Ильин Роман. Автобиография

Смены в Новомосковске продолжались, и под новый год Волобуев предложил ехать в Петербург. В Петербурге я до этого был еще в четырехлетнем возрасте с бабкой Анной Кузьмничерй, – поэтому согласился. Ехали через Москву, сев там на поезд. Жили в хостеле на одноэтажных краватях в одном номере. Никого, кроме двух человек, я не знал. Зима была под 30 градусов, все соседи сразу расходились, я же дальше канала Грибоедова по причине болезни дойти не мог, поэтому основное впремя сидел в хотеле. Волобуев, любитель абсента, остановился на текиле, которую вечером, молча, все пили. Через пять дней, посетив Шумахера в его магазине, и оказавшись надутыми питерской травой, мы благополучно уехали. В Москве я купил себе штаны с застежками и кеды, в которых проходил не один год. Гадская мать их выьросила. На штанах был ремень на двух колцах, – но понял его смысл я только лет через пять. В москве же, покупая еще одни штаны, -первый раз почувствовал, – что такое жара для склерозника. Теперь летом стараюсь не находиться под солнцем.

Приехав, продолжился все тот же магазин, – ходили с Лариной на день рождения к Гоше, которому нарисовал и напечатал замечательную открытку, – заставил, кого смог в ней расписаться, – но Гоша, укуреный и упитый, – не оценил. Зато первый раз я увидел быт тульских реперов.

Был еще один день встречи с Торговой, когда все в магазине, – как встречая звезду, вышли на ружу, – и проплыла она, в компании двухметрового парня, улыбаясь во все стороны и всем кланяясь. Мне кто-то опять сказал плакать, – и я пошел в свой офис изображать горе. Но пришел Боронин, и горе кончилось. Успокаивал, как друг. Полный бред.

Вскоре Ларина, под предлогом отъезда опять же с Сашей в Питер, позвала меня себе на квартиру смотреть за ее кошками – сиамской, и белым глухим котенком. У лариной была современная квартира-студия с унитазом на ступеньке. чтобы Нина Михайловна чевствовала себя на нем, как королева. В этом доме Ларина провела детство – там была и ее комната, в которой запирались кошки, когда накладывалась еда, – и комната Нины михайловны, – которая приходила поздно, если вообще приходила. Ларина угощала сигаретами с ментолом и просила купить соленых палок, но не до того было. На столе у нее стояла игра из двух кубиков. на одном – фаллические символы, на другом – что с ними делать. Идти на х., как говорится. И они уехали в Санкт-Петербург, оставив меня наедине с кошками и иногда с ее матерью. Спать приходилось под кондиционером. поэтому за 2 недели не мог избавиться от приступов астмы. Но кошек кормил, фотографировал а недавно купленный телефон. Приходил и уходил Боронин. Потом Нина Михайловна сказала, что кто-то украл ее золото и была очная ставка. Боронина я не здал – хотя кто знает, – может, – и украл. Может, просто Нина Михайловна веселилась. Привез туда свои драгоценные колонки соло-1 и миди-клавиатуру – надо было записывать вариации на Tool. Осталась от Торговой такая просьба. Как и шлейф информации о себе в блоге, который еще долго тянул душу и испортил всю жизнь.

Как и подпортили ее друзья мелкого Паши – Гаврила и прочее тульское отродье, приглашая на свою базу в заброшенном трехэтажном здании под мостом в заречье. Первый этаж здания был отдан на разрисовку реперам, на втором этаже панки-бомжи устроили себе квартиры и курильные. Играли в пинбол травматиками. В одном из пустовавших залов на пол-стены было нарисованное лицо Торговой. Мерзкий момент жизни.

Посещения были еще до квартиры Лариной – как бы подброс Торговой на прощание, – несколько раз присутствовал, – осматривал одно из ее мест обитания и ее друзей из нарко-меньшинств.

Неприятнее было ранее, когда, после очередного обострения, записывая все в тетрадку – память не работала, логические цепочки не строились, – приходилось рисовать и блок-схемы для обычных зависимостей вещей и ассоциативные ряды понятий. Почти учить себя заново думать. И Торговой понадобилось кольцо. Но в губу – она вся была в пирсинге. И я, цепляя носками пороги магазина, кое-как купил ей, по совету продавца, набор колец. И пополз в сторону заречья, – полтора километра до типографии. По пути встретил расставленных, как в игре по углам, – то карандуха Павлика, то Гаврилу с пивом, то еще когото. Прошел мимо, дошел до типографии. отдал кольца – Торгова сказала, что ей не подходят и вышла со мной на задний двор, к мусорным бакам, – курить. Покурила, пошла «работать».

После квартиры лариной, кузьмин пригласил меня жить к себе в Москву. И в сочетании с публикациями в блоге, – пока вполне безвредном, – и окончанием работы новомосковской «Либры», – я согласился.

Зарплата либры с плеча Лариной была 10000 р., – как подготовка к будующей пенсии. О болезни в городе знали все, кроме меня – за неколько лет до ее неизлечимой стадии. На зарплату смог купить себе только меленький плеер Сони, с которым, – слава Богу, – не слыша ничего вокруг, проходил до самого конца – и, почему-то, с Аукционом, «Девушки поют». С детства ненавидел аукцион. Потом плеер сгорел. До этого был другой плеер Сони, дорогой, – украден Гошей Сурманидзе после визита к Лариной в гости. И будующий мент Колос в подтверждение.

Зато Боронин украл из «Либры» ненужный дизайнерский компьютер, который потом, с разрешения Лариной, я забрал себе домой – и который потом, с намеками на меня, когда я уже был в москве, был у меня забран. Своих колонок я уже не видел.

Глава восьмая

Ильин. Р. Автобиография. Глава восьмая

Кузьмин уже несколько лет «служил» в Министерстве Обороны – настраивал сервера. А на сухую – настраивать сервера скушно. И, вероятно, министр обороны своим высочайшим указом разрешил всей его смене пить круглосуточно водку, – а лично Кузьмину – дуть не переставая. За запасами чего, как я говорил, он приезжал в Тулу. Но не только Тулой, как оказалось, живет Москва, – и в Москве Пашин донор тоже был. Меня он коснулся, – снова, – в контексте подставы, – после чего донору пришлось менять паспорта и уезжать в Индию.

Но это уже история Кузьмина, – к нему и вопросы.

Я же приехал за Торговой, привез с собой комбик, гитару и музыкальную литературу, благополучно потом Кузьминым украденную, – и заставил его же, Кузьмина, купить себе мидиклавиатуру. Хотя и раньше поездки.

Жили мы сначала с его сослуживцем, служившим не в его части, потом с каким-то учителем математики, гонявшем шары в теннис. Спали на одной кравати – благо двуспальной, – и никаких вопросов по этому поводу, вроде, не было.

Первый месяц был занят наблюдениями за блого, в котором Торгова попеременно признаваясь в любви и мажа дерьмом, публиковала фоторграфии. С Кузьминым обычно пили, если не получалось привести ему из Тулы появившийся в Туле в открытой продаже химический заменитель травы, который Кузьмин употреблял раз и до конца. Поэтому в основном пили вермут и, поскольку кругом была Москва и свет был высший, – а Кузьмин был ковбоем, – то и виски «White horse». Прямо как в любимой Боронинской песне. Сам Боронин звонил пару раз, – интересовался не о делах, – а ехидно о поисках. Потом почти выяснилось, что Торгова никуда не уезжала, – а уехала потом, – история запутанная для меня.

С июля, через месяц, начал искать работу, но в Москву пришли пожары, – воздух был сизым и температура была 40 градусов. Поэтому я большее время лежал, пока Кузьмин «служил». Уже почти не ходил, и когда в первый раз пригласили на собеседование, дошел только до здания с офисом.

Кузьмин часто возил меня к своим друзьям, друзья были уже с детьми, остальные друзья, – один, – просто барыжили и дули. Ходили в парк Измайлово, – и через какое-то время в торговском блоге появился велосипедный «трек» на два велосипеда, проделанный ей по парку. Публиковала свои рисунки, какая она в различных ролях, – то-ли девку заставили, то-ли сама любила, – как оказалось, – в контексте ночных игр, менять различные роли. Но все рисунки, – а рисовала она плохо, – сводились к перебору образов женских персонажей, проэцируемых на себя. Себя же она представила в качестве фотографа, пытаясь фотографиями с намеками прокомпостировать мозги. Готорые от склероза и жары и так плохо работали.

Но самое странное то, что в голове начинали звучать слышимые и воспринимаемые слова, – и слова были неприятные – «оля, оля, оля» и так далее.

У Кузьмина, как оказалось, – была девушка, – от которой он не знал, как отделаться (все старались что-то скопироовать из моей жизни – боронин купил плеер, поступил на филологию и так далее) и однажды, в отсутствие соседа, лег спать в его комнате, подложив девушку вместо себя. Девушка вела себя спокойно, – ни мне, ни ей, ни изменять, – если и было кому, – то уж точно просто «трахаться», – не хотелось. Утром или вечером она сварила огромную кастрюлю военного пустого супа с кусками куриных костей и больше я ее видел. Хотя видел, уже приезжая к кузьмину гораздо позже и из Тулы – в 2012 году – она как-бы случайно села напротив на сидение метро, – и Кузьмин как-бы ее не заметил.

Торговой писал несколько раз. даже получил ответ, не логически не сходившийся с ее публикациями – «Что тебе от меня надо». Объяснил развернуто, что, – начиная от семьи, кончая будующим и т.д., – но ответ не получил.

Получил приглашение на собеседование в «О’стин». Кое как дошел до его офиса, пронаблюдал, как взорвалась кухня в соседнем доме, опалив деревья, вошел внутрь, – и прошел собеседование на должность кладовщика.

Пробыл кладовщиком не долго, почти стал старшим кладовщиком, – но военник мой лежал в военкомате в Туле, поэтому работа в «Остине» закончилась вместе с поездкой в Тулу за военником.

В Тулу же часто приходилось ездить за деньгами. поскольку кузьмин требовал 10000 в месяц платы, и деньги приходилось брать то у матери. то у самого Кузьмина, который, позже. говорил Лариной, что летом такого-то года у него ушло в никуда очень много денег.

В нее же пришлось приехать на день рождения Боронина, – в октябре, – на которое собрались и Зоя, и Торгова со свои Кашкаровым, и Ходакова. На выбор. Первой, около подъезда, попалась Зоя с зеркальным фотоаппаратом, – но без Костика Недорезова. Зеркальный фотоаппарат оказался интересной игрушкой. Потом приехали Торгова с Кашкаровым – абсолютно гармоничная пара. Торгова с рюкзаком в пол-туловища, – Кашкаров, толстый как рюкзак, и выше ее на три головы, – все молча быстро прошли мимо. Сам день рождения проходил для меня скованно, но до того, пока я не послал все и не напился. И стал играть в зеркалку дальше. Пофотографировал Зою, даже Торгова с перекошенным лицом промелькнула, – и пошел в ванную разбираться с Кашкаровым, по его просьбе, – чья она девушка. Так как ей было как-бы все равно, но выбрала она парня себе сразу, – я сказал, что и дальнейший выбор за ней, – а, по наблюдениям, «девушка» она его. Хотел с ним выпить, пожать руку, – но все это «чмо» сразу пошло спать. Я продолжил пить, и проснулся утром рядом с постелью боронина, на полу. Никого, кроме него, уже не было. Может, Анна была. Что-то говорила про Торгову, про гитаризм, – не помню.

Уехал обратно в москву.

Полностью поездка закончилась на мое день рождения, которое я провел за написанием подарочной пьесы Торговой, и в итоге или не услышанной, или обосранной, – как она делала со всем.

Перед этим, готовившись выйти в смену, мы с Раптором, который, – как оказалось, меня уже провожал, – пошли в магазин на Курском вокзале, – и я купил себе модную фиолетовую рубашку в верикальную полоску, ботинки и штаны. Штаны потом «случайно» порезал ножом, – теперь стали шортами, рубашка от поездок 14-15 года выцвела, – а ботинки так и не ношу. Парадные – или на свадьбу, или на похороны.

В Тулу я вернулся в 2010 году, и из дома после этого выходил редко, поскольку ходить мог все меньше и меньше.

Глава девятая

Никого по возвращению, кроме Шумахера, уже не было. Боронин рассказал историю, как от него уехала в москву Анна, – но потом вернулась с бумерангом. Я подарил ему книжную полку и один раз даже пришлось запивать его горе настойкой на лимонах, – Боронин лечил меня, как настоящий друг, – и показывал правую руку в районе безымянного пальца. С тех пор довольно много осталось фотографий, смотреть которые тошно, – но все они опубликованы на «Фликере».

Еще рассказал страшную историю, что его постоянно вызывают в милицию на опазнания, а позже – в суд. Проблема была в девочке, покупавшей наркотики, или продававшей их, – не помню, – на которую напали покупатели. И бравый Боронин вступился за девочку, – и без благодарности с ее стороны участвовал в опознавании бандитов и судебном заседании в качестве сведетеля. На его месте, я бы сел вместе с ними.

Дома в основном лежал, смотрел на бесконечные посты Торговой, которая меняла блоги, устраивала шарады, намекала на свой выбор каких то парней, и прочий моральный спам. Пел песни и потихоньку играл на инструментах, поскольку члены тела, как и голова с переменным успехом работать отказывались. Вскоре отнес Шумахеру комбик, как действующему музыканту, – инструметы не должны стоять без дела, – и даже пару раз был у него в гостях. Один раз он со мной погулял.

Много лазил по сайтам с музыкальной техникой и все, кто за мной наблюдал – а подключились, видимо, тогда уже многие, – решили, что я собираюсь делать домашнюю студию. Поэтому появились идеи о звуковых картах, новых комбиках и прочем. Что нужно, было заказано, – и на день рождения, Кузьмин из Москвы, привез новый маленький двенадцативатный (именной, – где-то нашли модель с инвентарным номером 113) комбик и звуковую карту Maya44. Не использованная ни разу, сейчас лежит где-то в коридоре. Комбик был кем-то невосстановимо сломан в 2014-15 годах, когда в квартиру уже стали ходить неизвестные. взламывая замки дверей, – или, проще, имея ключи. Кузьмин так же привез свой старый компьютер, к которому сразу стали подключаться, кто попало (с 13-го года стабильно и ко всему, что было в доме), поэтому он стоит там же, где и звуковая карта.

В этом году наконец положили в пульманологическое отделение с приступом астмы, и наконец хоть один диагноз осилили поставить. Но больше смотрели на то, что ноги я таскаю за собой и давали поднимать хрупкие предметы на второй этаж, наблюдая, – сколько разобью. Поднимался и спускался по лестнице уже тогда с поручнем. но стекляшек не разбил. Как и состояние заинтересовало врачей только как наблюдение для обсуждения. Навещать приехал один Шумахер, рассказывавший о своей музыкальной деятельности и явно не желавший ничего знать о моем состоянии.

Боронин устроился работать во вновь открывшийся ритейлере бытовой техники «Ситилинк», – где сидел, – отплевываясь от посетителей и начальства, и выдавая заказы.

Несколько раз приезжал зеленоглазый Паша, отслуживший год в армии и сидевший уже не на траве с гашишом, а на кислоте, – на которую вскоре посадил и Кузьмина, – и рассказывающий высокоинтелектуальные истории про фракталы. Зато немного позже у него появилась девушка из Пензы, которая, правда, нисколько не мешала ему заниматься любимым делом.

Героинщик Роман с первого этажа подъезда пересел на метадон, чем он гордился, – и был даже встречен мной однажды, как и Ушан, с иглой в вене, – на моем пролете лестничной клетки.

Потом несколько раз старался навязаться в гости.

Появился новый знакомый, как-бы десантник, сначала хотевший по пьяни втянуть в драку, – потом оказавшийся притворно интересующимся всем, что происходит в жизни. Долго рассказывал про свой ноутбук, – просил его настроить, – но так с ним и не появился. К 13-му году сильно интересовался типографией и вскоре вообще пропал.

Как и Ларина, как и «Либра», как и все, кто был до 2010 года.

Кроме одно мента Охра, приезжавшего к своему «батону», жившему в соседнем доме и рассказавшему историю о том, как его сбила машина, и он уже пару лет ходит с металлическим штырем в ноге. Потом история стала модной, и со штырями ходило еще минимум два человека.

И кроме, – одноразово, – Гоши Сурманидзе, заболевшего и пригласившего его навестить в Иншинке. Поехал и Боронин. Квартира у Гоши была в разобранном состоянии, без полов (чем хвастался потом и Батон), без мебели – а я еще перед этим хотел помочь ему с компьютером. Иншинка была поселком вне Тулы. и Гоша отвел нас через заросли и мусорке к какой-то луже, где все остановились. Они – пить, я – сидеть на земле. Боронин говорил вверенные ему двузначные слова про свадьбу, отъезд и что-то, что косвенно касалось Торговой, – но отношение блогов ко мне он отрицал. Как и все остальное. Гоша говорил, что все будет хорошо и я выздоровлю.

До этого, под конец «Либры», они с картавым на интернет– радио «Синтез-ФМ» вели авторскую передачу о фильмах и музыке (репе), приглашая на «живые» выступления тульских реперов. Скоро, может из-за сильного пьянства или пристрастия к траве, передача закрылась. Но гоша еще устраивал какие-то реп-баттлы, концерты в ныне снесенном центре «Олбани», на танцплощадках клуба «Премьер», и администрация тулы давала разрешение на проведение «реп-танцев» в парке Белоусова и стрит-болл-соревнований на площади ленина. До 13-го года. В этом году, на одной из последних встреч, они с Картавым забрались на парапет и гордо смотрели на меня сверху.

В это же время он переехал из своих алкоразвалин, продав их кому-то, – в частный дом, – уже в черте города, своим состоянием не отличавшимся от прежней квартиры. В котором продолжил пить. плакать о своем горе, – какой он ничтожный, – и слушать от всех слова горячей поддержки. Я к нему ездил дважды или трижды, когда он собирал своих «друзей», чтобы плакать им всем вместе. Приезжал Боронин с Сурначевой, объявивший в этой помойке о своем намерении сочетаться с ней браком. Я приезжал просто, привозил гостинец от матери – большую коробку чая. Зачем он ему был нужен, не ясно. Гоша рассказывал, что сначала завел себе сожительницу, укравшую у него много денег, – но по его благородности, – не отмщенной, а потом – черно-белую собаку. Рассказывал, подражая и моему состоянию. но уже на Егорьевском, что его положили в больницу с энцефалитом. Потом увозили с того же Егорьевского ночью пьяного и уснувшего (там был когда-то сквер с фонтаном, а остались бетонные метровые стены), на скорой помощи. Зеленый и полукоричневый, – толи от болезни, толи от макияжа, – сделал себе на голове дредды и хвастался подругой в Москве, эти дредды умевшей делать. Снова спасибо Господу Богу, что подругу я больше не видел.

Также забыл рассказать о семейной поездке Борониных с моим участием на реку «Воронка», прямо под мост, по которому носили невест. Дрова пришлось носить мне, я их почти на коленях, и уходил оттуда, ночью, ползком, – как партизан. Зато осталось несколько семейных фотографий пьяных Ани и Сережи, – как и их матери, – и присутствовавшей там Натальи Ходаковой. У которой дома я в итоге оказался, был накормлен наспех нарубленным салатом, но так как еще был след Торговой, Наталью, под ее предлог, трогать не стал, – и пошел домой.

Летом 2010 года еще раз (пятый или шестой) съездил в клинику, отдал 2500 р за врача, – но не смог поднятся на пятый этаж с кабинетом. Тула снова получила деньги, подстроив еще полгода болезни. О ней, как выяснилось потом знали с перевого-второго визита уже все в Туле, а с детства те же все педполагали и ждали проявлений.

В 2011 году, в контакт ко мне добавилась некая Даша Гаврилова. Используя обычные для контакта публикации клипов и песен с говорящими названиями, изо всех сил пыталась попасть домой. Оказалось, что, – естественно, – никакой Гавриловой не было, – за ней были все бабы из «Либры» группой, и я проверялся. Может, она и была, но на личные вопросы, – выходящие из рамок подготовленной легенды, – отвечалось двусложно или вообще опускалось без внимания. Что подтвердилось вопросом к ней же, но в 14 году – и Гаврилова уже «ничего не помнила». Работала она в СЕО-компании. поэтому вполне могла быть ботом, или чем-то подобным. Хотя говорила, что ездила в Петербург, – и Боронин лично подтверждал, – что, мол, ездила такая Гаврилова, – снималась в домашнем порно и дула, а вернувшись пропала. Пропала, – и после больницы, – как и во время ее, никакой гавриловой уже не было.

К осени 2011 года, как и у всех склерозников, было очередное обострение, до которого я все равно уже не ходил. Матери поступило разрешение начинать лечить, и она, вызвав сначала скорую помощи и сходив потом к районному невропатологу. записалась на МРТ. До такси в день обследования держала меня она, после МРТ – тащил на себе Боронин. К такси опоздавший, – и картинно бежавший, расплескивая по сторонам пиво.

МРТ показало демиэлинизирующее заболевание в стадии обострения, – что никого не удивило, – как не удевил и диагноз в больнице. В палату я попал с умирающими инсультниками, за некоторыми никто не приходил. После недели сам начал вставать, смог дойти до туалета, – раньше ходил лежа, – в бутылку, – а кто-нибудь относил. Так и сам стал делать с инсультниками и орать на техничек, превративших палату, как все говорили, в «богодельню», – с примесью того же туалета. Приезжал Боронин, навещал меня на бревне около морга, потому что больше нигде нельзя было выпить своего пива. Лечащий врач был Цой, ничего не говоривший, – только проходивший всегда мимо и качавший мерно молоточком. Гипнозом все займуться всерьез потом. С капельницами было страшно, – от преднизолона, говорят, люди кончают самубийством, – но как-то вытерпел и выписался. Долечивался дома тем же преднизолоном в таблетках, месяц, за него натерпелся страха еще больше. Лечили горой таблеток, которые все сказывались на работе нервов и мозга, но результат. хоть сколько сравнимый со здоровым человеком получил только году к 2017. Эту больницу из всех последующих можно назвать вводной и пока спокойной. Что творили люди в следующих, писать бы уже не здесь, – но все получило такую огласку и столько людей оказалось ввязано, что и Европейский суд по правам человека в первом заявлении отшутился, – второе заявление откомментировал новостями о переезде Совета Европы из дымящегося здания. Инстаграм суда сразу советовал просто уезжать.

Но это потом.

После меня отвезли к единственному из трех на Тулу специалисту по рассеяному склерозу, странно названному Дариной Игоревной Сошиной, не знавшей как, – и не желавшей лечить профильную свою болезнь. Проведя, как и потом, минимальные необходимые для обследования действия, – констатировав, как профессиональный психолог, – что болезнь не лечится, но лечить можно попробовать – просто это очень дорого стоит, – спросила: «будете лечится?». Постоянно потерянный, я не мог ответить, мать сказала, что «будем». Что сказал Саша Шошин и Дарья Ларина, не знаю.

Мне купили железую палку, и с ней, – единственной мерой реабилитации тульского здавоохранения, я хожу до сих пор.

День рождения был отмечен в кафе «Лисья нора» с матерью и Борониным. Мать, что странно, была сама в полупанике, – а я – от преднизолона распух до того, что жир тек из уголков глаз. Гормональные препараты далеко не приятно переносятся. На стенах висели отрезанные головы свиней, оленей и прочих животных. Боронин был немногословен, предложил качать с торрента курсы какого-то московского института, – и, собственно, вся «дружба» и поздравления на этом кончились.

Позже, поймав момент, зашел в гости Шумахер, и я, через ужас, пытался изобразить хозяина и готовил ему чай. О чем шла беседа, не помню. Можно послать ему запрос. Тут уже все давно делается через прокуратуру.

Заходил Авдей, и кроме своих обычных клипов «Алисы», «Арии» и пива – пиво он пил всегда, – рассказывал о смысле жизни по Карнеги, Господе Боге, самогипнозе и депревации сна. Это такой метод очищения сознания. перед которым сутки не спишь. Единственный раз я послушал этого урода, и закончилось все тем, что спал с открытыми глазами, видя окружающее.

И это страшнее преднизалона.

Начал снова приезжать Сергей Колос, – как бы к Батону, – часто вызывал на вечерние встречи, пил один и только вино и советывал обратиться к гипнотизеру в областную поликлинику. Почему все решили меня лечить именно гипнозом стало ясно потом.

Мать съездила в «Либру» и купила майку с хамелеоном, завинченным хвостом и такими же глазами.

Мной стали просто управлять. Говорились контрольные фразы, – повторялись, зацикливались, – и я бессознательно начинал что либо говорить или делать. Но это было только начало, – для будующих вопросов у всех есть одно объяснение – трава. Травы – во первых, – не было, а во вторых – она действовала совершенно иначе, – и мозгов не осталось бы у говорящих. Но следствие есть следствие – а сговор – сговор.

На день рождения Боронин подарил мне складной нож с красным плюсом, – и потом объяснил, – что резать вены нужно не поперек, – а вдоль.

Очередное обострение произошло весной веселого 2012 года, когда у Боронина с Анной была назначена свадьба. И вот беда, – прямо в этот день меня и положили.

Больница стала первой из остальных последующих больниц, отличивших тульских дюдей от остальных цироковыми качествами. В отделение впускали голубя, в палате лежал прапорщик, – увидев во мне Иисуса, – требовавший, чтобы я с ним говорил. Увидел он и дедушкины часы, – военная гордость превысила рамки его роли, – и он унизиттельно и постоянно спрашивал о времени. Часы я снял, и они по каким-то причинам потом сломались. Почему, кстати, были у меня, – и почему пришлось забирать их потом у бабки, – вопрос появился только сейчас. В соседней палате двое суток выразительно громко, – как на сцене, – воя, умирала бабка. Потом ее увезли на каталке и все время моего лечения на окне стояли траурные цветы. Стпвить их стало для отделения в моем присутствии традицией. В первой моей больнице за ночь «умер» мужик в тельняжке, всю ночь тяжело, – почти в слух, – дышавший и поднимавший руку. Роль я ирать не стал, звать никого, соответственно, тоже, – и его увезли в реанимацию, где он «скончался».