Битва за Францию

Первым делом Бутвиль изо всех сил забарабанил в дверь, и стучал до тех пор, пока не пришел охранник.

– Я же сказал, что не стану носить никаких записок, – заявил солдат.

– А Вас об этом никто не просит, – пожал плечами господин де Монморанси. – Я хочу немедленно сообщить о заговоре против жизни Его Величества. Вы, конечно, можете не двигаться с места, но, предупреждаю, это дело не терпит промедления.

Солдат струсил, и через полчаса в камеру вошел человек в чёрном одеянии.

– Кто хотел дать показания? – осведомился он.

– Я, – вышел вперед де Бутвиль. – Но, сначала, ответьте, сударь, знаете ли Вы этого человека?

Он указал на Бэкингема. Судейский, видимо, тоже недавно купил свою должность, потому что безразлично пожал плечами.

– Похоже, милорд, Вы не пользуетесь популярностью в своей стране, – заметил господин Монморанси расстроенному министру. – Вас никто не желает узнавать.

И тут же выдал остолбеневшему от удивления чиновнику ужасающую историю о заговоре против английской короны.

– Я боюсь называть имена, так как опасаюсь за свою жизнь, – закончил свой рассказ Бутвиль. – Детали обязуюсь сообщить лично Его Величеству.

– Вы с ума сошли? – возмутился судейский.

– Да Вы не сомневайтесь, сударь, – заверил его де Бутвиль, – за Ваше усердие Вам точно пожалуют пост Королевского прокурора.

Желание получить эту должность заглушило доводы рассудка, и скромный слуга закона отправился к своему дяде, который, был кузеном капитана королевской гвардии. И уже за ужином Его Величеству сообщили ужасающую новость, что группа лиц, подкупленные французами, покушались на его жизнь.

– Один из этих проклятых французов арестован, но он отказывается говорить, требуя встречи с Вашим Величеством, – сообщил ошеломленному Чарльзу капитан гвардейцев.

– Так везите его сюда! – приказал король. – Кстати, Бэкингем не объявился?

Герцога, который пропустил королевскую охоту, разыскивали весь день, но милорд, по понятным причинам, найден не был.

– А не замешана ли тут королева? – спросил непримиримый противник Бэкингема – граф Соммерсет, который, как назло, присутствовал при этом разговоре. – То есть, я хочу сказать, может, Ее Величеству что-то известно?

Король бросился в покои Генриетты. Королева, выслушав его сбивчивые обвинения, встревожилась, но предложила прекратить панику и дождаться француза.

К моменту приезда Бутвиля, Уайтхолл напоминал грохочущий вулкан. И свита у француза была действительно впечатляющая – сорок королевских гвардейцев.

– Нет, так я ничего не скажу, – заявил он, увидев множество придворных, собравшихся, чтобы поглазеть на него. – Только королю.

Пришлось Чарльзу дать наглому французу личную аудиенцию, вернее, почти личную, поскольку в тот момент, когда стража ввела Бутвиля, через заднюю дверь кабинета неслышно вошла королева.

– Бутвиль? – удивилась она,– а Вы что здесь делаете?

– Вы что же, Ваше Величество, знаете его? – нахмурился король.

– Конечно, – улыбнулась Генриетта, и тот час же представила Его Величеству господина Монморанси, отрекомендовав его как «первую шпагу Франции».

Воспользовавшись замешательством короля, Бутвиль тут поведал Их Величествам печальную историю заключения в Тауэр виконта Пурбека, герцога Бэкингемского, лорда Холланда, шевалье де Бри и его самого. Королева, слушая его, утирала слезы, выступившие от смеха. Чарльз изо всех сил старался сохранить серьезность, но это ему плохо удавалось.

– Даже если Вы все это выдумали, граф, – наконец, сказал он. – То это самая весёлая сказка, которую я слышал в своей жизни. Клянусь, я никогда так не веселился!

– Если не удастся сохранить все в тайне, над этой историей будет смеяться вся Европа, – заметила королева, строго взглянув на Бутвиля.

– Я буду нем, как могила, клянусь спасением своей души! – заверил ее Франсуа.

Король, которому уже было не до смеха, вызвал к себе лорда Денби – мужа сестры Бэкингема Сьюзен, и приказал ему в строжайшей секретности освободить узников, что и было исполнено. Таким образом, и закончилась эта история к полному удовлетворению всех ее участников, за исключением, разве что, графа Соммерсета, который долго не мог поверить в то, что никакого заговора не существовало, и еще долго пытался напасть на след заговорщиков.

– Он роет так глубоко, что, в конце концов, выроет себе могилу, так и не докопавшись до истины, – заметил Бэкингем, и оказался прав: эти исследования, наконец-то, переполнили чашу терпения короля, и Соммерсет был сослан в провинцию. На этот раз, навсегда.

Опала злейшего врага немного примирила Бэкингема с Бутвилем, во всяком случае, тот беспрепятственно покинул Англию, увозя с собой аббата Фанкана.

Джону Вилльерсу, которого полученная на поединке царапина немного излечила от излишней самоуверенности, предстояло провести по единогласному мнению врачей пару недель в постели. Виконт следовал их советам ровно три дня, после чего благополучно выздоровел. Трудно сказать, что привело к таким впечатляющим результатам, – усилия врачей, хорошее расположение духа больного (он радовался, как ребенок, вспоминая о своей проделке) или, все-таки, отъезд господина Монморанси. Тот возвратился во Францию, но дал себе слово непременно вернуться.

Глава 9: «У страха глаза велики».

Отъезд Бутвиля вернул и Бэкингему хорошее расположение духа, только, увы, ненадолго. Виной тому были продолжающиеся раздоры с парламентом, который никак не желал голосовать за предоставление субсидий на военные нужды пока Бэкингем находиться у власти. И, хотя звезда графа Соммерсета уже погасла, в игру включился более опасный противник – Джон Дигби, граф Бристоль[50], который много лет был посланником при испанском дворе. Именно этот человек стоял за обвинительным актом против первого министра, который представили в палате общин депутаты Дадли Дигс и Джон Элиот. Этот примечательный документ занимал целых 54 страницы, и, чтобы ознакомить с ним всех собравшихся, оратор должен был обладать крепким горлом, а слушатели – незаурядным терпением.

– «Герцог, маркиз и граф Бэкингем, граф Ковентри, виконт Вилльерс, барон Уоддон, – начал перечислять длинный список титулов Джорджа Вилльерса господин Дигс. – Главный адмирал королевств Англии и Ирландии, а также Уэльса, их доминионов и островов, города и области Кале, Нормандии, Гаскони и Гиени, генерал-губернатор морей и кораблей указанных королевств, генерал-лейтенант, адмирал, главный капитан и предводитель недавно созданных королевского флота и армии, главный конюший нашего владыки короля, лорд-хранитель, канцлер и адмирал Пяти Портов, констебль Дуврского замка, судья по вопросам лесов и охоты по эту сторону реки Трент, камергер Его Величества в его королевствах Англии, Шотландии и Ирландии, рыцарь высокочтимого ордена Подвязки сосредоточил в своих руках неслыханную власть, бремя которой не под силу удержать одному человеку…

– А это, сударь, не Вам решать, – вскочил с места задетый за живое герцог. – Все перечисленные должности были мне пожалованы королем, и я никогда не плел интриг, и, тем более, не платил за то, чтобы их получить! За одним исключениям – я вынужден был купить у лорда Зуча должность адмирала Пяти Портов с единственной целью – чтобы контролировать все побережье королевства в интересах общественной безопасности, так как управление этими портами не попадает под юрисдикцию главного адмирала.

– А это звание Вы купили у Ноттингема за три тысячи фунтов! – не сдавался оратор.

– Да я добровольно отдал ему деньги после отставки! – возмутился Бэкингем. – Чтобы хоть как-то компенсировать бедняге убытки от потери выгодной должности. И сделал это с разрешения покойного короля Джеймса…

– …которого Вы отправили на тот свет! – ехидно закончил Дигс.

Бэкингем побледнел. Проклятое дело об отравлении короля, которое он уже считал надежно похороненным в анналах истории, снова лезло наружу. Воспользовавшись замешательством министра и тишиной в зале (депутаты, изумленные смелостью оратора, наконец-то, замолчали), господин Дигс сумел достойно закончить свою речь:

– Господа, герцог, будучи камергером, без всяких предписаний сведущих людей и даже вопреки официальной точке зрения врачей, пользовал Его Величество некими пластырями и некой настойкой, которые медикам неизвестны, позабыв при этом о своем долге и сердечном почтении, каковые он должен был испытывать по отношению к столь священной особе. Эти средства произвели столь неблагоприятное воздействие, что врачи отказались продолжать лечение Его Величества, пока пластыри и настойку не перестанут применять. Сам король, чувствуя себя все хуже, считал, что причиной ухудшения являлись указанные пластыри и настойка. А это, господа! – возвысив голос, продолжил депутат, – это говорит о столь тяжком преступлении, что его можно охарактеризовать как измену и убийство!

На трибуну вскочит и Элиот.

– Бэкингем – язва, разъедающая Англию! – заявил он. – Я искал в истории персонаж, с которым можно было бы его сравнить, и не нашел никого, кто больше походил бы на герцога, чем Сеян[51], о ком Тацит говорит, что он был высокомерен, презрителен и постоянно смешивал свои интересы с делами государства… Милорды, таков и Бэкингем. Именно от него исходит все зло, именно он – причина несчастий; лишь его низвержение может дать надежду к улучшению положения дел…

Сраженный этими обвинениями, Джордж Вилльерс покинул парламент. Если бы он немного задержался, то услышал бы, как к обвинениям в фаворитизме добавились и придирки к плохо оснащенной экспедиции в Кадис[52], и темное дело о штрафе в 10 000 фунтов с Ост-Индской компании[53], которое, впрочем, стараниями друзей герцога в тот же день растворилось в тонкостях морского и торгового права.

Впрочем, все эти проступки рядом с обвинением в монархоубийстве казались несущественными мелочами, и герцог понимал это, как никто другой. Поэтому, он сразу же помчался к королю, чтобы с помощью монаршего авторитета усмирить зарвавшихся парламентариев, но дорогу в королевские покои ему решительно преградил сэр Фрэнсис Коттингтон.

– Прошу прощения, милорд, но Его Величество никого не принимает, – заявил он.

Не будь сегодняшнего парламентского заседания, Джордж Вилльерс отодвинул бы Коттингтона в сторону и проследовал дальше, но сейчас он послушно остановился.

– Даже меня? – треснувшим от волнения голосом спросил министр.

Секретарь только развел руками. Бэкингем почувствовал, как земля уходит из-под его ног.

– Я погиб, – прошептал про себя всемогущий министр, который не имел никаких оснований не доверять своему агенту. – На этот раз, я действительно погиб.

Он вернулся домой, и заперся в своих покоях, запретив слугам его беспокоить.

* * *

Но прятаться от неприятностей – это худший способ их избежать, и, неизвестно, чем бы закончилась эта интрига, если бы в игру не вступили люди, чье благополучие всецело зависело от расположения Бэкингема. Пока лояльные к герцогу депутаты сражались в парламенте с его врагами, требуя арестовать и привлечь к суду за клеветнические речи Элиота и Дигса, целая делегация друзей и родственников Джорджа Вилльерса взяли в осаду Йорк-Хауз, чтобы встретиться с отчаявшимся министром. На помощь им скоро прибыл и виконт Пурбек.

– Джорджи, я доберусь до тебя, даже если мне придется поджечь дом, чтобы заставить тебя выйти! – заорал он, ломясь в запертую дверь герцогской спальни.

Зная упрямство брата, Джон приготовился к долгой осаде, но дверь отворилась так быстро, что виконт даже не успел охрипнуть от крика и отбить кулаки о крепкое дерево.

– Входи, – мирно проговорил Бэкингем, затягивая внутрь опешившего виконта.

Сам же, погрозив кулаком уже притихшим родственникам, снова запер дверь.

– Выпьем? – спросил он у Джона, и, не дожидаясь ответа, откупорил бутылку вина, и, протянув ее брату, взял еще одну себе. – Терпеть не могу пить в одиночестве.

– И за что же мы будем пить? – тяжело дыша, выдохнул виконт, который тщетно пытался отдышаться от недавнего волнения.

– За мои похороны. Aeternum vale![54] Я умер, Джон.

– Брось! С королевской поддержкой ты легко закроешь рты всем своим недругам. К тому же, ты ни в чем не виноват!

– Разве в наше время непременно нужно быть в чем-то виновным, чтобы оказаться на эшафоте? – вздохнул Бэкингем, бросаясь на кровать. – Черт возьми! Чарльз не хочет меня видеть!

– Ты тоже не приглашал меня к себе, но это не помешало мне войти, – усмехнулся Джон. – А тебе, братец, давно бы следовало привыкнуть к нападкам недоброжелателей.

Бэкингем рывком сел на постели.

– Ты прав, – проговорил он. – Тысячу раз прав! Я все же лорд-камергер и имею право входить в королевские покои в любое время дня и ночи. Король должен завтра появиться в парламенте и выступить в мою защиту, иначе и лорды – трусливая свора, что до сих пор виляла хвостом в моем присутствии, вцепятся мне в глотку, следуя доброму примеру палаты общин. Но разве…

Он не договорил, потому что в дверь опять постучали.

– Я же приказал всем убираться к дьяволу! – крикнул герцог, и, запустив в дверь уже опустошенную бутылку вина, опять повернулся к брату.

Но требовательный стук опять помешал Бэкингему собраться с мыслями.

– Открой, – попросил он Джона. – Это, наверняка, Патрик. Другого такого упрямца во всем свете не сыщешь!

И, правда, на пороге стоял господин Роджерсон, который вручил своему господину записку от английской королевы, где Генриетта просила герцога немедленно явиться к ней, и копию депеши французского посла в Лондоне Тилльера, присланную герцогу его агентом, который был обязан не спускать глаз с дипломата.

Пробежав глазами послание королевы, герцог вскрыл и второе письмо.

– «Голиаф будет повержен…», – язвительно прочитал Бэкингем, и, зло скомкав бумагу, уже собирался бросить ее в огонь, но передумал и сунул в карман. – Ну, это мы еще посмотрим!

– Ты едешь к королеве? – Джон с беспокойством наблюдал за ним.

– Да, и немедленно. Будет гораздо лучше, если Генриетта узнает о том, что произошло в парламенте от меня, чем от графа Бристоля…

* * *

Когда министр переступил порог приемной Ее Величества, он с досадой понял, что его опередили.

– Герцог, мне сообщили, что в Англии произошел государственный переворот, – без обиняков заявила Генриетта. – Поэтому, я и пригласила Вас к себе, чтобы услышать подробности.

– Вы можете узнать их у своих французских друзей, – отпарировал Бэкингем, протягивая ей депешу Тилльера.

– При чем здесь Франция? – возмутилась Генриетта, принимая бумагу. – Вы думаете, Ришелье не понимает, что Бристоль, получив власть, развернет Англию лицом к Габсбургам?

– По-видимому, нет, – зло заявил Бэкингем. – Кажется, я в очередной раз обманулся, когда принял за чистую монету предложение кардинала о мире.

– Успокойтесь, милорд, – вздохнула королева. – Думаю, Ришелье искренне желает мира с Англией, только, как и наш парламент, не желает видеть Вас ее первым министром.

– Ладно, – согласился Бэкингем. – Я тоже желаю французам лучшего главу кабинета, чем этот святоша в сутане. Скажите лучше, откуда Вашему Величеству известно о роли Бристоля в подготовке импичмента?

– Так он сам мне обо всем рассказал, желая заручиться моей поддержкой,– пожала плечами Генриетта.

– Когда?

– Около часа назад. И я сразу же отправила за Вами слугу.

– Значит, граф еще не виделся с королем?

– Нет. Коттингтон его не пустил…

– Я убью… я уничтожу этого дурака Коттингтона! – заорал герцог, хватаясь за голову. – Тысяча извинений, Мадам, но я должен Вас покинуть.

– И куда же Вы так спешите, милорд? – с улыбкой произнесла Генриетта.

– К королю. О, воображаю, что этот негодяй Бристоль успел наболтать обо мне Его Величеству!

– Можете не торопиться, герцог, – королева продолжала улыбаться. – Граф сейчас не у Его Величества… хотя, не спорю, если бы он был там, то, наверняка, сообщил бы королю все то, о чем Вы только что изволили говорить.

Бэкингем остановился.

– И где же граф? – удивленно спросил он.

– Здесь.

Герцог машинально огляделся вокруг и вопросительно уставился на королеву.

– Здесь, – смеясь, повторила она, и, отворив дверь в соседнюю комнату, указала министру на мирно храпящего в кресле лорда Бристоля.

Бэкингем раскрыл рот от удивления.

– Он будет спать еще часа три, если не больше, – заверила герцога королева. – Сонное зелье моего парфюмера всегда действует безотказно, так что у Вашей светлости еще есть время рассказать мне историю о пластырях и настойках.

– Вы спасли мне жизнь, Ваше Величество, – Бэкингем уже начал верить, что сумеет и на этот раз выйти сухим из воды.

– Нет, герцог, всего лишь отстрочила смертный приговор. Остальное будет зависеть от Вашего рассказа.

– Ох, Мадам, – вздохнул министр, и, махнув рукой на все правила этикета, бессильно растянулся в кресле. – Как бы мне хотелось говорить с Вами о более приятных вещах! Но, так и быть, слушайте… Когда покойный король лежал на смертном одре, я делал все возможное, чтобы спасти жизнь Его Величества. Следуя советам сведущих людей, я попытался вылечить короля неким чудодейственным снадобьем и целебными пластырями, которые когда-то поставили на ноги и меня самого. А теперь мне это вменяют в преступление!

– Я Вам верю, – кивнула Генриетта. – Но лучше заявить Вашим врагам, что король сам пожелал принять эти лекарства, и Вы не посмели противиться воли Его Величества, тем более, что лечение придворных медиков облегчения не принесло.

– Я так и сделаю, – согласился герцог. – Но это еще не все.

– Что еще?

– Королевские медики Крейг и Иглишем, узнав о том, что король принимает неизвестные им лекарства, кричали на весь Лондон, что снимают с себя ответственность за здоровье Его Величества, чем очень меня разозлили. Не вдаваясь в подробности, скажу, что я приказал этим господам покинуть дворец под угрозой заключения в Тауэр… Я уверен, Бристоль ухватится за эту историю, чтобы подтвердить свои обвинения.

– Этого еще не хватало! И где сейчас эти господа?

– Крейг в Лондоне, а негодяй Иглишем сбежал в Амстердам, где опубликовал памфлет «Глашатай мщения», выставляющий меня убийцей и отравителем. И, вообразите себе, моя королева, этот мерзавец дошел до того, что предложил мне свои услуги для выпуска опровержения на свою же книгу за 400 фунтов! Разумеется, я послал его к дьяволу.

– Да, тут остается надеяться только на благоразумие короля, – вздохнула Генриетта. – Почему же Вы сразу не пошли к нему?

– Я пытался, но Коттингтон меня не пустил…

– Это еще почему? – нахмурилась королева. – Герцог, если окажется, что Чарльз сейчас не один, и что Вы за моей спиной подложили моему мужу очередную фаворитку, я разбужу Бристоля и сделаю все, чтобы он получил аудиенцию у Его Величества, предупреждаю Вас!

– Если король и обзавелся любовницей, то без моей помощи, – возмутился Джордж Вилльерс. – И, если это действительно так, то верьте мне, Мадам, я огорчен не меньше Вас.

Генриетта недоверчиво прищурилась.

– Как бы там ни было, но установить истину мы сможем, только навестив короля, – примирительно произнес Бэкингем.

– Вы правы, милорд, – согласилась Генриетта. – Идите, и пусть поможет Вам Бог.

– А Вы?

– А я подожду Вашего возвращения. Если я увижу короля в объятиях другой женщины, мне непременно придется устроить ему хороший скандал, на что у меня нет ни желания, ни сил. Чарльз уже и так не заглядывал ко мне целую неделю…

Бэкингем, хорошо знающий причину такой невнимательности короля, покраснел, и, поцеловав руку королевы, вышел.

А в это время король Англии, уединившись в своем кабинете, писал своему шурину, королю Франции письмо, где жаловался на непокорную супругу, даже не подозревая, какая буря собирается за его спиной. Впрочем, из блаженного неведенья его выдернул все тот же Коттингтон, который, узнав последние новости из парламента, поспешил сообщить их своему господину.

– Если Бэкингем – Сеян, то, я, следовательно, Тиберий[55]! – выслушав его рассказ, вскричал до глубины души оскорбленный король. – Что имел в виду этот мерзавец Дигс, говоря о чести короля? Что я являюсь соучастником убийства своего отца? В Тауэр! Его и этого негодяя Элиота, который, кажется, забыл, что своей адмиральской должностью он обязан Бэкингему… Стини! – воскликнул Чарльз, увидев Джорджа Вилльерса, который как раз вошел в кабинет, и удивленно прислушивался к разговору. – Дорогой друг, воистину прав был апостол Павел, когда говорил, что добрые дела обладают короткой памятью, а вот людская неблагодарность безгранична…Но, не волнуйся, завтра я сам буду в палате лордов, и горе тому, кто посмеет выступить против тебя. Твои враги – мои враги!

На следующий день король действительно выступил в палате лордов, и его речь в защиту министра дышала тем же жаром и праведным возмущением, высказанным накануне. Это заступничество аукнулось Чарльзу через двадцать два года, когда уже ему самому пришлось давать ответ парламенту, обвинявшего своего короля в том, что тот был сообщником Бэкингема в убийстве собственного отца…

Перед палатой общин выступил по поручению Его Величества лорд Карлтон, и его речь, в которой он умолял господ депутатов, «не поступать таким образом, который может заставить короля забыть о своей любви к парламенту», предостерегая их о возможном роспуске и, вообще, упразднении парламента как оплота демократии. Возможно, что все эти речи и усмирили бы горячие головы парламентариев, если бы Его Величество не перегнул палку арестом Элиота и Диггса, и не заставил профессоров Кембриджского университета избрать Бэкингема своим ректором.

Это было уже слишком для палаты общин, которая расценила новое назначение ненавистного министра как провокацию. Стоит ли удивляться тому, что защитная речь Бэкингема перед палатой лордов не нашла горячего отклика в сердцах господ депутатов.

Парламент был распущен, оставив правительство без денег, а, значит, без флота и армии.

Ришелье мог спать спокойно: в таких условиях было полнейшей бессмыслицей не только начинать военную кампанию против Франции, но и продолжать войну с Испанией. Понимая все это, Бэкингем все же решил выслать из страны французского посла и епископа Мандского. Он без труда убедил в этом короля, ознакомив его с той же той же злополучной депешей графа Тилльера. У короля еще не изгладились из памяти неприятности последней парламентской сессии, поэтому, он отнесся к документу с должным вниманием.

– Стини! – воскликнул Чарльз, прочитав его. – Гони этих французов прочь как диких зверей! И в первую очередь исповедника королевы – епископа Мандского со всей его францисканской свитой. Вообрази себе, на публичном обеде этот осел в сутане посмел перебить латинским песнопением моего духовника, читающего молитву! И потом, – король запнулся, но все же продолжил: мне сказали, что именно епископ настраивает против меня жену, говоря, что она губит свою душу, когда ложиться в постель с еретиком.

Бедный король Англии склонен был обвинять весь мир в холодности Генриетты, не подозревая, что истинный виновник всех недоразумений находиться перед ним.

– Итак, – закончил Чарльз уже увереннее, – Стини, я велю тебе завтра же выгнать этих французов из Лондона. Если можешь, делай это деликатно, но без долгих разговоров. Если не получиться – применяй силу. Повторяю тебе, гони этих месье как диких зверей, пока они не сядут на корабль. И, пускай их заберет дьявол!

– Я? – ужаснулся герцог, в чьи планы совершенно не входила ссора с королевой. – Да я скорее сам брошусь в Ла-Манш, чем стану принимать участие в этом предприятии. Думаю, столь щекотливую миссию нужно поручить духовному лицу. Епископу Лоду[56], например. В конце концов, изгнание бесов – его святая обязанность.

– Хорошо, – согласился король. – Так и будет. Что же касается Коттингтона, которого Вы настойчиво советуете мне выдворить из дворца, то его роль в этом деле кажется мне не столь очевидной, как Вы говорите.

Бэкингем побоялся настаивать.

– Ничего, господин Коттингтон, я еще доберусь до Вас, – мстительно подумал он. – В, конце концов, отложить сражение – это еще не значит его проиграть!

Глава 10: Ложь во спасение.

– Дорогой друг, наконец-то Вы вернулись! – воскликнул Ришелье, едва аббат Фанкан переступил порог его приемной.

Он схватил священника в объятия, но тут же выпустил, поскольку тот, страшно побледнев, застонал от боли. Следы перенесенных пыток намертво вписались в худое изнеможенное тело несчастного, и только нечеловеческая радость от того, что он еще жив, поддерживала в нем жизнь и взывала к мщению.

– Боже мой, что с Вами сделали? – воскликнул кардинал.

– И, главное, кто? – подал голос отец Жозеф, жестом приглашая аббата сесть.

Фанкан тяжело опустился в предложенное кресло, и, с трудом вытянув больные ноги, простонал: