Влюблена и очень опасна

– Семенов, – сухо представился он.

– Алтуфьева, – ответила я. Приветствие больше напоминало «пароль-отзыв», что вполне соответствовало ситуации.

– Пройдемте, гражданка Алтуфьева, побеседуем о происшедшем.

Тон следователя и его взгляд не предвещали мне ничего хорошего. Поставив чайник и бросив прощальный взгляд на Волошина, мысленно послав ему команду убраться наконец-то из моего кабинета, я поплелась за Казимиром Модестовичем. Дознаватель расположился в кабинете Андрея и по очереди опрашивал (или допрашивал) свидетелей. Меня он вызвал второй по счету, а в холле своей очереди дожидались старушки, коих я, на всякий случай, попросила не покидать контору. Вряд ли бабушки могли чем-то помочь следствию, но как знать. Правда, некоторые из посетительниц все же ушли, сославшись на занятость, но большая часть нашей клиентской аудитории предпочла остаться. Еще бы! Такое шоу поинтереснее телевизионного будет.

– Что вы можете рассказать о… – мужчина заглянул в лежащий перед ним листок, – о Креольском Юрии Павловиче и обстоятельствах его смерти? – Парень явно не привык тратить время попусту.

– О мертвых либо хорошо, либо ничего, так что, получается, сказать мне о шефе нечего. – Еще раньше я приняла решение говорить правду, правду и ничего, кроме правды. Тем более что врать все равно не умела.

– То есть можно сказать, вы испытывали к своему начальнику неприязнь? – Умные глаза Казимира Модестовича буравили меня насквозь.

– Можно, говорите, – я выдала жалкое подобие улыбки, за которой попыталась скрыть охватившее меня беспокойство. Направление, в котором двигалась беседа, мне совсем не нравилось.

– А можно ли сказать, что вы его ненавидели?

Конечно, ситуацию трудно было назвать комичной. Тем не менее я рассмеялась, уж больно нелепым показалось мне предположение дознавателя.

– Нет, я считала, что он этого не заслуживал. – Взгляд следователя из проницательного превратился в удивленный. Надо же, а я думала, он робот, которого ничем не проймешь. – Понимаете, я считаю, что ненависть – чувство разрушительное, прежде всего для тех, кто его испытывает. Поэтому, реагируя на выпады Креольского так, как он хотел, я играла бы по его правилам. Шеф относится, – я осеклась и тут же поправилась: – относился к тем, кого принято называть «энергетическими вампирами». – В этом месте следователь поморщился, но я продолжила: – Мой начальник испытывал садистское удовольствие, делая гадости. А следовательно, истеря и плача, я только продлевала бы его экстаз, что не совсем корреспондируется с моими интересами, как вы понимаете. Так что я избрала тактику «почтительного игнора».

– И что, помогало? – Следователя явно заинтересовала моя теория. Подозреваю, что у него тоже был свой «Креольский». Хотя у кого его нет?

– Нууу, – протянула я, – как сказать. Смотря что вы понимаете под «помогало». С одной стороны, не достигая поставленной цели, шеф только еще сильнее распалялся. В итоге мне в конторе доставалось больше всех. С другой… Я получала моральное удовлетворение от того, что не давала ему того, чего он так жаждал: моих слез, страданий и переживаний.

Наши взгляды с Казимиром Модестовичем встретились, и я, помимо интереса, прочла в его глазах уважение. Воодушевленная, я продолжила свое повествование – уж больно не терпелось мне изложить свое мнение об отношениях с Креольским до того, как это сделают «доброжелатели». А может, сказалась неудовлетворенная и столь естественная потребность всякого человека быть выслушанным и понятым.

Увы, я просчиталась, и мои откровения обернулись в конечном итоге против меня же.

– Так может, это вы и убили шефа? – произнес дознаватель проникновенным шепотом, доверительно приблизив свое лицо к моему. Для этого он даже привстал и перегнулся через стол. – Признайтесь, облегчите свою душу. Да и на суде зачтется.

Отпрянув, я попыталась скрыть обуявший меня ужас.

– Вы что, с ума сошли? – Так, Софья, дыши глубже, не делай глупостей. Ты ни в чем не виновата, а значит, и волноваться тебе не о чем. Но я волновалась! И еще как! Паника горячей волной окатила мои внутренности, заставив сердце биться быстрее, сжав легкие и связав желудок в тугой комок. К горлу подкатил рвотный спазм – я ведь так и не выпила свою чашку чая. Глазами размером с блюдце смотрела я на сидевшего передо мной мужчину. Его, казалось, эта ситуация совсем не касалась. Хотя почему казалось? Она действительно касалась его постольку-поскольку – он просто делает свою работу.

– Понимаю, вам нужно раскрыть преступление по горячим следам или как там у вас это называется? – Я попыталась унять дрожь в голосе, но получилось не очень. Откашлявшись, продолжила уже более спокойно: – Нет, я не убивала Креольского и готова это доказать любым способом. Хотите проверку на детекторе лжи пройду?

Казимир Модестович недовольно скривился, но промолчал. Видимо, старинным у него является не только имя, но и методы работы. Не нравятся мужчине новомодные «штучки». Я же крутила в голове прочие способы доказать свою невиновность. И тут меня осенило! Вот ведь балда, я даже рассмеялась, радуясь неожиданному открытию.

– Алиби! У меня ведь есть алиби! Спросите Андрея, я все время была с ним. Он подтвердит.

Сочувствие во взгляде Семенова оборвало мое веселье. Побледнев, я схватилась за край стола, опасаясь грохнуться в обморок.

– Что с Андреем? С ним что-то случилось? – Картины одна страшнее другой вихрем пронеслись в голове.

– Успокойтесь, Софья Семеновна. Все с вашим парнем в порядке. – Следователь подошел к кулеру, набрал воды и подал ее мне. Ледяная жидкость прошла по горлу и пищеводу, моментально сковав их морозом. Слова следователя не помогли избавиться от беспокойства, ведь, если с Андреем все хорошо, почему этот человек выдвигает такие странные предположения? Уж не думает ли он, что мы с Андрюшей вступили в преступный сговор, вместе прикончив своего «любимого» начальника? Или думает?

Пауза затягивалась, и я вспомнила присказку о том, что затянувшееся молчание означает рождение очередного милиционера. В данный момент появление на свет еще одного представителя этой достойной профессии меня как-то не радовало.

– Камеры наблюдения, – произнес наконец дознаватель тоном мисс Марпл, раскрывшей преступление.

Я непонимающе уставилась на работника правоохранительных органов.

– Что, простите?

– Я говорю, вы забыли про наружную камеру наблюдения.

– Ничего я не забыла. Просто не понимаю, зачем вы ее упомянули.

Следователь устало вздохнул и тоном, которым обычно разговаривают с несмышлеными детьми, пояснил:

– Камера зафиксировала, что вчера вы в 17.30 вошли в это здание после того, как его покинули все сотрудники, и пробыли здесь семь минут. Время вполне достаточное, чтобы убить Креольского ножницами, забрать несколько папок и вывести из строя всю компьютерную технику. Из офиса вы вышли с огромной сумкой в руках, в которой вполне могут поместиться папки. Что в ней было, ваш жених не знает. Так что все сходится.

Я ошеломленно смотрела на мужчину, не понимая, о чем он толкует. Какие семь минут, какая техника, камеры и папки?!

– Я действительно возвращалась в офис, но за забытыми ключами! Спросите у Андрея, – надеюсь, звучащее в моем голосе отчаяние не будет расценено как косвенное подтверждение вины. Я знаю, что не убивала шефа, но благодаря СМИ мне также отлично известно, что в тюрьмах томится огромное количество невинных людей. Пополнить их ряды отчаянно не хотелось.

– Спиридонов действительно подтверждает вашу версию, что, к слову, не исключает сговор. Но, видите ли, по словам вашего, хм… коллеги, когда он покидал офис, убитый был еще жив. После того же, как вы вернулись в контору, в нее больше никто не входил и не выходил. Мы тщательно просмотрели запись. Так что получается, либо ваш жених врет и Креольского убили раньше, либо это сделали вы. Тем более что, по вашим же словам, у вас для этого имеются все мотивы.

– Ничего у вас не получается, – выпалила я. – Ни-чего-шеньки. Вы забываете, что в тот день в офисе не работал туалет, и поэтому была открыта дверь, ведущая в соседний с нами магазин. Так что кто угодно мог попасть в кабинет шефа, убить его и спокойно удалиться.

Следователь сокрушенно покачал головой, демонстрируя совершенно неискреннее сожаление. Мол, я бы, конечно, поверил вам, но не могу.

– Видимо, именно таким и был ваш план. Да, Софья Семеновна? Наверное, и санузел вы вывели из строя намеренно. Вот только видите ли, какая незадача. Директор «Витража» – того самого магазина, что расположен рядом с вами, – оказался на редкость вредным типом. Вашему шефу еле удалось уговорить его расчистить проход, да и то буквально на несколько часов. Этого вы, наверное, не знали?

Я задумалась – действительно последний раз я посещала дамскую комнату часа за два до окончания рабочего дня, а после, разумеется, не проверяла, открыт проход или нет. Кто ж знал, что эта информация может мне понадобиться?

– Вот такие пирожки с котятами, – развел руками Семенов, – ты их ешь, а они мяукают.

– Но постойте, – мысли в голове путались, решительно не желая складываться в стройный ряд. – Наверное, есть какое-то разумное объяснение произошедшему. Может быть, преступник проник через окно, – с тоской взглянув на зарешеченные рамы, произнесла я упавшим голосом. – Или, ну не знаю, через вентиляцию.

– Ага, или канализацию, – следователь явно развеселился. – Нет другого объяснения, Софья Семеновна. Просто нет. Так что лучше покайтесь. Чистосердечное признание, как говорится, смягчает наказание. И все такое. Я ведь о вашем благе пекусь. Мне-то что? Улик против вас и так достаточно: мотив налицо, возможность имеется. Дело-то, считай, закрыто. Осталось только взять одежду на экспертизу, снять отпечатки пальцев, сравнить их с теми, что на ножницах. Уверен, заключения экспертов лишь укрепят позицию следствия. Кстати, об одежде. Вы ее добровольно выдадите? Тогда оформим как выемку. Можно, конечно, и ордер на обыск вашей квартиры получить. В подобных обстоятельствах это труда не составит.

Меня затрясло мелкой дрожью. Обыск, выемка, экспертизы – давно забытые слова из институтской жизни. Специализируясь на гражданском праве, уголовному я уделяла совсем мало внимания. Выходило, что зря – те знания теперь бы мне сильно пригодились.

– Конечно, я выдам одежду добровольно. Вот только как это сделать, учитывая, что я сегодня в той же, что и вчера? Не идти же мне домой голой.

Следователь, неожиданно превратившийся в моего преследователя, выглядел озадаченным.

– Вы хотите сказать, что сегодня пришли в том же наряде, что и вчера?

Интересно, что его так удивляет? Неужели в своей практике он имел дело исключительно с гламурными барышнями, меняющими одеяния каждые пару часов? Надо же, какой ревнитель моды.

Правда, эти свои размышления я решила держать при себе, ограничившись коротким кивком, означающим согласие.

– Хм. Как-то нелогично с вашей стороны.

Разыгрываемый в этом театре абсурда спектакль удивлял меня все больше. О чем толкует этот человек? По всей вероятности, Казимир Модестович оказался отличным физиогномистом, что, в общем-то, неудивительно, учитывая специфику его деятельности. Во всяком случае, ответ на мой невысказанный вопрос не заставил себя ждать:

– Просто обычно преступники стараются избавиться от одежды, в которой они совершили убийство. Хотя вы, возможно, полагали, что совершили абсолютное «чистое» преступление. На самом деле это невозможно. При таких повреждениях вас неминуемо обрызгало бы кровью. Пусть даже микроскопическими каплями. И можете не сомневаться – наши эксперты непременно их найдут.

Меня вновь прошибло холодным потом.

– Но ведь кровь могла попасть на мою одежду случайно, когда я подходила к… – в этом месте я запнулась, – к трупу. Мне пришлось это сделать, чтобы увести Андрюшу.

Довольная усмешка осветила лицо моего собеседника:

– Хорошая попытка, но, увы, не пройдет. К тому моменту, как Спиридонов обнаружил вашего убиенного шефа, кровь того уже свернулась, так что испачкаться вы в ней могли разве что намеренно. Да и характер следов в этом случае будет совсем иным. Так что извините, Софья Семеновна, версия не засчитывается.

– Постойте, но тогда мне и вовсе нечего опасаться! Креольского я не убивала, и, следовательно, никаких брызг его крови на моей одежде вы не обнаружите. Что касается отпечатков пальцев на ножницах, то я не исключаю, что они там будут обнаружены, учитывая, что это офисный инструмент, которым я, как непосредственный помощник шефа, нередко пользовалась.

Семенов молчал. Видимо, это был какой-то ход, чтобы заставить волноваться меня еще больше. Но попытка не прошла – я и так находилась на грани обморока. Понимая, что «любое слово может быть использовано против меня», я тоже решила заткнуться. По крайней мере, пока не соберусь с мыслями. Так мы и сидели с Семеновым, уставившись друг на друга, ожидая, кто заговорит первым. О чем думал дознаватель, мне неведомо.

Может, решал, как бы ловчее упрятать меня за решетку, а может, мечтал о вкусном борще, ожидающем его дома, и от которого он, благодаря моему упрямству, оказывался все дальше.

К несчастью для него, мое человеколюбие имело свои границы, поэтому при всем уважении к Семенову, взять на себя вину за преступление, которое не совершала, я не могла. Если уж на то пошло, я скорее дала бы следователю умереть с голоду, нежели пойти в тюрьму за убийство Креольского.

Тем не менее сдалась я первой:

– И что теперь? – Вопрос, как мне казалось, носил нейтральный характер, и вряд ли стоило опасаться, что я сильно наврежу себе, его задавая.

Семенов равнодушно пожал плечами:

– Время покажет. Сейчас мы пошлем вашего возлюбленного за одеждой, осуществим выемку той, что на вас, затем отправимся в суд для избрания меры пресечения. Что там решит судья, я не знаю, но, по крайней мере, эту ночь вы точно проведете в СИЗО.

Слова Семенова набатом звучали у меня в ушах, болью отдаваясь в сердце. Ничего себе поворот событий! Как ни крути, а такого я никак не ожидала. В очередной раз судьба повернулась ко мне тыльной стороной, назначив козлом отпущения. Или все же козой? Интересно, как правильно? Хотя, учитывая обстоятельства, не думаю, что есть существенная разница.

Глава восьмая

Встречается такая любовь, что лучше ее сразу заменить расстрелом…

Ф. Раневская

Дальнейшее происходило как во сне. Меня действительно раздели в присутствии женщины-полицейского, произвели выемку одежды, отвезли в суд. Я уже готовилась провести ночь в тюрьме, как и предсказывал следователь, мысленно примеряя на себя сине-полосатую робу, как вдруг все изменилось. Во время слушания в кабинет судьи вошел человек в форме и подал служителю Фемиды какие-то бумаги. Внимательно их изучив, не выражая никаких эмоций, судья постановил меня отпустить, взяв при этом подписку о невыезде.

Не веря в свое счастье, но боясь спугнуть удачу, я решила не выяснять причины принятия столь нелогичного в подобных условиях решения, ограничившись лишь словами благодарности в адрес судьи. В конце концов, какая разница, почему меня отпускают, главное, что это так!

Однако, оказавшись в коридоре, я не удержалась и спросила у Семенова, что происходит? Даже мне, человеку, далекому от уголовного процесса, было ясно – более подходящей кандидатуры на роль обвиняемого у следствия попросту нет.

Но посвящать меня в ход расследования, по всей видимости, в планы Казимира Модестовича не входило, так как он ограничился лишь короткой фразой о вновь открывшихся обстоятельствах. Я было попыталась напомнить ему о своем процессуальном праве знакомиться с материалами дела, коль уж мне выпала «честь» оказаться в роли подозреваемой, но даже ссылка на УПК не возымела действия. Семенов лишь равнодушно пожал плечами, буркнув, что я могу сделать это завтра в его кабинете в рабочие часы.

Да уж, реальность сильно отличается от той, которую демонстрируют адвокатские ток-шоу на ТВ. Но дареному коню, как известно, в зубы не смотрят. Радуясь неожиданно выпавшей возможности провести ночь в своей постели, а не на тюремных нарах, я радостно потрусила домой, решив, что у меня еще будет время выяснить все подробности происходящего.

Подозреваю, Андрей не особенно надеялся увидеть меня так быстро, ибо встретил удивленным возгласом:

– Тебя отпустили? Так скоро? – И, на всякий случай заглянув за спину, уточнил: – Или тебя посадили под домашний арест?

Я прошла в комнату прямо в обуви, решив, что чистота полов – последнее, что должно меня сейчас беспокоить. Усевшись в кресло, усталым взглядом оглядела помещение, неожиданно подумав, что его интерьер, наверное, не так уж сильно отличается от тюремного: те же унылые стены, блеклая мебель. Тряхнув головой, я отогнала мрачные мысли, в очередной раз напомнив себе о том, что мне грех гневить судьбу.

– Все потом, потом, – пропела я, пресекая дальнейшие попытки Андрея выяснить подробности случившегося. Наверное, это несправедливо, но мне впервые стало все равно.

Андрей, не привыкший к подобному отношению, обиженно засопел, но выражать свое недовольство вслух все же не решился. Весьма благоразумно с его стороны, так как сейчас я была готова на любые действия – даже скандал.

Наскоро ополоснувшись в душе, юркнула в постель. Стоило моей голове коснуться подушки, как Морфей тут же распахнул свои объятия. Правда, понежиться в них мне в ту ночь оказалось не суждено – ровно в полночь я резко проснулась и поняла, что уснуть вновь мне вряд ли удастся. Какая-то мысль, крепко запертая в подсознании, настойчиво просилась наружу. Что-то не давало покоя, но что именно?

Прошлепав на кухню, я налила себе крепкий кофе и, уставившись в одну точку, принялась прокручивать в голове киноленту событий прошедшего дня. Вот мы пришли в контору, Андрей обнаружил труп Креольского, прибыла полиция, затем меня допрашивает Семенов, вот… Стоп! «Отмотав» немного назад, я вспомнила о перекидном календаре с изобличающей меня надписью. Важная улика так и осталась на столе. Когда я уходила, полицейский, чье имя мне и сейчас вспомнить не удалось, занимался изучением моих записей. Интересно, дошел ли он до заветной фразы: «Убить шефа»? Что, если да? Возможно, именно поэтому меня и отпустили? А что, я ведь сказала, что календарь принадлежит Марье, то есть фактически повесила на нее свою вину. Хотя о чем это я? О какой вине я говорю? С другой стороны, сейчас это не важно. Значимо другое – по моей вине невиновный человек, возможно, уже томится в тюрьме. Хотя… Что-то тут не сходится… В конце концов, Марье ничего не стоит опровергнуть выдвинутые ей обвинения. Тогда опять же непонятно, почему я до сих пор на свободе? Понимая, что брожу по кругу, я приняла единственно логичное, как мне тогда казалось, решение – отправиться в контору и проверить, на месте ли календарь. Конечно, умнее было бы дождаться утра, но с каждым часом шансы быть разоблаченной (если этого еще не произошло) значительно увеличивались.

Глава девятая

Я никогда не была красива, но я всегда была чертовски мила! Я помню, один гимназист хотел застрелиться от любви ко мне. У него не хватило денег на пистолет, и он купил сетку для перепелов…

Ф. Раневская

И я действительно отправилась в офис. Разумеется, степень риска мне была ясна и понятна, ведь приди кому-либо в голову просмотреть позднее кадры с камер наблюдения, и количество вопросов следствия ко мне значительно возрастет. С другой стороны, с какой бы стати кому-то просматривать записи теперь, когда все, что можно, уже свершилось? Кроме того, я тщательно подготовилась – натянула на себя темный балахонистый свитер и старые бесформенные джинсы. Волосы собрала в пучок, который, в свою очередь, спрятала под Андреевой бейсболкой. Слегка изменю походку, и все – узнать меня в подобном прикиде не сможет и мама родная.

Разумеется, офис был опечатан, но аккуратно снять наспех приклеенную полицией бумажку оказалось делом пустяковым – значит, не врут сериалы-то. Не составило труда и попасть в здание, которое даже не было поставлено на охрану, что вполне логично – все равно в конторе воровать нечего – компьютеры забрали стражи порядка в надежде восстановить хранившуюся там ранее информацию, оставшиеся документы – представители городской нотариальной коллегии. Разве что какой вор позарится на скрепки, ручки, карандаши и чайник… Но это вряд ли.

Аккуратно подсвечивая себе сотовым телефоном (включать свет я все же побоялась, а фонарик, само собой, взять не догадалась), я проникла в свой кабинет, где первым делом кинулась к столу Марьи. Вздох облегчения вырвался из груди – календарь на месте! Воскликнув (разумеется, про себя) победное «Йооуу», я уж было вознамерилась схватить злосчастную улику и наконец-то ее уничтожить, но не успела. Честное слово, календарь оказался заколдованным! Иначе как объяснить тот факт, что я вновь отвлеклась от него, скорее почувствовав, нежели услышав за спиной признаки движения.

Обернувшись, я увидела силуэт мужчины. В тот момент мне отчетливо стал понятен смысл выражения: «Вся жизнь промелькнула перед глазами». Перед лицом смерти (а в том, что передо мной убийца, я не сомневалась), мне вспомнилось и мое счастливое детство, и бесшабашное отрочество, и даже толком не успевшая состояться зрелость. И такое отчаяние охватило меня в тот момент – словами не передать. Я ведь ничего не успела! Даже и не любила толком!

Ох, как же это обидно и грустно! Настолько, что я решила дать предполагаемому обидчику решительный отпор! Схватив зачем-то телефон, я направила луч света прямо в лицо стоящему передо мной человеку. Даже сейчас мне вряд ли удастся объяснить, на что я тогда рассчитывала. Возможно, хотела выиграть драгоценные минуты для поиска подходящего решения. Но, скорее всего, просто действовала импульсивно, без особых далеко идущих вперед планов.

Как бы то ни было, что сделано, то сделано: луч «мобильного фонарика» осветил лицо убийцы и оглушительный крик огласил ночную тишину. Между прочим, это был мой собственный крик – мужчине как раз удалось сохранить хладнокровие в данной ситуации. Хотя оно и понятно. Холодная кровь у этого субъекта теперь будет всегда, ведь у трупов, как известно, иной и не бывает.

А в том, что я увидела покойника, сомневаться не приходилось. Проработав с Креольским бок о бок столько лет, вряд ли я бы спутала его с кем-либо другим.

Итак, передо мной стоял Креольский. Или его призрак? Интересно, сохраняет ли личность человек, который вот уже целые сутки пребывает в царстве мертвых? Юридически этот субъект однозначно мертв, а как насчет всего остального? Вот далась же мне эта чертова терминология! Вечно мое сознание уводит меня в какие-то труднодоступные для восприятия дебри. Как бы то ни было, но, видимо, какие-то незавершенные дела на земле заставили шефа вернуться в мир живых. А тут я. И, как всегда, крайне некстати. Начальник меня и в былые времена не шибко жаловал, а уж теперь…

Во второй раз за день я подумала о том, как бы мне сейчас пригодилось умение падать в обморок. Как было бы хорошо сейчас потерять сознание и проваляться так до первых петухов. Вроде бы с утренней зарей нечистая сила растворяется во мраке.

О! А это идея! Как там у Гоголя? Нужно нарисовать вокруг себя круг мелом? Конечно, мела в офисе не сыскать, но где-то на столе валялся белый маркер. Не волшебный, конечно, а самый что ни на есть обыкновенный, но тут уж не до жиру. Быть бы живу! Вдруг на нечисть действует любой круг белого цвета?

Не отрывая взгляд от призрака, я начала спиной пятиться к столу, одновременно вытянув назад руку, пытаясь нащупать на столе корректор. Наверное, подобало что-то сказать, хотя бы из вежливости. Поинтересоваться, например, у шефа, как там на том свете, или спросить о самочувствии, но, во‑первых, меня никто не учил правилам этикета при общении с представителями загробного мира, а во‑вторых, весь мой опыт ведения бесед с Креольским свидетельствовал о том, что говорить лучше тогда, когда он это позволит. Но шеф молчал! С другой стороны, с чего я решила, что он вообще умеет говорить? Вдруг эта какая-то особая разновидность фантомов, обладающих способностью только визуализироваться. Вдруг шеф хочет сообщить мне имя своего убийцы, но не может. Представляю, как тогда его злит мое молчание. Мобильник давно погас, а тусклого света уличного фонаря, проникающего в кабинет через окно, было недостаточно, чтобы разглядеть выражение лица Креольского и разгадать, какое из моих предположений ближе всего к истине.

Я наконец-то нащупала пластиковый карандаш и теперь лихорадочно пыталась снять с него крышку. Увы, то ли ее заклинило, то ли меня, но реализовать задуманное никак не удавалось. И тут призрак сделал то, чего я ожидала меньше всего…

Расхохотавшись, Креольский направил на меня руку, из которой вырвался яркий луч. Пытаясь защититься от слепящего света, я уронила маркер, потеряв вместе с ним последнюю надежду на спасение от нечистой силы.