Метроном вечности. Роман

– Наташенька, ты умница, красавица из богатой семьи…

– Заткнись, – она стукнула кулачком по столу. – Да, мой отец большой начальник. Да, у нас пятикомнатная квартира и домработница. Но это не имеет никакого отношения к моим чувствам, к моей любви и страсти…

– Страсть пройдёт, и ты меня возненавидишь, – он поднялся. – А я хочу, чтобы между нами сохранились нежные, доверительные отношения. Мы будем друзьями, Таша. Ты мне еще скажешь спасибо за то, что я отстранился от тебя сейчас.

– Скажу, если ты меня поцелуешь. Ну… – она подошла к нему вплотную, вытянула губы вперёд. Михаил поцеловал её в лоб. Таша схватила его за лацканы пиджака.

– В губы, в губы, ну…

И он её поцеловал…

Хлопнула входная дверь. Таша оттолкнула Михаила, процедила:

– Благодарю. Ты целуешься великолепно. Проваливай. Я тебя отпускаю. Я на тебя не сержусь, потому что ты – трус… Хотя, нет, ты не трус. Только сильный человек может отказаться от страсти, побороть её. А значит… – рассмеялась. – Я приказываю тебе стать моим верным рыцарем и приходить ко мне по первому зову.

– Не получится, потому что я поступил в институт, – сказал Михаил.

– В институт? Интересно в какой? – спросила Ташина мама Степанида Андреевна, появившаяся в дверях.

– Во ВГИК на сценарный факультет.

– Поздравляю, – пропела Степанида Андреевна без особой радости. Для нее ВГИК был чем-то вроде института для дворников. Что это за профессия такая – сценарист? Глупость…

Когда Михаил ушёл, Таша подошла к зеркалу, облизала припухшие губы.

– Хорошо… Ах, как же мне хорошо было… Мне понравилось. Его рука скользнула мне под блузку… Ну, почему мама так рано вернулась? Она всё испортила. Еще миг, и Мишка бы сдался, сдался… – отвернулась от зеркала. – Хорошо, что мама пришла. Мишка мне не нужен. Он прав, мы из разных сословий. Родители никогда не одобрят мой выбор. К тому же, быть рядом с дворником – это всего лишь прихоть избалованной девочки. Прихоть и только. Я просто хочу сорвать запретный плод, и Мишка на данный момент подходящая кандидатура. Он симпатичный, умный, но…

Я его не люблю. Он не в моём вкусе. Он не похож на героев любовников из фильмов, которые завоевывают женские сердца, совершая безумные поступки. Мишка – нудный дядька, не понимающий, что такое настоящая страсть. Если бы он что-то в этом смыслил, то бросился бы на меня с горящими глазами, а не шарахнулся в сторону от моего неожиданного предложения… Я, я заставила его целоваться, я силой вырвала долгожданный, желанный поцелуй, – Таша облизала губы. – Мне было хорошо. Очень-очень… А это значит, господин будущий сценарист, что мы повторим поцелуй ещё раз… – рассмеялась. – Мы обязательно повторим его ещё много-много раз… Я что-нибудь придумаю… Ты, Мишка, в моих сетях, в моей власти…

Фантазия у Наташи была богатой, возможности родителей безграничными. Вскоре квартира Бергеровых превратилась в салон всех муз, куда Таша раз в месяц приглашала разных интересных людей. Среди них неизменно присутствовал Михаил. Страсть к нему Таша победить не смогла. Незаметно сама запуталась в собственные сети. Магия первого поцелуя была такой сильной, что сводила Ташу с ума. Все последующие поцелуи были уже не такими страстными и волшебными. Многочисленные испытательные поцелуи лишь сильнее разжигали в ней желание быть с Михаилом.

В свой день рождения Таша намеревалась повторить желанный поцелуй при всех, а Мишка повёл себя, как последний болван. Он всё испортил, насолил ей, Вареньке и Лёльке. Таша была вне себя.

– Раз ты не можешь без соли и слёз, Мишка, то и я тебе насолю, – сказала она решительно и поехала на Лубянку. Возле памятника Дзержинскому остановилась.

– Что я делаю? – спросила она, глядя в пустые глазницы железного Феликса. И сама себе ответила:

– Я собралась предать человека… – вздрогнула, испугавшись собственной откровенности. – Ужас какой, Таша… Оставь его в покое, пусть он живёт со своей Лёлькой… Пусть…

– Кого я вижу?! Наташенька, какими судьбами? – раздался за её спиной знакомый голос. Она обернулась. Папин приятель Борис Ильич Лавренёв.

– Здравствуйте, – она протянула ему руку. Он прикоснулся губами к тонким Наташиным пальцам.

– Ждёте кого-то? – спросил с надеждой в голосе.

– Нет, – она мотнула головой. – Просто шла мимо, и…

Борис Ильич еще ей ничего не сказал, а она уже была согласна на все его предложения, зарделась от предвкушения неизвестного.

– Давайте пообедаем вместе, – Лавренёв снова прижал её руку к губам. – Не отказывайтесь, Натешенька. Вы ведь в Метрополе ещё не были?

– Ещё не была…

– Значит, я вас приглашаю. Едемте…

И вот они в самом дорогом ресторане Москвы. Блеск и помпезность сделали своё дело. Лавренёв остался доволен.

– Девочка сдастся без боя, – подумал Борис Ильич, глядя в Наташины сияющие глаза. – Несказанная удача. Нечаянная радость. Выстрел в десятку!

Таша в эту минуту тоже думала о нечаянной радости, виновником которой стал Мишка Рассольцев. Если бы она не решила мстить ему, то не сидела бы сейчас с богатым человеком за столиком, покрытым белоснежной скатертью. Пусть Лавренёв не супер красавец, зато он занимает такую должность, о которой Мишка и помыслить не может. Перспективы у этого мальчика никакой. Он будет до самой старости сценарии строчить и надеяться на чудо… Пусть строчит… Деятель искусств…

– Вы о чем-то всё время думаете, – Лавренёв погладил Ташину руку. – О чём?

– Секрет, – сказала она кокетливо.

– У меня тоже есть секрет, но я его вам открою, – Лавренёв придвинулся ближе. – Меня назначили полномочным представителем торгпредства в Германии, и я хочу, чтобы со мной поехала ты, Наташенька. Времени на раздумья у нас не так уж много, поэтому жду ответ сейчас. Да или…

– Да. Я хочу поехать с вами, Борис Ильич. Вы мне симпатичны. Вы…

– Радость моя, – он сжал её руку. – Завтра в Грибоедовском Загсе нас распишут.

– Давайте перенесём роспись на послезавтра. Мне же наряд подвенечный нужно купить, – Таша покраснела. Лавренёв взял её за подбородок, поцеловал в губы. Поцелуй ей не понравился, а вот слова, сказанные потом, окрылили Ташу.

– Конечно, душа моя, мы должны купить тебе самый лучший подвенечный наряд. Завтра мой шофёр отвезёт тебя в салон. Тебе подберут платье не хуже королевского. Все московские модницы сойдут с ума, увидев тебя на обложке журнала «Огонёк».

У Таши загорелись глаза. Да-да, все увидят и лопнут от зависти. Лопнут, лопнут, а Мишка в первую очередь. Ох, и дался он мне… Не выбросить из сердца никак. Засел, как заноза…

Перед отъездом Таша пригласила Михаила на встречу.

– Я вышла замуж, – сообщила она ему вместо приветствия.

– Рад. Поздравляю. Кто муж?

– Посол, – соврала она. – Уезжаем завтра в Потсдам или Берлин, я толком не поняла, – усмехнулась. – Выучу немецкий, стану настоящей фрау. Приедешь ко мне?

– Нет, Таша.

– Неужели, ты не хочешь посетить историческую Родину? – она округлила глазки.

– Моя историческая Родина здесь. Я родился в первом роддоме Москвы в 1929 году, – сказал Михаил резко. Рассвирепел. Хотел наговорить Таше гадостей, но спохватился. Подумал:

– Откуда она знает про то, что у меня отец немец? Что это – проверка или игра? Зачем она всё это затеяла именно сейчас, когда жизнь так прекрасна?

– Зачем ты меня позвала? Похвастаться хотела? – спросил Михаил сквозь зубы.

– Нет, – Таша вскинула голову. – Нет, Мишка, нет… Я хочу… хочу, чтобы ты меня поцеловал… – голос дрогнул. Было видно, что признание дается ей с трудом. – Хочу, Мишка, тот поцелуй… Глаза закрываю и чувствую твою руку под блузкой… Это невыносимая мука… Я ведь от тебя убегаю, Мишка, от любви своей бегу в Германию. От этих ощущений… Пытаюсь тебя забыть… Забуду, наверное, если ты подаришь мне прощальный поцелуй. Хочу запомнить тебя таким, каким ты был до встречи с Лёлькой… Ты другим был… Я другой была, а теперь между нами пропасть… Я пропадаю, лечу в эту про-пасть… Ох, Мишка, Мишка… Ты моя боль и моё счастье, несбыточность моя… Зачем ты мне только встретился? Кому это нужно было? – и с улыбкой. – Мне, мне это было нужно… Ради одного нашего поцелуя жить стоило…

Таша взяла его за лацканы пиджака. Их губы встретились. Его рука скользнула ей под блузку. Миша сделал это машинально, неосознанно, потому что тоже не мог забыть первый поцелуй, ставший для него символом свободы и новой жизни. Целуя Ташу, Михаил понимал, что поступает плохо, но чувства вины не испытывал, наоборот, его переполняла радость и уверенность в том, что своей свободы он не утратил. Таша ему не нужна. Мало того, она ему не интересна совершенно. И он легко рвёт с ней все связи. Прощальный поцелуй разъединяет их навсегда.

– Ты божественно целуешься, Мишка, – Таша прижалась к нему всем телом. – Что, что ты со мной делаешь. Я умру без тебя…

– Не умрешь, – сказал он сухо.

– Вечно ты все портишь, – Таша оттолкнула его, отвернулась. Он взял её за плечи, шепнул:

– Ты не умрешь по одной причине. Ты должна мне нос утереть. Ты же обещала доказать, что я – болван, потому что у меня в руках бриллиант был, а я вместо него уголёк выбрал.

– Мишка, – она повернулась, глаза горят, – давай бросивсех и уедем в Сибирь!

– Нет. Я предателем никогда не был.

– А сейчас, что ты делаешь? – она попыталась дотянуться до его губ. Он отстранился, улыбнулся.

– Это, Наташенька, не предательство, а прощание с прошлым. Милая девочка Наташа Бергерова, жившая на Остоженке в доме номер два, осталась на черно-белых фотографиях прошлого. С красивой богатой фрау Лавренёвой – Берг я ничего общего иметь не желаю. Прощайте.

– Ладно, иди, – она погладила его по груди. – Я тебя, Мишка отпускаю. Помни меня, ладно? Не держи зла на меня… Лёльке своей привет. Я вас очень люблю, очень… – вскользь поцеловала его в щеку, подтолкнула к двери. – Прощай…

Таша уехала из Москвы, чтобы никогда больше не возвра- щаться. Борис Ильич оказался жутким ревнивцем. Жизнь Таши состояла из одних запретов. Лавренёв запирал её в доме, иногда поколачивал, и Таша не выдержала, отравилась, написав в предсмертной записке: «НЕНАВИЖУ!»

Борис Ильич прожил без неё ровно месяц. Он застрелился в своём кабинете. Вскрылись факты, доказывающие, что Лавренёва завербовали американские спецслужбы, и смерть стала для него спасением от публичного разоблачения. Дополнительное расследование показало, что Наташа о предательстве мужа узнала, за что и поплатилась. Лавренёв отравил её, инсценировал самоубийство. Он не знал, что Наташа отсылала матери письма, в которых высказывала опасения за свою жизнь.

– Я – борец, борец, мамочка. Я хочу жить, хочу детей рожать, а у Бориса другие планы, другие виды на жизнь. Он – оборотень. Он ловко втирается в доверие, а потом… Ах, мама, лучше бы я его не знала. Лучше бы я не соглашалась на этот брак. Не брак это вовсе… прикрытие, завеса для глупцов, за которой открывается ужасающая правда… Надеюсь, я смогу обо всем рассказать… Я должна жить. Я – борец, помни об этом!

Именно эти строки насторожили родителей Таши. Они не верили, что их дочь Наташа могла выпить сотню таблеток. Скорее всего, её заставили это сделать. Ей насильно втолкнули в рот таблетки, а причина смерти другая.

Провели повторную эксгумацию и обнаружили в крови Наташи цианистый калий смешанный с сильнейшим отравляющим веществом, которое во время войны использовали резиденты в случае провала. Моментальная остановка сердца, смерть без мучений…

О страшной трагедии Лёлька узнала от Наташиной мамы Степаниды Андреевны. Та позвонила им и сдавленным голосом рассказала о случившемся, попросила Мишу зайти, добавила:

– Они ведь с Наташенькой дружили…

Лёлька хотела сказать, что они тоже были подругами, но промолчала. Раз зовут Мишу, пусть идёт он, а она останется с детьми…

Михаил вошел в знакомую квартиру Бергеровых, которая показалась ему теперь маленькой, неуютной, грязной. Запах валерьяновых капель и ещё каких-то неприятных лекарств ударил в нос. Грузная от природы Степанида Андреевна еле передвигалась по дому. Шаркающие шаги свидетельствовали о том, с каким трудом она превозмогает боль утраты. Губы дрожат, в потухших глазах пустота. Видя, не видит ничего, словно слепая. Крепко сжала руку Михаила, схватилась за него, как за спасительную опору, всхлипнула:

– Не могу оправиться после потери… Ах, горюшко горькое… Наташенька, да зачем же ты, детка?

Михаил машинально погладил Степаниду Андреевну по спине. Она подняла голову. В глазах появились живые огоньки.

– Миша, она ведь тебя любила, а мы против были… Если бы можно было всё назад вернуть, я бы уговорила отца. Сейчас бы ты нашим зятем был, и Наташенька бы живая, счастливая песни пела… – слёзы, кашель, хрипы прервали речь Степаниды Андреевны. И снова успокаивающий жест Михаила по её сгорбленной спине. И снова болезненный блеск в глазах и голос откуда-то из грудных недр, надтреснутый старческий.

– Единственную дочку потеряли… Копили, собирали… И кому это всё теперь? – махнула рукой, уткнулась в грудь Михаила. – Умру я скоро. И не возражай мне, я знаю… Таша меня зовёт каждую ночь… Пойдём в её комнату…

Толкнула дверь, подошла к столу, взяла тетрадь в кожаном переплёте, сказала:

– Таша тебе велела передать. Это её дневник. Я не читала… Боюсь, что сердце разорвётся от боли, а ты читай… Садись вот тут в кресло, и читай… Наташенька любила тут сидеть. Бывало заберётся с ногами, вот этим пледом укроется, торшер включит и читает или пишет. Я её спрашиваю, что ты читаешь, дочка? Стихи Шекспира – отвечает, – подобие улыбки отразилось на старческом лице. – Ах, мечтательница моя милая, где ты теперь? Какие салоны открываешь? Какие музы тебе романсы поют и стихи читают? – опомнилась. – Возьми Миша, почитай… А мне нужно лекарства принять…

Михаил не горел желанием погружаться в тайные записи Таши Берг. Они с ней простились пять лет назад, разорвав нити прошлого. Зачем ему теперь знать о фантазиях избалованной барышни? Уйти сразу он не может. Нельзя обижать Степаниду Андреевну. Что делать? Сел в кресло, открыл тетрадь. У Таши был красивый ровный почерк. Некоторые буквы она нарочно украшала, пририсовывая завитки. Каждая страница пронумерована. В правом верхнем углу дата.

Михаил нашёл год их знакомства. Там была сделана только одна запись: «ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ!!!» Таша обвела ее несколько раз, подчёркивая значимость этого события. На следующей странице она написала: «УРА! СВЕРШИЛОСЬ!» и поставила дату своей свадьбы.

Михаил закрыл дневник и открыл снова, наугад. Между страниц лежала фотография изображением вниз. Надпись Михаила насторожила.

Вот от кого ты отказался!

Вот от чего ты отказался!

Вот о ком ты будешь помнить вечно!!!

Он перевернул снимок. Вид обнаженной Таши вызвал приступ омерзения и тошноты. Михаил вскочил, уронил тетрадь на пол, наступил ногой на снимок, потом схватил его и порвал на мелкие кусочки. Едва он спрятал обрывки в карман, открылась дверь.

– Что, Мишенька, уходишь уже? – спросила Степанида Андреевна, глядя мимо него.

– Да, мне пора. Держитесь. Мы тоже с Лёлей опечалены. Мы Наташу любили.

– Любили… – повторила она, пропуская Михаила. – Спасибо, что навестил нас… Заходи иногда… Лёлю целуй и детишек.

Они, наверное, большие уже:

– Да, Гоше десять, а Танюшке пять.

– И у нас внучата могли быть … – она закрыла лицо руками.

– Держитесь, Степанида Андреевна, – Михаил обнял её, погладил по спине. – Держитесь…

– Спасибо, Мишенька… Ступай…

Он вышел на улицу, рванул ворот рубахи. Долго стоял под деревом и не мог надышаться. Противный запах смерти никак не выветривался из сознания. Вспомнил про обрывки фотографии, выбросил их в мусорный бачок, с остервенением принялся тереть ладонь о штанину, словно к ней приклеилось что-то липкое, мерзопакостное. Начавшийся дождь прогнал Михаила с Остоженки.

Он пришёл домой, выпил рюмку водки и подробно рассказал Лёльке обо всех своих злоключениях с самого начала. Она выслушала молча, ушла в комнату и оттуда крикнула:

– Это всё было до меня, в прошлой жизни, а значит этого не было. Наш метроном вечности настроен на другие длины волн.

– На другие, – подтвердил Михаил, войдя в комнату. – Я люблю тебя, помни об этом. Ты – единственная женщина, ради которой я готов на любое безрассудство.

– Я тоже люблю тебя, милый, поэтому ни на какие безрассудства толкать тебя не буду, – сказала Лёлька, прижавшись к нему.

Михаил поцеловал её в губы. Рука невольно скользнула ей под блузку. Этот машинальный жест острой болью пронзил сознание. Громом с небес прозвучали Ташины слова:

– Свершилось! Теперь целуя жену, ты будешь вспоминать меня… Я буду всегда между вами. Отныне я стану твоей мукой, Мишка… Отныне и навек… Навек…

Протуберанцы любви1

Лёля и Михаил отпраздновали бриллиантовую свадьбу. Шестьдесят лет вместе! Кто бы мог подумать? Дети выросли, родились внуки, правнуки. Их семейное древо крепко и ветвисто. Они счастливые люди. От Гоши дочь и внучка. У Тани трое детей, шестеро внуков и три правнука.

Несмотря на то, что жизнь была непростой Лёля и Михаил сохранили любовь, доверие и нежность друг к другу. Всё, вроде бы, хорошо, но паутинка, оставшаяся в Лёлиной душе, тянет её в прошлое. Тянет сильнее, чем корабельный канат. Нет сил сопротивляться.

– Вернись, вернись, вернись, – непрестанно стучит в висках Лёли. Нет больше сил сопротивляться, и Лёля заявляет решительно:

– Миша, я еду в Сибирь.

– Ты уже взяла билет? – он оторвался от чтения газеты, посмотрел на жену поверх очков.

– Ещё нет, – она улыбнулась. – Я просто решила туда поехать. Решила только что.

– Ну, раз решила, поезжай, а я воздержусь. Не двадцать уже, чтобы по местам боевой славы путешествовать. А ты поезжай. Поезда сейчас хорошие, не то, что раньше – теплушки.

– Спасибо тебе, родной, что отговаривать меня не стал, – она погладила его морщинистую руку.

– Я тебя, Лёлечка, понимаю, – Михаил снял очки, отложил газету. – Мы с тобой хоть и доисторические древности, но чувства наши остались сильными, как в молодые годы. Мне даже кажется, что с годами они сильнее, ярче стали. Я тебя люблю и доверяю тебе. Поезжай. Сходи на могилку Леонида Белого, расскажи ему про Георгия Победоносца своего, про меня. Хотя…

Условности всё это, Лёля. В той могилке давно никого нет, и кости сгнили, наверное, за шестьдесят с лишним лет. А вот душа – особая субстанция. Она бессмертна. Нет для неё преград земных больше. Летает твой Лёнька над землей и смотрит на нас с тобой. Радуется, что всё у тебя сложилось, что с хорошим человеком ты жизнь прожила.

– Так уж и прожила? – воскликнула Лёлька воинственно. – Ты мне это брось. Мы с тобой еще лет десять вместе прожить должны, как минимум. Хотя… На всё воля Божья, как сейчас модно говорить. И нам с тобой пора к какой-нибудь вере прикрепиться.

– Пора, пора, моя родная…

Лёля купила билет и отправилась в прошлое. Колёса стучат на стыках рельсов, навевая грусть. Вернусь… В её сумочке лежат письма и дневники Леонида Белого. Зачем она их везёт в Сибирь, не ясно. Просто везёт.

После Лёниной смерти она их ни разу не открывала, боялась. А теперь достаточно только взглянуть на тетрадь, чтобы память вернула забытое. Говорят в старости помнится прошлое лучше, чем настоящее. Возможно. Но как объяснить, что даже голос Леонида она отчётливо слышит сейчас, несмотря на то, что не слышала его вечность.

– Почему ты назвала наш дневник Хроматографом? – Леонид лежит на траве, закинув руки за голову. Она сидит рядом в ситцевом цветастом платье и сплетает венок из ромашек.

Лето. Солнце. Полуденный зной. Воздух чуть подрагивает поднимаясь над землёй.

– Почему Хроматограф? Да потому, что с помощью этого прибора мы с тобой проведём спектральный анализ, разложим на длины волн наши мысли, эмоции, чувства и поймём, что в жизни главное, а что в ней второстепенное, – ответила Лёлька.

– Второстепенного у нас с тобой нет, милая моя Лёлька. У нас всё главное. Всё, всё, всё. Каждый вздох, каждый миг рядом с тобой – радость, – Леонид приподнялся. – Люблю тебя безумно. Спасибо, что ты не испугалась и приехала ко мне «во глубину сибирских руд», в неизвестность, называемую Чугуевкой, – рассмеялся. – Я в последнее время слова на слоги раскладываю. Знаешь, очень любопытно. Вот к примеру Чугуевка. Чу – словно предостережение. Стойте, не спешите. Гуев – это сибирский старожил. Этакий старичок лесовичок бородатый. Ка – это удав из книги Киплинга. Только здесь нет удавов. Здесь змейки юркие, незаметные, поэтому и говорят о них без особой почтительности в финале.

– Выдумщик ты у меня, Лёнечка, – она потёрлась щекой о его щёку. – Выдумщик.

– Это точно, – подтвердил Леонид. – Но дар мой особенный появился благодаря тебе, Лёлечка дорогая. Ты во мне столько всего открыла, о чём я представить не мог. Внутри меня вулкан клокочущий, готовый вырваться наружу в любой миг. Или нет, лучше не вулкан, а протуберанцы, которые магнитным полем твоей любви удерживаются на солнце. А это значит, что их в хроматограф заталкивать не нужно. Нужно просто любить. Любовь – это величайший дар. Счастлив тот, кто его обретает.

– Обрести мало. Нужно сохранить любовь. Мне она видится огоньком на ветру, который может погаснуть в любой миг. Не хочу, чтобы он гас. Пусть разгорается сильнее день ото дня. Пусть в большущий костёр превратится…

– В пионерский, у которого мы будем петь пионерские песни, как в детстве, – добавил Леонид, поцеловав Лёльку в лоб. – Пионерские песни споём, и поверим в сближенье планет, и космической далью пройдём, чтобы вместе прожить до ста лет.

– Дожить до ста лет – это настоящая фантастика! Мне сейчас девятнадцать, тебе – двадцать два, это значит впереди у нас…

– Вечность, мой дорогой физик, – сказал Леонид, помогая ей подняться с травы. – Не переводи жизнь на цифры, Лёлечка. Наслаждайся её неповторимостью сегодня, потому что завтра будут другие облака, цветы, шмели, ветер, деревья, небо. Мы другими завтра будем, на день повзрослеем. Но мне лично хочется остаться ребёнком, смотрящим на мир восторженно и беззаботно. Знаю, знаю, от забот не уйти, но… заботы эти не должны над нами главенствовать, потому что мы с тобой – пионеры, первопроходцы, первооткрыватели…

– Хорошо мне с тобой. Лёгкий ты человек, – Лёлька надела Леониду на голову венок.

– Не-е, я не лёгкий, я тяжёлый. Это ты у меня лёгкая, как пушинка, – он подхватил её на руки, закружил. – Всю жизнь тебя на руках носить буду, Лёлька. Всю-ю-ю жизнь!

Поезд остановился. Купе опустело. Лёля с интересом наблюдала за жизнью перрона. Казалось, за шестьдесят с лишним лет здесь, в Сибири, ничего не изменилось. Ну, разве только наряды чутьчуть поменялись, а сама жизнь замерла на том временном отрезке, который был дорог Лёлькиному сердцу.

– Картошечка горячая! Огурчики малосольные! Рыбка пряного посола! – выкрикивали торговки. – Молочко натуральное!

От наблюдений Лёльку отвлёк высокий юноша, вошедший в купе.

– Здравствуйте! Я буду вашим попутчиком, – сел напротив. – Вы до какой станции едите?

– До Чугуевки, – ответила она.

– Совпадение какое! И я туда же. Тётушку решил навестить. Она у меня телефонистка со стажем. Юбилей у неё в этом году восемьдесят – солидный возраст, – сел напротив. – Меня Марком зовут. А вас?

– Лёля Наумовна.

– Прямо вот Лёля и всё?

– Прямо вот Лёля, – подтвердила она.

– Здорово. Редкое имя. Я люблю необычные имена, особенные. Есть в них что-то такое фантастическое что ли. В вашем имени слышится нежная музыка любви. Вы, наверное, счастливый человек, Лёля Наумовна. С таким именем несчастной быть нельзя. Я прав?

– Правы, Марк, правы, – она кивнула, вспомнила, что Леонид ей в первую их встречу такие же слова говорил. Дежавю. – Сколько вам лет, Марк?

– Мне двадцать два уже, а вам?

– Мне далеко за двадцать, далеко, – она рассмеялась.

– Смех у вас, как у девчонки, – сказал Марк. – Вы – женщина без возраста, Лёля Наумовна. Можно я вас угощу? Я тут пирожков купил на перроне.

– Ещё горячие, – сказала Лёля, взяв один. – С чем они?

– Не знаю, я не спрашивал, – ответил Марк. – Я забрал у бабушки всё, что было и в поезд прыгнул. Проводнику два чая заказал, пить хочу ужасно. Жарко, а в жару чай самое милое дело.

– Самое, – подтвердила Лёля. Миша ей всегда говорил про чай и прибавлял:

– Казахи в чай кумыс добавляют, а мы охлаждённой водичкой обойдёмся за неимением оного…

Лёля не сразу поняла, что эти слова она не вспомнила, а их произнёс Марк. Улыбнулась, положила пирожок на стол, спросила:

– А вы откуда родом, Марк?

– Мы все родом из детства, – он подмигнул ей, откусил пирожок. – О, с капустой. Вкусно. Кушайте, Лёля Наумовна.

Смутная догадка кольнула Лёлю в сердце. Два лица, Мишино и Лёнино, слились в лицо Марка. Наваждение. От жары, наверное.

– С вами всё в порядке? – спросил Марк участливо. – Вы так побледнели. Давайте окно откроем. Что же мы в духоте сидим. И дверь распахнём. Лучше?