взволнованно гудела большая часть населения Феникса. Множество женщин жаждало продемонстрировать новые платья, дорогие и в некоторых случаях прекрасно на них сидевшие – тут все зависело от того, остатки какой именно ткани им удалось раздобыть в Обменнике. Уэллс сделал несколько шагов вперед, и по толпе побежала рябь шепотков и понимающих взглядов.

Уэллс постарался сосредоточиться на передней части помещения – там возле Древа, в честь которого был назван Эдем-Холл, уже собрались музыканты. Легенда гласила, что саженец Древа чудом выжил в горящей Северной Америке и был доставлен на Феникс перед самым Исходом. Сейчас дерево выросло до самого потолка, его тонкие ветви простирались во все стороны на десяток метров: лиственный полог как бы набросил на музыкантов вуаль зеленоватых теней.

«Это сын Канцлера?» – спросила какая-то женщина у него за спиной, и новая волна жара прилила к его и без того пылавшим щекам. Он так и не выработал иммунитета к этому хвосту оценивающих любопытных взглядов, что неизменно за ним тащился, но сегодня это было особенно невыносимо.

Он развернулся и начал было пробираться к выходу, но замер на месте, когда чья-то рука нашла его ладонь. Глянув через плечо, он наткнулся глазами на недоумевающий взгляд Кларк.

– Куда это ты собрался сбежать?

Уэллс мрачно улыбнулся:

– Оказывается, у меня неподходящее настроение, чтобы слушать музыку.

Кларк на миг задержала на нем взгляд, а потом ее пальцы вновь крепко сжали его руку:

– Останься. Ради меня, – Она увлекла его вперед, туда, где в заднем ряду было два свободных места. – Надеюсь, ты мне расскажешь, что именно мы слушаем.

Усаживаясь возле Кларк, Уэллс вздохнул.

– Я уже говорил тебе, что будут исполнять Баха, – сказал он, бросив тоскливый взгляд на дверь.

– Ты понимаешь, что я имею в виду. – Пальцы Кларк переплелись с его пальцами. – Одна часть, другая часть… к тому же я вечно начинаю хлопать не вовремя.

Уэллс слегка пожал ее руку.

В анонсах или представлениях не было никакой нужды. Как только на волю вырвалась первая нота, разговоры стихли. Проведя смычком по струнам, скрипач заставил присутствующих замолчать. Потом к нему присоединилась виолончель, за ней – кларнет. Барабаны в этот вечер не звучали, но не беда – Уэллс почти слышал, как две сотни человеческих сердец бьются в такт музыке.

– Я всегда представлял себе, что как-то так должен звучать закат, – прошептал Уэллс.

Фраза вырвалась у него непроизвольно, прежде чем он успел подумать, и Уэллс ожидал, что сейчас увидит недоуменный взгляд Кларк или выражение неловкости на ее лице.

Но музыка околдовала и Кларк тоже.

– Я хотела бы увидеть закат, – шепнула она, опуская голову ему на плечо.

Уэллс рассеянно провел рукой по ее шелковистым волосам.

– Я хотел бы любоваться закатом вместе с тобой. – Он наклонился и поцеловал ее в лоб. – Что ты будешь делать лет в семьдесят пять? – прошептал он.

– Чистить вставную челюсть, – с улыбкой ответила Кларк, – а что?

– Просто у меня есть идея назначить тебе свидание на Земле.

День угасал, костер бросал отсветы на лица стоявших вокруг Уэллса парней и девушки.

– Я знаю, это выглядит странно и страшно, и – да, несправедливо, но есть причина, по которой мы оказались здесь, – сказал он ребятам. – Если выживем мы, смогут выжить и все остальные.

К нему повернулась почти сотня голов, и ему на миг подумалось, что, возможно, его словам удалось пробить многолетнюю броню невежества и пренебрежения, но тут тишину нарушил новый голос:

– Поосторожнее тут, Яха!

Уэллс круто развернулся и увидел высокого парня в окровавленной униформе охранника. Парня, который силой ворвался в челнок. Который держал отца Уэллса в заложниках.

– Земля пока что работает в режиме восстановления. Мы не знаем, сколько еще туфты, которую ты гонишь, она сможет вынести.

У костра снова послышались сдавленные смешки и фырканье, и Уэллс ощутил прилив внезапного, острого гнева. Из-за этого парня его отец – человек, который отвечает за защиту всего выжившего человечества, – оказался ранен, и он смеет стоять тут и обвинять Уэллса в том, что он гонит туфту?

– Извини?.. – сказал Уэллс, вздергивая подбородок, чтобы смерить парня своим лучшим командирским взглядом.

– Завязывай с этим дерьмом, о’кей? Просто скажи, что ты на самом деле имеешь в виду. Мы будем делать то, что ты говоришь, а ты не будешь стучать на нас своему отцу.

Глаза Уэллса сузились:

– Благодаря тебе мой отец, возможно, сейчас лежит в больнице, – «… и получает там самое лучшее лечение и находится на пути к быстрому выздоровлению», – про себя добавил Уэллс. Он очень надеялся, что все так и есть.

– Если он еще жив, – вставил Грэхем и гоготнул, а Уэллсу на секунду показалось, что он заметил, как один из ребят вздрогнул и поморщился. Уэллс шагнул было вперед, однако новый голос из толпы крикнул, заставив его остановиться:

– Значит, ты не шпион?

– Шпион? – Это обвинение почти заставило его рассмеяться.

– Ну да, – подтвердил лжеохранник. – Шпионишь за нами, как эти браслеты, верно?

Уэллс более пристально посмотрел на парня в не подходящей ему по размеру униформе. Интересно, кто-то сказал ему о назначении браслетов или он догадался сам?

– Вам не кажется, что, если бы Совету понадобилось шпионить за вами, – сказал он, игнорируя замечание о браслете-передатчике, – они постарались бы выбрать кого-то менее заметного?

Парень в окровавленной униформе усмехнулся:

– Плюсы и минусы административных методов твоего отца мы можем обсудить как-нибудь потом, а сейчас просто скажи нам: если ты не шпион, какого черта ты тут делаешь? Среди нас нет дураков, которые поверят, что ты на самом деле осужден.

– Мне жаль, – в тоне Уэллса звучало все что угодно, кроме сожаления, – но ты и сам кажешься подозрительным. Ты появляешься в краденой униформе, берешь в заложники моего отца – и все ради того, чтобы пробраться на корабль… Я думаю, это тебе следует кое-что объяснить.

Парень прищурился:

– Я сделал это, потому что должен защищать сестру.

– Сестру? – переспросил Уэллс.

На Уолдене люди нарушали демографические законы гораздо чаще, чем на Фениксе, однако Уэллс никогда не слышал, чтобы после Катаклизма у кого-нибудь были братья или сестры.

– Вот именно, – парень скрестил руки на груди и вызывающе посмотрел на Уэллса. – А теперь я повторю свой вопрос: что ты на самом деле тут делаешь?

Уэллс шагнул вперед. Он не обязан ни перед кем отчитываться, и уж тем более – перед этим криминальным типом, чьи слова про сестру запросто могут оказаться ложью. Но потом его внимание привлекло какое-то движение: с противоположного края поляны к костру шла Кларк, которая до этого оказывала помощь раненым.

Уэллс повернулся к высокому парню и вздохнул, чувствуя, как испаряется его гнев.

– Я здесь по той же причине, что и ты. – Его взгляд метнулся к Кларк, которая все еще находилась вне пределов слышимости. – Я совершил преступление и сел, чтобы кое-кого защитить.

Собравшиеся у костра примолкли. Уэллс повернулся к ним спиной и пошел к Кларк, не обращая внимания на то, что все взгляды обращены на него.

На миг ее облик свел его с ума. Небо потемнело, и поляна была теперь освещена иначе, чем днем, поэтому золотые искры в ее зеленых глазах словно светились. Здесь, на Земле, она была еще прекраснее, чем когда-либо раньше.

Их глаза встретились, и по его спине пробежал холодок. Меньше года прошло с тех пор, когда он мог угадать ее мысли, просто посмотрев на нее. Но сейчас выражение лица Кларк было абсолютно непроницаемо.

– Что ты тут делаешь, Уэллс? – спросила она. Голос ее звучал напряженно и устало.

«Она в шоке», – сказал себе Уэллс, заставляя свой ум поверить в это сомнительное объяснение ее тона, и мягко ответил:

– Я здесь из-за тебя.

Казалось, внутри Кларк рухнули все барьеры, и на ее лице появилась смесь печали, разочарования и жалости. Выражение этих глаз ранило Уэллса прямо в сердце.

– Надеюсь, что нет. – Она вздохнула и, избегая его взгляда, прошла мимо.

От ее слов у Уэллса перехватило дыхание, и на миг он мог думать лишь о том, как люди дышат. Потом от костра до него донесся гул голосов, и он обернулся на этот звук, помимо воли заинтересованный тем, что вызвало оживление. Взгляды всех ребят были прикованы к небу, на котором исполнялась симфония цвета.

Вначале на синеве проступили оранжевые полосы: так присоединяется к флейте гобой, превращая соло в дуэт. Потом к общему хору присоединился желтый, а потом и розовый. Небо потемнело, и на его фоне цветовая гамма казалась еще ярче и насыщенней. Слово «закат» не могло вместить в себя все это великолепие, и в миллионный раз, с тех пор как они приземлились, Уэллс обнаружил, что слова, которыми его научили описывать Землю, бледнеют перед ее реалиями.

Даже Кларк, которая с момента крушения челнока, не переставая, что-то делала, замерла на полпути и подняла голову, чтобы лучше разглядеть небесное волшебство. Уэллсу не нужно было видеть ее лицо, он знал, что ее глаза распахнуты в благоговейном трепете, а рот приоткрылся от легкого вздоха, словно она наконец-то увидела нечто, о чем давно грезила. Нечто, о чем они давно грезили, поправил себя Уэллс. Он отвернулся, не в силах больше смотреть на небо, и его грудь пронизала острая боль. Впервые за триста лет люди смогли наконец увидеть закат, и Уэллс был вынужден смотреть на него в одиночестве.

Глава 7. Беллами

Беллами щурился на восходящее солнце. Раньше он всегда считал, что восторги древних поэтов – полное дерьмо. Ну или сами поэты приняли в своей жизни больше наркоты, чем он вообще мог себе представить. Но они были правы. Оказалось, это такая чума – смотреть, как небо из черного становится серым, а потом взрывается разноцветными полосами. От этого зрелища Беллами хотелось запеть или сделать еще что-нибудь в таком духе, но он был лишен артистизма.

Тогда Беллами нагнулся и укутал одеялом плечи Октавии. Беллами нашел это одеяло торчащим из контейнера со снаряжением, а потом за обладание им ему пришлось выбить несколько зубов. Беллами выдохнул, наблюдая за образовавшимся облачком пара. На корабле такого не бывало, там вентиляционные системы только что не высасывали воздух у тебя из легких, прежде чем ты успевал открыть рот.

Беллами оглядел поляну. После того как эта девчонка Кларк закончила осмотр Октавии и сказала, что у той всего лишь растянуты связки, Беллами отнес сестру поближе к деревьям. Там они и провели ночь. Он собирался держать дистанцию, пока не станет ясно, кто из этих ребят настоящий преступник, а кто просто оказался в ненужное время в ненужном месте.

Беллами сжал руку сестры. В том, что она оказалась в Тюрьме, виноват был он. Виноват он был и в том, что она сейчас здесь. Ему следовало бы знать, что сестра что-то замышляет, – не зря же она неделями твердила о том, как голодают некоторые дети в ее блоке. Рано или поздно она должна была начать что-то делать, чтобы подкормить их, – даже если это означало воровство. Его самоотверженную маленькую сестренку приговорили к смерти из-за слишком большого сердца. Его обязанностью было защищать ее. А он впервые в жизни не справился.

Беллами расправил плечи и задрал кверху подбородок. Для шестилетки он был высок, но люди все равно таращились на него, когда он пробирался сквозь толпу в распределительном центре. Правила не запрещали детям приходить сюда без взрослых, но такое было редкостью. Прежде чем выпустить сына из квартиры, мать трижды заставила его повторить весь список. Волоконная мука – два кредита. Пакетированная глюкоза – один кредит. Дегидрированное зерно – два кредита. Клубневые хлопья – один кредит. Протеиновая колбаса – три кредита.

Он обошел двух женщин, которые остановились поворчать у каких-то белых штук, напоминающих мозги. Беллами сделал большие глаза и двинулся дальше. Ну кому какое дело, что Феникс получает с солярных плантаций всякую вкуснятину? У каждого, кто хочет есть овощи, мозги, наверное, такие же маленькие и белые. Вроде этих штуковин.

Беллами протянул руки к раздаточному аппарату, подхватил выскользнувший из него пакет с волоконной мукой и сунул его под мышку. Он уже двинулся было к секции с клубнями, но тут его внимание привлекло что-то яркое, блестящее. Обернувшись, мальчик увидел на витринном прилавке целую гору красных круглых плодов. Как правило, его не интересовали дорогие продукты, которые тут держали под замком, будь то скрюченная морковь, напоминавшая Беллами оранжевые ведьмины пальцы, или уродливые грибы, смахивающие скорее на вылезших из какой-то черной дыры безмозглых зомби, чем на еду. Но сейчас все было иначе. Эти фрукты были розово-красными: такого же цвета становится их соседка Рилла, когда они в коридоре играют в нашествие инопланетян. Вернее, играли, пока отца Риллы не увели охранники, а ее саму не отправили в детский центр.

Беллами привстал на цыпочки, чтобы прочитать на информационной панели цену. Одиннадцать кредитов. Кажется, это очень много, но ему захотелось сделать маме что-то приятное. Она вот уже три дня не поднималась с постели. Беллами даже вообразить себе не мог, чтобы он устал так сильно.

– Хочешь приобрести? – прозвучал над ним раздраженный голос. Он поднял глаза и увидел, что на него пристально смотрит женщина в зеленой униформе работника распределительного центра. – Плати или проваливай.

Беллами покраснел. На какой-то миг ему захотелось умчаться прочь. Но потом, смывая ощущение неловкости, в нем поднялась волна негодования. Он не позволит, чтобы какая-то кисломордая тетка помешала ему купить заслуженный гостинец для мамы.

– Я возьму два, – сказал он тем самым надменным тоном, который заставлял мать изумленно округлять глаза и спрашивать, в кого, интересно, он такой уродился. – И не тычьте в них своими пальцами, – многозначительно добавил он.

Женщина подняла бровь и бросила взгляд на охранников у пульта транзакции. Никто на Уолдене не любил охранников, но мама Беллами, кажется, прямо-таки боялась их. В последнее время при виде приближающегося патруля она хватала сына за руку и поворачивала в противоположную сторону. Неужели она сделала что-то плохое, и теперь охранники могут схватить и увести ее, как они схватили отца Риллы? «Нет, – сказал он про себя, – я им не позволю».

Он взял свои яблоки и прошагал к пульту транзакции. Работник распределительного центра просканировал его карту и несколько мгновений смотрел на возникшую на экране информацию, а потом пожал плечами и махнул Беллами, чтобы он уходил. Один из охранников проводил его любопытным взглядом, но Беллами смотрел только вперед. Пока мальчик не вышел из распределительного центра, он заставлял себя сдерживать шаг, а потом бросился бежать, прижимая к груди свои пакеты. Он бежал, пока не добрался до коридора, ведущего в его жилой блок.

Войдя в квартиру, Беллами аккуратно закрыл за собой дверь. Ему не терпелось поскорее показать маме, что он ей принес. Мальчик вошел в жилое помещение, но свет не зажегся. Может быть, сенсор опять сломался? Внутри у него слегка екнуло. Мама ненавидела делать запросы в эксплуатационную службу, потому что ей не нравилось, когда в доме чужие. Но сколько времени они смогут прожить в темноте?

– Мама! – крикнул Беллами, бросаясь в ее комнату. – Я вернулся! Я все сделал!

Здесь со светом все было в порядке, и лампы, пробуждаясь к жизни, загудели, стоило ему вбежать в дверь. Но мамина кровать была пуста.

Внутри Беллами поднялась волна ужаса, и он застыл на месте. Она ушла. Нет, ее увели. Он остался совсем один. Но тут до его ушей из кухни донесся приглушенный звук. Беллами вздохнул, его страх сменился облегчением, а потом возбуждением. Мама встала с постели!