Завтрак у Тиффани. Голоса травы (сборник)

– И они сочли это постыдным? – спросила Долли, скорее заинтригованная, чем возмущенная. – Что вы поддержали одинокого ребенка на Аляске? Там такая долгая снежная зима.

Судья Кул зажал в кулаке самородок.

– Мне они ничего не сказали, но я слышал, как они это обсуждали между собой, мои сыновья и их жены: что со мной делать? Они прочитали письма. Я не привык ничего запирать в столе; было бы странно пользоваться ключами в собственном доме, пусть даже в бывшем. Они увидели в этом признак… – Он покрутил пальцем у виска.

– Я тоже один раз получила письмо. Коллин, дружок, налей-ка мне. – Кэтрин показала на вино. – Ага, настоящее письмо, до сих пор где-то валяется, двадцать лет все думаю, кто ж его написал. «Привет Кэтрин. Приежай в Маями и выходи за меня. Твой Билл».

– Кэтрин, тебя позвали замуж и ты мне ничего не сказала?

Кэтрин повела плечом:

– Сердце мое, ты слышала судью? Не все надо рассказывать. Да и много было всяких Биллов, и ни за одного я бы не пошла. Вот только в толк не возьму, который же из них это написал. А хотелось бы знать, от кого я получила одно-единственное письмецо. Может, это Билл-кровельщик? Он столько провозился с моей крышей… Господи, старость не радость, я ведь про него совсем забыла. А еще Билл-садовник… какие ровненькие грядки он делал в тринадцатом году! Еще один Билл строил нам курятник, а потом уехал на пульмановский завод. Может, это он мне написал? Или Билл… нет, его звали Фред… Коллин, дружок, ох и сладкое же вино.

– Пожалуй, я тоже выпью самую малость, – сказала Долли. – После того как Кэтрин сделала такое впечатляющее…

Та довольно промычала.

– Если бы вы говорили помедленнее или жевали поменьше… – Судья решил, что Кэтрин балуется снюсом.

А вот Райли словно ушел в себя – весь как-то сник и уставился во тьму с живыми голосами. «Я, я, я!» – кричала какая-то птица.

– Вы ошибаетесь, судья, – вдруг сказал он.

– Это в чем же, сынок?

На лице Райли изобразилось беспокойство, которое у меня с ним всегда ассоциировалось.

– Я не нахожусь в беде. Я никто… или в этом и состоит моя беда? По ночам я лежу и думаю: чем я занимаюсь? Хожу на охоту, гоняю на машине, кадрю девчонок. И больше ничего в моей жизни не будет? От этой мысли становится страшно. И еще: я не испытываю никаких чувств – ну, только к сестрам, но это другое. Вот, например, я целый год встречался с девушкой из Рок-Сити, мой самый затяжной роман. Неделю назад она сорвалась: «У тебя нет сердца! Если ты меня не любишь, мне конец!» Я тормознул прямо на переезде. «Ладно, – говорю, – давай посидим, скорый будет минут через двадцать». Мы смотрели друг на друга, и я думал: какое гадство, гляжу я на тебя и не испытываю ничего, кроме…

– Тщеславия? – подсказал судья.

Райли не стал отрицать.

– Если б мои сестры могли сами о себе позаботиться, пусть бы нас переехал поезд. – (От этих его слов у меня сделался спазм в животе. «Хочу быть, как ты!» – вертелось на языке.) – Вот вы говорили про «единственную на свете». Почему та девушка не стала такой в моих глазах? Было бы здорово, скверно же одному. Если б я кем-то по-настоящему увлекся, я бы, может, купил участок земли рядом с домом пастора и там что-то построил. Но сначала мне надо угомониться.

Ветер срывал листья, застигнув их врасплох, раздвинул ночные облака, и небесные светила обрушили на землю ярчайший водопад. Словно смущенная этой звездной иллюминацией, наша свеча опрокинулась, и нам открылась запоздалая зимняя луна, такой снежный ломоть, манящий к себе ближних и дальних существ, горбатых луноглазых лягушек, визгливого дикого кота.

Кэтрин вытащила розовое лоскутное одеяло и настояла на том, чтобы Долли в него завернулась, затем обвила меня руками и почесывала мне голову, пока я не уткнулся ей в грудь.

– Замерз? – спросила она, и я еще теснее к ней прижался. Она была теплая, уютная, как старая кухня.

– Вот что я тебе скажу, сынок, – заговорил судья, поднимая воротник пальто. – Тебя немного занесло. Как можно увлечься одной девушкой? Ты можешь увлечься одним листиком?

Вслушиваясь в крики дикого кота с беспокойно бегающими глазами охотника, Райли принялся ловить порхающие, как бабочки, листы, и один из них, живой, затрепетал у него между пальцев, словно пытаясь вырваться и улететь. Судья тоже поймал один лист, и тот почему-то выглядел куда более ценным у него, чем у Райли. Нежно прижав его к щеке, он произнес несколько отстраненно:

– Мы говорим о любви. Начни с листа, с горстки семян и узнай, что значит любить. Сначала древесный лист, капля дождя, а уж потом тот, кто примет все, чему тебя научил лист, что настоялось благодаря дождевой капле. Учти, дело не простое, может уйти целая жизнь, как в моем случае, и ведь я так и не освоил эту науку, знаю лишь одно: любовь – это цепочка привязанностей, так же как природа – это цепочка жизней.

– Значит, я всю жизнь любила, – сказала Долли и задохнулась, вся уйдя в одеяло. – Или нет? – Голос вдруг оборвался. – Наверное, нет. Я ведь никогда не любила, – пока она подыскивала слово, ветерок играл ее вуалью, – мужчину. Не подвернулся подходящий… если не считать папы. – Она замолчала, словно испугавшись, что сболтнула лишнего. Звездная ткань плотно окутала ее вторым одеялом. Что-то, то ли лягушачий хор, то ли голоса травы, звали ее за собой, подталкивали к откровению. – Зато я любила все остальное. Например, розовое. Мне, ребенку, подарили один цветной карандаш – розовый, и я рисовала розовых кошек, розовые деревья… тридцать четыре года прожила в розовой комнате. У меня была коробка… она где-то на чердаке, надо попросить Верену, чтобы ее отдала… приятно будет снова увидеть свои первые радости… Что там на дне? Высохшие соты, осиное гнездо, апельсин, утыканный зубчиками чеснока, яйцо сойки… Как я все это любила, и моя любовь носилась птицей над полем с подсолнухами. Но такие вещи лучше не показывать. Зачем людей обременять? Уж не знаю почему, но они только расстраиваются. Верена меня ругает за то, что я, как она говорит, закрываюсь от посетителей, а я просто боюсь их испугать своей радостью. Взять, например, жену Пола Джимсона. Если помните, когда он заболел и уже не мог разносить газеты, она взяла это на себя. Несчастная худышка, как только она этот мешок на себе тащила! В один морозный день поднимается она на наше крыльцо – из носа течет, под глазами замерзшие слезинки – и кладет газету. Подожди, говорю, и собираюсь вытереть ей слезы носовым платком. Я хотела сказать, что мне ее жалко и что я ее люблю, но не успела я до нее дотронуться, как она с криком отпрянула и кубарем слетела со ступенек. После этого случая она всегда бросала газеты с улицы, и всякий раз, когда они шлепались на крыльцо, у меня внутри все обрывалось.

– Жена Пола Джимсона… было бы из-за чего волноваться! – Кэтрин покатала во рту остатки вина. – У меня вот аквариум с золотыми рыбками; так что, раз я их люблю, значит я должна любить весь мир? Вот так любовь, ха! Говорить можно что угодно, но вытаскивать на свет божий то, о чем лучше забыть, – нет уж, это только во вред. Свое держи при себе. Нутряное твое сокровище. Если выбалтывать все свои тайны, что от тебя останется? Судья говорит, нас здесь собрала беда. Глупости! Все гораздо проще. Первое, наш шалаш. Второе, «Эта» вместе со своим евреем пытаются украсть наше кровное. И третье, вы здесь потому, что вам так захотелось, нутро подсказало. Только не мне. Я не могу без крыши над головой. Сердце мое, ты бы поделилась с судьей одеялом, а то он дрожит как цуцик, словно уже Хеллоуин.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

 Передайте мне (фр.).

2

 Я устала (фр.).

3

 «Shadows» (англ. «Тени») – марка презервативов.