За городом. Вокруг красной лампы (сборник)

Клара посмотрела на нее с удивлением. Неужели это означает, что она намерена выйти опять замуж. На что же другое, как не на это, намекает она?

– Следовательно, Чарльз должен жить своим домом. Это ясно. Я не люблю холостой жизни. А вы что скажете?

– Право, миссис Уэстмакот, я никогда об этом не думала.

– О, вы маленькая хитрая кошечка! Разве найдешь такую девушку, которая никогда бы не думала об этом. Я думаю, что молодому человеку двадцати шести лет непременно нужно жениться.

Клара чувствовала себя в очень неловком положении. У нее мелькнула в голове ужасная мысль, что она послана Чарльзом в качестве посредницы, чтобы сделать ей предложение. Но может ли это быть? Она не более трех или четырех раз говорила с ее племянником и знала о нем только то, что он сам сказал ей накануне вечером. Стало быть это невозможно. Но все-таки что же мог означать разговор его тетки о своих личных делах?

– Разве вы не думаете сами, – не отставала от нее миссис Уэстмакот, – что молодому человеку двадцати шести лет лучше всего жениться?

– Я думаю, что он в таком возрасте, что может решить это сам.

– Да, конечно. Он это и сделал. Но Чарльз немного робок, он не решается высказаться сам. Я думала, что вы поможете ему в этом. Две женщины могут устроить все гораздо лучше. Мужчины иногда затрудняются, когда им приходится объясняться.

– Я, право же, не понимаю вас, миссис Уэстмакот! – воскликнула в отчаянии Клара.

– У него нет никакой профессии. Но у него развитой вкус. Он каждый вечер читает Броунинга. А потом, он обладает удивительной силой. Когда он был моложе, мы оба с ним надевали перчатки, но теперь я не могу убедить его надевать их: он говорит, что это стесняет в игре свободу его движений. Я даю ему обыграть себя на пятьсот, и этого должно быть довольно с него на первое время.

– Дорогая миссис Уэстмакот, – воскликнула Клара, – уверяю вас, что я решительно не понимаю, к чему вы все это говорите!

– Как вы думаете, согласилась ли бы ваша сестра Ида выйти замуж за моего племянника Чарльза?

Ее сестра Ида? Она почувствовала некоторое облегчение и удовольствие при этой мысли. Ида и Чарльз Уэстмакот. Она никогда не думала об этом. А ведь они часто бывали вместе. Они играли в теннис. Они ездили вместе на трехколесном тандеме. Ею снова овладела радость, и затем она начала с беспристрастием рассматривать свою совесть. Чему она так радуется? Может быть, в глубине души, в одном из самых сокровенных ее тайников, где таилась мысль, что если сватовство Чарльза окажется удачным, то Гарольд Денвер будет тогда свободен? Какая это низкая, несвойственная молодой девушке и несогласующаяся с ее любовью к сестре мысль! Она старалась подавить эту мысль, отбросить ее от себя, но она, как змея, все-таки поднимала кверху свою маленькую вредоносную голову. Клара покраснела от стыда, подумав, какая это низость, и затем опять повернулась к своей собеседнице.

– Я, право, не знаю, – сказала она.

– Она никому не давала слова?

– Насколько мне известно – нет.

– Вы говорите неуверенно.

– Это потому, что я не знаю наверняка. Но он может спросить у нее. Это ей только польстит.

– Совершенно верно. Я скажу ему, что это самый удачный комплимент, который может сделать мужчина женщине. Он немножко застенчив, но когда он решится сделать что-нибудь, он это сделает. Он страшно влюблен в нее, уверяю вас. Эти маленькие живые создания всегда привлекают к себе людей неповоротливых и тяжелых на подъем, это – уловка природы для того, чтобы на свете не было скучных людей. Но все расходятся по домам. Если вы позволите мне, то я воспользуюсь удобным случаем и скажу ему, что, насколько вам известно, тут нет никакого препятствия.

– Насколько мне известно, – повторила Клара, когда вдова подошла к группе игроков, из которых одни собирались около решетки, а другие медленно шли домой.

Она также встала с места, чтобы идти вслед за ней, но у нее от наплыва новых мыслей закружилась голова, и она опять села. Кто будет лучшим мужем для Иды, – Гарольд или Чарльз? И она думала об этом с такою заботливостью, как мать, которая думает о будущем единственного ребенка. Гарольд казался ей во многих отношениях самым благородным и самым лучшим из всех молодых людей, которых она знала. Если она когда-нибудь полюбит мужчину, то этот последний должен быть таким, как он. Но она не должна и думать о себе. У нее были причины думать, что оба эти человека влюблены в ее сестру. Который же из них будет лучшим для нее мужем? Но, может быть, дело это было уже решено. Она не могла забыть отрывочных фраз из разговора, слышанного ею накануне вечером, и тайны, которую отказалась ей открыть сестра. Если Ида не хотела сказать ей, то был еще другой человек, который мог это сделать. Она подняла кверху глаза, и перед нею стоял Гарольд Денвер.

– Вы очень задумались, – сказал он с улыбкой. – Я надеюсь, что вы думаете о чем-то приятном.

– О, я составляла планы, – сказала она, поднимаясь с места, – но я думаю, что на это никогда не следует тратить времени, потому что дела устраиваются сами собою и так, как мы совсем не ожидаем.

– Какие же вы составляли планы?

– Планы на будущее.

– Чье будущее?

– Мое и моей сестры Иды.

– А меня вы включили в это будущее вас обеих?

– Я думаю, что в него включены все наши друзья.

– Подождите немножко, – сказал он, когда она пошла медленными шагами по направлению к дому, – мне нужно кое-что сказать вам. Давайте походим с вами по лужайке. Может быть, вам холодно? Если холодно, то я могу принести вам платок.

– О нет, мне не холодно.

– Вчера вечером я говорил с вашей сестрой Идой.

Она заметила, что у него немного дрожит голос и, посмотрев на его смуглое лицо с правильными чертами, увидела, что у него очень серьезный вид. Она поняла, что дело совсем решено и что он подошел к ней с тем, чтобы просить руки ее сестры.

– Она прелестная девушка, – сказал он, помолчав немного.

– Да, это правда! – воскликнула с жаром Клара. – Тот, кто жил с ней и знает ее близко, может сказать, какая это прелестная и добрая девушка. Она точно солнечный луч в доме.

– Только действительно добрый человек может быть так счастлив, как, по-видимому, счастлива она. Я думаю, что самый лучший дар Божий, это – чистая душа и возвышенный ум, так что человек, обладающий ими, не способен видеть что-нибудь нечистое или злое в окружающем нас мире. Потому что, если мы видим все это, разве мы можем быть счастливыми?

– В ее характере есть также и более глубокая сторона, но она не показывает ее людям, и это очень понятно, потому что она еще молода. Но она размышляет и знает, к чему стремится.

– Я восхищаюсь ей не меньше вас. Право, мисс Уокер, я желаю только одного – поближе породниться с ней и сознавать, что между нами существует вечный союз.

Вот оно, наконец! На минуту у нее сжалось сердце, но затем сильная любовь к сестре одержала верх. Прочь эта злая мысль, которая, подобно змее, все хочет поднять вверх свою вредноносную голову!

Она повернулась к Гарольду с блестящими глазами.

– Мне хотелось быть поближе к вам обеим, и я желал бы, чтобы вы меня полюбили, – сказал он, взяв ее за руку. – Я хочу, чтобы Ида была моей сестрой, а вы – моей женой.

Она ничего не ответила ему на это и только стояла и смотрела на него с раскрытым ртом, ее большие черные глаза глядели на него вопросительно. Она не видела больше ничего – ни лужайки, ни разбитых по склону садов, ни каменных дач, ни начинавшего темнеть неба с бледным полумесяцем, который начал показываться над дымовыми трубами. Все исчезло у нее из глаз, и она видела перед собою только смуглое, серьезное лицо, на котором была написана мольба, и слышала как будто где-то вдали какой-то голос, который обращался не к ней – голос мужчины, который говорил женщине, как сильно любит ее. Он был несчастлив, говорил этот голос; его жизнь не была ничем наполнена, только одно и могло спасти его; он дошел до такого места, откуда идут две дороги – одна ведет к счастью и чести, всему возвышенному и благородному, а другая – к убивающей душу, одинокой жизни, к погоне за наживой, к мукам, к эгоистическим целям. Ему нужна была только рука любимой им женщины, чтобы вести его по этой лучшей дороге. А что он сильно любит ее, это докажет его жизнь. Он любил ее за то, что она была такая привлекательная, за ее женственность и вместе с тем силу. Он нуждался в ней. Неужели же она не придет к нему? И в то время когда она слушала все это, она вдруг поняла, что этим мужчиной был Гарольд Денвер, а этою женщиною – она сама, и что все созданное руками Божиими было прекрасно: зеленая лужайка у нее под ногами, шелест листьев на деревьях, длинные полосы оранжевого цвета на западе. Она заговорила, и хотя сама хорошенько не знала, что означают ее отрывочные слова, но увидела, что его лицо осветилось радостью, и он все держал ее руку в своей, когда они шли в сумерках. Они теперь ничего не говорили, но только шли, и при этом каждый из них сознавал другого. Все вокруг них как будто обновилось, это были все знакомые предметы, но притом в них было что-то новое, – найденное ими счастье придало всему особенную красоту.

– Знали ли вы об этом раньше? – спросил он.

– Я не смела и подумать об этом.

– Какую ледяную маску я должен был носить! Может ли человек, испытывающий такое чувство, как я, не показывать этого? Но, по крайней мере, ваша сестра знала об этом.

– Ида!

– Она узнала вчера вечером. Она начала хвалить вас, я высказал свои чувства, и в одну минуту ей сделалось все известно.

– Но что могли вы… что могли вы найти во мне? О, дай бог, чтобы вы не раскаялись в этом.

При этом счастье ее нежное сердце тревожила мысль о том, что она недостойна счастья.

– Раскаиваться в этом? Я чувствую, что я спасен. Вы не знаете, до чего деморализирует человека эта жизнь в Сити, как она его унижает и вместе с тем поглощает все его время. У вас всегда слышится в ушах звон денег. Вы не можете думать ни о чем другом. Я ненавижу ее от всей души, но могу ли я оставить ее, если я этим огорчу моего дорогого старого отца? Есть только одно средство, которое может спасти меня от заразы, – это если на меня дома будет влиять что-нибудь чистое и возвышенное, так что это закалит меня против всего, что может меня унизить. Я уже почувствовал на себе это влияние. Я знаю, что когда я говорю с вами, я бываю лучше. Вы, и никто другой, должны идти со мной рука об руку в жизни, а иначе я пойду совершенно один.

– О, Гарольд, я так счастлива!

И они все ходили в сумерках, которые постепенно сгущались, между тем как на темно-голубом небе над их головами стали показываться одна за другою звезды. Наконец, с востока подул холодный ночной ветер и напомнил им о реальном мире.

– Вы должны идти домой. Вы простудитесь.

– Мой отец будет беспокоиться обо мне. Сказать ему об этом?

– Да, если вам так угодно, мое сокровище! Или же я скажу ему завтра утром. Но нынче вечером я должен сказать об этом матери. Я знаю, что она будет в восторге.

– Надеюсь, что так будет.

– Позвольте мне проводить вас по садовой дорожке. Теперь так темно, а у вас еще не зажжена лампа. Вот галерея. Так до завтра, моя дорогая!

– До завтра, Гарольд.

– Сокровище мое!

Он наклонился к ней, и их губы встретились в первый раз. Затем, когда она отодвинула стеклянную раму, она услыхала, как он быстрыми твердыми шагами шел по выложенной щебнем садовой дорожке. Когда она вошла в комнату, то в ней была уже зажжена лампа и тут находилась Нда, которая точно какая-нибудь злая маленькая фея танцевала перед ней.

– А у тебя нет ничего такого, что ты могла бы передать мне? – спросила она с важностью. А затем, бросившись на шею к сестре, она воскликнула: – О, ты моя милая, милая Кларочка! Как я рада! Как я рада!

Глава VII

«Venit tandem félicitas»

Ровно через три дня после того, как доктор и адмирал поздравили друг друга, радуясь тому, что этот союз еще теснее соединит их семьи, а их дружба сделается для них еще дороже и задушевнее, мисс Ида Уокер получила письмо, которое в одно и то же время и удивило, и очень насмешило ее. Оно было прислано от соседей рядом с ними, и его принес после завтрака рыжий мальчик.

«Дорогая мисс Ида, – так начиналось это курьезное послание, а дальше шло уже в третьем лице: – Мистер Чарльз Уэстмакот надеется, что он будет иметь величайшее удовольствие покататься с мисс Идой Уокер на его трехколесном тандеме. Мистер Чарльз Уэстмакот приедет на нем через полчаса. Вы будете сидеть впереди. Преданный вам всей душой Чарльз Уэстмакот». Письмо было написано крупным почерком школьника; буквы, с очень тонкими штрихами наверху и нажимами внизу, стояли отдельно одна от другой, как будто бы тому, кто писал это письмо, стоило большого труда написать его.

Хотя письмо это было странно по форме, но смысл его был ясен, поэтому Ида поспешно пошла в свою комнату и только что успела надеть свое светло-серое платье для езды на велосипеде, когда увидела у входной двери тандем, на котором сидел его рослый и широкоплечий хозяин. Он подсадил ее на седло с более важным и задумчивым лицом, чем обыкновенно, и через минуту они быстро катились по прекрасным гладким пригородным дорогам по направлению к Форест-Гиллю. Тяжелая машина подпрыгивала и дрожала всякий раз, как этот атлет нажимал на педали своими большими ногами, между тем как миниатюрная фигурка в сером со смеющимся лицом и развевающимися по ветру золотистыми локонами, которые падали из-под маленькой соломенной шляпы с розовой лентой, только твердо держалась на своей насести, а педали вертелись сами собою у нее под ногами. Они проехали милю за милей, причем ветер дул ей прямо в лицо, а деревья, шедшие двумя длинными рядами по обе стороны дороги, только мелькали в глазах; они объехали кругом Кройдон и приближались к Норвуду с противоположной стороны.

– Вы не устали? – спросила она у него, смотря через плечо и повернув к нему маленькое розовое ушко, пушистый золотистый локон и один голубой глаз, который блестел из-под угла века.

– Ни крошечки. Я только что разошелся.

– Не правда ли, как хорошо быть сильным? Вы всегда напоминаете мне паровик.

– Почему паровик?

– Да потому, что он имеет громадную силу, на него можно положиться, и он не рассуждает. Я не хотела сказать этого последнего слова, знаете ли, но… но… вы знаете, что я хочу сказать. Скажите, что такое с вами?

– Почему вы меня спрашиваете об этом?

– Да потому, что у вас есть что-то на душе. Вы нынче ни разу не смеялись.

Он засмеялся принужденным смехом.

– Я очень весел, – сказал он.

– О нет, вы совсем не веселы! А почему вы написали мне такое страшно сухое письмо?

– Ну вот! – воскликнул он. – Я был уверен в том, что оно вышло сухо. Я сказал себе, что оно до крайней степени сухо.

– Так зачем было писать его?

– Оно не моего сочинения.

– Так кто же его сочинил? Ваша тетушка?

– О нет. Один человек, по имени Слаттери.

– Господи боже мой! Кто же это такой?

– Я так и знал, что это откроется, я чувствовал, что так выйдет. Вы слыхали о Слаттери, авторе?

– Никогда не слыхала.

– Он умеет удивительно хорошо выражать свои мысли. Он написал книгу под заглавием: «Открытая тайна, или легкий способ писать письма». В ней вы найдете образцы всевозможных писем.

Ида расхохоталась:

– Значит, вы и на самом деле списали одно из них?

– В письме было приглашение молодой даме на пикник, но я принялся за дело и так его изменил, что оно вполне годилось для меня. Слаттери, как кажется, никогда не приходила в голову мысль пригласить кого-нибудь покататься на тандеме, но когда я написал его, то оно показалось мне ужасно сухим, так что я прибавил начало и конец моего собственного сочинения, что, кажется, очень его скрасило.

– Начало и конец показались мне немножко смешными.

– Смешными? Значит, вы заметили разницу в слоге. Как быстро вы все понимаете! Я очень непонятлив на такие вещи. Мне бы следовало быть лесничим, смотрителем за дичью или чем-нибудь в этом роде. Я создан для этого. Но теперь я нашел кое-что.

– Что же такое вы нашли?

– Занятие скотоводством в колониях. В Техасе живет один мой школьный товарищ, и он говорит, что там отлично жить. Я куплю себе пай в его деле. Там все на открытом воздухе – можно стрелять, ездить верхом и заниматься спортом. Что, для вас будет… будет очень неудобно поехать туда вместе со мной, Ида?

Ида чуть не свалилась с сиденья от удивления. Единственные слова, которые она могла придумать в ответ на это, были: «Господи, мне ехать!», и она сказала их.

– Если это только не расстроит ваших планов и не изменит ваших намерений. – Он замедлил ход и выпустил из рук ручку велосипеда, так что эта большая машина катилась как попало, то по одной стороне дороги, то по другой. – Я очень хорошо знаю, что я не умен и все такое, но я сделаю все, что могу, для того, чтобы вы были счастливы. Может быть, со временем вы меня немножко полюбите, как вы думаете?

Ида вскрикнула от страха.

– Я не буду вас любить, если вы ударите меня об стену, – сказала она, когда велосипед заскрипел у тротуара. – Правьте хорошенько.

– Да, я буду править. Но скажите мне, Ида, поедете ли вы со мной?

– О, я не знаю! Это слишком нелепо! Как же мы можем говорить с вами о таких вещах, когда я не могу вас видеть? Вы говорите мне в затылок, и мне нужно повертывать голову, для того чтобы отвечать вам.

– Я знаю. Вот почему я и написал в письме: «Вы будете сидеть впереди». Я думал, что так будет легче объясняться. Но если вы желаете, то я остановлю велосипед, а затем вы можете повернуться лицом ко мне и говорить со мной.

– Господи боже мой! – воскликнула Ида. – Что, если мы будем сидеть лицом к лицу на неподвижном велосипеде посреди дороги и на нас будут смотреть из окон!

– Это будет немножко смешно, не правда ли? Ну, хорошо, так давайте сойдем с велосипеда и покатим его вперед, а сами пойдем за ним.

– О нет! Лучше остаться так, как мы сидим теперь.

– Или же я понесу велосипед.

Ида расхохоталась.

– Это будет еще нелепее, – сказала она.

– Ну, так мы поедем потихоньку, и я буду смотреть вперед и править. Но, право же, я вас очень люблю, и вы осчастливите меня, если поедете со мной в Техас, и я думаю, что со временем и я вас также сделаю счастливой.

– Но ваша тетушка?

– О, она будет очень рада! Я могу понять, что вашему отцу будет больно расстаться с вами. Я уверен, что будь я на его месте, и мне было бы тоже горько потерять вас. Но ведь в наше время Америка – это уже не так далеко, и это уже не такая глушь. Мы возьмем с собою большой рояль и… и… один экземпляр Броунинга. К нам приедут и Денвер с женой. Мы будем все как одна семья. Это будет весело!

Ида сидела и слушала эти слова, которые он говорил, заикаясь, и эти нескладные фразы, которые он шептал ей, сидя за ее спиною. Но в нескладной речи Чарльза Уэстмакота было нечто более трогательное, чем в словах самого красноречивого адвоката. Он останавливался, с трудом выговаривая слова, сначала собирался с духом, чтобы выговорить их, и он выражал все свои задушевные надежды краткими отрывистыми фразами. Если она еще и не любила его, то, по крайней мере, чувствовала к нему сожаление и симпатию, а эти чувства близки к любви. Она также и удивлялась тому, что она, существо такое слабое и хрупкое, могла так потрясти этого сильного человека, что вся его жизнь зависела от ее решения. Ее левая рука лежала на подушке сбоку. Он наклонился вперед и нежно взял ее в свою. Она не сделала попытки отнять ее у него.

– Могу я получить ее, – спросил он, – на всю жизнь?

– О, смотрите, правьте хорошенько, – сказала она, повертываясь к нему с улыбкой, – и нынче больше об этом не говорите. Пожалуйста, не говорите!

– Так когда же я получу от вас ответ?

– О, нынче вечером, завтра… я сама не знаю. Мне нужно спросить у Клары. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

И они стали говорить о другом; но он все держал в своей руке ее левую руку и знал, уже не предлагая ей больше никаких вопросов, что она согласна.

Глава VIII

Огорчения впереди

Большое собрание, которое было устроено миссис Уэстмакот и на котором обсуждался вопрос об эмансипации женщины, прошло с большим успехом. К ней присоединились все молодые девушки и замужние женщины из южных пригородных местностей; место председателя занимал человек с весом – доктор Бальтазар Уокер, и самым видным лицом, оказавшим поддержку делу, был адмирал Гей-Денвер. Какой-то застигнутый темнотою мужчина вошел в залу с темной улицы и крикнул что-то в насмешливом тоне с дальнего конца, но был призван к порядку председателем, удивлен теми негодующими взглядами, которые устремили на него еще не добившиеся эмансипации женщины и, наконец, выведен вон Чарльзом Уэстмакотом. Были приняты энергичные решения, которые было постановлено представить многим стоящим во главе правления государственным людям, и собрание разошлось с твердым убеждением, что дело эмансипации женщины очень подвинулось вперед.

Но среди всех этих женщин, присутствовавших на собрании, была одна, которой оно не принесло ничего, кроме огорчения. Клара видела дружбу и близость ее отца со вдовой, и у нее было тяжело на душе. Эта дружба все росла, и, наконец, дошло до того, что они виделись каждый день. Ожидаемое собрание послужило предлогом для этих постоянных свиданий, но теперь собрание уже прошло, и, несмотря на это, доктор все-таки обращался постоянно за советами к своей соседке. Он все говорил своим обеим дочерям о том, какой у нее сильный характер, какая она энергичная, о том, что они должны поддерживать с ней знакомство и следовать ее примеру, так что, наконец, он почти не говорил ни о чем другом. Все это могло быть объяснено только тем удовольствием, которое испытывает пожилой человек в обществе умной и красивой женщины, если бы притом не было таких обстоятельств, которые придали в глазах Клары особенное значение этой дружбе. Она не могла забыть, что Чарльз Уэстмакот, говоря с ней как-то вечером, намекнул на то, что его тетушка может опять выйти замуж. Он, наверно, что-нибудь знал или заметил, если решился высказать такое мнение. А затем и сама миссис Уэстмакот сказала, что она надеется в скором времени переменить свой образ жизни и принять на себя новые обязанности. Что же могло это означать, как не то, что она надеется выйти замуж? За кого же? Кроме своего маленького кружка, она, кажется, ни с кем больше не видалась. Она, вероятно, намекала на ее отца. Это была ужасная мысль, и все-таки с этим нужно было считаться. Как-то раз вечером доктор очень засиделся у своей соседки. Прежде он всегда заходил к адмиралу после обеда, а теперь он чаще ходил в другую сторону. Когда он вернулся домой, то Клара сидела одна в гостиной и читала какой-то журнал. Когда он вошел, то она вскочила с места, подвинула ему его кресло и побежала за туфлями.

– Ты что-то бледна, моя милая, – заметил он.

– О нет, папа, я совсем здорова!

– Хорошо ли идут дела у Гарольда?

– Да. Его компаньон, мистер Пирсон, еще не приехал, и все дело лежит на нем.

– Это хорошо. Он, наверно, будет иметь большой успех. А где Ида?

– Должно быть, в своей комнате.

– Она недавно была на лужайке с Чарльзом Уэстмакотом. Он, кажется, страстно влюблен в нее. Его нельзя назвать талантливым, но я думаю, что он будет для нее хорошим мужем.

– Я уверена в этом, папа. Он человек благородный, и на него можно вполне положиться.

– Да, я думаю, что он не способен сделать что-нибудь дурное. С первого взгляда видно, какой это человек. А если он не даровит, то это не важно, потому что его тетушка миссис Уэстмакот очень богата; она гораздо богаче, чем можно думать, судя по его образу жизни, и оставляет ему по завещанию большой капитал.

– Я очень рада этому.

– Это между нами. Я – ее душеприказчик, а потому мне известны ее распоряжения. А когда же твоя свадьба, Клара?

– О, еще не скоро, папа! Мы еще не назначали времени.

– Но, право, я не понимаю, к чему откладывать. У него есть средства к жизни, которые с каждым годом увеличиваются. А если вы оба убеждены, что дело окончательно решено, то…

– О папа!

– …то я, право, не понимаю, к чему откладывать. Да и Ида тоже должна через несколько месяцев выйти замуж. И вот теперь я желаю знать, что я буду делать, когда меня покинут обе мои спутницы.

Он говорил небрежным тоном, но взгляд его был серьезен, и он вопросительно смотрел на свою дочь.

– Дорогой папа, вы не останетесь одиноким. Пройдет несколько лет, прежде чем я выйду за Гарольда, а потом, когда мы повенчаемся, вы будете жить вместе с нами.

– Нет, нет, моя милая. Я уверен, что ты говоришь это от всего сердца, но я пожил на свете и знаю, что такие планы никуда не годятся. В доме не может быть двух хозяек, а мне в мои года, свобода необходима.