Иллюзия вторая. Перелом

– Но все-таки это возможно?

– Возможно. Редко, но возможно. Тогда можете считать что вы нашли ключ от той самой двери. Нашли ключ и победили своего тюремщика.

– И, в этом случае, можно спокойно выйти?

– Да, в этом случае, да. Но обычно всё происходит с точностью до наоборот – сначала вы вырываетесь на свободу, и только потом с интересом и ужасом обнаруживаете, что кроме одной, стадной дороги большинства, существуют ещё миллионы миллиардов дорог. Только тогда вам станет это видно ясно. Только тогда глаза начинают видеть то, чего они не могли узреть внутри загона с забором выше человеческого роста.

– Я понимаю… – Агафья Тихоновна склонила голову в задумчивости. Её глаза подёрнулись красноватой поволокой.

– Свобода прекрасна, но она же и мучительна, ибо заставляет человека ставить собственные цели. Собственные, и никем до конца не разделяемые, но цели. Впрочем, они и не должны их разделять.

– Они? Кто это – они?

– Все остальные, – рассмеялся дракон, – стадо.

– Я понимаю, – повторила акула, – но этот процесс может занять достаточно длительное время?

– Ах, не все ли равно, – дракон искренне рассмеялся и из его глаз выскользнуло немного желтизны и тепла, – не все ли равно сколько времени это займет, если всего лишь один вдох и выдох одного из невидимых глазу человеческих тел составляет всю жизнь видимого глазу физического тела человека? Время пройдёт в любом случае.

Агафья Тихоновна в изумлении подняла голову и произнесла:

– А я уже и забыла с чего начался этот разговор…

– Я с удовольствием вам напомню, – дракон, словно в назидание, поднял когтистую лапу, – жизнь не является чем-то постоянно пребывающим в человеке. Она входит и выходит из него подобно дыханию. Собственно, она и есть дыхание одного из его тел, – лапа опустилась, словно сама собой, – вдох, выдох. Ещё вдох, ещё выдох. Жизнь не находится в нём постоянно, – немного грустно повторил дракон, – но он – человек – остается! Всегда. Постоянно. Безвременно. Навеки. Если, конечно, он – человек, а не член стада. В противном случае – остаётся лишь стадо, а человек умирает.

– Получается, что…

– Получается что время здесь, собственно, и ни при чем. У каждого его достаточно. Ровно столько, сколько нужно чтобы вырваться на свободу. Ну или выйти с гордо поднятой головой, победив своего собственного, внутреннего тюремщика, выйти, найдя свой собственный ключ от тюремной камеры, и увидев свою собственную дорогу.

– Каждый сможет?

– Рано или поздно, но каждый.

– И что произойдёт тогда?

– Если каждый покинет стадо, то стадо просто-напросто перестанет существовать, не так ли?

– Ах, точно! – Агафья Тихоновна изумленно, и с восхищением посмотрела прямо в глаза Артака, – как это точно подмечено!

– Но это еще не всё, – дракон снисходительно улыбнулся, – когда перестанет существовать стадо – перестанет существовать и тот, кто им управляет, не так ли? – он рассмеялся в голос, – ибо управлять будет нечем. И некем. Каждый нашел себя и каждый точно знает что ему необходимо делать. И уж в чём у этого новорождённого каждого нет никакой необходимости – так это в том, чтобы кто-то им управлял.

– Вы, наверное, правы… Но кто это? Кто? Кто управляет стадом? Кто этот человек?

– Человек? – дракон фыркнул, – вы сказали – человек? Помилуйте! Человеком управляют, прежде всего, его собственные, вскормленные самими людьми, человеческие иллюзии. Боги, например. Религии и верования. Все без исключения религии. И все, без исключения, верования. Суеверия. Предрассудки. Различные теории и учения – о необходимости церкви или государства, например. Человеком управляют общественные мнения и их мнимая важность. Этот список можно продолжать до бесконечности.

– Но тогда…

– Да, да, – дракон опять захохотал, – тогда исчезнут и страны, и национальности, а с их исчезновением – исчезнут и войны между этими странами и населяющими их народами. Исчезнут границы. Как внешние – территориальные, так и внутренние – раздирающие самого человека.

– И?

– Человек станет поистине свободным, а значит, человек станет счастливым. И только в этом смысл его бытия, только в этом его соль. Свобода – это отсутствие всяческих границ. А счастье – это умение собрать себя из осколков, на которые человек разделён этими границами. Счастье – это способность собрать себя из частей, счастье – это со-частие. Это прежде всего желание, и приходящее с этим желанием – умение. Счастье – это умение стать целым. Вот так и получается что счастье и свобода – это слова синонимы… Это слова, обозначающие одно и тоже. Слова-близнецы…

8

Чисто-белый, снежный, меловой рассвет возвращающейся жизни залил своим светом всё существующие пространство. На какое-то время всё сущее в нём замерло в каком-то едином, неделимом и монолитном мгновении. Весь мир словно остановился, застыл, как недвижимо застывает в апогее Солнце в самый жаркий июльский полдень…

И спустя один лишь неуловимый миг, залитое светом пространство свернулось в одну точку, поглотив внутри себя всё, что было вокруг – и зеркальный пол, и безбрежный, уходящий в бесконечность – несуществующий в реальности, мифический, мерещащийся человеческому уму и выдуманный им же потолок; поглотив всю ткань из которой были сшиты мешки, разбросанные то тут, то там; поглотив в себе так же и всё их наполнение; поглотив все мысли и действия, весь существующий свет, всю энергию этого необыкновенного места; поглотив всё без остатка – тотально, всеобъемлюще и до конца.

И в этом одном, нераздельном мгновении – наконец-то поглотив саму себя – мерцающую и внезапно замершую в неподвижности перехода в новое состояние, такую яркую и пульсирующую – жизнь.

Необыкновенный мир чувств и поступков, мир действий, мир сказуемых и глаголов исчез точно также, как и появился – в одночасье, внезапно, вдруг, нежданно и неожиданно.

Неожиданно, но предсказуемо.

Предсказуемо, ибо он – человек – приходил в сознание.

И если тогда, всего лишь одно мгновение, а может быть, целую жизнь назад, Артак и Агафья Тихоновна, покинув подъезд многоэтажки оказались в глухой, непроглядной, беспросветной темноте ещё нового для них мира действий, то сейчас они вернулись в то самое – обыкновенное и ничем не примечательное парадное одной из новостроек на окраине города.

И первым, кого они увидели, был хорошо знакомый им человек.

Человек, сломавший ногу и лежащий на бетонном полу, упёршись головой в такие же, как и пол, прохладные бетонные ступеньки, которые своей прохладой остужали донельзя распухшую, красно-синюю, горячую конечность.

– Фух, – выдохнула с облегчением акула, – вернулись… Мы вернулись…

– Мы? – дракон поддел острым как бритва ногтем нижнюю часть брючины лежащего человека, разорвав её и, тем самым, расслабив натяжение ткани для того, чтобы пустить кровь к сломанному суставу, – мы с вами никуда и не уходили, а вот он, – Артак кивнул на пол и лежащего там человека, – он вернулся. Хотя, вполне может оказаться, что всё, как обычно, с точностью до наоборот, и он никуда и не уходил, а вот мы с вами… – Артак явно что-то не договаривал.

Он подмигнул Агафья Тихоновне, и этим миганием предоставил ей право, пусть и мысленно, пусть хоть и на миг, но самостоятельно закончить свою фразу.

Послышавшись откуда-то издалека, потом всё ближе и ближе, сначала неразличимый гул голосов моих животных постепенно превращался в отдельные, понятные слова, и придя в сознание, расслышав их, разобрав их смысл, я с любопытством приоткрыл глаза.

Мне сразу бросился в глаза циферблат часов на моей, немного вывернутой руке, которую падая я придавил своим телом.

Высвободив её я посмотрел на часы. Они послушно отсчитывали секунды, и точно также, как и мгновение назад, то есть, ровно перед тем, как я потерял сознание, показывали 10 утра.

– А мне показалось что я какое-то время был без сознания, – несмотря на своё жалкое положение, улыбка не сходила с моего лица, ибо я уже знал, и знал точно – всё происходит так как надо, всё идет по какому-то плану – плану разработанному, утверждённому, подписанному и одобренному в самых «высоких» инстанциях.

Я был спокоен, ибо обладал уверенностью в том, что в самом конце, в конце всех существующих концов, после выполнения всех написанных и одобренных планов – всё неясное прояснится, несказанное – скажется, недодуманное – осмыслится, непонятное – станет очевидным, а невыполненное – сделанным.

Так стоит ли торопиться или переживать?

То, что случилось – уже произошло, а то что произойдёт – обязательно случится.

Моя твёрдая уверенность в том что во Вселенной ничто не случайно не покидала меня ни на мгновение и каждый раз очень помогала моему существованию. Ведь всё происходящее ни в коем случае не могло быть наказанием, впрочем, как не могло быть и наградой – в этом случае следовало бы принять как данность способность мира отслеживать действия каждого из людей.

Да что там отслеживать! Не только отслеживать, но и наблюдать, контролировать, оценивать эти действия, вершить суд и выносить свой приговор. И этот приговор, конечно же, должен быть абсолютно справедлив. Должен быть безусловно, безапелляционно справедлив.

Справедлив, как первый глоток воздуха, посланный новорождённому ребенку.

Справедлив как Солнце, согревающее всё вокруг.

Справедлив как ночь, следующая за днём. И как восходящий вслед за ночью день, опоясывающий своим светом всё скрытое непроглядной тьмой.

А для того чтобы судить именно так, конечно же, необходимо иметь какой-то свод законов и правил, необходимо обладать списком того что правильно и неправильно, необходимо владеть перечнем разрешённого и запрещённого, необходимо знать меру – меру эталонного добра и зла. И многое, многое другое.

Однако, не секрет, что в мире не существует никакого эталона, тем более, эталона добра и зла – ведь просто-напросто не может существовать такой жёстко выверенной и точной меры. Ибо то, что одному добро – зло другому, и на общую, безграничную картину мира влияния не имеет, так как одно всегда компенсирует другое – совсем как сода с уксусом, после соединения которых они превращаются в чистую, незамутнённую воду.

Конечно, кроме воды остаётся ещё ацетат натрия и углекислый газ, но ни одно, ни другое не видимо простому человеческому глазу.

Всё существующее во Вселенной уникально, и как нет двух одинаковых камней или деревьев, так же точно нет двух одинаковых животных и нет двух одинаковых людей. Сам мир, в котором мы живем, скорее всего тоже уникален среди других миров, возможно, похожих между собой и не очень, но обязательно – других.

И в этом – в нашем, в единственно доступном человеческим органам чувств мире существует лишь равновесие всего со всем, равновесие не только внешнее, видимое человеческому глазу, но и равновесие внутреннее – равновесие животное, подкожное.

Совсем как невидимый глазу ацетат натрия и углекислый газ, держащий в равновесии химическую систему «уксус-сода».

Существует даже баланс, который уравновешивает чувство утоленного голода хищника с муками его жертвы.

Плюс и минус в результате всегда дают ноль.

И мир всегда уравновешивает сам себя.

Это чистый, это абсолютный баланс.

Это нулевое сальдо.

Поэтому, логичнее всего было бы предположить что мерой, единственной реальной мерой человеческих деяний является та оценка, которую им даёт сам человек.

И оценивать он должен не поверхностно, пытаясь убедить сам себя в том, что плохое на самом деле хорошее, а тёмное – светлее, чем есть на самом деле, он должен оценивать глубинно, искренне, положа руку на своё бьющееся, живое сердце.

Ведь каждый из людей совершенно точно определяет то время, когда он поступает по совести, и то – когда нет. Только эта мера безукоризненна, только она бездонна и безгранична.

Только этой мерой меряется, и этой же мерой воздаётся.

Мерой абсолютной, мерой фундаментальной, мерой честной, потому как меряет свои деяния и воздает себе же за них – сам человек.

Воздаёт достаточно часто неосознанно, но уж всегда и точно – неотвратимо.

Таким образом, всё происходящее вокруг нас вполне может оказаться всего лишь языком, на котором Вселенная шепчет нам подсказки, всего лишь способом и инструментом самого мира привлечь наше, человеческое внимание.

Весь мир пытается научить, вдолбить, втемяшить в человеческую голову то необходимое знание, те необходимые привычки и навыки, которые приведут человека к конечному, полному и безусловному счастью.

Которые приведут его к счастью и к пониманию природы вещей и действий.

И мерой этого счастья – абсолютной, совершенной мерой – выступает сам человек – а если быть точным – то его глубинное сознание, которое он сам не в состоянии ни обмануть, ни исказить.

Именно поэтому моя сломанная конечность совершенно не огорчала меня, она даже радовала – ведь чтобы урок когда-нибудь закончился – он прежде всего должен начаться, не так ли? И поврежденная нога, прозвенев в моей голове звонком на этот урок, не будучи в состоянии меня опечалить, всё-таки заставляла крепко задуматься.

Что хочет мне сказать мой мир?

Эти размышления вихрем пронеслись в моей тяжелой голове, и мысленно поблагодарив Вселенную за начало занятий, я в восхищении и в предвкушении новых приключений повернулся к своим спутникам и повторил:

– Наверное, мне всего лишь казалось что я был без сознания.

– А вы и были. В смысле, были без сознания, – Агафья Тихоновна с улыбкой выкинула за спину уже использованный шприц с анальгином, – ах, если бы вы знали сколько всего интересного с нами произошло пока вы отсутствовали, – она сделала глаза большими и круглыми, – сколько всего случилось – и не перечесть.

– Вам показалось, – Артак невозмутимо перебил свою спутницу и выразительно посмотрел на неё, как бы намекая – не надо, не стоит ни о чем говорить – ещё не время, ещё не сейчас. Потерпите со своей речью.

Агафья Тихоновна запнулась на полуслове, поймала взглядом многозначительную гримасу Артака, и вдруг, совершенно неожиданно для себя самой произнесла:

– Показалось? Ну что ж, вполне возможно, – она присела на ступеньку и обхватила плавниками свою большую, серую голову.

Акула уткнулась в плавники своим кожаным носом, как уставшая лошадь утыкается в тёплые человеческие ладони с овсом, – может быть и показалось, – вполне миролюбиво добавила она и одновременно подмигнула одним глазом дракону, а вторым – мне.

– Конечно, показалось, – Артак, по прежнему, был невозмутим – он подмигнул акуле в ответ, повернулся ко мне, и немного приподняв мою руку, одними глазами показывал глазами на циферблат наручных часов:

– 10 утра. Ровно. В точности тоже самое время когда вам делали укол. Если вы и отключились, то всего лишь на миг, на совершенно ничего не значащий, незаметный и никем неосязаемый миг.

Акула внимательно посмотрела на дракона, словно ждала каких-то объяснений, но промолчала.

Она ему доверяла, доверяла полностью и без оглядки, доверяла как новорождённый доверяет своей матери, доверяла как собака доверяет своему хозяину, как семечко доверяет земле – доверяла так, как только речь может доверять мысли, её породившей.

Артак, видимо, почувствовал её взгляд и обернулся:

– 10 утра, – повторил он свои же слова, – а это значит что всё что происходило, если что-то и происходило – это не более чем сон. Ведь только во сне время может показывать такие фокусы.

– Какие фокусы? – мы с Агафьей Тихоновной повернулись к Артаку, и осознав, что произнесли одну и ту же фразу одновременно, беззаботно рассмеялись. И напряжение, витавшее между нами, рассеялось, как тает утренний туман под лучами восходящего Солнца.

– Превращать миг в вечность и, конечно же, наоборот, какие же ещё могут быть фокусы у времени, – дракон сверху вниз, снисходительно посматривал на нас.

Так, наверное, воспитательницы смотрят на детей в детском садике. Ну, или в начальной школе – только в самой начальной из всех начальных школ.

– Но что произошло за это мгновение? О чём спор?

Если отвлечься от внешнего вида моей конечности, я чувствовал себя вполне прилично. Конечно, у меня бы не получилось бежать марафон, да и просто твёрдо встать на собственные ноги тоже скорее всего бы не вышло, но на моей способности мыслить это никак не сказывалось.

– Ничего особенного, – Артак улыбнулся мне одними глазами, – просто мы с Агафьей Тихоновной видели сон.

И этот сон показался нам достаточно долгим, хотя и длился он не более секунды, если, конечно же, верить вашим часам.

– Сон? – переспросил я, – и что в этом удивительного?

– Удивительно в этом то, что мы видели одинаковый сон, – засмеялся Артак, – абсолютно одинаковый сон!

– Но для того чтобы увидеть полноценный, пусть даже одинаковый сон, совсем не обязательно спать всю ночь, не так ли? Достаточно одного мгновения, не так ли? – я поддерживал разговор автоматически, попутно размышляя что делать дальше.

Что будет с моей ногой? Как мне попасть в больницу?

К слову сказать, меня совсем не смущал тот факт, что я мог появиться в приёмном покое в компании говорящих дракона и акулы. Об этом как-то не думалось.

– Так ли, так ли, – кивнул дракон, – и хорошо что вы это понимаете.

Агафья Тихоновна не вмешивалась в нашу беседу и дракон – мой любимый дракон Артак, слушая меня изнутри и будучи полностью в курсе всех моих переживаний, произнёс:

– Вам необязательно ехать в больницу. А с вашей ногой мы вполне в состоянии справиться сами. Вы как думаете, Агафья Тихоновна?

– Я уже и не знаю что думать, – акула осторожно попробовала слово «знаю» на вкус – откусила от него кусочек, разжевала, проглотила и, видимо, чтобы не сказать ничего лишнего зажала рот плавниками.

– Я думаю, мы справимся собственными силами, даже если бы для этого нам пришлось бы повернуть время вспять, – Артак не терял невозмутимость и хладнокровие, присущее, наверное, всем рептилиям.

Да, дракон умел владеть собой. И уже это его самообладание, вкупе с любовью к театральным эффектам, мысленно повторило его заключительные слова:

– Даже если нам придется повернуть время вспять…

Агафья Тихоновна в изумлении распахнула глаза, а сразу после этого – убрала плавники от пасти и слова посыпались из неё как горох на мостовую.

– Повернём время вспять? Но зачем? Как? Когда? Куда?

– Куда? В абсолютно любое существующее мгновение, – дракон был доволен произведенным эффектом, – так что любой ваш вопрос, относящийся ко времени, а именно – «когда», совсем теряет свой изначальный смысл.

Я не успевал за ним, я не успевал за своей мыслью, я был в состоянии только молча следить за своим внутренним диалогом.

– Но зачем? – Агафья Тихоновна вопросительно посмотрела на Артака.

– Ну надо же что-то делать с этой ногой, ведь не оставим же мы его лежать тут без помощи?

– Если я правильно вас поняла – вы хотите вернуться в то время, когда нога ещё была цела? – её глаза почти вылезли из орбит.

– Ну можно сказать и так, – Артак усмехнулся, – вас это пугает? Почему вас это пугает? – он продолжал улыбаться, – разве вы знаете что такое время? Вы когда-нибудь задумывались об этом?

Я продолжал молча следить за их разговором, будучи не в силах вымолвить ни единого слова, настолько интересным мне казалось обсуждаемая тема. Обуздав свою речь, вслед за нею мне удалось обуздать и мои действия. И больная нога меня совершенно перестала волновать.

– Конечно, задумывалась. Более того, и сейчас об этом думаю. Но ответа как не было, так и нет. Так что же такое время? – Агафья Тихоновна на мгновение замолкла, подумала, и немного неуверенно закончила:

– Это мера изменений? – она опять замолчала и не услышав ответа на свой вопрос, произнесла куда-то в сторону, не глядя на дракона:

– Да и думать – скорее ваша забота, но всё же, я бы сказала что без гипса здесь не обойтись, – она кивнула на распухшую конечность.

– А мы всё-таки попробуем, – Артак негромко засмеялся, всем своим видом демонстрируя несерьезность нашей общей проблемы, – перелом – это, конечно, не очень хорошо, – он подул на ногу и смахнул немного возвращающейся боли своим прохладным, щекочущим дыханием, – но всё-таки, что-то мне подсказывает что на этот раз нам удастся обойтись без врачей, – с этими словами дракон откуда-то достал грубую, холощёную, скрученную нить непонятного, грязноватого цвета и обмотал вокруг моей ноги, – а время – хочу напомнить – это всего лишь энергия, – Артак выразительно посмотрел на Агафью Тихоновну, и перевел взгляд на меня, – всего лишь энергия, – удовлетворенно повторил он, многозначительно улыбаясь.

– Энергия? – акула вскочила на хвост и тут же опять села на ступеньку, – энергия, точно, энергия, – словно вспомнила она и обращаясь ко мне, подтвердила:

– Да, люди, будучи пока не в состоянии определить что такое время, называют его тёмной энергией. Тёмной – не в смысле плохой или злобной, а всего лишь – непонятной и спрятанной от человеческого взора.

– Ну и что из этого? Энергия или не энергия, – я ещё не понимал к чему клонит дракон, и судя по виду Агафьи Тихоновны, она тоже не совсем различала тот тернистый путь, на который нас вывел дракон.

– А то, – Артак подошел ближе и обнял нас своими огромными лапами, – раз время – всего лишь энергия, то, как и любая энергия – время имеет свою меру, и эта мера уж никак не искусственные секунды и столетия, – дракон рассмеялся, – и даже не настоящие мгновения и вечности, – он наклонился еще ниже и прошептал:

– Эта мера – тепло, как и у любой энергии. Самое обыкновенное тепло. Люди измеряют его в джоулях.

– Не понимаю, – эти два слова мы прошептали одновременно с акулой.

– Здесь всё просто. Что непонятного? Любая энергия может быть выражена теплом. Любая, – дракон многозначительно поднял лапу, – и время в том числе. Время, как совершенно верно сказала Агафья Тихоновна – лишь мера изменений, доступная человеку, но это верно только лишь для самого человека. Во вселенском масштабе ни о каком времени и слыхом не слыхивали. Время в масштабах Вселенной – всего лишь энергия, и не понимая её природы – не понимая что за этой невидимой, скрытой от человека, но всё же энергией, затаилось само время – люди назвали эту энергию тёмной. Но она, как и любая другая энергия может быть выражена или, если хотите – проявлена самым обыкновенным теплом, – Артак опять рассмеялся, и попытался объяснить, глядя на наши растерянные физиономии:

– Например, при температуре абсолютного нуля, а это – ни много, ни мало – минус 273,15 градусов Цельсия, энергия теплового движения молекул и атомов любого вещества равна нулю, то есть хаотическое движение частиц полностью прекращается и все они занимают чёткое и абсолютно недвижимое положение в узлах кристаллической решетки. При этой температуре невозможны любые изменения вещества, понимаете? – Артак немного повысил голос, – немыслимы, нереальны, невозможны никакие изменения! А если, как справедливо заметила Агафья Тихоновна, время – это мера изменения вещества, то…

– Вы хотите заморозить мою ногу и тем самым остановить процесс изменений в тканях? – я первый пришел в себя, думая, что понял к чему клонит дракон.

– Нет, нет, что вы, – Артак рассмеялся, – я лишь хотел показать вам что тепло является точно такой же мерой времени, как и мерой любой другой энергии, – он подчеркнул, – конечно, мы говорим о времени в его человеческом понимании.

– И что нам это даёт?

– А вы еще не догадались? – дракон снисходительно улыбнулся, – если при абсолютном нуле никакие изменения невозможны, для нас это значит что невозможно и существование самого времени, понимаете?

– Понимаю, – я утвердительно кивнул головой, – кажется, понимаю. Но при такой низкой температуре невозможно и существование самой жизни, не так ли?

– Так ли, так ли, – радостно согласился дракон, – никакой жизни, опять-таки, в человеческом понимании жизни – жизни, как череды следующих друг за другом изменений.

– И эта информация каким-то образом поможет нам повернуть время вспять и вернуться в тот момент, в котором моя нога еще была цела?

– Надеюсь, что поможет, – Артак кивнул, – согласитесь что для того чтобы чем-то управлять, пусть даже временем, необходимо всего лишь уметь это «что-то» измерять и хоть мало-мальски знать его свойства.

– Да, пожалуй, – я неуверенно кивнул головой, – но вернуться во времени – разве это возможно?

– Раз эта мысль посетила вашу голову – значит возможно, ибо мысль, сама по себе, не может существовать отдельно от действий, которые её породили. Они всегда вместе, они неразлучны и неразделимы, как Инь и Ян, как небо и земля – как пространство и время. Однако человеку достаточно трудно это осознать. Ведь люди, если задуматься, даже небо воспринимают как плоскость. Но не будем об этом, – Артак усмехнулся, – просто поверьте что если какая-то мысль закралась в ваше сознание – значит, это уже где-то существует и кто-то этим вовсю пользуется. Так почему тогда этот «кто-то» не может быть кем-то из нас?