Как сказать…

Татьяна Булатова

Как сказать…

Ее и бабушкой-то было невозможно назвать. Поражало, что в свои шестьдесят «с хвостом» она красилась. Да не слегка, а основательно: глаза – в сурьме, веки – в перламутре, на скулах – не по годам яркий румянец, и губы цветут неряшливой фуксией. И не потому, что помада наложена неаккуратно, а потому, что дешевенькая та помада, «копеечная», купленная на первом попавшемся рыночном развале.

– Алла Викториновна, а какой у вас любимый цвет?

– Сиреневый, – довольно отвечает Алла Викториновна, будто кому-то это и вправду интересно.

– А чего же на вас зеленое надето?

– Так сиреневую блузку я же сегодня утром утюгом прожгла!

– Да ну?! – дивятся коллеги удивительной способности Аллы Викториновны все время попадать в какие-то форс-мажорные обстоятельства. – Вот уж не повезло, так не повезло!

– Не повезло! – соглашается Алла Викториновна и заявляется на следующий день на работу в целой и невредимой сиреневой блузке.

Коллеги открывают рты, а потом возмущаются:

– Объяснитесь, Алла Викториновна! Как же так?! Вы ж эту блузку вчера утюгом прожгли.

– Так я же не эту прожгла, – оправдывается Алла Викториновна.

– Да как же не эту?! – изумляется народ.

– Да не эту, вам говорю. У меня же две сиреневые блузки!

– Две?! – морщат лоб коллеги и что-то не припоминают…

– Две, – уверенно подтверждает Алла Викториновна и для пущей убедительности поясняет: – Две совершенно одинаковые. Я вообще часто по две покупаю, потому что…

Коллеги не дают договорить и обрывают Аллу Викториновну:

– Потому что вы врете.

– Я вру?! – таращит глаза Алла Викториновна.

– Вы! – рвутся в бой коллеги.

– Не хотите – не верьте! – уходит от дальнейшего спора Алла Викториновна и застывает над своими пробирками: вот уже несколько десятилетий она преподает биохимию в фармацевтическом колледже провинциального города.

Известно, что Алла Викториновна, в отличие от своих сверстниц, не рвется на заслуженный отдых. Поэтому на работе она пропадает круглосуточно, к вящему неудовольствию ближайших родственников.

– Мама, – ругается старшая дочь, – ну сколько можно работать?! Сорвешься! Сиди уже дома, нянчись с внучкой.

– Мама! – вторит ей сестра. – Ты ведь уже бабушка. А внучка тебя не видит. Ты все время с чужими детьми.

– Какие же это дети?! – оправдывается Алла Викториновна. – Это не дети. Это взрослые люди.

– Тем более! – негодует младшая дочь. – Ты тратишь время и расходуешь свои силы на взрослых абсолютно посторонних людей.

– Это не посторонние люди! – сопротивляется Алла Викториновна. – Это мои студенты.

– Мама! – в один голос кричат сестры. – У тебя вечно студенты. И у тебя вечно на нас нет времени. А потом ты обижаешься!

– Ничего я не обижаюсь, – все-таки обижается Алла Викториновна и застывает в трагическом недоумении над кастрюлей с борщом. – А где борщ? Это что, все?

– А что ты хотела?! Ты бы еще под утро домой пришла. Хорошо устроилась. Целый день – студенты! Целый день – программы. Целый день – компьютер. Лишь бы домой не идти. Внучка скоро узнавать тебя перестанет.

– А зачем ты ее назвала Аглая? – задает не в тему вопрос Алла Викториновна.

– А как мне, по-твоему, надо было ее назвать? – орет младшая дочь.

– Ну, хотя бы Аполлинария…

– Чем Аполлинария лучше Аглаи? – вступается за племянницу тетка.

– Да! Чем? – вторит ей сестра.

– Да ничем. Аглая тоже хорошо. Нормально, когда Аглая. Необычно даже…

Дочери захлебываются собственной слюной, но ссоры не получается до тех пор, пока не появляется сама Аглая.

– Баба, – говорит она громко. – Ты сегодня зубы в стакан будешь класть?

– Не скажу, – заявляет Алла Викториновна и выскребывает из кастрюли остатки борща.

– Почему? – искренно недоумевает вну-чка.

– Потому что ты меня зовешь «баба»!

– А как надо?

– Ну… – закатывает глаза Алла Викториновна. – Зови меня Алла!

– Пугачева? – уточняет девочка.

– Почему Пугачева? – удивляется Алла Викториновна. – Как моя фамилия?

– Как ее фамилия? – обращается Аглая к матери.

– Реплянко, – подсказывает та.

– Реплянко? – переспрашивает девочка.

– Реплянко, – признается Алла Викториновна и садится ужинать остатками борща.

Ест она красиво и медленно, умудряясь сохранить не только помаду на губах, но и величественное выражение лица. Непременно – кусочек черного хлеба, некрепкий чай и в конце что-нибудь сладенькое. Чаще – варенье, реже – чудом сохранившаяся в доме конфета.

В доме Реплянко кондитерские изделия любого вида были огромной редкостью. Некоторые даже злословили о том, что видели саму Аллу Викториновну, тащившую с рынка тяжеленные сумки, из которых торчали, стыдно сказать, бычьи хвосты. «Это надо же! – восклицали они. – Приличные люди, а чем питаются!»

«Нормально мы питаемся!» – торопилась успокоить их Алла Викториновна и всегда из гостей несла домой, что получится: кусок торта, бутерброд с икрой, горсть конфет. В общем – что дадут хозяева, давно подозревающие, каково истинное положение дел в семье Реплянко.

Если в руках бабки вдруг неожиданно оказывалась конфетка, внучка делала страшные глаза и, не отрываясь, смотрела на ее движущийся рот.

– Это ты конфету ешь? – не верила своим глазам Аглая, видя, с каким удовольствием Алла Викториновна откусывает от маленькой конфетки маленький кусочек, а потом долго держит его во рту, смакуя.

– Конфету, – мычит с набитым ртом Алла Викториновна.

– А не делишься чего? – возмущается внучка.

– А ты ела сегодня конфету? – интересуется Алла Викториновна и торопится откусить кусочек побольше.

– Ела, – честно признается Аглая.

– А я – нет, – изрекает Алла Викториновна и заталкивает остаток конфеты в рот.

– Ну ты даешь, мам, – презрительно тянет младшая и переглядывается с сестрой.

– От каждого – по способностям, каждому – по потребностям, – напоминает хорошо известный лозунг Алла Викториновна, а потом спешно добавляет: – В коммунизме! А у нас, девочки, капиталистическое общество. Так что извиняйте: кто как работает, тот так и ест.

– Можно подумать, мы не работаем, – язвит старшая дочь.

– Работаете, – соглашается Алла Викториновна. – Но не за сладкое же?!

– А ты что, баба, за сладкое? – догадывается Аглая.

– Нет, – отрицает Алла Викториновна. – За вознаграждение.

– Это за какое такое вознаграждение?! – выстраиваются во фрунт дочери и внучка. – За конфетку?!

– Нет, – стоит на своем Алла Викториновна. – Вы, может, и за конфетку. А я – за вознаграждение.

– Какая разница? – гневается младшая дочь.

– Большая, – строго говорит Алла Викториновна. – За конфетку работают собачки в цирке. А дрессировщик – за вознаграждение.

– Ну и каких собачек ты сегодня дрессировала?

– Каких собачек? – открывает рот Алла Викториновна. – Сегодня сплошные лабораторные.

– Это у кого сегодня сплошные лабораторные? – На кухне появляется муж – большой поэт современности.

– У меня, – подтверждает Алла Викториновна.

– Целый день в колледже? – интересуется большой поэт незначительными мелочами.

– В цирке! – выкрикивает Аглая и прыгает на одной ножке.

– В каком цирке? – не понимает большой поэт и с надеждой смотрит на дочерей. – Не понял.

– Чего ты не понял? – агрессивно наскакивает младшая дочь. – На арене цирка – Алла Викториновна Реплянко, великий педагог и жмотина.

– Чего это я жмотина? – не выдерживает Алла Викторовна.

– Того это. Конфету схрумкала и даже с ребенком не поделилась.

– А кто сказал, что все лучшее – детям?! – отшучивается Алла Викториновна.

– А кто сказал, что все лучшее – старикам? – парирует дочь и в сердцах хлопает дверью.

Алла Викториновна вздрагивает и беспомощно смотрит на своего мужа. Большой поэт – на нее. Между ними, это знают все, – большая любовь, о которой сама Реплянко говорит так: «Понимаю, что это аномалия. Но что делать?! Полное совпадение феромонов!»

Такое объяснение раздражает близких подруг Аллы Викториновны и явно возбуждает случайных слушателей. «Поклонники и поклонницы» влюбленной Реплянко четко разделяются на два лагеря. Одни – за любовь к большому поэту. Другие – против.

Те, кто «за», пребывают в полном обаянии от красивой истории об исключительной любви большого поэта, придуманной Аллой Викториновной. У этой истории простой сюжет: в завязке – мимолетный взор, феромоновый взрыв и безумная страсть. В развитии действия – борьба за выживание и за сохранение таланта большого поэта путем утраты собственного здоровья. В кульминации – иссякший источник феромонов и относительное оскудение таланта большого художника. Надо ли говорить, что в развязке?! В развязке – гимн героическому подвигу сподвижнице, другу, жене.

Близкие подруги были иного мнения об истории взаимоотношений Аллы Викториновны и большого поэта. До наступления пенсионного возраста они Аллу иначе как «сумасшедшей дурой» между собой и не называли, периодически предоставляя этой чокнутой с двумя детьми угол на два-три дня, пока к поэту не вернется вдохновение, сменяющееся раскаянием. После первого инсульта большого художника подруги стали помягче и слово «дура» поменяли на слово «бедолага». Второй инсульт примирил всех, и у некрасивой истории любви нарисовался красивый финал: «Красивая вы все-таки пара! Ты, Аллочка, и он – художник слова, помятый жизнью и выброшенный «с корабля современности». Услышав это, Алла Викториновна расцветала, как майская роза, и продолжала любить жизнь еще больше, а дома бывать все реже.

– Алла Викториновна, идите домой, – раздраженно просила вахтерша, совершавшая обход вверенных владений.

– Мама, ты скоро?

– Алла, ты до сих пор не дома?

– Нет. Нет. И еще раз нет! – отвечала Алла Викториновна и оттягивала момент возвращения в родные пенаты.

«Привычка?» – предполагали подруги. «Семейное неблагополучие?» – догадывались коллеги. «Лишь бы не быть дома!» – выносили приговор взрослые дети и выставляли впереди себя Аглаю, призванную «вразумить» молодящуюся бабку.

– Я тебя жду, – предупреждала Аллу Викториновну внучка и целовала трубку. – Пока не вернешься, спать не лягу!

– Ты что? Мне угрожаешь? – усмехалась Алла Викториновна, а в это время червь вины начинал грызть ее душу.

– Нет, – кривилась Аглая и беспомощно смотрела на рассвирепевшую мать.

– Не собирается? – грозно переспрашивала та у дочери и в сердцах заявляла: – Мы без матери росли, теперь ты – без бабки.

– Она что, тебя бросила? – От ужаса глаза девочки округлялись, а когда Аглае становилось страшно, она тут же хотела в туалет «по-большому». Чаще всего добежать до туалета не получалось, и штаны оказывались тяжелыми и сырыми. Тогда мама заставляла ее саму засовывать штаны под кран и внимательно смотреть, как это «говно» стекает в раковину.

– Что ты корчишься?! Какать хочешь?! – заорала мать и потащила дочь за руку в уборную.

– Я сама-а-а! – вопила Аглая и с ожесточением вырывала руку.

– Я тте дам сама-а-а! – возмущалась мать и, втолкнув девочку в узкий пенал туалета, запирала дверь на шпингалет.

– Выпусти, – пинала дверь узница и грозилась: – Я бабе скажу!

– Вперед! – не могла остановиться горе-мамаша и обещала продержать дочь до того момента, пока домой не вернется злосчастная бабка.

– Ну и пусть! – огрызалась девочка и шипела: – Дедуля захочет писать – выпустит.

– Не захочет! – обещала дочери мать и с надеждой смотрела на закрытую дверь отцовского кабинета. Тому и вправду ничего не хотелось: он часами сидел в одиночестве, положив перед собой чистый лист бумаги и пытаясь писать по старинке, с карандашом в руках. – Не ори!

– Буду! – вопила из-за запертой двери Аглая.

– Ну и ори! – неожиданно разрешала мать и, бесшумно отодвинув шпингалет в положение «открыто», скрывалась у себя в комнате. – Пока не извинишься, из туалета не выходи! – кричала она в коридор, не надеясь на то, что дочь к ней прислушается.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.