Ведьмы и колбасники

− Как это вы? − бестолково спросил и потянул больную руку к себе. − Сейчас поможем. Разрешите?

Она не противилась, была растеряна и готова на любую помощь.

Бритва дошла до кости и почти снесла подушку пальца. Наверно точила палец, а не карандаш. Мне стало стыдно за нелепые ассоциации, и занялся ранкой.

Приложил подушечку к оголенной кости, отыскивая и соединяя, перерезанные стыки сосудов, капилляров, мышечной ткани, и сразу их спаивал. Кровь на ладони от мысленной пайки свернулась. Легонько дунул на руку, и затвердевшая кровь осыпалась почерневшей шелухой.

Еще по инерции подвывавшая хрупкая девушка переводила изумленные глаза с меня на сросшуюся без рубца плоть и обратно.

«Что это я визжу? − молча удивилась Алиса. − Как ему только все удается. Был всегда незаметный, серенький… а он ничего… красивый. Почему его почти не знаю?»

− Только молчок, − предупредил, указав на руку. − Никому ни слова.

Она с энтузиазмом на все соглашалась.

Как хорошо, что все ушли курить − не люблю шумихи, да еще не решусь на флирт при народе.

− Как вас зовут?

− Алиса! − ее глаза еще больше изумились, но удивленно-огромная синева только красила милое заплаканное лицо. Оказывается, она уже два года работает за соседним кульманом.

Алиса, как и ее знаменитая тезка, неожиданно оказалась в сказке. Ее аура расцвела растерянностью, радостью, желанием узнать, как мне дается ворожба. Читать чужие мысли стыдно, но полезно. Пришлось утихомирить совесть и подыграть нашим желаниям.

− Можно вас, после работы, проводить… Никто не будет мешать, и я все расскажу.

Алиса смутилась, но согласилась. Да и как было не согласиться, она внутренне плясала от предложения. Я стыдливо отвел глаза.

После перекура наши соседи возвращались к своим чертежным «стойлам». Наша беседа смялась, и я пошел стирать жирный карандашный зигзаг с чертежа.

Так я стал слугой двух господ. Магии и увлечения переходящего в любовь. Время на новое увлечение пришлось отщипывать от сна, работы и, даже, от чародейства. Учитель спокойно, как к чему-то неизбежному, относился к изменениям в подопечном. Он только не зло посмеивался и по-прежнему приобщал к таинствам природы.

Исчезло единство цели, и тяжелее давался «резонанс», так учитель называл настроенность на предметы, природные явления, живые души. Когда психика органично подлаживается под нутро исследуемого объекта, то затем легко может изменять и его естество. И это прекрасно и опасно одновременно. Опасно вирусом гордыни, а он питается восхищенной толпой и переоценкой себя. За гордыней следует вседозволенность Люцифера. Вот почему высоко эрудированный специалист, дающий фору многим в медицине, философии, психологии, прячет таланты за личиной истопника и дряхлого старика. Да, он древен, как Мафусаил, но не дряхл. Его старческие немочи − маска и игра. Если было сложно добиваться «резонанса» в учебе, то он всегда спонтанно возникал во время наших с Алисой встреч и даже случайных взглядов. И мы все больше сближались, уверенно идя к любви. А однажды она пригласила к себе домой.

Мы примостились рядышком, на диване, и я узнал Алисину историю. Ее родители погибли в автокатастрофе два года назад. Сердце разрывалось от жалости и я, как мог, хотел опекать сироту, защищать от невзгод, дарить радости. После знакомства с семейным альбомом, она взялась за скрипку.

«Может со скрипкой он меня заметит и оценит, − мечтала Алиса. − Он все может, гений… ах, хоть бы скрипка дала оторваться от убогости. Он меня, примитивную, совсем не замечает. Не подведи смычок».

Для любителя, Алиса играла прилично, но для хорошей музыки еще необходим толковый инструмент. Скрипка оказалась вроде неплохой, но бездушной, она не излучала внутренний свет. Лишь отражала лакированными боками блики лампы. Да и кто вдохнет искрящуюся душу в инструмент, сработанный обезличено, поточным способом, на фабрике в Москве.

Алиса, не доиграв Дуранте, побежала на свисток чайника из кухни.

«Опозорилась! Пиликала, как первоклашка. Вытри слезы. Вот так. Теперь немного пудры. Вот, можно и кофе заняться».

В отсутствие Алисы, занялся диагнозом скрипки. Верхняя дека сработана, как положено, из ели, но она оказалась рыхловатой − гасила высокие тона. Нижняя − палисандровая, но с несколькими точками высокой механической напряженности. Вот почему скрипка зачастую срывалась в резонанс, противно дребезжала. Все остальное: гриф, струны, дужка, подставка выдержало критику. Даже лак был в норме. На подбородник, мостик, струнодержатель, колки вообще не обратил внимания. Они не резали глаз дисгармонией.

Сосредоточился, и поток энергии ворвался в мертвый инструмент, меняя молекулярные связи, напаивая жизненной силой. Спустя минуту скрипка ожила, засветилась.

Алиса принесла дымящийся кофе и сразу что-то почувствовала. Все же и у нее есть Дар. Поставила чашки на столик, взяла смычок и скрипку.

«Странно. Лак посветлел? Потеплела? Ну, выручай старушка!»

Чистая гамма не резала слух и малейшими интонациями, Алиса подозрительно глянула, но быстро обо всем забыла, слилась с инструментом. Даже их ауры переплелись в одну. Времена года волшебника Вивальди выплеснуло в комнату. Я расслабился и утонул в сказочной музыке. А она не могла успокоиться, дурманила счастливого утопленника экспромтом немыслимых сочетаний Моцарта, Дуранте, Альбинони, Вивальди… Время и пространство исчезли.

Не знаю, сколько прошло времени. Медленно, медленно просыпался от сладкого дурмана, а она, счастливая и изумленная, благодарила взглядом, мыслями, душой.

«Получилось! Все получилось! Чудо! Это он. Он исправил скрипку − больше некому. Ох, как она поет!»

− Как тебе удалось?! Ведь это ты? − Алиса показала смычком на скрипку. − Ты ее заворожил? Правда?

С завороженной скрипки и началась детективная история в стиле триллера. Фабричный инструмент сравнялся с работами великих итальянцев. Творения Гварнери, Страдивари, Амати были лучше лишь именами своих творцов. У нее оказался индивидуальный, чистый, сочный и звонкий голос. Он был услышан и достойно оценен. Виртуозы-скрипачи, перекупщики, меценаты наперебой торговались за мое совместное с Москвой создание. Но щедрое долларовое счастье неизменно разбивалось об Алисино нет. Зеленоватые миражи росли, накатывались новой волной заманчивых грез, и все повторялось сначала.

Впрочем, хватит о скрипке. Лучше обо всем по порядку. Начну с Алисы. Сначала ее толкало на наши встречи простое любопытство, жгучая тяга к непознанному. 0на смотрела на меня настороженно, но постепенно ее шипы тупились, а наши души все больше сближались, подлаживались друг под друга. Время учило сливаться в одно целое… нам хватаю лишь переплести взгляды. Мы попали в цепкие руки могущественной любви, но, боясь утратить привычные элементы свободы, не признавались себе в этом. Особенно консервативной была Алиса, правда я ее не торопил, пусть разберется в себе сама. Даже старался не подглядывать за ее мыслями, не подталкивал в решениях. Правда, сердце стучало в ее такт. Ее боль была моей. Незримая нить всегда связывала нас, и всегда был готов прийти на помощь. Лучше бы обошла стороной такая нужда.

Правда, желания так редко послушны нам. Светлые дни чуть-чуть прорисуются в буднях, как сменяются серой или в зебру полосатой реальностью. Эта ночь нарядилась в самое черное из черных платьев.

… Тревога кошмарным молотом вбила в кровать. Упругий латекс подбросил над простынями. Я проснулся, по-рыбьи хватая воздух, обливаясь потом. Еще не пришел в себя, как новый поток тревоги сжал сердце. Я понял, в чем дело − Алиса!!!

Как был, в трусах и майке, спрыгнул на пол. Я спешил, очень спешил, и боялся за нее. Выскочил из подъезда, глотнул ночного морозца, собрал волю в кулак и выплеснул приказ: − «Не убивать! Убивать опасно! Не убивать!»

− Эй, Пузо, − подчинился в далекой, Алисиной, квартире грабитель, − Мокрое дело нам ни к чему… Не режь девку.

− Зачем свидетель? − не согласился Пузо.

Раньше никогда не приходилось отдавать мысленно приказы. Механика их понятна, но не проверена, и я спешил. Спешил, как никогда в жизни. Свежий снег ритмично хрустел под голыми пятками. Вьюга вздымала снежные хлопья и упруго хлестала ими открытое тело, въедалась морозной ватой в волосы. Белое месиво таяло на коже лица, рук, ног, впитывалось в майку, трусы и замерзало ледяной корочкой.

Мерзко. Мерзко продрогшему до костей телу. Мерзко Душе. Тревога скребла и скребла, но чувствовалось, что она жива. Очень трудно на бегу сосредоточиться и ловился только Алисин страх, жуть, сжимавшая любящее сердце. И еще необузданная радость озверевших подонков.

«Не убивать! Успокойтесь! Не убивать!» − крутил во всю мощь испорченную пластинку. И, наверное, крутил не зря. Пьяные психи сдерживались, пока не начали заметать следы острым ножом. Алисина жизнь цеплялась лишь за тонкий волосок. И он был важнее всего на свете.

Жизнь, нож, волосок… Все сплелось в ужасном хороводе, но, как мог, пытался управлять драмой. Они пришли за скрипкой. Зачем деревяшку превратил в волшебный инструмент?!

«Требуйте денег, золото! Оно, должно быть!» − дергал скотов за «веревочки».

И они искали… искали и мучили Алису, но она жила.

Отвратительно, гадко скребет тревога. Серебряная ниточка в руках. Не выпущу ее.

«Держись, родная!»

Сейчас как никогда жаждал могущества старого мага. Как проклинал прежнюю лень в учебе и бежал. Бежал во всю прыть заиндевевших ног, надрывающегося сердца, сипевших и хрипевших легких. Бежал, как мог… Быстрее, чем мог. А ее дом так медленно приближался.

Хруп, хруп, хруп − вдавливалось в снег время. Отвратительно, до тошноты, стучало в висках. Хруп, хруп… Как быстро стучит, несется в галопе время. Ах, какие короткие шаги! Остановись, не лети, бешеное! Но оно неумолимо, и я рву стужей легкие, режу о лед уже бесчувственные ступни, обрастаю корочкой льда, снега и решительности. Тело мерзнет, а корочка крепнет, превращаясь в броню бойца.

Ветер выл в проводах, раскачивал мертвенно-бледные фонари осветительных столбов. Ночные, завьюженные улицы вымерли. Ни пешеходов, ни машин. Даже бездомные собаки попрятались от непогоды. Последние следы давно замело. Только мои окоченевшие пятки четко впечатывались в пушистую белизну холодного ковра. Усталые ноги нарушили девственность сугроба за последним поворотом.

Окна Алисиного этажа одиноко светились в уснувшем доме. Город спал, но на третьем этаже кипели страсти. Тени метались в поисках воображаемых сокровищ. Там страдал самый близкий человек, и только я удерживал тонкую нить его жизни.

«Где же мой друг, милый волшебник. Нет его, нет… лишь в мечтах нежданно-негаданно появляется принц-спаситель, разрушает козни злодеев и уносит принцессу в счастливую сказку. Ах, кому нужна такая неприметная принцесса… даже не Золушка? Никому я не нужна».

− Где золото, деньги? − толстяк больно пнул Алису. − Говори, стерва!

− В шкафу, на полке с бельем.

«Зачем им вру? Нет никакого золота… проверят мои пустые «тайники» − еще пуще бить будут. Зачем тянуть? Нет, нет. Жить всегда надо. С кровью, с болью, но жить. Лучше еще один сладкий вдох, еще одна мечта о нем. Где ты, мой принц?!»

Последний квартал дался тяжело, как никогда в жизни. Сил давно не осталось, одна лишь цена финиша продвигала к цели. Когда нажал кнопку звонка, только заветная нить в руке удержала на ногах. За дверью всполошились, но мозг устал, почти не воспринимал испуганные мысли. Немного чувствовал Алису, ее слабый всплеск надежды.

Наконец грабители решились. Дверь рывком распахнулась, и в прихожую ввалилось снежное пугало. Они даже опешили, так противоестественен оказался ночной гость. Преступники приготовили нож и пистолет для милиции, были готовы поиздеваться над не вовремя навестившим родственником или знакомым хозяйки. Но такое…

Не обращая внимания на направленное в грудь оружие, пошел в гостиную. Алиса, связанная, с кляпом во рту, лежала на ковре.

«Мой принц?! Я знала, верила, и ты пришел. Как хорошо стать спасенной принцессой из сказки… Я не сплю? Это ты?»

Потянул за кляп, и стервецы очнулись. Пистолет чувствительно обрушился на затылок. Комната закачалась, начала расплываться, предметы двоиться.

− Это ты, Сергей!? − хором удивились раздвоенные расплывчатые Алисы.

Усилием воли слепил Алис в одну, пол прекратил крениться.

− Все будет хорошо, − улыбнулся любимой, и добавил насильникам: − Берите скрипку и проваливайте пока не поздно.

Посиневший, залепленный снегом, дрожащий, клацающий зубами любитель процедур по системе Иванова стал не на шутку раздражать взвинченную пару.

Автоматически наградил их кличками: Пузо и Скелет. Скорее всего, не наградил, а прочитал их подлинные. Не успел разобрать бурю в их головах, как плотный и более нервный недоумок нажал курок.

Глушитель съел звук. В ледяной корке майки образовалась аккуратная дырочка. Майка начала таять, пропитываясь ало-бурой кашицей. Ствол вновь дернулся, еще раз, еще…

«Клевую пушку надыбал, − оценил толстяк. − Просто зверь. Ишь как грызет придурка?! Спереди лишь маленькая дырочка, а сзади выплевывает на стену ошметки мяса. Еще нажму курок. Шик! И отдача небольшая».

Боль почти не чувствовал, сказывалась анестезия холодом. Лишь удивленно анализировал хруст перебитых свинцом ребер и хлюпанье, принявших пули, мягких тканей.

«Раны смертельны», − успел поставить диагноз прежде, чем рухнул на пол.

− Сергей!!! − кляп оборвал беспомощный крик Алисы. «Вот и вся сказка… Мой милый принц, зачем ты сюда пришел?!»

Она отчаянно забилась обреченной рыбкой на раскаленной сковородке, но равнодушные пальцы деловито толкали кофточку в рот. Наружу прорывалось лишь слабое мычание, слезы, боль за родного человека.

Отчаянье ударило в сердце, не дало уснуть сознанию. Воля удержала тонкие нити наших душ. Пришлось вспомнить уроки великого волшебника и немного схитрить.

Жизненные связи в организме нарушались, дыхание слабело, исчезал пульс. Наступила смерть. Вернее, ее видимость. Но сознание жило, боролось. Оно сращивало края ранок, активизировало кожное дыхание. Наконец кожа стала избирательно прозрачной. Для восстановления истекшего кровью покойника требовалась уйма кислорода, и он хлынул сквозь бледную кожу, даже волоски ковра слегка заколыхались. Но легкие отдыхали, − продырявленный притворщик играл покойника. Кислород обогатил кровь. Сердце судорожно сжалось раз, другой и ритмично погнало остатки густой темно-красной силы к ранам.

Труднее разбирать крошево костных осколков, но и они потихоньку лепились в ребра. Мелко расколотый позвонок долго плясал танец кубика-рубика, пока надежно не охватил спинной мозг. Кости, мышцы, нервы, сосуды становились на привычные места и крепко сваривались. Мозг − мой сварочный аппарат работал на всю мощь, а я на время потерял контроль ситуации, не хватало сил на зрение, слух, чужие мысли.

Голова раскалывалась. Освобожденная от «сварки» порция крови охладила раскаленные серые клетки, и мутная пелена посыпалась белыми хлопьями. Хлопья скукожились до юрких мух и бешено закружились, скрывая зыбкие очертания помещения.

В руке толстого великана сверкала молния. Он что-то напористо доказывал напарнику, беззвучно, словно в немом кино, раскрывая рот.

− Прирезать? − неожиданно вернулся слух. − Зачем свидетели?

− Одним покойником больше, одним меньше, − согласился второй голос.

Наконец растворились и белые мухи, а расплывчатая молния слепилась в нож. Пузо склонился над Алисой, вслух размышляя:

− Заколоть или задушить?

Сама мысль об убийстве заставила его дрожать. Дрожать не сколько от волнения, а от предвкушения.

«Пистолет − ничто. Вот если жизнь бьется в руках». Чуть сильнее сжал − дух и вышел. Это действительно кайф».

− Кинь монетку, − хихикнул Скелет замешкавшемуся напарнику.

Маньяк послушно полез трясущейся рукой в карман, а Алиса закрыла глаза.

− Орел − нож, а решка − веревка, − определил толстяк. − Такова судьба, − добавил он.

− Зачем веревка? − прервал худой. − Можно и руками … Тебе так больше понравится.

Монетка мягко отскочила от ковра, несколько раз перевернулась и застыла пятью копейками напоказ.

− Решка, − хором определили незваные гости.

«Пузо совсем сдурел. Что бы ни выпало, будет душить, − думал Скелет. − Не может попросту, ножиком. Аж трясется, готовится к удовольствию. Тьфу ты… псих».

− Открой глазки, дурочка, − склонился толстяк над жертвой. − Взгляни на мир в последний раз.

Алиса еще сильнее зажмурилась.

Пузо и не догадывался, что судьба вершит суд не его сосисками-пальцами, а хрустальной вазой. Массивный сосуд подчинялся с трудом, еще не все во мне восстановилось. Легко покачивая алым бутоном розы, ваза оторвалась от стола и, никем не замеченная, поплыла под потолком.

«Сосиски» облепили шею, и Алисина душа затрепетала маленьким ярким облачком, а над ней колыхалась густая темная туча.

«Вот и все. У сказки оказался грустный конец. Может быть, ТАМ мы с Сергеем встретимся? Как больно. Не вздохнуть. Неужели последним отражением этого мира будет мерзкая, толстая рожа? Толстяк покрылся рябью, исчезает. Вот и хорошо. Прощайте…»

Пальцы медленно, с наслаждением набирали силу, давили, а граненое украшение ринулось сквозь черноту.

−А-а-а! − смешалось с мелодичным хрустальным звоном.

Сверкающие стекляшки посыпались на пол. Маньяк, на время, оставил жертву, поглаживал сочащуюся кровью голову.

«Чугунная, − подумал о тупой башке. − Такую и кувалдой не прошибешь».

− А-а-а! − повторил чугунноголовый. − Кто, кто ударил?

Худой коротышка недоуменно развел руками. Оба посмотрели на меня.

− Дохлый.

− Ну, − подтвердил коротышка.

Толстяк взялся за руку, и я остановил сердце. Дохляк приставил ко рту зеркало.

Грабители недоуменно повели плечами.

− Мертвый, − подтвердил худосочный, вглядываясь в чистое зеркало. Немного пошевелил в маленьком мозге примитивными мыслями, ничего не понял и зло саданул ножом прямо в печень.

Правый бок заполыхал нестерпимой болью. Охотничий нож вошел по рукоятку и не желал расставаться с живой плотью. Казалось, цепляясь зазубринами пилки, он вытянет с собой все потроха.

− Ничего не понимаю, − сказал правду Скелет, вытирая нож о мои трусы. − Не могла же ваза свалиться с потолка.

Толстяк подозрительно глянул на напарника. «Неужели Скелет задурил? − зло подумал Пузо. − Как вмажу тихоне − мокрого места не останется».

− Ты, что?! − перехватил его взгляд Потрошитель печени. − Мы с тобой не первый раз в деле. На кого еще надеяться, как не на меня.

«И вправду за ним такого не водилось. Надежный кореш… Чертовщина».

− Угу, − быстро остыл здоровяк.

Мутная волна вновь захлестнула душу, черная пелена скрыла мир. Правда, настроенное на ритм восстановления подсознание продолжало работу. Оно исправно выполняло программу, и довольно быстро вновь вынырнул.

Насильники размышляли, как завершить гнусное дело. В черепные коробки активно потек кислород, сосуды вздулись. Было видно копошение их простеньких кирпично-тяжелых задумок, но тихо прокравшаяся боязнь мешала. Наконец толстяк решился опуститься на корточки, поближе к жертве.

«Уж сейчас ничто не помешает, − Пузо огляделся. − Чего-то руки дрожат. Неужто струхнул? Нет, нет! Придушу сейчас же, мигом удавлю».

Я еще не был готов к настоящей борьбе. Оброненная газета подсказала выход. Сборище новостей и сплетен без особенных усилий подчинилось: пушинкой оторвалось от пола, бесшумно заскользило над землей к убийце. Потребовался взрывной импульс усилий на стремительные колебания атомов бумаги. Газета потемнела, сморщилась и ярко вспыхнула под жирной задницей. А я потерял сознание на пару секунд.

В грязно-сером мареве заплясали яркие блики, постепенно слепившиеся в откаблучивавшего дикий гопак огненного безумца. Сразу отложило уши, и ворвался в меня сумасшедший вой танцора. Напарник, тоже очумелый, чуть-чуть пришел в себя, схватил со стола кувшин и плеснул все, что в нем было.

Вода сбила огонь, а толстяк покрылся шипящим паром. Он прекратил скоки, опустился на коленки, сверкая копчеными ягодицами, прикрыл лицо руками и тихо, жалобно скулил покачиваясь в такт жалостной песне души. А обгорелый зад пронимал душу болью до самой сердцевины. О, как она пела. Ему бы сейчас на паперть − никто не обделит подаянием.

Мне стало искренне жаль несчастного представителя преступной культуры. В его темной ауре появились даже общечеловеческие светлые тона. Тона жалости и сострадания… к себе. Учитель, читая мысли, часто повторял, что процессы мышления у представителей различных культур принципиально не отличаются друг от друга, но отличаются лишь их ценности и представления. Вот это «но» и заставило отбросить сентиментальность. Главные отличия культур − ценности. Сейчас они были в нестерпимом, вопиющем противоречии. Слишком разной была оценка жизни, любви, денег…

Как тяжело возвращаться к жизни. Лень, апатия, бессилие дурманили волю, но любовь и ответственность за Алису собрали, рассыпавшиеся мелкими осколками, остатки духа. Первым делом заставил стучать сердце в полном объеме. Желудочки и предсердия упруго, ритмично гнали по телу кровь. Даже левый желудочек, хоть и побаливал свежим рубцом от пули, достойно справлялся со своей работой. Сделал первые вдох и выдох, но закашлялся заполнившей трахеи кровью. Легкие инстинктивно вытолкнули тягучую, красную преграду, и она густо потекла изо рта, вздуваясь кашлем на губах в алые пузыри. Пузыри быстро лопались, но их сменяли новые.

Я не видел себя в зеркало, но легко представил по бандитам. Панический страх вжал их в стену, но крепкий бетон не давал сбежать от действительности. Они визжали, ползали, втираясь в обои, как мухи на стекле. Даже забылась распахнутая в прихожую дверь.

Наконец ощутил оживающие конечности, уперся руками в пол, закачался на онемевших ногах. Дрожь колотила все тело. Подбородок трясся, разбрызгивая слюну и кровь, и я размазал пятерней по глупой улыбке розоватую пенистую кашицу. Вид − помрешь со страха: качаюсь на трясущихся ногах, майка изрешечена пулями, залит кровью и сквозь эту милую картинку светится ухмылка.

«Дьявол, − догадался Пузо. − По мою душу. Нет, не дамся. Опять будут жарить, а в Аду пекут еще сильнее. Как жжет зад!»

Растекшийся по стене толстяк совсем запсиховал: выхватил пистолет, прицелился и нажал спусковую скобу. Пистолет без патронов молчал.

− У-у-у!!! − истошно завыл стрелок и стал помогать онемевшему оружию губами: − Пах, бух, бах…

Вгляделся в черную душу и понял, что она спасена от тюрьмы. До конца жизни он обречен бахать трахать из пальца в дурдоме (пистолет, пусть и холостой, заберут).

Скелет судорожно сжимал нож. Пальцы побелели, всю кровь выдавила панически сильная хватка о рукоятку.

«Зомби! − легко читались напитанные ужасом обрывки мыслей. − Думал сказки… Весь продырявлен, в крови… Покойник, зомби подходит с улыбкой».

− Не подходи! − срываясь на фальцет, взвизгнул худосочный бандит. Он несколько раз махнул перед собой сверкающим лезвием, а брюки, в считанные секунды, напитались теплой влагой. Моча растекалась дымящейся лужицей.

Биополе выплеснулось серией нервных сполохов. Психика была на грани срыва. Впрочем, нет, уже сорвалась в пропасть ужасных ассоциаций, разыгравшегося воображения. Но рубящая воздух сталь несла опасность. Необходим последний толчок больной голове.

− Да, я, зомби, вампир, − попытался «успокоить» бандита тихим голосом и ласковой улыбкой. − Выпью твою кровь − ты станешь моим братом, вампиром. Иди ко мне, братик.

Скелет, преодолевая возможные пределы, распахнул налитые ужасом глаза. Я клацнул зубами и сделал пальцами козу.

− А-а-а! − до боли сверлил визг комнату, улетел в прихожую и начал таять на лестничной клетке, вплетаясь в топот убегающего Скелета.

− А ты чего ждешь? − я показал на распахнутые двери. − Быстренько беги за дружком.

Пузо сосредоточенно прицелился, бабахнул, прицелился, опять бабахнул, смешно раздувая щеки, и исчез в дверном проеме. В дробные шажки Скелета вписалась грузная тяжелая поступь Пуза. Двери подъезда оглушительной пушкой резанули утро, и ошалевшие преступники вылетели в морозный рассвет разнокалиберными ядрами.

Брошенным ножом распорол путы. Алиса смеялась и плакала. Она вытирала ладонью кровь с моего лица и, не стесняясь, целовала. Счастливая вселенная завертелась волчком, и только предельные волевые усилия удержали сознание…

А грабители во всю прыть бежали от дома: спотыкалась, вязли в сугробах, падали и, целясь пистолетом в наше окно, стреляли пухлыми губами.

− Бах, пух, пах, − прорывалось сквозь затихающую пургу и обледеневшие стекла.

Ну, их… пусть бегут. Бог им судья.

Две одинокие фигуры повернули за угол. Нашей любви аккомпанировала только вьюга, но вот в нее вплелась едва слышная скрипка. Она звучала увереннее и увереннее. И вот мир исчез кроме нас: Алисы, меня, скрипки и Вивальди.