Счастье с третьей попытки

Галина Романова

Счастье с третьей попытки

© Романова Г.В., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Глава 1

Бабье лето неохотно сдавало свои позиции, заливало с утра ярким солнечным светом город, избавляя горожан ближе к полудню от курток, свитеров и заставляя их обмахиваться газетами и журналами на остановках и в магазинах, где уже перенастроили систему кондиционирования на обогрев. Куртки и толстые кофты благополучно забывались на работе. Народ, беспечно обнажившись еще в обеденный перерыв, вываливался вечером из офисных дверей на улицу, спешил на остановки и промерзал до костей. Наутро, как следствие, насморк, воспаленное горло и срыв к черту всех планов!

Вот как у нее сегодня.

Она должна была встретиться с одним из свидетелей по очень громкому делу, которое было на контроле на самом-самом верху. Выше был только сам Господь Бог, наверное.

А какая теперь встреча, если с носа капает! И в легких свистит, и трясет так, будто она не под одеялом теплым сейчас, а на полке холодильника дремлет.

Лариса крепче зажмурилась, повыше подтянула одеяло, шумно задышала в него, пытаясь согреться дыханием.

Свидетеля этого ей притащил ее помощник – Вадик Харламов. Отличный парень, хотя и кажется обормотом. И стучит на него всяк кому не лень. А Лариса его уважала за профессионализм и порядочность, вот. Где он откопал этого зашуганного мужичка, что-то видевшего и даже сумевшего якобы заснять на камеру мобильного телефона – что именно, Ларисе было неведомо. Но нашел же, паразит! Правда, мужичок тот отчаянно боялся за свою жизнь и все время требовал применить к нему программу защиты свидетелей.

Лариса кивала и обещала посодействовать. А про себя с печалью восклицала: «Какая такая программа, дядя?! О чем ты?! В совершенной системе развитых стран она не совершенна. Что говорить о нас?!»

У нее в отделе сколько было народу прежде? Пятеро! А теперь сколько осталось? Трое! И не потому, что народишко бежит. А потому что его благополучно сокращают. И кто станет заниматься защитой свидетеля, если это вообще не работает!

– Лариса, к тебе можно?

Дверь спальни приоткрылась, показалась голова ее любимого Ваньки. Красивая голова, талантливая. Лариса называла ее головой породистого кота, потому что муж любил по-кошачьи щуриться. Высокий широкий лоб, густые темные волосы, простреленные сединой, крупный в меру нос, властный рот, хитрющие зеленые глазищи. Хорошая голова, красивая. Она ее очень любила. И все, что располагалось ниже, любила тоже. И плечи, ставшие за пятнадцать совместных лет покатыми и оплывшими. И пузико, чуть выпирающее поверх ремня. И ноги с артритными коленками, и руки с большущими кулаками. Ванька как-то очень стремительно старел. Она его даже по больничкам начала таскать пять лет назад, озаботившись его увяданием. Но врачи заверили, что с ним все в порядке. Просто он такой, и все. Генетика такая, подвели они черту.

Лариса, напротив, хоть и была старше мужа на два года, в свои сорок два была еще ого-го какой красоткой! Среднего роста, прекрасно сложена, русые волосы до лопаток, симпатичное лицо без морщин, ни грамма лишнего веса. Никто никогда не давал ей ее возраста.

– Вижу, что не спишь. – Ванька шире распахнул дверь и по-медвежьи влез в спальню с огромным подносом, уставленным посудой. – А я своей Ларочке завтрак принес. В постельку.

– Не хочу ничего, Вань, – просипела она и глубже залезла под одеяло.

Она не любила, когда муж видел ее такой – с опухшими глазами, красным носом, лохматую, с сизыми губами. Не часто болела, но случалось же. И старалась на глаза ему не попадаться в такие моменты. Нет, он сам пришел!

А час, между прочим, который? Правильно, половина девятого. И ее Ванька уже должен быть в фирме, которой он благополучно руководит третью пятилетку. Она сильно надеялась, что он уже уехал. И надеялась тихо выбраться из-под одеяла, добрести до ванной комнаты, поваляться в горячей воде с компрессом на физиономии и смыться из дома. Хотя муж ей это запретил категорически.

– Не хочешь, но будешь! – возразил муж, присел на край кровати. – Давай, давай, двигай попкой, принимай надлежащее положение. Поднос поставлю тебе на колени.

Лариса подтянулась на локтях, села. Расправила на коленках одеяло. Ваня тут же поставил поднос. Лариса присвистнула.

– Ничего себе! Милый, я за неделю столько не съем!

Еды было много. Горкой творог на тарелке, стакан сока, тарелка с дюжиной тостов, вазочка с малиновым джемом, кофейник, две кофейные чашки.

– Я помогу, малыш, – утешил он ее и тут же схватил тост, намазал его джемом и захрустел. – Ты давай, детка, восстанавливайся. Твой Харламов уже телефон оборвал.

– Пусть обрывает. – Лариса со вздохом опустила десертную ложечку в творожную горку. – Я болею сегодня.

– Ой, да ладно заливать-то, Лара! – Ванька хохотнул, посыпая крошками шелковый пододеяльник. – А то я тебя не знаю! Сейчас, стоит мне за дверь, ты под струю воды и за порог. Ну? Что краснеем, подполковник? Прав твой котище, а? Прав?

– Прав, – призналась она со вздохом, с трудом проглотила ложку творога. – Вань, ну можно я творог не буду, а, Вань? Ну не люблю я его!

– Беда с тобой, Усова. – Муж схватил тарелку с творогом, отобрал у нее ложку, начал сноровисто расправляться с молочным продуктом, не забывая бубнить. – Это не люблю, это не буду. Что ты как маленькая! Есть надо хорошо. И много. Вот как я.

Лариса мелкими глотками пила сок и любовалась мужем. Она его так…

Она его так любила! Так любила, что даже сердце щемило, когда она думала об этом, когда пыталась измерить силу своих чувств, когда представляла, что будет с ней, если его вдруг не станет в ее жизни. И сразу накрывала тоска, выбивающая слезы. Как вот сейчас.

– Эй, ты чего?! – перепугался Ваня, с грохотом швырнул пустую тарелку на поднос, поставил его на тумбочку. – Ты чего, маленькая? Плохо тебе совсем, да? Хочешь, я не пойду никуда и останусь тут, с тобой? Хочешь, Ларусь?

Ванька расстроенно запыхтел. Его большие сильные руки осторожно подтянули ее, прижали, крепкие губы уткнулись в ее потный висок, он слегка качнулся, будто хотел ее убаюкать.

– Ты не расстраивайся, лапуля моя. Все у нас будет хорошо, – прошептал он сдавленным голосом. И неожиданно добавил: – И пусть они не думают…

Она не стала спрашивать его о тех, кто о чем-то таком думает, хотя это и укололо какой-то ненужной посторонней помехой. Она просто прижалась к теплому боку мужа, зажмурилась и попыталась избавиться от щемящей тоски, надрывающей душу. И тут же вспомнила, что тоска эта явилась не вдруг, не сейчас. Уже неделю треплет ей нервы это странное тянущее чувство, ощущаемое почти физически. Она даже помнит, как оно зародилось.

Она в тот день стояла у окна в своем рабочем кабинете, рассматривала залитую солнечным светом улицу, мелкими глотками допивала чай, приготовленный Вадиком Харламовым, и вдруг…

Все суета… Все тлен… Все эти люди, спешащие по проспекту, радующиеся теплой погоде, удачной покупке, сложившимся отношениям, – все тлен. И люди сами, и их чувства.

И накатило именно тогда, она точно помнит. Накатило, окутало будто темной липкой паутиной, поселило в душе странное тревожное ожидание. Словно что-то вот-вот должно случиться. Что-то плохое. И она в тот день перекрыла все показатели по звонкам мужу и родителям. Следующие дни ее продолжило угнетать то же чувство, но уже чуть сглаженно, не так остро. А сейчас вот опять вернулось. Да с такой силой, что сердце заходится.

– Вань, а Вань, – позвала Лариса и подняла на него несчастные глаза. – А ты меня любишь?

– Дуреха…

Он улыбнулся ей в макушку. Она чувствовала, что он улыбнулся.

– А сильно любишь, Вань?

– Очень-преочень. – Он снова улыбнулся.

– Я тоже люблю тебя. Так люблю, что… – Из глаз снова закапали слезы. – Просто не могу даже говорить об этом! Даже щемит все внутри!

– Да? А где конкретно щемит? – Он чуть от нее отодвинулся, посмотрел, по-кошачьи прищурившись. – А? Где? Покажи.

Лариса приложила руку к левой груди.

– Тут? – Его рука накрыла ее руку. – Ух ты, как стучит. А можно поближе послушать? А потрогать можно? Ух, ты… Лариска, какая же ты…

На работу муж выехал лишь через полчаса. Принявшись ее утешать, он так увлекся, что забыл о времени. А она о своей простуде.

Они любили друг друга как ненормальные, путаясь в его рубашке и в ее халате и ночной сорочке. Бормотали что-то, жаловались на неуклюжесть, хихикали, как дети. Потом долго не могли отдышаться и снова смеялись так, будто одержали над кем-то долгожданную неожиданную победу. Доели все же завтрак, что Ваня принес в спальню. И даже остывший кофе показался славным. Потом он быстро собрался, велел ей не хандрить, приказал ждать к ужину чуть позже обычного, потому что ни черта теперь не успеет из-за неурочного баловства. Так и сказал – баловства! И уехал.

А Лариса влезла в ванну с компрессом на лице. Провалялась полчаса, нашла свое отражение в зеркале вполне сносным. Выпила лекарство, закапала в нос. Чуть подретушировала щеки тональным кремом, пудрой, подвела припухшие веки, подкрасила губы. Стало еще лучше. Надела джинсы, толстой вязки белый свитер, подхватила свою любимую сумку, в которую запросто вмещалось два пакета молока и батон, и пошла на улицу.

А машины и нет! Ее машины – маленькой любимой малолитражки нежно-лилового цвета с неосторожной царапиной на заднем левом крыле на стоянке не оказалось!

– Вань, а где машина? – тут же позвонила она мужу. – Я на стоянке, а ее нет! Угнали, что ли?!

– Черт, Лара! Так я ее забрал, – отозвался муж с явным раздражением. – Я же вчера свою возле офиса оставил, чуть коньяка принял и оставил. Приехал на такси. Я же говорил.

– Говорил, помню. И?

Она не помнила. Ввалилась домой с дикой головной болью, плохо соображая, как добралась до дома. Где уж тут помнить о его рюмке коньяка, пропущенной им в конце рабочего дня.

– И думал, ты сегодня дома останешься. Вот и уехал на твоей, такси не вызвал. А ты что же, лапуля, сорвалась все же?

– Сорвалась, – призналась она и тут же подняла руку вверх, тормозя выезжавшее со двора такси. – Дел невпроворот, Вань.

– А у тебя всегда дела, Лара! – вдруг взорвался муж. – Даже помирать станешь, о делах не забудешь! Господи, ну неужели один день ты не могла дома остаться? Один хотя бы день, сегодня!

И неожиданно разъединился. У Ларисы обиженно задрожали губы. Чего он, а? Ей и так нехорошо. И не потому что простыла, а потому что тоска жует внутри уже неделю. Она, может, и из дома удрала, чтобы думать поменьше обо всякой ерунде. А он…

– Вам куда, дамочка? – Немолодой таксист, заросший седой щетиной по самые глаза, смотрел недобро. – Едете, нет? У меня график!

– Еду. – Лариса села на заднее сиденье, назвала адрес.

– В ментовку, что ли? – Взгляд, который она поймала в зеркале заднего вида, показался ей отвратительным.

– Нет, в магазин, – соврала она. – Там бутик верхней одежды. Мне туда.

Зачем объясняет? С какой стати? Какое дело вообще этому небритому угрюмому человеку, куда и зачем она едет? Решил своим недобрым взглядом окончательно испортить ей день? Так ее не проймешь этим. Она и не на такие взгляды напарывалась за годы службы. А последнее дело вообще жесть, как сказал ее помощник Вадик Харламов.

– Лариса Иванна, это вообще жесть! Если доведем дело до суда и нам позволят его не развалить и не отберут его у нас, то это бомба! Это жесть!

Отбирать дело банды, не успокоившейся с девяностых, у них никто не собирался. И разваливать его тоже никто не приказывал, но…

Но вот звонки им с Вадиком странные начали поступать. Будто и не угрожали, нет. Просто звонили, задавали нелепые вопросы, глупо хихикали в трубку. И все!

Звонили каждый раз разные люди. Мужчины, женщины, подростки. Звонили на их рабочий телефон. Продолжительность звонков оказывалась как раз такая, чтобы невозможно было отследить звонок.

– Лариса Ивановна, может, охрану вам приставить? – озаботилось неделю назад начальство.

– Зачем? – делано удивилась она. – Разве мне угрожают?

– Нет, но… – Начальство понадувало губы, а потом обескураженно развело руками: – Да и людей-то, честно говоря, нет…

Вот вам и программа защиты свидетелей, о которой дядя мечтал. И уж если быть честной до конца, то не верила Лариса в вездесущую силу приставленных к кому бы то ни было охранников. Верила в то, что не столь она важная персона, чтобы ее желали физически устранить на момент следствия. Существует масса других рычагов и способов. И всех следователей не перестреляешь. А что касается звонков, то это просто чьи-то злобные забавы.

– А я вас знаю, – сказал водитель такси, не поворачиваясь и принимая у Ларисы деньги, просто выбросив ладонь ковшом. – Вы следователь. И в бутик вам ни в какой не надо. И еще я знаю, что вы плохой следователь.

– Да? – совершенно искренне удивилась она, это утверждение шло в разрез с ее репутацией. – Почему это?

– С вами невозможно договориться, – пожал он плечами.

– А с хорошим можно? – Она усмехнулась, вылезая из машины.

– С хорошим можно, – кивнул водитель. И криво ухмыльнулся в ее сторону. – Они и живут подольше…

Глава 2

Вовкины руки тряслись от азарта и запоздалого страха. В кошельке, в том самом, который казался на вид и на ощупь тощим и нищенским, оказалось пятьсот евро! Целых пятьсот евро! Это по курсу…

Сколько же это, сколько? Вовкин конопатый лоб покрылся глубокими морщинами. Под ним, под этим лбом, напряженно работал калькулятор. Сосчитать в уме не удалось. Но все равно он знал, что это хорошие деньги, очень хорошие. Потому что его мать зарабатывает триста долларов, она говорила. А это больше десяти тысяч рублей. А тут евро! И целых пятьсот! Это гораздо больше десятки!

Вовка судорожно сглотнул, нежно погладил разложенные на письменном столе заграничные денежные знаки. Ему сегодня фартило! Сегодня был его день!

С самого утра началось везение, между прочим.

Сначала мать с виноватой улыбкой сообщила за завтраком, что они с отцом впервые за долгую жизнь решились слетать на отдых в Египет.

– Ты не против, Вов? – очень тихо поинтересовалась мать, тиская ладонь отца под столом.

Вовка точно знал, что она тискает отцову руку под столом. Она всегда так делала, когда волновалась и когда нужно было заставить его замолчать. В этот раз не сработало, потому что отец тут же воинственно вскинул острый подбородок и спросил с вызовом:

– А чего это ему быть против? Мы за его счет, что ли, летим, мать? Мы за свой счет летим, между прочим, мать!

Вот тут Вовка запросто мог бы поспорить, поскольку основную часть семейного бюджета составляли деньги деда с бабкой, которые они ежемесячно перечисляли на Вовкино содержание из какого-то ближнего зарубежья. Потому мать и виноватилась. Знала, что Вовка может при случае бабке с дедом настучать, и канал помощи перекроется запросто.

– Вова, чего молчишь? – Мать смотрела как побитая собака, продолжая дергать отца за руку.

– А чего я скажу? – отозвался Вовка. – Мне-то что! Вот если бабка позвонит, правда, не знаю, что говорить стану.

Мать с отцом стремительно переглянулись и сцепили теперь уже обе руки и уже на столе.

– Ты это, сынок, чего сказать, что ли, не знаешь? – Отец заискивающе улыбнулся, бабка, снабжавшая их деньгами, была его тещей. – Скажи, что дома нет. На работе в ночную смену. Или в больницу слегли с отравлением. Так пойдет?

– Подумаю, – дернул Вовка плечами, уже придумав цену выкупа. – Только… Только что я буду иметь взамен?

– А что ты хочешь?! – в один голос воскликнули родители.

– Сколько будет длиться ваш отдых? – деловито осведомилось чадо.

– Десять дней, – ответила за обоих мать.

– Десять дней! – присвистнул Вовка. – Нехило стоят путевочки, думаю!

– Что ты хочешь? – насупился отец, желание отцепиться от руки жены и врезать сыну по макушке было просто невыносимым.

– Все это время я не стану ходить в школу, – тоном, не терпящим возражений, оповестил родителей Вовка. Но на всякий случай добавил: – Или так, или никак.

Он доел свой омлет, дохрустел пересушенным тостом. Выпил стакан жидкого чая и пошел чистить зубы. Но прекрасно слышал, как хлюпала носом мать в кухне, жалуясь отцу на жестокость собственного сына. Слышал, как скрипел зубами отец, порываясь наказать засранца. Через пять минут все стихло. И когда Вовка вошел в кухню, родительское соизволение прогулять десять дней школу в первой четверти, едва начавшейся, к слову, было им получено. Потом они сообщили, что улетают уже сегодня после обеда. И он мог бы еще сегодня в школу сходить…

– Не могу! – улыбнулся он гадко. – Договор, родичи, дороже денег!

И Вовка с чистой совестью, если, конечно, это была совесть, а не махровый эгоизм, помноженный на наглость, пошел в свою комнату досыпать. Родительские сборы он проспал. Промычал недовольно и отмахнулся, когда мать попыталась поцеловать его на прощание. Послушал сквозь дрему звук закрываемой входной двери, показавшейся ему самым благословенным звуком на теперешний момент. Тут же вскочил. Проследил с балкона, как усаживаются родичи в такси с нелепыми дорожными сумками. И через полчаса пошел гулять любимым маршрутом: двор – тропинка между гаражами, поросшая кустарником – пустырь – назад тропинкой – двор. Почему он любил гулять именно здесь? Да потому что место было глухое и опасное. Очень глухое и очень опасное! Там даже днем приличные люди остерегались ходить, что говорить про ночь! Там собирался всякий сброд с криминальными наклонностями. И за ними любил наблюдать Вовка. И подбирать все, что оставалось от их сомнительных мероприятий. Сигареты, водка и пиво на дне бутылок. Оброненная мелочь, скомканные десятирублевки. Если очень везло, то случались денежки и крупнее.

Но то, как повезло ему сегодня, не могло даже присниться никогда!

В общем, он решил погулять. Надел старые темные джинсы, темно-зеленую ветровку. Было тепло, но он все равно ее надел. Как считал, для конспирации. Она сливалась по цвету с умирающей листвой кустарников, и если Вовке приходилось прятаться, то заметить его было сложно. Вышел во двор. Тут же нарвался на бабу Нюру – противную, любопытную, рыхлую старуху, не вылезающую со двора со своей блохастой собакой. Баба Нюра то сидела на скамейке возле подъезда, то прогуливалась по двору, как постовой, держа на поводке свою дурацкую собаку, которую прогони – не убежит.

– Вовка, чего не в школе? – прицепилась противная бабка тут же, ее мясистое, вечно блестевшее лицо, напоминающее Вовке сальную сковороду, повернулось в его сторону.

– Время сколько? – зло ощерил он зубы. – Давно уроки закончились!

– Опять шляться по гаражам собрался? – Она дернула за поводок собаку, вознамерившуюся свернуть к подъезду. – Чего ты там все шляешься и шляешься! Вот жопу-то отшибут когда-нибудь тебе там, будешь знать!

– Не каркай, бабка! – процедил Вовка сквозь зубы, как ему показалось, очень тихо.

Но старая карга все равно услышала и разоралась ему вслед, что и хам-то он, и скот, и что по таким тюрьма плачет. Настроение было бы вконец испорчено, не наткнись он уже за гаражами на свою находку. Он вообще-то в то место редко заходил. Все больше по нужде. Сегодняшний день не стал исключением. Сегодня ему тоже приспичило. И как оказалось, не ему одному. Он едва не вляпался, блин! Шагнул на метр левее и… И увидал тощий черный бумажник. Присмотрелся и понял, что его выронил тот несчастный, которому приспичило раньше него самого.

– Лох… – хмыкнул Вовка, двумя пальцами поднимая находку и внимательно рассматривая ее. – Вот лох…

Бумажник был тощим, скорее всего пустым. Он не стал его рассматривать там же. Надо было сваливать. Если засекут взрослые, отнимут. А то и сам хозяин объявится. Тогда все, тогда придется отдать.

Он вернулся домой, заперся, разделся неторопливо, для чего-то вымыл руки, и уже только тогда начал проверять содержимое. И едва не выронил пять сотенных заграничных бумажек.

– Господи… – ахнул Вовка и тут же запоздало перепугался.

А вдруг его кто видел?! Вдруг хозяин этого состояния вернется на то место и станет искать, и ему скажут, что шастал тут парень в темно-зеленой ветровке, с него и спрос?

– Господи… – ахнул вторично Вовка и надолго задумался.

Нет, решил он через полчаса напряженных размышлений и подсчетов, ничего никто не докажет. Он ничего не находил, и точка! А если этот лох, обделавшийся в кустах за гаражами, к нему явится, он его просто-напросто пошлет.

Вовка еще раз обшарил весь бумажник, заглянул во все потайные кармашки и складки, расстегнул молнию. Нашел две бумажки. На одной был нацарапан адрес. На второй какие-то цифры. Длинный ряд бесполезных цифр. Вовка насчитал двадцать штук. Это точно был не номер телефона. Он сложил бумажку и снова засунул ее в кармашек на молнии. Уставился на бумажку с адресом. Улица была указана та самая, на которой он жил. Номер дома тоже. А вот номер квартиры не его подъезда. Он в который раз наморщил конопатый лоб и попытался включить мысленный калькулятор.

Надо же, получилось почти с первого раза! Это был соседний подъезд. Тот, что слева от их подъезда. Третий этаж. У него и это получилось подсчитать. Не получилось вспомнить, кто там живет.

– А и черт с ним! – фыркнул Вовка, убирая и эту бумажку под молнию. – Главное, что деньги теперь мои…

Остаток дня он провел в мечтаниях, куда потратит деньги. Вариантов было много, но все как-то не годились. И честно – жаль было потрошить такую сумму. Вовка три раза поел, счел, что мать ему на десять дней оставила и денег мало и жратвы, пожелал им такого же голодного нищенского отдыха, который ему предстоял без них. Спрятал деньги в тайник, оборудованный им самим же в его шкафу. И вышел на балкон покурить.

На балконе у него тоже был оборудован тайник, о котором никто не знал. В шкафу, заваленном всяким родительским хламом, с которым тем жаль было расставаться, задняя стенка на одной из полок сдвигалась в сторону, под ней была крохотная ниша, в которую Вовка и прятал сигареты, подобранные на его любимой тропе. Последние дни покурить не удавалось, отец следил за ним. Вовка на балкон, и отец следом. Так что скопилось много. Почти целая пачка! Теперь ему никто не помешает, никто. Он может курить хоть каждый час. Надо только делать это осторожно, чтобы огонек его сигареты никто не засек с улицы. Особенно эта сумасшедшая глазастая бабка Нюра. Если та увидит, труба дело. Тут же родичам вложит.

Вовка приоткрыл балконную дверь, она противно скрипнула, выглянул на улицу. За рядом молодых лип и густым увядающим кустарником, что росли под балконом, видно было плохо, но вроде никого во дворе. Оно и понятно, заметно холодало. Он поежился и решил, что надо бы надеть теплый свитер, в футболке он задубеет, пока выкурит сигарету. Он повернулся, чтобы уйти, и тут…

И тут заметил ЕЕ!

– Вот это да! – невольно вырвалось у Вовки, и он добавил со странной завистливой ноткой: – Вот это телка!

Молодая женщина только что отпустила такси и стояла на тротуаре перед их домом. А точнее – между Вовкиным подъездом и соседним. Тем, что слева. Она была среднего роста, длинноволосая, и Вовка даже с третьего этажа рассмотрел, какая она красивая. Женщина была в узких джинсах, белоснежном свитере, на плече сумка. Кажется, она кого-то искала. Она точно сверялась с бумажкой, которую держала в руке.

А вдруг это новый завуч?! Болтали, что у них в школе произойдет смена руководства. Может, сегодня и произошла? И эта красотка явилась сюда по его душу? И сейчас придет и начнет приставать с вопросами, чего это он в школу не пришел? И почему завтра не собирается?

Он резко присел, и просидел на корточках минут десять, даже ноги затекли. Но никто не позвонил в его дверь. Ни через десять минут, ни через полчаса, ни через два часа, когда он уже и чая успел попить горячего, чтобы согреться. И телик посмотрел. Вовка свитер теплый надел. Он ведь так и не успел покурить. Красотка его спугнула.

Потом напялил поверх свитера еще и куртку. Принес на балкон кроссовки. В тапках ноги мерзли отчаянно. Выключил свет в квартире, вечер наступил стремительно, вышел на балкон и свесил голову вниз.

Никого? Вроде никого. Он открыл построенный отцом шкаф. Отодвинул заднюю стенку на одной из полок, нашарил пачку, вытащил и положил ее на маленький столик, за которым мать с отцом частенько пили чай летними вечерами. Теперь они в отъезде, и десять дней, целых десять дней, Вовка может не таиться и не прятать сигареты. И даже пепельницу может не убирать, под которую он приспособил банку из-под маслин.

Вовка щелкнул зажигалкой, пряча пламя под рукой. Поднес огонь к кончику сигареты, и тут…

Странный звук почудился ему. Очень странный. Будто кто-то вскрикнул, а потом словно что-то упало. Показалось? Или нет?