Искушение. Исторический роман

Он спустился с пригорка к берегу реки, присел на большой камень, крепко задумался и незаметно для себя потерял связь с реальным миром. Перед глазами появилось свечение. Этот свет озарил речку, и прямо по ней, даже не касаясь ногами воды, к нему шла женщина в белой одежде. Волосы и голубой платок развевались по ветру. Глаза ее и лицо были до боли знакомы. Он еще никогда не видел таких строгих глаз. Они сияли и пронизывали его насквозь. В сознании Ивана прозвучал ее голос, нежный, мягкий, материнский:.

– Тебя ждет удача! Тебя ждет слава! Много крови русской прольет твое войско. Желая правды, ты не сможешь отстоять, чего хотел, ибо смута на Руси будет великая. Придет время, ты будешь жив, но никогда уже не увидишь пути, будешь набирать к себе в войско, но оно будет мертвое.

Иван силился встать, спросить у женщины, кто она, но руки и ноги были тяжелыми. Видение исчезло. Болотников встал, озираясь вокруг, не понимая, что же произошло: или это было видение, или сон.

Кругом по-прежнему стояла глухая летняя ночь: стрекотали кузнечики, фыркали лошади, которые паслись невдалеке, шелестели листья плакучих ив у реки.

Совершенно утомленный, в душевном смятении атаман вошел в свой шатер. Он повалился, не раздеваясь, в постель и заснул тревожным сном.

Снилась ему Мария – его трепетная любовь юности. Предстала она перед ним в черном платье, и лицом такая же юная и красивая, только ее прекрасные глаза были полны слез. Она молча смотрела на него, и от этого на душе было тоскливо и больно. Видение Марии растворилось, и ее сменила все та же женщина в белом. Она наклонилась над ним и прошептала:

– Ты, Иван, стоишь на пороге больших испытаний, то, что было у тебя до этого, уже прошлое, но то, что будет… – женщина, замолчала, ее образ стал удаляться, и уже как бы издалека он услышал ее голос:

– Это твой крест! Это твой путь!

Когда образ женщины совсем удалился, он вдруг вспомнил этот родной голос, это родное лицо. Это была его мать. Он рванулся к ней, закричал: «Мама, не уходи!».

Болотников открыл глаза, по его щекам текли слезы. Он тяжело встал, выглянул из шатра. На востоке розовел рассвет. Была тишина, даже не чувствовалось дуновение ветерка. Из-за реки наплывали темные тучи с красным отсветом. Но вот потянул легкий ветерок, он постепенно усиливался, и тучи стали быстро наползать на небо, окрашиваясь в кроваво-красный цвет.

Иван Болотников с Михаилом Молчановым встретились после полудня. В стан казаков явились три всадника, один из них спешился и попросил его отвести к атаману. Иван Исаевич в это время находился в шатре с Митяем Беззубцевым и Федором Берсенем. Посланник царя Дмитрия, войдя в шатер, поклонился, перекрестился, затем молвил:

– Государь Дмитрий Иванович велел передать, что он ждет тебя, Иван Исаевич, для разговора.

Казаки встали со своих мест и с любопытством стали разглядывать царского гонца.

– Федор, седлай коней и вели снарядить еще двух казаков в сопровождение, – обратился Болотников к есаулу Берсеню.

– Какого коня тебе седлать? Вороного или белого жеребца?

– Седлай белого да собирайтесь побыстрее, коли государь нас ждет.

– Все будет исполнено, атаман, как велишь! – уже на ходу крикнул Берсень.

Вскоре казаки крупной рысью подъехали к небольшому каменному дому жены Юрия Мнишека. Ворота во двор строго охранялись, но Болотников со своей свитой въехал беспрепятственно, так как его уже ждали. Все спешились. Посланник от царя сказал:

– Сядайте, мужики, на лавочку, а я пойду, доложу государю о вас.

Еще казаки не успели присесть, как посланник почти выбежал назад и заторопил:

– Заходи, Иван Исаевич, государь всея Руси Дмитрий Иванович ждет тебя!

Атаман, обращаясь к своим людям, попросил:

– Вы, ребята, посидите здесь, а я зайду к государю, если понадобитесь, то я вас позову, – и быстро вошел в здание.

Молчанов встречал Болотникова в просторной палате, задрапированной красным бархатом, восседая на высоком кресле, похожем на трон. На голове его сверкала дорогими каменьями шапка Мономаха, в руках он неумело держал скипетр, рядом, на столе, лежали грамоты и царская печать.

Болотников поклонился царю в пояс, в волнении произнес:

– Милостивый государь всея Руси, Дмитрий Иванович! Я пришел по вашему велению и готов служить вам, не жалея живота своего!

Молчанов жестом указал атаману на лавку, обитую бархатом, со словами:

– Присаживайся, Иван Исаевич, нам с тобой надобно о многом поговорить. Вижу, что ты готов служить своему государю, даже тогда, когда мои враги лишили меня престола и вновь решили убить. Сперва это хотел сделать Годунов, а теперь Шуйский, но верные люди помогли мне избежать этой участи! Теперь я вновь набираю войско для того, чтобы вернуть престол и наказать злодеев. В городе Путивле сейчас уже собирается народ, который не хочет оставить своего государя в беде.

Пока Молчанов говорил, атаман внимательно рассматривал его, стараясь убедиться, действительно ли это царь. Царская шапка Мономаха, скипетр в руках, опять же царская печать на столе – все это внушало доверие. Болотников подумал: «Видно, Дмитрий Иванович сильно занят государственными делами, а вот нашел же для меня время, чтобы поговорить, даже поделиться своими бедами и печалями».

– Пока войско мое только создается. Сил еще нет, чтобы идти на Москву, да и люди к нам приходят разные: это в основном казаки, воины городских дружин, шляхтичи. В Путивле нужен опытный полководец, который смог бы объединить все эти силы и навести порядок в моем войске. Нужен главный воевода. Я решил поставить первым воеводой тебя, Иван Исаевич. Отряд у тебя большой, казаки испытаны в боях. Я думаю, атаман, что ты не откажешь мне в моей просьбе и возьмешься за это нелегкое дело. Согласен ли ты быть моим главным воеводой? – спросил Молчанов.

Болотников улыбнулся и с готовностью ответил:

– Я и мои казаки за честь сочтем помогать государю нашему! Будем служить тебе и Российскому государству верой и правдой!

Михаил Молчанов медленно поднялся, взял со стола одну из грамот, подал в руки Ивану со словами:

– Вот тебе грамота, заверенная царской печатью, где сказано, что ты, Иван Исаевич, назначаешься главным воеводой, командующим над всеми моими войсками. Сейчас казначей выдаст тебе деньги, для начала, на содержание войска, а там, в Москве, у тебя будет все…

Иван Болотников был несказанно рад такому доверию государя. Он хотел просто служить истинному царю со своими казаками, но чтобы стать главным воеводой при армии царя, не мог и подумать об этом даже в самых смелых мечтах, и не знал, как ему теперь благодарить царя.

Молчанов же, исподволь наблюдавший за атаманом, уловил его душевное состояние. Он взял большой серебряный крест, который лежал тут же, на столе, торжественно произнес:

– Прими присягу в верности мне и моему Российскому государству крестным целованием! Ибо в твои руки сегодня вручается моя судьба и судьба России.

Атаман встал на колени, поцеловал крест с верой в свое великое предназначение, торжественно произнес:

– Именем господа, именем государя нашего Дмитрия Ивановича, клянусь служить верой и правдой, не жалея живота своего, до победного конца!

Молчанов подставил руку для целования, пряча хитроватую улыбку, ждал, как поступит его главный воевода.

Болотников подобострастно поцеловал руку государя.

Когда церемония по принятии присяги закончилась, Михаил Молчанов сказал:

– А теперь, главный воевода, езжай в Путивль и принимай командование над моим войском, а я до поры до времени тайно буду находиться здесь или в другом месте, ибо враги мои коварны, и может случиться все…

Царь привлек к себе атамана и троекратно расцеловал его на прощание. Расчувствовавшись, по – настоящему войдя в роль царя, Михаил вытер набежавшую слезу, махнув рукой, сказал:

– Ладно, Иван Исаевич, иди… Да помни, я буду с тобой всегда рядом, буду следить за твоими успехами!

Новоиспеченный главный воевода решительно направился к выходу. Грудь его распирала радость, и ему не терпелось ею поделиться со своими сподвижниками.

Теперь для него начиналась новая, тревожная, полная забот и опасностей, жизнь. Он спешил исполнять государево дело. Болотникова, только что лично от царя получившего назначение главным воеводой, ждали великие дела.

Как только атаман вышел из палаты, из боковой тайной двери появился Григорий Петрович Шаховской. Он тоже сегодня прибыл в Самбору, чтобы встретиться с Молчановым и обговорить все их дела, которые они затеяли еще в Москве. Григорий улыбнулся, затем с восхищением сказал:

– Из тебя неплохой государь получится! Вон как ты ловко Дмитрия сыграл, даже я, стоя за дверью, и то поверил в то, что ты и есть истинный государь. Может, и вправду объявиться тебе царем?

Молчанов глубоко задумался. Лицо его было спокойное, и, казалось, что он думает совсем о другом, но на самом деле в душе у него бушевали страсти, большие сомнения и в то же время желание власти, славы, но где то – глубоко в подсознании – рассудительный голос твердил:

– Нет! Вся эта затея опасна и обречена на провал! Лучше оставаться в тени!

Наконец он заговорил:

– Все это хорошо, Григорий Петрович, можно сыграть роль царя, но пред теми, кто его не видел, пред такими, как атаман и его казаки. А дальше что? Допустим, мы победим и придем в Москву, а там надо садиться на престол. Скажи на милость, как я буду из себя играть Дмитрия, когда меня там все знают. И тогда бояре натравят народ на меня. Ведь Шуйские не успокоятся, пока не захватят власть, и тогда меня ждет участь Гришки Отрепьева.

– Ну, и что мы будем делать? Народ требует от меня, чтобы я вызвал государя в Путивль. Многие не верят, думают, что опять какой-нибудь самозванец появился. Хотят, чтобы царь сам возглавил поход на Москву. И уже столько нами сделано, чтобы создать миф о том, что государь жив и до поры до времени скрывается в надежном месте от своих врагов. И все это может в одночасье рухнуть, все наши с тобой планы коту под хвост, – с сожалением сказал Михаил.

– Теперь у нас с тобой есть главный воевода с настоящей грамотой. Для народа этого пока хватит. Показывайте им грамоту, говорите, что государю еще опасно появляться к людям, так как приспешники Шуйского ищут его, чтобы убить. В нужное время государь предстанет перед народом и поведет рать на Москву, – успокоил Шаховского Молчанов.

– А вдруг в Путивле народ упрется и будет требовать появления царя? – горячился Григорий, меря шагами палату вдоль и поперек.

– Успокойся, Григорий Петрович, и присядь на лавку, послушай меня, – потребовал Молчанов, – я ведь не зря Болотникова назначил главным воеводой, дал ему грамоту и взял с него присягу. Теперь все это надо народу расписать так, чтобы он поверил, что государь жив и готов с ними идти на Москву. Люди на первых порах вам поверят, а там видно будет. Сейчас самое главное – народ поднять за хорошего царя, а государь на трон всегда найдется. Да не скупитесь народу на обещания о хорошей жизни, что будет им все: и земля, и воля, и достойная жизнь. У русских людей так, старая корова всегда больше молока давала, поэтому за царем Дмитрием народ пойдет, и вновь ему будут целовать крест.

– А ты уверен, что Болотников тот человек, который нам нужен? – задал вопрос Шаховской.

– Если бы не был уверен, то и не пригласил бы его, а потом, сам подумай, он ведет за собой более десяти тысяч опытных в боях казаков. Есть в нем какая – то сила, которая притягивает к нему людей. Он знатный воин и может повести за собой народ.

– Это ты верно сказал, твоя правда, видно, что воин он добрый и, наверно, в Путивле сумеет организовать войско, – согласился с Михаилом Григорий.

– Но ты-то сам как оказался в Путивле? Что тебе поручил делать в этом городке Шуйский? – спросил Молчанов.

– После гибели Гришки Отрепьева и большой суматохи в царском дворце я выехать из Москвы не смог. На следующий день пришел на соборную площадь и вместе с думными боярами кричал на престол царем Василия Ивановича Шуйского, а затем тут же, на площади, целовал крест, давал присягу новому государю.

– А дальше что было?

– Конечно, меня не схватили, не поволокли в приказ тайных дел. Ведь, Отрепьеву служили все: и сам Шуйский около него на пузе ползал. А потом государь всех неугодных, в том числе и меня, выслал из Москвы. Меня направил в Путивль воеводой, а Истому Пашкова – помощником. Князю – воеводе Андрею Ивановичу Бахтеярову – Ростовскому и Ивану Григорьевичу Ловчикову государь повелел вернуться в Москву. Мне с Истомой, выходит, ссылка – не доверяет Шуйский нам. Сейчас в Путивле правит Истома, надо спешить назад, как бы он там, горячая голова, дров не наломал. И прибыть необходимо вперед Болотникова, и с честью принять твою грамоту, адресованную мне, – сулыбкой закончил Шаховской.

– Поторопись, Григорий Петрович, и сообщайте обо всем, что у вас там будет происходить, шлите гонцов.

                                    7

Над Москвой опустилась глубокая ночь. Кругом стояла тишина и непроглядная тьма, как будто на дома и подворья навесили тяжелое черное покрывало. Было душно. Даже не слышалось ни лая собак, ни шелеста листьев на деревьях под окнами спальни Василия Шуйского.

Царь выглянул в распахнутое оконце, но ничего не мог различить, даже березок, стоящих под окном. Он взглянул на небо. Оно все было усыпано яркими звездами. Но вот на востоке появилась яркая звезда, она мчалась по бездонному небу, оставляя длинный светящийся хвост. Василий Иванович перекрестился, сел к своему столу, заваленному бумагами и свитками грамот. Уже было далеко за полночь, а государю не спалось. На душе у него было неспокойно. Раньше думалось: будь он царем, мигом и просто решил бы многие государственные вопросы, а в жизни выходило далеко не так. Оказывается, в решении даже простых дел необходимо было обдумать очень многое. А вот такой вопрос, как назначение князей да бояр на должности воевод, стал для него просто головной болью. Важно было не ошибиться. Необходимо было учитывать родственные связи, знать, кто друг, кто враг или просто человек, желающий власти, который ждет момента, чтобы согнать его с престола. А положение его, весьма шаткое, ничуть не лучше, чем было у Гришки Отрепьева. Уже сейчас верные ему люди доносят, что называют его меж собой бояре, такие как: Ляпунов, Голицын, Романов – самоназначенцем. Сделал он большую ошибку, торопясь захватить престол, не стал дожидаться ни избирательного Земского собора, ни народных шествий для умоления на царство, ни наречения перед венчанием, а просто надел шапку Мономаха и взял в руки скипетр. Василий боялся потерять власть, уж сильно много, как ему казалось, было претендентов на царский престол. Поэтому спешил закрепить себя на троне. Хоть и давал он в Успенском соборе перед Богом присягу в том, что без боярского приговора никто не будет осужден на смертную казнь, и, если так случится, то у невинных его родственников и их семей имущества не отнимать, доносов тайных не слушать и обвинителям давать очную ставку с обвиняемым. А теперь вынужден свое обещание нарушить, необходимо было освободиться от неугодных и услать их подальше от Москвы. Вот уж отправлен в Путивль воеводой Григорий Шаховской.

Готовы к отправке на новые должности неугодные царю, Василий Масальский – в Корелу, Михаил Салтыков – в Ивангород, Богдан Вельский – в Казань, Афанасий Васильев – в Уфу, Андрей Телятевский – в Чернигов, и таких дьяков, бояр и дворян, которые были преданы самозванцу, было много. Но если бы Василий Иванович знал, чем для него обернется эта ошибка со ссылкой, он никогда бы этого не сделал, но сегодня он готов был убрать всех неугодных подальше от престола, чтобы не рисковать властью и трон его был бы непоколебим.

Дверь в опочивальню царя тихо открылась. С толстой восковой свечой в руке вошла молодая красавица Мария Буйносова – жена царя Василия. Тонкая ткань ночной рубашки облегала стройный стан женщины, ее густые светло-русые волосы спадали на высокую грудь. Искристые голубые глаза царицы лукаво смотрели на престарелого мужа.

Василий Иванович был маленький, некрасивый старичок с морщинистым лицом, подслеповатыми глазами. Шуйский недовольно нахмурил лоб, но ласково спросил:

– Что ж ты, Мариюшка, не спишь? Отдыхала бы у себя в опочивальне. А обо мне не беспокойся, у меня дел государственных много. Вон бумаг сколько, все их надобно просмотреть да ответ дать.

Мария присела рядом с Василием на креслице, тихо сказала:

– Что-то тревожно у меня на душе, государь, и от этого всего не спится. Может, зря ты взялся царствовать-то? Я вот смотрю на тебя – ты ведь сам не свой ходишь, в лице изменился, исхудал, а у меня-то в спальне, уж и забыла, когда бывал, когда целовал и голубил меня. Я сейчас часто вспоминаю, как мы раньше спокойно жили, без всяких забот. А сейчас что? Сидишь сиднем за этими бумагами, то по целому дню с боярами заседаешь, даже на обед не приходишь, не порадуешь. А раньше после обеда всегда со мной в спаленке забавлялся. А сейчас что?

Царь нежно поцеловал жену в щеку, погладив по голове, ответил:

– Ничего, Мариюшка, даст Бог, управлюсь в ближайшее время с государственными делами, тогда и отдохнем. Закатим пир на весь честной мир!

– Василий Иванович, скажи мне, какие тебя заботы одолевают? – с сочувствием спросила царица.

– Ох, Мария, Мария, не знаю, что и делать? Надобно бы убрать подальше от Москвы сторонников самозванца, особенно тех, кто бы хотел занять мое место на престоле. Да вот еще забота: казна пуста. Гришка Отрепьев все опустошил, даже корону и скипетр с печатью куда-то дели, видно, украли проходимцы.

– Что ты удаляешь неугодных от престола, это вроде бы и правильно, но вдруг они там смуту затеют? Вот, Шаховского куда услал? – перебив царя, сказала Мария.

– Воеводой – в Путивль, – в недоумении поглядев на царицу, ответил государь и осекся, даже побелел лицом.

– Вот то-то и оно, Василий Иванович, думать надо, что делаешь. Там же осиное гнездо смутьянов! Гришка оттуда начинал, а Шаховской ему был верным, как никто другой. Теперь жди, царь, бунта в Путивле, – прозорливо заметила молодая жена, – ты бы лучше к себе побольше преданных людей приближал: таких как Скопин-Шуйский. Он молод, красив, умен и родственник тебе. Вернее человека не найдешь.

От этих слов Василия как ножом резануло по сердцу. Он уж давно заметил, что его молодая жена засматривается на племянника Скопина, хотя она вроде бы поводов для ревности царю не подавала. Был с Марией и с ним предупредительным и вежливым. Ревнивый старик стиснул зубы, сменился в лице, нахмурил брови, с раздражением в голосе сказал:

– Давай-ка, женушка, иди спать, нечего тебе соваться в мужские дела, а особенно в государственные!

Мария с обидой поджала губки, встала и направилась к выходу.

– Немедля пошли ко мне спальника Игнатия, – уже спокойно попросил царь.

– Хорошо, государь, – ответила молодая жена, в сердцах хлопнув дверью.

Вскоре в спальню к Шуйскому явился Игнатий, с заспанным и недовольным лицом, спросил:

– Что изволите, государь?

Василий протянул в руки Игнатию грамоту со словами:

– Немедленно шли гонца с этой грамотой к воеводе Шаховскому в Путивль, пусть князь срочно возвращается в Москву.

После ухода спальника Василий Иванович долго не мог успокоиться. Он совершенно потерял душевное равновесие, в голову даже не шли мысли о государственных делах. Ревнивый старик не мог выносить, когда его жена говорила о Михаиле Скопине-Шуйском, когда хвалила его и восхищалась его делами, богатырской красотой. Царь часто размышлял о своем племяннике Михаиле. В пятнадцать лет он находился уже на государевой службе в должности жильца при царе Борисе Годунове. Отличался спокойным тихим нравом, не лез в придворные интриги. Его больше привлекало чтение книг о военных подвигах полководцев. Придя к власти, Лжедмитрий сразу же заметил видного юношу с большими, светящимися умом глазами. Вскоре Михаил получил боярский чин и специальную для него должность великого мечника. На торжественных приемах Скопин должен был стоять у царского трона с обнаженным государевым мечом. А когда к власти пришел Василий Шуйский, стал служить верой и правдой новому государю. Радоваться бы царю Василию, что у него на службе такой верный и умный сторонник, но алчная и завистливая душонка старика не могла вынести Скопина. В нем его раздражало все: и богатырская стать, и ум, и уважение к нему людей, которое тот уже снискал за свою добропорядочность. А когда Шуйский видел, что Мария, его красавица-жена, только находилась рядом или, не дай Бог, разговаривала с Михаилом, то он терял покой. Тогда его раздражало все, он не находил себе места. Умом он понимал, что все притязания к племяннику беспочвенны, а вот душа его не принимала. Видимо, осознавая свою дряхлость, невозможность дать своей молодой жене то, что дал бы ей в любовных утехах молодой супруг, Василий завидовал здоровью и красоте Скопина. В нем он почему-то видел соперника во всем. Он хотел бы быть таким же здоровым, красивым, умным и спокойным, но, увы, был неказист, дряхл, и его удел – завидовать и ненавидеть. Была бы его воля, он сегодня же услал бы этого юнца воевать, куда-нибудь подальше, в Сибирь. Но за какие провинности? Что люди скажут? Своего племянника даже не пожалел. А как же клятва, которую давал в Успенском соборе? Ведь его же никто за язык не тянул, а теперь своим обещанием перед Богом и честным народом он связал себя по рукам и ногам.

Настроение заниматься бумагами у царя пропало. Он заметался по спальне, хватая грамоты, пытаясь вникнуть в их содержание, но не мог сосредоточиться. Его подслеповатые глаза слезились, руки от волнения тряслись, в голову лезли всякие мысли:

– И как я толком не подумал, что назначил воеводой в Путивль князя Шаховского, самого ближнего сторонника Гришки Отрепьева! Вот, сволочь, как втерся ко мне в доверие, острог по нему плачет, а я его воеводой назначил! Ох, подлец! Чует мое сердце, смуту там затевает! И как я это все не продумал? – корил себя Шуйский, – ну да ладно, может все обойдется. Вернется Шаховской, а там поглядим, что с ним делать,

Василий в сердцах резко смахнул со стола грамоты, которые шли царю со всех концов Российского государства. Их необходимо было читать и по каждой принимать меры или хотя бы отписать. Нужно было себя утверждать, показать свою власть, дать всем понять, что царь в государстве – Василий, а никто другой, и это должны были уяснить его друзья и враги в каждом уголке России, поэтому пока он не хотел доверить отвечать на грамоты никому. Он должен был разобраться во всем этом хаосе сам и никто другой. Кое-где в его царстве еще считали, что по-прежнему у власти Лжедмитрий. В других же местах его власть не признавали, боялись возврата времен Бориса Годунова. Везде смута, везде неповиновение. Особенно после того, как прошел слух, будто царь Дмитрий жив и спасся от Шуйского. Другие считали его полуцарем, а некоторые и вовсе называли самоизбранцем. Василию не на кого было опереться в своих делах, кроме родственников. Других же бояр он подозревал в том, что они метят на его престол. Отступить, отказаться от власти он не мог, слишком уж долго он к этому шел. Сколько интриг пришлось плести завистливому старику, жаждущему власти, чтобы стать царем. И вот теперь, как в наказание, как в расплату за содеянное, на него свалились все несчастья. И этого следовало ожидать, ибо до него все царствующие особы только пользовались властью для собственной наживы и утверждения, не давая взамен ничего ни государству, ни народу, которым они неумело и расточительно правили. Теперь настало время жестокого искупления.

Люди устали от таких правителей и хотели сами установить другую власть, другого государя, готовы были идти за любым хорошим царем, который дал бы им землю, волю, возможность спокойно и мирно трудиться. Но властолюбцы никогда и никому не давали покоя, им необходимо было сомоутверждаться любым путем, они затевали дворцовые перевороты, интриги, репрессии или посылали народ на бойню, чтобы доказать миру свою силу, умудряясь ничего не давать взамен людям, за счет которых они жили. Одним из таких правителей был самовыдвиженец, новоявленный царь Василий Иванович Шуйский, правдами и неправдами добившийся российского престола.

Немного успокоившись, Василий Иванович решил посетить опочивальню Марии, надеясь на ласки жены и ее добрые успокоительные слова. Взяв золотой подсвечник с толстой восковой свечой, он двинулся к молодой жене.

В спальне царицы стоял аромат благовоний, которые ей привезли заморские купцы по заказу. В высоких серебряных подсвечниках горело несколько свечей, их мерцающий свет создавал в помещении полумрак. Царица возлежала на высоких пуховых подушках, чуть прикрыв свое стройное нагое тело одеялом из лебяжьего пуха. Молодая женщина не спала и, когда увидела низенькую сгорбленную фигуру престарелого мужа, подумала: «Может, сегодня от него будет какой – то толк? Уж и забыла с его государственными делами, когда он меня ласкал. Хоть и вправду к Скопину Михаилу обращайся, чтобы помог своему дядюшке справиться с женой».