Кровавая вода Африки

– Ну, и конечно, во всём виноваты приезжие, – воскликнул доктор с сарказмом в голосе.

– Нет, этого никто не говорит… Пока не говорит, – ответил португалец, он был серьёзен и даже насторожен. – Сейчас будет «опрос покойного».

– Что будет? – переспросил удивлённый мистер Трелони.

– Родственники умершего считают, что он умер не своей смертью, – принялся объяснять португалец. – И, чтобы найти злодея, который навёл порчу на их близкого, они пригласили своего колдуна, очень уважаемого в племени… Здешний колдун – он не из этих мест, а всем известно: чем дальше место рождения колдуна, тем сила его крепче.

– А может несчастный туземец умер от страха? – перебил португальца доктор. – Я на его месте точно бы отдал концы после вчерашнего.

Тут мистер Трелони задёргал доктора за рукав.

– Смотрите, доктор, смотрите, – зашептал он. – Когда вы ещё такое увидите?

Доктор обернулся туда, куда глядели все жители деревни и откуда уже какое-то время доносился мерный звук барабана.

По направлению к деревне медленно брела процессия, впереди которой шёл очень маленький чернокожий человечек, почти полностью погребённый под шкурой крокодила. На его голове, подобно грандиозной остроконечной шапке, возвышалась крокодилья морда, на плечах лежали передние лапы крокодила, а задние лапы, как и всё крокодилье тело и длинный-предлинный хвост волочились за ним по земле, вздымая пыль. Человечек бил в маленький барабан с резким, пронзительным звуком. Следом двое рослых африканцев несли на плечах покойного, который лежал на носилках, сделанных из жердей, веток и травы.

Приблизившись к жителям, колдун перестал бить колотушкой в барабан и стал медленно, нараспев, временами понижая голос почти до шёпота, произносить что-то… «Заклинания», – подумал сквайр, и ему вдруг стало не по себе. Он впился взглядом в лицо колдуна, и в свете наступающего дня хорошо рассмотрел его.

Колдун был очень, очень старый. От старости его чёрная кожа местами приобрела сероватый оттенок, но она не висела на нём. Она словно была натянута на сухонькие ручки и ножки колдуна, который, между тем, производил впечатление физически сильного человека, и вся фигура его излучала ощущение силы и мощи, а взгляд яростных, мутных и каких-то красноватых глаз потрясал… «Очень могущественный колдун», – подумал сквайр и покосился на доктора.

Доктор Легг стоял, исподлобья глядя на происходящее, и весь как-то покривившись всем телом. Он не ухмылялся, как всегда, только потому, что рот его от брезгливости был перекошен на сторону.

– Доктор, перестаньте так кривиться, – зашептал мистер Трелони. – Колдун может вас увидеть.

Доктор сжал губы и, подняв брови, часто-часто заморгал невинными глазами. Мистер Трелони наступил ему на ногу. Доктор придушенно ойкнул, отпрянул и выпрямился.

А колдун, кончив произносить заклинания, вдруг запел пронзительным голосом, и все присутствующие хором подхватили его похоронную песню невозможно печальными голосами. У сквайра на глазах почему-то выступили слёзы, хотя умершего он совсем не знал и даже не видел ни разу. Ноги сами понесли сквайра вместе со всеми за процессией, которая пошла по деревне.

– Вы куда это? – зашипел на него доктор, ухватив за руку.

– Я только посмотреть, – пробормотал сквайр, рассеянно оглядываясь на доктора. – Я только на минуточку.

– А вас не отпущу одного, – сказал доктор решительно. – Пойдём вместе.

– Идите, господа, идите. С вами будет Жуан, – разрешил им дон Родригу. – А я здесь подожду остальных, они скоро придут с охоты.

Доктор и мистер Трелони вместе с Жуаном, который неотступно следовал за ними, пошли догонять процессию. Через некоторое время они почему-то оказались в её первых рядах: то ли туземцы их опасливо пропускали, то ли сквайра неудержимо влекло вперёд, но скоро они уже шли сразу за носилками с покойным.

Носильщики со своей скорбной ношей медленно обходили деревню и вдруг остановились, а потом забились всем телом, как в припадке. Колдун оглянулся на них, перестал петь и подошёл ближе. Общее пение постепенно смолкло, наступила гробовая тишина, в которой слышалось только хриплое дыхание африканцев, бьющихся в конвульсиях с мёртвым телом на плечах.

Сквайр рванул в сторону, пробираясь поближе к происходящему, и постарался просунуться вперёд, чтобы лучше всё видеть.

Доктор Легг и Жуан бросились за ним, а носильщики вдруг стали подпрыгивать и выгибаться в стороны, и потом они пустились бежать вместе с мёртвым телом, которое тряслось и билось у них на плечах, рискуя выпасть из носилок. Они бежали, словно их неудержимо влекло обоих в одном направлении, продолжая совершать огромные прыжки, дёргаться, извиваться и взвизгивать, и на губах у них выступила пена, а тела их стали мокрыми, скользкими и блестящими от пота, вокруг и запахло потом, резко и нестерпимо, а колдун бежал за носильщиками, что-то угрожающе крича, и там, где он бежал, уже никто не смел бежать, все словно боялись наступить или на хвост крокодильей шкуры, или на землю из-под ног колдуна.

Наконец, обежав почти всю деревню, носильщики вдруг разом встали и, опустив с плеч свою страшную ношу, бросили её под ноги какому-то туземцу, а колдун поднял руку и указал на этого человека. Туземец задрожал и медленно, словно ноги его подломились, упал на колени, безвольно уронив руки и свесив голову на грудь. Из толпы выскочили люди, схватили туземца и, яростно вопя, поволокли куда-то. Колдун последовал за ними, а за колдуном на почтительном расстоянии двинулась и вся возбуждённо орущая толпа.

Что было дальше, сквайр уже не видел, потому что к ним подошёл капитан, и доктор Легг закричал ему трясущимися губами:

– Капитан, пойдёмте отсюда!

Вечером у костра, конечно, стали говорить о колдунах, о похоронах и сегодняшнем происшествии. Жуан знал о колдунах почти всё, и дон Родригу стал неспешно, посматривая на своих слушателей умными глазами и изредка улыбаясь, переводить его слова:

– Чтобы превратиться в хищника, колдун набрасывает на себя шкуру зверя, в которого он хочет обратиться. Это может быть крокодил, леопард или гиена… Такой оборотень тёмными безлунными ночами крадёт жизненную силу у своих жертв. Затем, когда приговорённый им человек умирает, колдун после похорон выкапывает труп из земли, оживляет его, делая «зомби», – ожившим мертвецом, – и тут уже во второй раз убивает и поедает его тело. Иногда же колдун превращает «зомби» в своего безропотного слугу и приказывает ему идти туда, куда он пожелает, и совершить какое-нибудь страшное преступление… А распознать оборотней и колдунов можно по красным глазам, сероватой или светлой коже и пронзительному, просто таки, огненному взгляду, которым они и поражают внутренности обречённых на смерть людей…

Потом дон Родригу сделал глубокую паузу, пригладил усы, и произнёс таинственно:

– И чтобы не накликать беду на уважаемых колдунов, называть их по имени запрещено.

– Нет, в этом всё-таки что-то есть, –выговорил потрясённый сквайр. – Вот взять хотя бы сегодняшний случай.

– Мракобесие в этом есть, мистер Трелони! Мракобесие и больше ничего, – яростно забубнил доктор.

Сквайр растерянно улыбнулся и проговорил с запинкой, вспоминая недавнее:

– Носильщики так прыгали, а между тем… Покойник у них не упал с носилок.

– Не упал, потому что был привязан! – зашипел в ответ доктор.

– Как привязан? – воскликнул сквайр.

– Крепко! Травой! – доктор почти кричал. – Травой он был привязан!

– Но у них шла пена изо рта… И эти конвульсии, – упорствовал сквайр.

– Ваш дорогой колдун дал им что-нибудь выпить!.. Или они грибов объелись! – прокричал доктор и криво ухмыльнулся.

– Тише, господа, вы разбудите деревню, – негромко сказал капитан.

Джентльмены перестали спорить, они молча смотрели друг на друга, сверкая глазами. В наступившей тишине вдруг раздался голос дона Родригу.

– Когда этого несчастного тащили, он кричал: «Я ни в чём не виноват», – произнёс он, и помолчав, добавил: – Мне рассказал Жуан.

Мистер Трелони посмотрел на доктора и судорожно сглотнул.

****

Ночью капитану приснился сон: он тонул в Северном море и падал на дно Доггерлендской банки.

Глаза его были открыты, руки подняты к голове, он быстро и неудержимо скользил ногами вниз, словно увлекаемый сильным подводным течением. Мимо его глаз в сизой прохладной мгле воды проносились пистолеты и ножи всех образцов и времён, они шли на дно быстрее его, но всё же он успевал выхватить, выдернуть взглядом из общего великолепия этого тонущего арсенала особо понравившиеся ему экземпляры, и в этом не было ничего странного… «Так и должно быть и так всегда бывает, когда тонешь», – думал он, глядя на стремительно летящий от него кинжал эпохи Реформации. Кинжал крутило, развёртывая всеми гранями, поворачивало и, наконец, втянуло в возникшую вдруг далеко на дне песчаную воронку, которая разрасталась, ширилась и скоро поглотила капитана целиком.

В следующий миг он понял, что стоит на песчаном дне: песок был светлый, волнистый, причудливо извилистый, какой и бывает обычно на отмелях. Во все стороны от ног капитана по этому песку тянулись резкие тени, и их было много, и они крутились вокруг его ног в одном направлении, как стрелки огромного циферблата. Потом вода, в которой он стоял, неровно окрасилась красным, алым красным, и этот цвет рос, пульсируя и растворяясь, но становясь почему-то ещё ярче, ещё насыщеннее.

И когда капитан перестал уже что-либо видеть и понимать в этой кровавой и мутной воде, он испугался до ужаса и открыл глаза.

****

Доктор Легг заметил этих муравьёв ещё утром, когда те только-только начали укладывать себе дорожку песком.

А вот когда муравьи хлынули потоком мимо их лагеря, тут уж он от них вообще не отходил. Наблюдать за муравьями было интересно. Иногда к доктору приходили матросы, хмыкали, крутили головами и опять уходили.

По бокам муравьиной тропы, сцепившись лапками, держась друг на друге и создавая своими телами своеобразный живой коридор, стояли в несколько рядов чёрные крупные муравьи, вооружённые мощными челюстями… «Охранники», – сразу решил про них доктор. Что челюсти мощные, он убедился в ту же минуту, как попробовал расцепить «охранников» пальцем. Кусались «охранники» пребольно, вгрызаясь всем телом.

– Вот мерзавцы, едрит твою через лапти, – сказал восхищённый доктор.

Он с трудом сбил кусачих «охранников» с пальца – палец горел, как в огне. Доктор, морщась, принялся растирать его.

Внутри коридора из грозных «мерзавцев» туда-сюда сновали мелкие «рабочие» муравьишки, таскавшие личинки. Причём одни муравьишки выносили личинки и тащили неизвестно куда по этому живому коридору, а навстречу им, параллельным курсом, бежали муравьи уже безо всякой ноши, спешившие, не иначе, за очередной порцией яиц. И те, и другие не сталкивались и друг другу не мешали.

Хитрый доктор взял веточку и пошевелил ею муравьиный поток. Тотчас же боевые муравьи пришли в страшное беспокойство – они разбежались в стороны, всем своим видом показывая, что дадут отпор любому врагу. Доктор отступил. Боевые «мерзавцы» опять сцепились на «обочине». Доктор взял камушек и положил его в середину муравьиного потока. Камушек тут же оказался облеплен «охранниками»: они тащили его медленно и незаметно глазу, но через несколько минут камень был выдворен с муравьиного пути.

Тогда доктор, довольно посмеиваясь своему коварству, взял камень покрупнее и положил его прямо на бегущих муравьёв. Всё повторилось сначала: «охранники», убрав раздавленных собратьев, облепили камень, но почувствовав, что им с ним не справиться, стали устраивать под него подкоп. Рабочие муравьи в это время обтекали преграду, но скоро они благополучно вернулись в прежнее «русло».

Мимо лагеря белых по широкой тропе прошли туземные женщины с ношами на голове, за ними бежали дети. Доктор исподтишка покосился на них: женщины были молодые и стройные. В сторону лагеря никто из них опять не смотрел, словно бы его и не было, но от толпы женщин незаметно для всех отстала девочка лет семи.

Она, как заворожённая, глядела на доктора и боком-боком подходила к столбу, гладкому и белёсому, стоящему здесь на обочине тропинки, видимо, бог знает с какого древнего времени. Девочка обхватила столб рукой и закрутилась вокруг него на одной ножке, дрыгая второй. При этом она улыбалась и умильно, или даже кокетливо поблёскивала на доктора своими чёрненькими глазками.

– Красотка-шимпанзе, – добродушно пробормотал доктор и опять занялся муравьями.

Но тут он услышал крики: к девочке бежала, придерживая корзину на голове, женщина, и доктор с интересом узнал в ней Олибу, красивую главную жену вождя. Подбежав к девочке, Олиба стала тянуть её от столба. Девочка, не спуская глаз с доктора, залилась отчаянным плачем, ещё сильнее обвив столб всем телом. Доктор стоял растерянно, комкая в руках свою шляпу и неловко улыбаясь. Он не знал, что ему делать.

Тут на крики женщины и плач ребёнка из лагеря пришёл капитан. Узнав жену вождя, капитан снял шляпу и низко поклонился, а когда выпрямился, то встретился взглядом с глазами прекрасной Олибы – та, отпустив руку дочери, сделала несколько шажков к капитану и неотрывно смотрела на него. Забытая корзина покоилась на её голове, впрочем, совсем ей не мешая. Между капитаном и женщиной тёк муравьиный поток, но его никто не замечал, даже доктор на муравьёв больше не смотрел, потому что он, оторопело улыбаясь, переводил взгляд с капитана на женщину.

А капитана от взгляда Олибы вдруг обдало жаром, обдало всего, с ног до головы. По спине его потёк пот, и тут же в голове откуда-то взялись, – явно не его, – мысли. Мысли были определённо чужие, он это чувствовал с пронзительным ужасом. Он ясно чувствовал, как они тяжело проворачиваются в голове, захлёстывая друг друга, а самое жуткое было то, что мысли эти были женские.

Капитан думал, что встать ему надо завтра до петухов… Ещё он думал о корнях маниоки, сваленных вчера за хижиной. Он представлял, как режет эти, – пока ещё ядовитые, – корни, сваливает их в ступу и бьёт их пестом, и как по всей деревне, возле каждой хижины раздаётся такой же деревянный стук, а пест у него слишком тяжёлый и сделан не по росту, и ему трудно его поднимать, а потом тяжело носить воду из реки, несколько суток вымачивать яд из корней, потом сушить корни на солнце, а высушенные – растирать в муку между двух больших гладких камней, сидя в тени дерева рядом с остальными женщинами…

Это было жутко. Капитан обомлел, сердце у него замерло и остановилось, будто бы он во сне падал со скалы.

Подошёл Платон и встал рядом с капитаном. Олиба словно очнулась, отпрянула, потом глянула вниз под ноги, увидела муравьёв, вскрикнула и, ухватив дочь за плечо, потащила её в деревню. Она бежала, не оглядываясь, и волокла за собой упиравшегося ребёнка. Мужчины смотрели ей в след, капитан растерянно улыбался.

– Ни-че-го! Не понимаю! – вдруг отчеканил доктор потрясённо.

Капитан отрешённо покосился на доктора голубым глазом.

– Ничего не понимаю я в этих муравьях! – повторил доктор, он повернулся и запустил свою шляпу в лагерь.

Шляпа доктора, изрядно помятая за долгую дорогу, полетела по странной кривой траектории и непременно угодила бы в костёр, если бы её ловко не подхватил Жуан. Капитан, Платон и доктор Легг пошли к палаткам.

– Нет, как он делает, что всё женщины от него столбенеют? – спросил доктор у Платона.

Платон посмотрел на доктора виновато и ничего не ответил по своему обыкновению. Капитан тоже ничего не ответил, он был напуган тем, что с ним произошло, потрясён, как после кошмарного сна, и с трудом приходил в себя.

К ним навстречу встал от костра дон Родригу.

– Что случилось? – встретил он их вопросом.

– Наш доктор разочаровался в муравьях, – тихо сказал ему капитан первое, что пришло в голову.

Платон и доктор заулыбались, но португалец словно бы не заметил их улыбок.

– В каких муравьях? – спросил он уже с тревогой.

– Да доктор нашёл муравьёв за нашим лагерем, – сказал капитан.

Дон Родригу перевёл эти слова Жуану. Жуан нахмурился и бросился туда, откуда пришли джентльмены – к муравьям. Доктор Легг пошёл за ним, по дороге он взял у Жуана свою шляпу и надел её. Жуан подошёл к муравьиной тропе, пристально оглядел её и двинулся вдоль тропы. Из деревни уже бежали жители, в основном мужчины. Их чёрные лица были встревожены, глаза блуждали по земле, осматривая её, руки сжимали горящие факелы. Жуан призывно замахал им. Мужчины подбежали, пошли за муравьиной армией и скоро скрылись из глаз.

Жуан и доктор, пройдя ещё немного и убедившись, что муравьиный путь ушёл от их лагеря, вернулись на костровище. Дон Родригу в это время рассказывал матросам о муравьях.

– Вы думаете, что в Африке самые страшные звери – это лев и крокодил? – спрашивал он со своим приятным португальским акцентом. – Нет… Муравьи, ведомые постоянным голодом – они самые страшные. И дикие звери бегут от них, а тот, кто не смог убежать, будет обглодан дочиста. И главное оружие кочевых муравьёв – их челюсти, мощи которых хватает, чтобы прокусить даже толстую кожу носорога.

– Жители деревни так всполошились? Неужели муравьи уничтожат посевы! – спросил взволнованный доктор.

– Нет, растения они не едят, – ответил дон Родригу. – А вот кур в закрытом курятнике… Привязанных коров, овец. Сначала закусают до смерти, потом оставят один скелет.

– А людей? – спросил сквайр.

– Случается, что обгладывают младенцев, забытых в колыбели… Лежащих больных, – ответил дон Родригу. – Здоровые от них убегут, ведь муравьи не умеют быстро бегать. Зато они умеют плавать… Собираясь в огромный копошащийся ком, они штурмуют водные преграды. Когда этот ком, внутри которого находится царица, прибивает к другому берегу, он распадается, и муравьи всё в том же порядке движутся дальше.

– И что же теперь делать? – спросил мистер Трелони.

– С заходом солнца муравьи уснут, и будут спать всю ночь, а утром жители опять проверят, куда лежит муравьиный путь. Если в деревню – то кострами их попытаются отпугнуть и повернуть в сторону.

И день неспешно потёк дальше. Сегодня было особенно душно и жарко, и на небе появилось большое серое облако, которое росло, росло, пока не заполонило собой всё небо. Послышались раскаты дальнего грома, и Жуан, который в это время учил Платона стрелять из лука, сказал, что скоро пойдёт дождь. Матросы спешно варили на двух кострах рис. Они взяли в деревне ощипанных кур, пальмовое масло и местный щавель и обещали всем знатный гвинейский обед.

К вечеру в лагерь белых пришёл Йаро и сообщил, что вождь Драаго зовёт вождя Линча к себе… «Приём в резиденции», – подумал капитан и невесело улыбнулся. Он собирался идти к вождю, конечно же, с доном Родригу, как с переводчиком, и с Платоном.

Они шли за Йаро по деревне и присматривались: возле своих круглых глинобитных хижин, прямо на улице, чернокожие женщины стирали, занимались рукоделием и готовили что-то на дымных очагах – все были заняты делом, на белых опять никто не смотрел.

– Вот так они здесь и живут, – сказал дон Родригу. – Денег они не знают… Ямс здесь меняют на кукурузу, кукурузу на ямс или курицу, а рабов меняют на скот – прожить можно. Живут же люди и в худших условиях.

Вождь Драаго разместился отдельно от деревни. «Резиденция» его состояла из круглых маленьких хижин, соединённых между собой открытыми проходами и широкими дворами. Капитан уже знал, что такие гвинейские хижины называются «каза». Здесь, как сказал дон Родригу, проживала вся семья вождя: старые женщины – в одном доме, молодые родственницы – во втором, жены вождя – в третьем, а его дети – в четвёртом. Вечернее солнце окрашивало стены каз в насыщенные цвета тёмной охры, а домашние животные, – козы, овцы и куры, – свободно бродили из хижины в хижину, словно по комнатам большого дома.

В дверях одной хижины капитан заметил главную жену вождя Олибу. Она, в позе заправской хозяйки, как любая английская женщина, застыла в проёме на фоне занавешивающей его циновки: плечо опирается о косяк, руки скрещены на груди, голова склонена набок. Встретившись глазами с капитаном, жена вождя стремглав бросилась в дом.

На самом большом дворе под навесом сидел вождь Драаго. Англичане подошли к нему, поздоровались и встали на почтительном отдалении. Капитан приблизился и с поклоном протянул вождю саблю – в подарок.

Вождь Драаго взял саблю, положил её на колени и махнул длинной рукой, и к ним подбежал туземец с подносом, на котором высились три кучки серых крупинок. Дон Родригу взял щепотку из одной кучки и сказал капитану и Платону:

– Это надо съесть… Это всего лишь соль. В этих местах бытует поверье, что некоторые люди даже после смерти остаются жить среди живых… И они будут вести себя, как живые, до тех пор, пока не попробуют соли. И только тогда они поймут, что уже мёртвые.

Португалец проглотил соль, не поморщившись. Капитан и Платон последовали его примеру и приготовились ждать, предчувствуя неторопливую беседу. Но вождь был удивительно немногословен.

– Я оказал вам гостеприимство и хочу, чтобы ты, вождь Линч, отдал мне вот этого раба, – сказал он капитану и показал на Платона.

Когда дон Родригу это перевёл, глаза его засверкали, а от аристократической расслабленности португальца не осталось и следа. Капитан тоже вспыхнул.

– Платон не раб, – ответил он потрясённо, но твёрдо, и уже растерянно добавил: – Платон… Платон – вождь.

– Вождь не может носить корзины, – сказал Драаго, и глаза его хитро сощурились, а полные губы заулыбались. – Корзины носят только женщины и рабы.

– А у нас корзины носят все, – ответил капитан. – Вот я, вождь, а ношу корзины тоже.

– Ты – другое дело, ты – белый человек, – ответил Драаго, его круглое лицо выражало довольство своей находчивостью. – Белые люди – странные люди.

– За гостеприимство я подарю тебе часы, вождь, – поспешил сказать капитан. – Они золотые и громко тикают.

Вождь Драаго, казалось, задумался – глаза его застыли и слегка округлились, несколько секунд он молчал, потом произнёс:

– И часы тоже.

Потом он поднялся со своего сидения и с достоинством удалился, зажав подаренную саблю под мышкой.

****

Капитан вернулся в лагерь в бешенстве, Платон был тих и молчал по-своему обыкновению, у дона Родригу гордо сверкали глаза.

Мистер Трелони и доктор бросились к ним с расспросами. Все они сгрудились в тесной палатке, стараясь говорить тихо и сдержанно. Тихо и сдержанно капитан стал рассказывать, что местный царёк Драаго, этот жирный вонючий козел, – тут капитан захлебнулся яростью и молчал несколько секунд, собираясь с силами, – требует отдать ему Платона в качестве подарка за гостеприимство.

– Джентльмены, нам надо бежать, и чем скорее, тем лучше, – сразу предложил доктор Легг.

– А, может быть, принять предложение Йаро? – сказал сквайр после минутного размышления, он сидел по-турецки и задумчиво покусывал травинку, прищурив один глаз. – Ну, постреляем немножко.

– Я не буду помогать этому интригану Йаро и освобождать для него местный трон, – резко сказал капитан. – Это не наша распря… Мы здесь чужие.

– Кот в перчатках мышей не поймает, – глубокомысленно изрёк мистер Трелони.

– Нет, – отрезал капитан.

– Тогда я предлагаю Платона опять усыпить, – доктор заулыбался, словно через силу, и подморгнул Платону.

– Они не поверят, – сказал капитан. – Я уже думал об этом… Они начнут делать из Платона «зомби» или чучело.

– Палатки придётся бросить, – проговорил сквайр, он уже обдумывал детали побега. – Не начинать же складывать их на виду у всей деревни… Да и нести их будет тяжело, мы одни столько теперь не унесём.

– Самое важное мы возьмём: оружие и медикаменты, – ответил капитан.

Тут подал голос дон Родригу.

– У меня сложилось впечатление, господа, что вождю нужен не столько Платон, сколько его амулет, – осторожно произнёс он.

– Да, я тоже это заметил. Драаго глаз с амулета не спускал, – ответил капитан и, уже обращаясь к Платону, сказал сквозь зубы: – Я тебя прошу – сними ты эту штуку с себя … Сними и спрячь, за ради господа бога!

Платон снял амулет, накрутил на него бечёвку и зажал в кулаке.

– И пусть Платон пока никуда не отходит от лагеря, – вставил своё соображение мистер Трелони.

Тут снаружи палатки раздался голос Жуана, который звал своего отца. Дон Родригу выглянул, потом залез обратно, и лицо его выражало уже непомерное удивление. Посидев недолго с оторопелым видом, португалец тихо произнёс:

– Здешний колдун, имя которого произносить запрещено, зовёт вождя Линча к себе… Сейчас же. Он прислал провожатого.

Капитан выругался сквозь зубы и стал собираться.

Он решил идти, конечно же, с доном Родригу, как с переводчиком, обязательно захватив в подарок для колдуна часы.

****

Выглянув из палатки, он увидел чернокожего мальчика, терпеливо стоящего поодаль.

Капитан потряс свои сапоги, чтобы вытряхнуть из них насекомых, которые туда могли заползти, и стал их натягивать. Следом за ним вылез и стал обуваться с такими же предосторожностями дон Родригу. Мальчик повёл белых людей быстро, иногда оглядываясь на них.