Качели судьбы

Ирина Глебова

Качели судьбы

Эта книга – художественное произведение. Имена, характеры и события вымышлены автором. Любое сходство с действительными событиями, местами или людьми – полностью случайно.

Глава 1

По этой длинной узкой улице гулял лишь один ветер. Он дул порывами, подхватывая сухие листья, пыль, обрывки бумаг, закручивал их в маленькие смерчи, отпускал внезапно, вновь сгребал, гоня по тротуару. Пусто было здесь в этот поздний час, в тусклом свете редких фонарей. Тянулась с одной стороны высокая и массивная госпитальная ограда, с другой – дома старинного центра города. Нынче такие дома не строят: многоэтажные особняки с высокими окнами, лепными барельефами, коваными решётками балконов. Правда, если пройти через внушительную арку во двор, там обнаружатся множество прилепленных к стенам квартирок-сарайчиков, мусорные баки, унылая детская площадка с перекошенной каруселью… Впрочем, идя по улице, об этом можно и не догадываться.

Тревожно щемящее время года на стыке лета и осени, пустая улица, ветер. Тягуче проскрипела дверь одного из подъездов, мелькнул в глубине огонёк… или показалось? Одинокая фигура возникла, словно из слабо освещённых сумерек. Стройная женщина в куртке-ветровке, брюках, с сумочкой через плечо. Походка усталая, но уверенная, шаги мягкие, почти не слышные. И так же, словно ни из чего, появился в конце улицы автомобиль. Медленно он настиг женщину, поравнялся, чуть обогнал, остановился. Приоткрылась дверца, и путницу окликнули. Она глянула, подавшись вперёд, улыбнулась, узнавая. И, после короткого разговора, села на переднее сидение. Машина медленно тронулась, но почти сразу быстро и бесшумно набрала скорость, скрылась. Ветер рванулся за ней, потащил бумажки, но тут же ослаб, сдался. А через минуту, красивыми мягкими прыжками промчался вдоль улицы, пересекая её, крупный породистый пёс – рыжий, с висячими ушами. Он вбежал в подъезд старинного дома, и уже вслед за ним вновь тягуче проскрипела дверь…

Мёртвую женщину нашли за городом, во рву под железнодорожными путями. Дачники, опаздывая на электричку, бежали не по обычной тропе, а напрямую, через кустарник рва, и увидали тело – проломленный затылок, залитая кровью ветровка… Оперативная машина, приехавшая из города, стояла на пригорке чуть боком, сотрудники осматривали местность, а старший группы, майор Кандауров, сидел на траве рядом с погибшей и из открытой сумочки доставал вещи, раскладывая их перед собой. Ключи, платочек, расчёска, пудреница… Книга в мягкой обложке – «Зарубежная фантастика», и, самое существенное – общая тетрадь, на первой странице которой написано: «Литературная студия машиностроительного завода. Руководитель Л.А.Климова». И дальше, видимо, список литстудийцев: 27 фамилий с адресами и телефонами. Тетрадь была исписана почти вся, начата ещё в позапрошлом году. Судя по числам, студия собиралась раз в неделю, тогда же делалась и очередная запись. Летние месяцы пропускались – занятия летом, видимо, не велись.

Кандауров, на миг задумавшись, быстро пролистал тетрадь до конца, посмотрел последнюю запись. Да, так и есть: начало сентября, первое занятие после перерыва. Он невольно прочитал то, что было написано: «Первое занятие нового учебного года. Пришло несколько новичков – молодые ребята. Это отлично. И один сразу же дебютировал: Виктор Марков, парень с завода, работает в инструментальном цехе. Он читал подборку своих коротких рассказов – в полстранички, страничку. Хороший, образный язык, ирония. Однако есть и лобовая категоричность в осуждении тех негативных качеств, о которых он пишет: алкоголизм, рвачество, бездарность, увлечение американскими боевиками… Обсуждали все очень активно. Интересно, что на середине чтения в библиотеке и во всем здании погас свет. Однако все были настроены продолжать занятие. У библиотекарей оказались припасены свечи, зажгли их и занимались при этом свете. На следующее занятие сделал заявку Олег Белов: он будет читать свою повесть. Я очень довольна. Олег талантливый человек, ожидаю от него многого. Спросила его, как поживает Дима Жилин. Мне искренне жаль этого парня: его активное неприятие других позиций и мнений может испортить ему жизнь. Олег дружит с ним, и сказал, что у Димы как будто всё хорошо, появился даже спонсор, готовый издать его книгу стихов. Дай Бог, парень он способный…»

Майор качнул головой, глянув на погибшую с грустной болью… Да, но число над этой заметкой недельной давности. Значит, последнее занятие состоялось – или нет? – вчера. И запись сделать ещё не успели. Кандауров быстро сложил все вещи в сумочку, встал, отряхнул брюки. Судя по всему, погибшая и есть Л.А.Климова. Успела ли она провести вчера занятие своей литстудии? В котором часу оно проходит?

– Вик! – закричал его помощник Миша Лоскутов. – Иди сюда!

Он стоял на коленях у зарослей кустарника и махал рукой, подзывая. Но тут же от машины тоже окликнули: «Викентий Владимирович, подойдите». Врач, судмедэксперт Григорий Борисович, уже предварительно осмотрел погибшую. Кандауров направился к нему. Закрыв блокнот и бросив взгляд в сторону уже накрытого брезентом тела, врач сказал удручённо:

– Молодая, по виду – немного за тридцать. Интересная женщина была… Смерть наступила от сильного удара по затылку и пролома черепа, вчера вечером. Время позже уточню.

– Она могла, упав с электрички, удариться о камень?

Григорий Борисович с сомнением покачал головой:

– Не могу сказать «нет»: всё случается. Но больше похоже на расчётливо нанесённый удар. Впрочем, если на большой скорости, да под необычным углом… Кто знает…

Но тут уже Кандауров щёлкнул пальцами:

– Отнюдь! Большой скорости, как раз, и быть не могло. Глядите, вон уже видна платформа. Электрички здесь тормозят перед остановкой.

– А скорые поезда? Они ведь проносятся мимо на всех, так сказать, парах.

– Нет, Григорий Борисович, – теперь уже не согласился Кандауров. – Я подозреваю, что эта женщина была нашей землячкой и вчера находилась ещё в городе.

Лоскутов продолжал призывно размахивать руками, и майор заторопился к нему.

– Смотри, – Михаил, не поднимаясь с колен, указал на небольшой, но чёткий отпечаток автомобильной шины. – Машина ехала здесь, по траве, и если бы чуток не вильнула в сторону, мы бы и не догадались о ней.

В самом деле, широкой полосой вдоль зарослей терновника росла высокая жёсткая трава. Она была слегка примята, как теперь можно догадаться, колёсами машины. Но это не привлекало внимания. Только узкий след протектора, неосторожно заехавшего на полоску глинистой земли, выдал неизвестную машину.

След был явно недавний. Кандаурову стало тревожно, одновременно пришло возбуждение. Неужели убийство, а не несчастный случай, как могло показаться на первый взгляд? Впрочем, с электрички столкнуть тоже могли умышленно. Но если привезли машиной, значит – инсценировка. Значит, обдуманное и рассчитанное убийство. Вот и доктор сомневается в случайности такого удара.

– Пойдём, Миша, пришлём сюда ребят сфотографировать отпечаток. А мы с тобой поглядим, не остались ли другие следы. Могли, например, тянуть тело от машины до рва.

Кандауров медленно пошёл вперёд, внимательно разглядывая кочки, траву, и думал. Думал он о том, что если это убийство, и заранее обдуманное, то шанс найти преступника есть. Случайная жертва случайного бандита в поезде делает поиск почти бесперспективным. Но если убитая кому-то мешала, значит, преступник знал её. И пусть этих знакомых окажется множество! Он, Викентий Кандауров, просеет их всех и найдёт убийцу.

Глава 2

В шестом классе Лариса страстно влюбилась. Почти все девочки-одноклассницы вздыхали по мальчику Альберту из соседнего 6 «А», а ей он казался обыкновенным долговязым пацаном. Она же влюбилась в новую учительницу русского языка и литературы. Конечно, чувство, пришедшее к ней, можно назвать иначе: восхищение, преклонение, привязанность. Но, уже став взрослой и вспоминая то время, Лариса поняла: это была самая настоящая влюблённость. С восторгом, желанием постоянно видеть любимого человека, ревностью, надеждой, что Она догадается о затаённых чувствах, и боязнью этой догадки… Позже, в старшие годы, Ларисе приходилось читать о подобных ситуациях. Например, в женских закрытых пансионах девочки вот так же влюблялись в своих учительниц или старшеклассниц, «обожали» их в открытую. Она же свои чувства скрывала.

Молоденькая Наталья Викторовна стала преподавать им со второй четверти шестого класса. Ребята, конечно же, сразу всё выяснили о «новой училке»: ещё в институте вышла замуж, сразу после окончания родила, отсидела год с ребёнком и теперь, впервые, пришла работать в школу. К ним. Невысокая, худенькая, с милым веснущатым лицом, рыжинкой в густых каштановых волосах, она так хотела стать этим девочкам и мальчикам старшей подругой, а не суровым ментором. Но ребята, почуяв слабину, тут же сели ей на голову. На уроках класс гудел, на каждой парте шёл свой разговор, играли в морской бой и виселицу, поворачивались к доске спинами, ходили в гости к соседям. Лариса, хотя и любила урок литературы, хотя новая учительница ей сразу понравилась, тоже поддалась общему настроению. Но вот однажды она увидела, как Наталья Викторовна, в который раз безрезультатно воззвав к совести класса, вдруг заморгала часто и быстро отошла к окну, повернувшись спиной и глядя на улицу. Плачет! – поняла Лариса. И больно-больно, словно игла, уколола её в сердце жалость. Она оглянулась: одноклассники, занятые своими делами, ничего не заметили. А тут и звонок прозвенел.

На перемене ребята, как обычно, окружили Ларису, но она заявила: ничего они больше не узнают о приключениях д'Артаньяна и его друзей, если не перестанут доводить «Наталочку». Она впервые назвала учительницу так, хотя до сих пор все говорили «Натаха». Бурный спор продолжался всю перемену, но она настояла на своём: продолжение последует лишь завтра, после очередного урока русской литературы.

А дело было в том, что каждую перемену Лариса рассказывала одноклассникам, с продолжением, одну из недавно прочитанных книг. С начала шестого класса это была мушкетёрская эпопея. Они уже проскочили «Трёх мушкетёров» и «Двадцать лет спустя» и теперь всё глубже влезали в интриги королевского двора Людовика XIV, переживая за благородного Рауля, сына своего любимца Атоса… В школьные годы Ларисы ещё не выходил на экраны ни французский фильм, ни отечественный, и не вошло ещё в моду собирание домашних библиотек. Да и родители её одноклассников – в основном рабочий люд с машиностроительного завода, – этим не увлекались. А в библиотеках лучшие книги почему-то всегда оказывались «на руках». Ей же очень повезло. Был у неё друг – старик-пенсионер из соседнего подъезда, бывший институтский преподаватель. Таких книжных стеллажей, как у него – от пола до потолка, – девочка не видала даже в читальных залах. Его удручало, что ни дети, ни внуки интереса к чтению не проявляли. Потому девочка, горящими глазами глядящая на книги, водящая пальчиком по корешкам и с восторгом оглядывающаяся на него, сразу завоевала сердце старого книголюба. Читала она очень аккуратно, и он с радостью давал ей Майн Рида, Фенимора Купера, Стивенсона, Грина, Густава Эмара, Дюма…

Урок русской литературы прошёл великолепно. Минут через пятнадцать от начала Наталья Викторовна поняла, что ей не мерещится, и что тишина в классе – не подвох и не розыгрыш. Она расцвела, голос её набрал силу и чудесных интонаций, глаза блестели. К концу урока ребята были увлечены её рассказом и звонок, как обычно, не принёс шумной радости. А на перемене они получили ещё и очередную заслуженную порцию мушкетёрских приключений. В тот день Лариса рассказывала с особым вдохновением, мимикой и жестикуляцией. Неведомое до сих пор сладкое томление зарождалось в её душе. Так она влюбилась.

Ей хотелось ответного чувства. И молодая учительница выделяла её. Ещё бы: самая начитанная девочка, умеет мыслить, пишет стихи… Но вот однажды на уроке, разбирая домашние сочинения, Наталья Викторовна похвалила сначала другую девочку, а лишь потом Ларису. От горячей волны обиды, злости и ревности закружилась голова, она поймала взгляд учительницы и медленно, сначала надвое, а потом на четыре части разорвала тетрадь с сочинением… Уже во взрослые годы Лариса вспоминала об этом с веселой улыбкой. Как смешна была, наверное, худенькая шестиклашка в форме и с двумя косичками, с взрослой страстностью демонстративно рвущая тетрадку! Впрочем, через пару дней Лариса тайком поднялась на третий этаж знакомого подъезда, положила букетик первых весенних цветов на коврик у двери Натальи Викторовны, позвонила и стремглав сбежала вниз, на улицу, за угол, подальше…

Может быть, эта девчоночья влюблённость не помнилась бы Ларисе так долго, всю жизнь, если бы не была ознаменована другим – первым взрослым знанием о любви. Правда, зачатки этих знаний доходили до неё и раньше. В первом классе, например, детвора рисовала кружочки, проткнутые палочками, хихикала, шушукалась о том, что есть что. Лариса вроде бы и понимала, но, видимо, не включилась тогда ещё её фантазия, кабалистические знаки так и остались рисованными кружочками и палочками. А потом она, наверное, просто обо всём забыла. И когда, наконец, сработало живое её воображение, вновь обретённые знания потрясли. Оказались, по сути, шоком.

А случилось всё так. В классе с ней училась девочка, Аллочка Палиевская. Шестиклассницы худенькие тонконогие девчонки, а Аллочка была уже хорошо развита, полненькая, с густой, в мелких кудряшках гривой волос. С Ларисой она дружила и однажды на перемене доверительно сказала:

– Я на физкультуру не пойду. У меня месячные.

– А что это? – спросила Лариса.

Голубые, на выкате глаза Аллочки, казалось, ещё больше округлились.

– Ты не знаешь?

И она, утащив подружку на запасную лестницу, вдохновенным полушёпотом просветила не только об изменениях, ожидающих в скором времени и саму Ларису, но и о том, к чему всё это и каким образом происходит зарождение детей.

Дело в том, что к подобному открытию Лариса и сама подступила очень близко. Она знала, что рожают детей замужние женщины. Но как, каким образом организм женщины, всё то, что находится у неё внутри, в животе, узнаёт – она вышла замуж, у неё появился муж, можно рожать? Но самым таинственным и непостижимым казалось вот что: как может быть у ребёнка кровь отца? Говорят ведь – у детей группа крови или матери, или отца. Матери – понятно. Но почему отца?..

Минут десять нашептывала ей Аллочка жгучие секреты о мужчинах и женщинах: «Ложатся голые в кровать, он на неё, и тычет между ног!.. Жуть какая!..»

А урок был как раз – русский язык. Лариса сидела молча и сосредоточенно, но взгляд был отрешённый. Она представляла. Это ведь все, все взрослые так делают. И папа с мамой, и молодой сосед, недавно вернувшийся из армии с женой. Ну да, она ведь уже беременна. И… – Лариса вскинула глаза на учительницу, – и Наталья Викторовна! Нет! Тут всё в ней восстало против этой мысли. Такая милая, умная, красивая, какой у неё чудесный голос, как она стихи читает!.. Не может Наталочка эту гадость делать. Наверное, не все так делают… Девочка даже на мгновение успокоилась, перевела дыхание, но вдруг вспомнила: у учительницы есть маленький ребёнок! Значит… И тут в воображении так ясно возникла картинка: два голых переплетённых руками и ногами тела с безобразными, воткнувшимися друг в друга частями… Она побледнела, закружилась голова, затошнило.

С того дня Наталья Викторовна перестала узнавать свою любимую ученицу. Лариса сделалась резкой, даже грубой, смотрит в сторону, сощурив глаза, отвечает кое-как. Что случилось с девочкой, как подойти к ней, понять? Впрочем, учебный год приближался к концу, а после летних каникул молодая учительница уже к ребятам не пришла: уехала вслед за мужем в другой город.

И к Ларисе за лето вернулся её обычный девчоночий покой. Новое знание не забылось, но отступило куда-то далеко в память, как ненужное. Конечно, читая и перечитывая свои любимые книги, она замечала теперь моменты, которые раньше не останавливали внимание, проскакивали мимо сознания. Например: «Мы не можем сказать, долго ли тянулась ночь для миледи, но д'Артаньяну казалось, что он ещё не провёл с ней и двух часов, когда сквозь щели жалюзи забрезжил день, вскоре заливший всю спальню своим белесоватым светом». Раньше-то она считала, что герой просто загостился допоздна у миледи. Но, спотыкаясь на этих фразах и понимая уже, о чём идёт речь, девочка не испытывала теперь резкого неприятия и брезгливости. Что об этом думать? Гораздо интереснее устроить в дупле большого дерева тайник и спрятать там написанную кровью клятву своей пиратской команды, где каждый имеет звучное корсарское имя, а она – капитан Джон Флинт!

И только в десятом классе вновь, теперь уже тревожно и томительно стали донимать Ларису мысли о сути тех взрослых отношений, которые в детстве так испугали её. Случилось это после того, как мальчик Альберт впервые тихо и, словно случайно, коснулся рукой её груди.

Глава 3

Убитая женщина была писателем, членом писательского Союза, автором пяти поэтических книг. Лариса Алексеевна Климова – ещё там, на месте происшествия, прочитал на обложке общей тетради майор Кандауров. Так оно и оказалось. В одном из районных отделений милиции уже лежало заявление мужа Климовой. Он до позднего времени не слишком беспокоился – после занятий литстудии Лариса частенько возвращалась затемно. А потом решил, что, задержавшись, она заночевала у родителей, живущих там же, в районе машиностроительного завода. Звонить тестям было бесполезно: старые люди, они, боясь поздних звонков, отключали на ночь телефон. И только утром, узнав, что жены у родителей не было, он сразу пошёл в милицию. Уже днём он и опознал женщину, развеяв все сомнения.

Сейчас, когда прошло несколько дней, Викентий Кандауров не сомневался, что погибла Лариса Климова не случайно. Это было убийство и, похоже, заранее обдуманное. В тот субботний вечер занятия студии затянулись. Начав в шесть часов, студийцы не окончили, как обычно, в восемь, а засиделись до десятого часа. В читальном зале заводской библиотеки, где собиралась литстудия, сказали ему, что задержки допоздна случались часто – этим людям всегда было интересно друг с другом.

– Да и мы, библиотекари, привыкли за много лет, не возражали, нам тоже интересно их слушать. Такие есть способные, просто талантливые ребята.

Пожилая женщина горестно покачала головой, продолжила:

– Ларочка сама из таких. Лет шестнадцать, наверное, было ей, когда пришла сюда, в литстудию, заниматься. Тогда руководил опытный литератор, критик Вениамин Александрович. Сильный коллектив у них подобрался, года четыре-пять прошло, и у некоторых ребят книги вышли. У Ларочки тоже. Тут мы её и поздравляли. Потом вторая книжка появилась, потом приняли её в Союз писателей. Последние годы она уже на занятия не ходила, пришли другие студийцы, молодёжь в основном. Да только Вениамин Александрович постарел, стал болеть и однажды сказал мне: «Уйду я на покой, а студию передам Ларисе Тополёвой, она сумеет, да и традиции продолжит». Он, знаете, всё называл её по девичьей фамилии, как привык… Так что Ларочка два года назад вновь пришла сюда, уже как руководитель студии.

Викентий Владимирович знал, что Ларису Алексеевну студийцы очень любили. Он уже беседовал со многими. Их было не двадцать семь человек, а меньше. Около десятка бывших студийцев на занятия последнее время совсем не ходили: кто-то бросил писать, потеряв к этому интерес, кто-то уехал из города. А со всеми, кто был на том последнем занятии – в субботу, – майор говорил подолгу и основательно. Сначала он хотел упростить себе работу, собрать всю студию вместе. Но нет! Кто-нибудь не решится или постесняется обратить его внимание на какую-то мелочь, штрих, слово или поступок, не выскажет своей догадки. Поэтому Кандауров и его помощник капитан Лоскутов лично нанесли визиты восемнадцати человекам, благо список из общей тетради был подробный, с указанием адресов, телефонов, мест работы.

Из тех, с кем встречался он сам, больше всего майору понравились двое: молодой аспирант Олег Белов и прораб Анатолий Васильевич Дубровин. Олег был виновником того, что субботнее занятие сильно затянулось. Читали и обсуждали его повесть. Этого события студийцы с нетерпением ожидали: парень несколько раз раньше читал небольшие отрывки из ещё незаконченной вещи – остроумная смесь бытового реализма с юмором и мистикой. И когда, на первом же после лета занятии Олег объявил, что повесть завершена, и он готов вынести её на суд, все обрадовались. Рукопись оказалась объёмной, а споры по прочтении разгорелись жаркие, вот и засиделись допоздна. И ещё бы продолжали говорить, да неудобно стало перед библиотекарями, у них рабочий день до восьми.

Кандауров и Белов сидели в пустой комнате зав кафедрой филфака университета. Новоиспечённый аспирант сам лишь весною окончил этот факультет. По записям в журнале Викентий Владимирович знал, что Климова ценила этого парня, считала его литературно одарённым и перспективным. Он спросил:

– И как, Олег, оценили вашу повесть ребята и руководитель?

Белов грустно улыбнулся, вспоминая:

– Коллеги, как всегда, от восторга до разведения руками. Много толковых, объективных замечаний было, это я люблю, для того и читаем друг другу свои опусы. Вот только нашего заглавного критика – Дубровина – на занятии не было, жаль. Уж он бы разобрал мою повесть по косточкам. Дотошный мужик, эрудированный. А Лариса Алексеевна очень меня похвалила. Сказала… – Олег замялся, застеснялся, что ли? – что я превзошёл её ожидания. Вообщем, даже почти не делала замечаний. А ведь она у нас такой требовательной была, графоманства в литературе не выносила. Один такой «поэт», приходивший к нам несколько раз на занятия, писал на неё даже жалобы в Союз писателей. Климова, мол, из личной зависти затирает таланты, а из реакционных чувств не даёт ходу его стихам, воспевающим нашу новую жизнь. Старый маразматик!

– И что, – спросил заинтересованно майор, – отреагировали на эту жалобу?

Парень иронически сморщил переносицу:

– Он жаловался в нашу городскую организацию. А там Ларису Алексеевну знают, ей стоило лишь показать его вирши, и всё стало ясно. Он, правда, пригрозил, что напишет в столицу. Да в большом Союзе до таких жалобщиков дела нет.

Кандауров отметил, что Белов очень по-свойски назвал писательскую организацию страны. Подумал: «Наверное считает, что его вступление в «большой Союз» не за горами». И, подтверждая его мысли, Олег тут же сказал:

– Лариса Алексеевна ещё до чтения последней повести говорила мне, что я мог бы уже составить небольшой сборник прозы. И сама посылала мои рассказы со своими рекомендациями в журналы. Два были напечатаны: в нашем городском журнале и одном столичном. – Голос у парня дрогнул. – А в ту субботу, когда уже расходились, она сказала: «Всё, Олег, садись за работу, готовь рукопись, будем пробиваться в издательство…»

Олег прикрыл глаза рукой, помолчал. Потом сказал тоскливо:

– Как всё совпало: и Анатолия Васильевича не было, и Тимоша куда-то торопился!

Кандауров не понял, и Белов пояснил:

– Ларису Алексеевну обычно провожают домой после занятия или Дубровин – он там недалеко живёт, или Тима Романов, наш студиец.

– Молодой парень? – спросил майор, вспомнив названную фамилию. Он обратил на неё внимание, ещё просматривая список: везде пунктуально были указаны и место работы, и должность, и только против фамилии Романова – лишь один домашний адрес. Олег пожал плечами:

– Мой ровесник. Верный паж Ларисы Алексеевны. Всегда просто рвался её сопровождать. А именно в этот раз – и не смог! Даже ушёл раньше – мы ещё час, наверное, сидели.

В голосе молодого человека Викентий Владимирович уловил нечто… Удивление? Сомнение? Намёк? Он не стал сейчас разбираться, но в памяти сделал зарубочку. Просто спросил ещё о Романове:

– Он где работает?

Олег опять пожал плечами, чуть покривил губы:

– Он у нас вроде на творческих хлебах. Чистым искусством зарабатывать хочет. Темпераментная натура. Думаете, фамилия у него от дворянских кровей? От цыганских.

В дверь кабинета стали заглядывать. Сначала молодая преподавательница шагнула, было, но, извинившись, притворила дверь. Потом просунулась лохматая голова студента. Кандауров подумал: пора закругляться.

– Много у вас здесь работы? – спросил напоследок.

Белов аккуратно отвёл со лба на затылок длинные светлые пряди волос: такая причёска делала его старше, солиднее. Ответил обстоятельно:

– Читаю небольшой курс «Поэты пушкинской эпохи», пишу кандидатскую диссертацию.

На этом их разговор окончился.

Дубровину майор позвонил домой вечером, договорился подъехать сразу же. Они сидели в небольшой кухне – стандартный многоэтажный дом нового микрорайона, пили чудесный цейлонский чай, свежезаваренный. Жена Анатолия Васильевича – Лиза, как он её представил, – недавно вернулась из круиза по Средиземноморью и привезла, кроме двух жестянок такого чая, несколько альбомов по искусству, истратив на это всю обменную валюту. Несмотря на полноту, лёгкая в движениях Лиза, разливая чай по чашкам, сказала, приглушив звонкий голос: