Пустяки и последствия

Тамара Васильевна в двадцать первом веке, живя в Москве, сумела абсолютно точно вылепить образ той самой городской тётки 60-80-х. Вряд ли о таком ей мечталось в юности, пришедшейся на новые и многообещающие времена. Но так случилось.

Она и сама видела в зеркале этот кошмар, и всякий раз ей хотелось кричать: «Нет! Это не я, не может быть!». Наверное, 90-е годы виноваты – время, когда было трудно, питались скудно, а библиотечное образование не позволяло, как ей многие советовали, «найти другую работу». Какую другую? Уборщицей? Вахтёршей? Няней или домработницей? Да, подобное предлагали, но разве она, воспитанная в семье инженеров, получившая высшее образование, могла так низко пасть?

Однажды по знакомству её взяли секретарём в новорожденную, но очень перспективную торговую фирму. Ей там удалось продержаться неделю и ни днём больше. Девушка с дипломом и из приличной семьи не желала делать кофе каким-то развязным полуграмотным мужланам, отпускавшим сальные шутки и обращавшимся к ней на «ты» и «лапушка». Тома, гордо задрав выразительный круглый подбородок, ушла, хлопнув дверью. И вернулась в библиотеку на месячную зарплату, с которой можно было жить не больше десяти дней.

Мама Тамары откровенно страдала, но каждый месяц выдавала дочери из своего с отцом судного семейного бюджета жалкую денежку, с помощью которой Тома сиро и убого, но всё-таки существовала, не умирая с голоду и оплачивая однокомнатную кооперативную квартиру, которую на самом излёте советского периода успели «построить» для дочери родители, буквально вывернувшись для этого наизнанку.

Именно в эти жуткие девяностые Тома и постарела до срока. В тридцать уже состарилась… Плохая одежда, плохое питание, никакого ухода за собой – на что денег хватало, тем и жила! Соответственно, никаких мужчин. Какие мужчины могут быть в библиотеке?

Только один раз случилась в её жизни история в девяносто восьмом году, когда у подружки на дне рождения к ней приклеился какой-то тип… И сильно приклеился! Напросился домой в гости, да так и остался аж на полмесяца. Тома тогда решила, что любовь всё-таки пришла.

Все эти дни молодой мужчина не покидал её однушки, лишь выбегал на угол в ларёк за сигаретами и вином. Он пил вино, не поганую водку какую-нибудь! Тома же, окрылённая женским успехом, утром мчалась на работу, румяная и яркоглазая, вечером вихрем неслась домой. К любимому.

Но недели через две, ворвавшись счастливым ураганом в свой дом, она застала ненаглядного, зашнуровывающего грязные кроссовки. И вид у него был… «уходящий». И не на минутку к ларьку…

– Ну, киса, спасибо за ночлег и пока-пока! – весело сказал он и попытался пройти к выходу мимо неё, как мимо мебели.

– Ты куда? Что случилось? Когда ты придёшь? – залопотала Тома, вцепившись в его рукав.

Тот весьма нелюбезно стряхнул её руку.

– Я домой. Жена возвращается из отпуска. Может, зайду как-нибудь, – и, хмыкнув, решительно вышел, даже не оглянувшись хотя бы из вежливости, даже не улыбнувшись, чтоб подсластить пилюлю. Впрочем, зачем ей была нужна его вежливость?

– Все мужики – сволочи, – мрачно констатировала врачиха «Скорой», которую Тома сама себе вызвала, сначала наглотавшись димедрола, а потом вдруг опомнившись и поняв, что всё же умирать пока не готова. «Скорая» прибыла очень быстро, докторша заставила Тому вывернуться наизнанку, а потом целых десять минут выслушивала рыдания про бросившего бедную девушку любимого.

– Тоже мне – новость! Они сволочи, а мы – дуры. Так и живём, – тётка вздохнула и погладила Тому по макушке. – Это не последний раз, детка, запомни. Из-за каждого козла травиться – здоровья не хватит.

А дочка-то в результате двухнедельной любви родилась. Дочка Лариска. Так получилось. Сначала было непонятно, затем страшно и жутко, а потом уже поздно. Рыдали все: мама, папа, сама Тома. Но на семейном совете решили, что всё-таки ничего непоправимо трагического не происходит. Квартира-то есть. Это, пожалуй, главное для российского человека свидетельство, что жизнь удалась. Любая, но собственная квартира, пусть самая поганая. Даже когда кроме квадратных метров за душой нет больше ничего. Прежде всего, к сожалению, ума. Но это уже философия, а Томе было не до того.

Родила, растила, как могла, выкармливала. Нищие родители, как могли, помогали. Государство, как могло, платило крохотное пособие. В общем, вырастила Лариску. Уж как смогла, так и вырастила.

Теперь дочке девятнадцать, и однушка медленно, но верно убивает их обеих. Ужиться двум взрослым женщинам на двадцати метрах и в семиметровой кухне, конечно, можно, но с большим трудом. Обеим нужно было иметь ангельское терпение и умение держать себя в руках. А где это всё взять в необходимых, то есть в промышленных, количествах?

Лариска никогда не приглашала к себе ни бывших одноклассниц, ни нынешних сокурсниц – ей было стыдно. Душная бедная хата, стандартный набор разрозненной мебели без никакого стиля: часть румынской «стенки» – это Томины родители расщедрились и оторвали от себя; самостоятельно переобитое раза три убогое кресло начала семидесятых; шатающийся письменный стол, тоже переехавший из родительской квартиры (Лариска за этим столом прозанималась с первого по десятый классы, а теперь он служит местом для компьютера); тумбочка, которую Лариса выбрала пьедесталом для самого ценного предмета в доме – телевизора-плазмы, купленного в кредит.

А родители всё жили и жили. Старые, больные, пропахшие валокордином и марганцовкой, они шаркали по магазинам и даже ходили в гости к своим всё ещё шамкающим на этом свете друзьям. Сокрушались, что билеты в театры слишком дороги, не осилить, а об обмене с дочкой и внучкой квартирами даже слышать не хотели: «Дайте нам умереть спокойно!». Да кто ж вам не даёт! Но вы же живёте.

…Словом, к чему я это всё пишу…

Проклятая однушка без преувеличения убивала обеих женщин – Тамару Васильевну и её дочь Лариску! А родительскую двушку надо было ждать. Положение, как у Онегина с его дядей самых честных правил. И ожидание это затянулось и грозило превратиться почти что в вечное: стариков двое, да и лет им всего 68 и 69. И не такие уж больные они, говоря откровенно – ни операций, ни инфарктов. Когда их чёрт возьмет? Тома ненавидела себя, когда думала об этом, и если бывала в одиночестве, то сама себе залепляла легкую и не болезненную пощёчину. А всё равно об этом думалось и думалось. Особенно интенсивно, когда рядом отиралась Лариска и шипела, что бабуля с дедулей могли бы с ними махнуться хатами – зачем старикам две комнаты, вот зачем? В эти мгновения Тома ненавидела родную дочь, потому как была уверена, что у девчонки крутятся те же мыслишки про слишком хорошее здоровье стариков. Хотелось превентивно дать ей болезненную затрещину, чтоб, не дай бог, не ляпнула крамольную, но общую на двоих мысль. Вот до того хотелось врезать, что рука по-ковбойски подрагивала, будто тянулась к пистолету. Приходилось сцеплять ладони и железным голосом воспитывать: «Не твоего ума дела!» или «Тебя это не касается!», или «Как тебе не стыдно?!».

Но как же не касается, если однушка убивает?

Двадцатиметровую комнату пришлось разделить шторой, которую Тамара называла «бархатной», хотя на самом деле та была ею сшита из дешёвых китайских плюшевых занавесок. Днём штора убирается, сдвигается, а ночью тёмно-зелёный «бархат» с негромким шуршанием превращает одно помещение в две клетушки – длинные и узкие, поскольку граница проходит вдоль комнаты, ровно посередине. Ведь каждой из жилиц нужен кусок света от единственного окна. Стол с компьютером, а также «плазма» достались Тамариной узкой части, зато так называемое трюмо со всеми женскими причиндалами обеих, находящимися в трёх тугих ящичках – оказалось во владениях Ларисы. У боковых стен притулились узкие кроватки-тахтушки, а у стены напротив окна громоздился старый, ещё из 60-х, адски скрепящий, давно покосившийся гардероб. Тоже один на двоих, разумеется. Так что никаких шопингов со сменой нарядов – всё равно вешать некуда. Нет, они жили скромно и бережливо, что, разумеется, не делало их счастливее и не смягчало нравы в одной отдельно взятой квартире.

Впрочем, до скандалов и откровенной вражды не скатились. Всё же мать с дочерью друг друга любили, хотя и адски тяготились невольной постоянной близостью. Убивала невозможность побыть одной, закрыть за собой дверь и позволить себе делать всё, что заблагорассудится. Волей-неволей приходилось постоянно оглядываться, а не стоит ли кто за спиной и не следит ли кто за твоим серфингом в интернете.

От этого особенно страдала Лариска, поэтому с некоторых пор дома она предпочитала проводить время на своей тахтушке, прижавшись спиной к стене и уткнувшись в айфон. Кредитный, конечно…

Иногда можно было уйти на кухоньку, попить там чаю с пряником и капельку, совсем чуть-чуть, но всё же почувствовать себя, пусть временно, но безраздельным властелином этих семи квадратов! Правда, кухонный мирок был довольно убогим: стандартный серый гарнитур из ДСП и пластика, уродливые табуретки и длинноногий стол, покрытый толстой клеёнкой. Из современной кухонной техники имелись только дышащий на ладан тостер, да полуисправная микроволновка, искрящая и ухающая всякий раз, когда её включали. Лариска любила проводить время именно здесь, прикрыв предательски дребезжащую стеклом дверь, пока мать кряхтела на своей кровати, размазывая вонючую лечебную мазь по опухшим коленям. «Вот с чего у неё колени болят, работа ведь сидячая?»

Впрочем, Лариска мать жалела. Всё же ужас – в сорок восемь выглядеть, как пенсионерка. Лариска каждый день видела её сверстниц, и ей было за мать обидно и одновременно неловко. Но к этим чувствам примешивалось ещё и раздражение, иногда со злостью, за то, что и она, Лариска, внешностью не вышла. Вроде и худая, как модно, и длинноволосая, и вполне могла быть симпатичной, но слишком многое не так. Худоба не «модельная», а какая-то по-мальчишески неказистая, плюс сутулость. Волосы длинные, но тонкие и редкие, поэтому сколько ни мой их любым шампунем, а они всё равно висят уныло и выглядят непромытыми. Кожа тусклая и вечно в прыщах то тут, то там. Оттого и взгляд снулый, опущенный. А уж шмотки… Сплошной рыночный Китай! На что хватало денег, то и носила. Все девчонки в её группе были одеты куда лучше – элегантнее и моднее.

Да, Лариска училась в институте! На пиарщика. Институт платный, хотя и не дорогой, потому что дурацкий какой-то, из новых, пусть и аккредитованный, но даже Лариска понимала, что это просто чей-то очередной бизнес, а не образование. И, разумеется, на институт был взят очередной кредит, ведь откуда бы у них взялись даже не самые большие деньги, которые надо платить вот так сразу, моментально? Но мама сказала, что институт – это единственный путь… Путь – куда? В колл-центр? Впрочем, спорить было незачем, ведь своих собственных интересов и увлечений Лариска к девятнадцати годам почему-то не нажила. Просто жила себе и жила. Ходила в школу, училась, перебиваясь с «трояков» на редкие «четвёрки», с детства привыкла торчать в компьютере, который был главным развлечением и отрадой. Потому спорить с матерью не стала, а пошла туда, куда та показала пальцем. На что денег хватило. Кредитных.

«Вот, говорят, весь мир так живёт – в кредитах по уши. И ничего, хорошо ведь живут-то! Почему у нас хорошо не получается при тех же правилах игры – непонятно», – так размышляла Лариска, царствуя на маленькой кухне в своём прекрасном одиночестве, за шатким столом и с верным спутником – кредитным айфоном.

Лариска одинока. Можно сказать, что по собственному желанию. И не только в смысле ухажёров, которых не было вообще, но и в смысле подруг. Потому что она ещё в школе усвоила своё место в этом мире: либо одна, либо в компании с какими-нибудь нищебродами и маргиналами. Второй вариант противен и был отметён сразу, как только девочка заметила, что в охотку с ней общаются лишь совершенно дурная дочка продавщицы из магазина дешёвой косметики и слегка дефективная девочка из семьи потомственных пьяниц. Девчонки почище и покраше явно сторонились плохо одетой, тощей и кислой одноклассницы. Переживала и плакала Лариска по этому поводу много, но только когда мама не видела. Потому что какой смысл плакаться маме? Чем она поможет? На неё саму без слёз не взглянешь, с ней давно всё ясно.

Выплакав литры слёз, Лариска ушла в одиночество, которое с лихвой скрашивал интернет. А вот там она была не она… Там она была совсем другой! У неё были симпатичные странички в социальных сетях, привлекательные и яркие. Создавать фейковую сетевую жизнь она научилась ещё в школе. Хотя теперь это уже не особенно радовало и не приносило былого удовлетворения.

Но главное, что есть айфон, связь и куча времени для себя. Ведь компании нет, на клубы и модные развлечения денег нет, мать ею тоже уже сто лет не интересуется. А чем, кстати, она вообще интересуется? Да и когда ей интересоваться? Целый день идиотская работа, вечер же нужен для того, чтобы просто прийти в себя и тупить в телевизор, глядя по всем программам бесконечные ток-шоу или сериалы. У Лариски же был свой сериал. В интернете.

Правда, в последнее время она заметила, что мать тоже приобщилась к интернету: телевизор по вечерам почти не вопил, а, сидя за задёрнутой «бархатной» шторой, дочь слышала, как мать клацает по клавишам компьютера. Ну, молодец, хотя бы в этом перестаёт быть птеродактилем – освоила комп и инет! Может, найдёт там себе кого-нибудь, может, она на сайтах знакомств тусуется? Вот было бы забавно!

Лариска допивала чай и доедала пряник. Скоро она пойдёт в комнату, задёрнет занавеску, скажет матери «Спок ноч!», залезет под одеяло, и начнётся самый клёвый сериал в её жизни! Вот сколько не будет спаться, пока глаза не закроются сами, столько Лариска будет получать свою каждодневную дозу счастья и удовольствия. Это то, что примиряет её со всей невезухой и бедностью, которую ей подсунула судьба.

Тамара же, закончив мазать вечно ноющие колени, принялась за лицо. Нет, это не приятные маски или омолаживающий массаж, увы. Уже довольно долго Тамара мучается странными болями мышц щёк. Ей думается, это потому, что часами приходится говорить с людьми и делать это доброжелательно, «на улыбке», как инструктирует их начальство. А для «улыбчивого» тона надо строить совсем несвойственные Тамаре гримасы и держать их на физиономии довольно долго! «Сохраняйте позитивный настрой во время всего разговора. Ваши эмоции передаются собеседнику, и чем увереннее вы себя чувствуете, тем более уверен в вас будет клиент и тем выше шансы на успешную продажу», – этот пункт брошюрки «Техника успешных продаж по телефону», лежащей на каждом рабочем месте, их заставили выучить наизусть. «Позитивный настрой…» Вот потому у неё и болят мышцы лица. Вот потому и приходится делать нечто вроде массажа, разминать щёки, чтобы поменьше ныли. Иногда она берёт из холодильника кубики льда и трёт ими скулы, губы. Вроде бы становится легче. И ведь не пойдёшь к врачу с такой глупостью, господи! «Знаете, доктор, кроме коленок у меня теперь ещё болит лицо! Можно ли использовать ту же самую мазь?» Тьфу ты!…

Рядом с Тамариной кушеткой стоит большой картонный ящик с наваленными образцами тех самых товаров, которыми она торгует. Китайская ерунда в розовых коробках «для молодости и красоты», БАДы подозрительного происхождения – Тамара опробовала на себе их все. Сдуру. Без всяких плохих, к счастью, результатов и, к сожалению, без хороших. Зато задёшево, а не за те сумасшедшие деньги, которые выкладывают её клиенты. Своим сотрудникам фирма продаёт всю эту бесполезную хрень значительно дешевле, большое спасибо! Себе без пользы, зато иногда можно хорошо сэкономить на подарках, если приходится идти в гости: вот вам массажёр на день рождения; примите набор БАДов от целлюлита…

…Вот жизнь! Узкие кушетки, занавес через всю комнату, вещи девать некуда – шкаф вот-вот развалится, потому что даже их скудные пожитки уже распирают это совковое старьё. Бывала я в таких домах. Там обитали как раз те люди, общение с которыми прекратилось по причине фатального несовпадения условий жизни. Это была жуть, почти, как в коммуналках! «Повеситься можно!» – думалось мне тогда и больше никогда не хотелось приходить в такие дома. Даже к тогдашним подругам, делившим жалкие метры с родителями или с бабушками… Пытка это. Пытка…

Иногда Тамара ловила себя на ужасном чувстве: ей начинало казаться, что она уже не так любит дочь, как прежде, как надо, как должна любить мать. Потому что её слишком много рядом, дочери этой! Куда не повернёшься, всюду либо она, либо её вещи, либо её запах, либо голос, говорящий с кем-то по телефону. Сколько ж можно… Туалет занят, когда очень нужно, – там Ларка, приходишь в кухню суп варить, там Ларка чаи гоняет… Занавес через комнату – то была придумка Тамары, жутко уставшей от постоянного мелькания взрослой дочери перед воспалёнными глазами.

– Давай отделимся немножко, ты уже взрослая девушка, тебе так будет удобнее, я ж понимаю, – вот так деликатно Тамара преподнесла дочери свою идею, внутренне трепеща, что та не согласится. Ведь ужас, если подумать! Но Лариска как-то спокойно и даже равнодушно кивнула:

– А давай. Я же тебя раздражаю светом телефона, когда ты спать хочешь. А так не видно будет…

Эх, если б только светом!

Десять лет Тамара откладывает деньги «на квартиру». Рассчитывая на ипотеку, конечно, и на родительские хоть какие-то сбережения. Раньше она аккуратно вкладывала в заветный и ни при каких обстоятельствах неприкосновенный конвертик сто долларов ежемесячно. В ещё хорошие времена… Но вот уже несколько лет как вкладываемое уменьшилось ровно вдвое. Больше, чем пятьдесят ну никак не получается! В итоге… что мы имеем в итоге? Девять тысяч. Всего. Девять тысяч в пожелтевшем конверте, спрятанном на самом дне гардероба под тяжестью постельного белья. Плюс родительские сбережения за всю жизнь – кровные или как они сами говорят – кровавые. Итого без малого двадцать тысяч. Какая квартира? Какая ипотека? Уже очевидно, что никогда. Тамара старалась гнать от себя эту мысль, потому что она неизменно рождала одно и то же: надо просто ждать родительскую двушку. И это приводило её в неистовство, в кошмар ненависти и к родителям, и к себе. Лучше не думать и продолжать каждый месяц делать почти бессмысленное дело, зато иметь чистую совесть и хоть каплю, крохотную капельку надежды… На чудо?

В 90-е они с родителями сыграли в «чудо». Оно называлось МММ. Хорошо, что погорели не сильно, не так, как другие. Обошлись потерей пары тысяч долларов. Всего. Всего? Боже, как рыдала мать, как страшно орал отец! Она думала, у него случится инсульт, таким багровым сделалось его лицо. Он выкрикивал жуткие слова, Тамара раньше не знала, что папа умеет так материться и так ненавидеть. Дикая тогда была неделька, пока всё было остро! Мрачные сходки-митинги на Варшавском шоссе, куда они все трое зачем-то ходили, толклись там, кричали до полной потери голоса со всеми прочими «партнёрами», чего-то ждали, на что-то надеялись. А потом вдруг стало пусто, холодно и безразлично. Их обманули. Или не обманули, а просто государство нарочно так сделало, и если бы Ельцин не влез, то всё случилось бы иначе. Осталось непонятным, непонятым, почему всё так вышло, но говорить об этом, обсуждать и переживать больше не было сил. Ни у мамы с папой, ни у Тамары. Они просто закрыли для себя эту тему. Всё же некоторые погорели страшнее. Люди квартиры потеряли, вложив до копеечки, что у них было, в ту, как её назвали, пирамиду.

Но случись нынче какое-нибудь очередное МММ, Тамара, наверное, опять бросилась бы в авантюру со своими девятью тысячами. Потому что только на чудо надеяться и оставалось. А как ещё? Где взять эти проклятые деньги хотя бы на самую дешёвую ипотеку? Только если вовремя «сыграть в МММ», пока опять государство всё не испортило.

Тамара вошла в комнату в стареньком халате и с намотанным на голове полотенцем. Бархатный занавес уже задёрнут, из дочкиной половины слабо светит ночник. Она сегодня раньше спать собралась, что ли? Тамара грузно уселась на свою разобранную ко сну кушетку.

– Поужинала? – негромко спросила она.

– Коз.

– Чего – коз? Каких коз?

Лариска громко вздохнула.

– Оф коз. На инглише значит «конечно».

– А почему со мной надо говорить на инглише?

– Языковая практика, – пробубнила из-за занавеса дочь. – Ты сама мне всё время мозги ешь, что надо практиковаться в языке. Вот я и практикуюсь.

– Ясно. Про «коз» ты выучила, молодец. А когда нормально говорить начнёшь?

– А на хрена, ма? Я работать буду не в Америке, а тут. На тутошнем уровне мне инглиша хватит…

– То есть, уехать отсюда ты не хочешь, не планируешь, тебе не надо? Пожалуйста, сиди здесь вечно, кукуй…

– Не, конечно, ведь я, получив диплом сраного института, тут же подам документы во все посольства и меня с моим дипломищем с руками оторвут самые крутые фирмы всех стран мира! – фыркнула Лариска.

– Сраный институт? А зачем туда пошла?

– Я? Мам, ты сегодня, наверное, переработала. Напоминаю: это ты выбрала и институт, и специальность.

– То есть, я во всём виновата? – обиделась Тамара.

– А я тебя ни в чём не обвиняю. Вот вообще. Всё нормуль, чего тебя сегодня расколбасило на дурацкие темы? Ну, сраный институт, ты ж сама всё понимаешь.

– Да, – вздохнула Тамара. – Развелось у нас этой халтуры, уму непостижимо! Такое было отличное образование в стране, во что его превратили?

– Отличное? – Лариска хохотнула из-за занавеса. – А что ж ты со своим отличным образованием в колл-центре ишачишь за две копейки, всю морду себе уже изнасиловала, скоро паралич мышц случится.

– А ты посмейся надо мной, посмейся… Две копейки. Всё ж таки живём на эти копейки-то, кредиты выплачиваем, будто не знаешь… Всё ты знаешь! Когда я окончила институт, всё и рухнуло – и страна, и экономика.

– Ма, не начинай! – заныла Лариска. – Давай уже ложиться спать, а? – ей очень хотелось быть полностью в сети, общаться только там, мать страшно отвлекала и мешала. – Или посмотри что-нибудь в ящике… Малахова там… кого ещё…

– Да надоело! И Малахов, и другие. Одно и то же. Я лучше… в интернете посижу, как и ты. Ты, как обычно, про мальчиков трепешься? Как там ваш сайт называется? Гёрлс… чего?

– А тебе зачем? – хихикнула Лариска. – Даже если я там, ты меня не узнаешь, я под ником. Знаешь, что такое ник?

– Слушай, мне не семьдесят лет, я прекрасно знаю, что такое ники. Да тусуйся, где хочешь, у меня своя компания, – гордо сообщила Тамара занавесу.

– Вау, даже так? Ну, и отлично! Давай, ма, спок ноч! Ухожу в нирвану. Пока-пока.

– Я тоже, – заявила Тамара, пересела к столу, включила старенький ноутбук и погасила настольную лампу. Лариска щёлкнула ночником, и в комнате осталось лишь два источника света: от экрана ноутбука и крохотное, хотя довольно яркое сияние айфона. Женщины замолчали, отделившись друг от друга не столько занавесом, сколько виртуальной границей.

Эта квартира их убивала. Каждая чувствовала себя почти как в камере – слишком узкое было собственное пространство, трудно ощущать себя полноценным человеком за занавеской и без того небольшой комнаты. Будто не хватало воздуха, было трудно дышать. Поэтому интернет играл роль портала для выхода в открытое пространство, где много места, много свободы, пусть для иллюзии другой жизни, но такой сладостной, при этом легкодоступной и дарящей столько эмоций! Возможно, последнее, что позволяло двум узницам однокомнатной клетки сосуществовать мирно и терпеть всё. В том числе друг друга.

КОМА

Когда неотложка забирала Асю, в её комнате повсюду валялись упаковки и пузырьки с лекарствами.

– Откуда столько у девочки? – ужаснулся один из врачей.

Растерянный Вадим как будто сквозь мутную пелену наблюдал за всем происходящим и, казалось, не вполне соображал, что происходит. Он водил глазами по комнате, с удивлением глядя на присутствующих людей, иногда тряс головой и хватал себя за волосы заметно дрожащими руками. Вопрос доктора прозвучал откуда-то издалека, приглушённо, словно тот говорил в банку с водой.

– Ей были выписаны препараты… психиатром… Из-за прошлой попытки… Это антидепрессанты и успокоительные… – медленно и тихо пробормотал Вадим в ответ. Похоже, его никто не слушал или не слышал, молодой врач молча хватал все подряд пустые упаковки и засовывал их в пакет. – А это зачем?

– А вы как думаете? – почему-то грубо ответили ему.

Он всегда знал, что таблетки зло! Он не хотел их в своём доме, не хотел, чтобы его дочь принимала странные и страшные препараты, действующие на мозг, которые пьют всякие шизофреники и параноики. Ведь она просто испуганная и запутавшаяся девочка, не наркоманка какая-нибудь, зачем же такая тяжёлая артиллерия? Но ведь штука в том, что их, таблеток, уже и не должно было быть у Аси. Совсем не должно.

Арина Викторовна, психиатр, оказалась мягкой, милой, улыбчивой и доброжелательной пожилой женщиной. Когда с Аськой случилась беда, Вадиму её посоветовали люди, давно и благополучно живущие в Лондоне, сына которых пять лет назад именно Арина Викторовна и «сняла» с иглы, чем спасла жизнь. Когда-то отец этого парня был партнёром Карлова, но потом ушёл от всех дел и уехал с деньгами и семьёй в Англию. Как раз после большой беды с сыном-подростком. То ли из-за этого, то ли ещё по какой причине, но с тех пор он в Россию ни ногой, зато вовсю бизнесует в столице Туманного Альбиона. Впрочем, всё это не имело никакого значения, важно одно: у него сохранился номер телефона «самого отменного подросткового мозгоправа», как он выразился, когда полумёртвый от ужаса Карлов позвонил ему прямо той же ночью.