Исчезновение Стефани Мейлер

– Как это? – удивился я. – Мать Стефани утверждает, что дочь в сентябре уволили из “Нью-Йорк литерари ревью” и она как раз поэтому переехала в Орфеа. Зачем ей туда ездить? Какой смысл?

– Так или иначе, даты дорожной пошлины совпадают с датами штрафов, – сказала Анна. – И, насколько я вижу, протокол на нее составляли в точках, расположенных неподалеку от здания, где находится редакция журнала. Давай позвоним главному редактору и спросим, – предложила она, доставая телефон.

Номер она набрать не успела: в дверь постучали. Пришел офицер из группы криминалистов полиции штата.

– Принес вам результаты, вот что мы нашли в квартире и в машине Стефани Мейлер, – сказал он, помахав толстым конвертом. – Думаю, вам будет интересно.

Он присел на краешек стола для совещаний.

– Начнем с квартиры. Подтверждаю, мы имеем дело с поджогом. Присутствуют следы горючей жидкости. И подожгла квартиру не Стефани Мейлер – если вы вдруг сомневаетесь.

– Почему не она? – спросил я.

Полицейский показал пластиковый пакет с пачками банкнот:

– Мы обнаружили в квартире десять тысяч долларов наличными. Они были спрятаны в резервуаре итальянской кофемашины, поэтому остались целы.

– В самом деле, на месте Стефани, если бы я хранила дома десять тысяч долларов наличными, я бы их забрала, прежде чем устраивать пожар, – согласилась Анна.

– А в машине что вы нашли? – спросил я полицейского.

– К сожалению, никаких следов ДНК, кроме ДНК самой Стефани. Мы сравнили с пробой, взятой у ее родителей. Зато мы обнаружили весьма загадочную записку под сиденьем водителя. Почерк вроде бы Стефани.

Полицейский снова сунул руку в конверт и вытащил оттуда еще один пакетик. В нем лежал листок, вырванный из школьной тетрадки; на листке было написано:

Черная ночь → Театральный фестиваль в Орфеа

Поговорить с Майклом Бердом

– Черная ночь! – воскликнула Анна. – Как в записке, которую оставили вместо материалов дела об убийстве 1994 года.

– Надо ехать к Майклу Берду, – сказал я. – Похоже, он знает больше, чем изволил нам сообщить.

* * *

Майкла мы нашли в редакции “Орфеа кроникл”, в его кабинете. Он подготовил для нас папку со всеми статьями, которые Стефани написала для газеты. В основном речь шла о событиях сугубо местного значения: школьной ярмарке, параде на День Колумба, муниципальном празднестве для одиноких на День благодарения, конкурсе тыкв на Хеллоуин, каком-нибудь мелком ДТП и тому подобном из рубрики происшествий. Пролистывая статьи, я спросил Майкла:

– Сколько Стефани получала в газете?

– Полторы тысячи долларов в месяц, – ответил он. – А почему вы спрашиваете?

– Это может быть важно для расследования. Не буду от вас скрывать: я все еще не могу понять, почему Стефани, уехав из Нью-Йорка, стала писать в Орфеа заметки про День Колумба и конкурс тыкв. Не обижайтесь, Майкл, но это плохо вяжется с образом честолюбивой журналистки, как описали ее родители и друзья.

– Прекрасно понимаю ваш вопрос, капитан. Я и сам его себе задавал. Стефани сказала, что сыта по горло “Нью-Йорк литерари ревью”. Ей хотелось чего-то нового. Знаете, она такая идеалистка… Хочет изменить мир. Работа в местной газете для нее вызов, и он ее не пугает, наоборот.

– Думаю, дело в другом, – сказал я и показал Майклу бумажку, найденную в машине Стефани.

– Что это? – спросил Майкл.

– Записка, написана рукой Стефани. Она упоминает театральный фестиваль в Орфеа и добавляет, что хочет с вами об этом поговорить. Что вам известно такого, о чем вы нам не сказали, Майкл?

Майкл вздохнул:

– Я ей обещал никому не говорить… Я слово дал.

– Майкл, – заметил я, – по-моему, вы не сознаете всей серьезности ситуации.

– Это вы не сознаете, – возразил он. – Возможно, у Стефани есть веская причина, почему она решила на время исчезнуть. А вы переполошили жителей и все портите.

– Веская причина? – поперхнулся я.

– Может, она знала, что ей грозит опасность, и решила скрыться. А вы поставили на уши всю округу и подводите ее под удар. Вы даже представить не можете, какое серьезное расследование она ведет; не исключено, что в этот момент ее ищет как раз тот, от кого она прячется.

– Вы хотите сказать – полицейский?

– Не исключено. Она все время темнила. Я ее несколько раз просил рассказать подробнее, но она так и не призналась, в чем дело.

– Очень похоже на Стефани, она на днях и со мной так себя вела, – вздохнул я. – Но как это связано с театральным фестивалем?

В редакции не было ни души, да и дверь кабинета закрыта, но Майкл еще понизил голос, словно боялся, что кто-нибудь его услышит:

– Стефани считала, что на фестивале что-то затевается. Ей надо было расспросить волонтеров, но так, чтобы никто ничего не заподозрил. Я ей предложил сделать цикл статей для газеты. Идеальное прикрытие.

– Под видом интервью? – удивился я.

– Не совсем под видом, мы же их потом печатали… Я вам уже говорил, у газеты финансовые трудности, а Стефани меня уверяла, что, когда результаты ее расследования будут опубликованы, деньги в кассу потекут рекой. “Когда мы это опубликуем, газету будут рвать из рук”, сказала она мне однажды.

Вернувшись в кабинет Анны, мы наконец связались с бывшим патроном Стефани, главным редактором “Нью-Йорк литерари ревью” Стивеном Бергдорфом. Он жил в Бруклине. Анна позвонила ему и включила в телефоне громкую связь, чтобы я тоже слышал разговор.

– Бедняжка Стефани, – расстроился Стивен Бергдорф, когда Анна ввела его в курс дела. – Надеюсь, с ней не случилось ничего серьезного. Она очень умная, отличный журналист и пишет бойко. Такая милая, со всеми так приветлива… Не тот человек, чтобы нажить себе врагов и вообще неприятности.

– Если мои сведения верны, прошлой осенью вы ее уволили.

– Это точно. Просто от сердца оторвал, она такая блестящая девушка. Но летом бюджет журнала сократился, подписка резко упала. Мне ничего не оставалось, как экономить, пришлось с ней расстаться.

– Как она отнеслась к увольнению?

– Как вы догадываетесь, без особого восторга. Но мы остались в добрых отношениях. Я ей даже писал в декабре, спрашивал, как дела. Она сказала, что работает для “Орфеа кроникл” и ей там очень нравится. Я был за нее рад, хоть и слегка удивился.

– Удивился?

– Такая девушка, как Стефани Мейлер, – это уровень “Нью-Йорк таймс”, – пояснил Бергдорф. – Что ей делать в заштатной газетенке?

– Мистер Бергдорф, Стефани после увольнения приезжала в редакцию журнала?

– Нет. По крайней мере, насколько я знаю. Почему вы спрашиваете?

– Потому что, по нашим данным, ее машина в последние месяцы часто была запаркована у вашего здания.

* * *

В редакции “Нью-Йорк литерари ревью” в воскресный день было безлюдно. Повесив трубку, Стивен Бергдорф долго сидел в растерянности.

– Что стряслось, Стиви? – спросила двадцатипятилетняя Элис. Она сидела в его кабинете на диване и красила ногти красным лаком.

– Звонили из полиции. Стефани Мейлер пропала.

– Стефани? Она была дура набитая.

– Что значит “была”? – встревожился Стивен. – Ты что-то знаешь?

– Да нет, я сказала “была”, потому что после отъезда ни разу ее не видела. Ты прав, она наверняка и сейчас дура.

Бергдорф поднялся из-за стола и в задумчивости уставился в окно.

– Стиви, котик, – нахмурилась Элис, – ты же не будешь угрызаться?

– Если бы ты меня не заставила ее уволить…

– Не начинай, Стиви! Ты сделал то, что должен был сделать.

– Ты с ней после отъезда не общалась?

– Ну, может, по телефону говорила. Что это меняет?

– Господи, Элис, ты же только что сказала, что больше ее не видела!..

– Я и не видела. Но по телефону говорила. Один раз. Две недели назад.

– Ты еще скажи, что сама ей звонила, чтобы поиздеваться! Она знает, почему ее на самом деле уволили?

– Нет.

– Откуда такая уверенность?

– Потому что это она мне позвонила, за советом. Беспокойная такая. Говорит: “Мне надо охмурить одного мужика”. А я ей: “Да запросто: ты у него сосешь, обещаешь дать, а он тебе взамен клянется в верности до гроба”.

– Интересно, про что шла речь. Наверно, надо было сообщить в полицию.

– Никакой полиции… А теперь будь паинькой и замолчи.

– Но…

– Не серди меня, Стиви! Ты знаешь, что бывает, когда ты меня нервируешь. У тебя есть рубашка на смену? А то эта вся жеваная. Давай прихорашивайся, я хочу вечером куда-нибудь пойти.

– Я сегодня не могу, я…

– А я сказала, что хочу куда-нибудь пойти!

Бергдорф понуро вышел из кабинета и поплелся налить себе кофе. Позвонил жене, сказал, что ему нужно срочно доделывать номер и к ужину он не приедет. Нажав на отбой, он закрыл лицо руками. Как он до такого докатился? Как так вышло, что он на шестом десятке связался с этой девчонкой?

* * *

Мы с Анной не сомневались, что деньги, обнаруженные у Стефани, – это один из ключей к расследованию. Откуда у нее дома взялись эти 10 тысяч долларов наличными? Стефани зарабатывала полторы тысячи в месяц; после оплаты жилья и страховки, расходов на машину и еду у нее должно было оставаться всего ничего. Если это личные сбережения, то они бы скорее лежали на счете в банке.

Всю вторую половину дня мы расспрашивали родителей Стефани и ее друзей на предмет этих денег, но так ничего и не выяснили. Родители утверждали, что дочь всегда полагалась только на себя. Получила стипендию на учебу в университете, а потом жила на зарплату. Друзья говорили, что Стефани под конец месяца часто сидела на мели. Они плохо себе представляли, как она могла что-то откладывать.

Уезжая из Орфеа, я, вместо того чтобы выехать по Мейн-стрит прямо на 17-е шоссе, а оттуда на автостраду, почти безотчетно завернул в квартал Пенфилд и добрался до Пенфилд-кресент. Миновал скверик и затормозил перед домом, где двадцать лет назад, когда все началось, жил мэр города Гордон.

Там я стоял довольно долго. По дороге домой мне захотелось заехать к Дереку и Дарле. Сам не знаю зачем: то ли повидать Дерека, то ли просто неохота было сидеть одному, а кроме него, у меня никого не было.

К их дому я подъехал ровно в восемь. Постоял под дверью, не решаясь нажать на звонок. Из дома доносились громкие веселые голоса, все семейство ужинало на кухне. По воскресеньям у Дерека ели пиццу.

Я тихонько подошел к окну и стал смотреть, как они ужинают. У Дерека было трое детей, все еще учились в школе. Старший на будущий год собирался поступать в университет. Вдруг кто-то из них меня заметил. Все повернулись к окну и уставились на меня.

Дерек вышел на крыльцо с бумажной салфеткой в руке, дожевывая кусок пиццы.

– Джесси, – удивился он, – ты чего на улице торчишь? Идем, поужинаешь с нами.

– Нет, спасибо. Не так уж я голоден. Слушай, тут в Орфеа какие-то странные дела творятся…

– Джесси, – вздохнул Дерек, – ты еще скажи, что все выходные там просидел!

Я быстро пересказал ему последние события.

– Больше никаких сомнений, – подытожил я. – Стефани нашла что-то новое про то четверное убийство девяносто четвертого года.

– Это только твои предположения, Джесси.

– Но послушай! – воскликнул я. – Есть эта бумажка с “Черной ночью”, которую нашли в машине Стефани, записка с теми же самыми словами лежит в коробке вместо полицейского досье об этом убийстве, а само досье исчезло! Причем она связывает это все с театральным фестивалем, который, как ты помнишь, проходил первый раз именно в 1994 году! Это называется никаких фактов?

– Ты видишь связи, которые хочешь видеть, Джесси! Ты хоть понимаешь, что означает пересмотреть дело 1994 года? Это означает, что мы тогда сели в лужу.

– А если мы в самом деле сели в лужу? Стефани сказала, что мы упустили главную деталь, а та лежала прямо у нас перед глазами.

– И что мы тогда сделали не так, интересно? – разозлился Дерек. – Ты мне скажи, Джесси, что мы сделали не так?! Ты же прекрасно помнишь, насколько тщательно мы работали. Досье такое, что комар носу не подточит! По-моему, тебя перед уходом из полиции одолели дурные воспоминания. Нельзя вернуться в прошлое, сделанного не воротишь! Так какого черта тебе не сидится? Зачем пересматривать дело?

– Потому что так надо!

– Никому это не надо, Джесси! Ты с завтрашнего дня больше не коп. Что ты лезешь в какое-то говно, которое тебя не касается?

– Я думаю попросить отсрочку. Не могу я просто так уйти из полиции. Не могу жить со всем этим на совести!

– Ну а я могу!

Он сделал вид, что хочет закрыть дверь и прекратить ненужный разговор.

– Помоги мне, Дерек! – воскликнул я. – Если я завтра не представлю майору прямого доказательства, что Стефани Мейлер связана с расследованием девяносто четвертого года, он меня заставит раз навсегда закрыть это дело.

Он оглянулся:

– Зачем ты так, Джесси? – спросил он. – Зачем тебе ворошить это дерьмо?

– Давай поработаем вместе, Дерек…

– Я уже двадцать лет как не оперативник, Джесси. Что ты меня опять туда тянешь?

– Ты лучший коп, какого я знаю, Дерек. Ты всегда был куда лучшим полицейским, чем я. И это ты должен был стать капитаном нашего подразделения, а не я.

– Не учи меня жить, Джесси, не тебе судить, как мне надо было строить карьеру! Ты прекрасно знаешь, почему я последние двадцать лет сидел за столом и заполнял бумажки.

– По-моему, у нас есть шанс все поправить, Дерек.

– Ничего поправить нельзя, Джесси. Если хочешь зайти и съесть кусок пиццы, добро пожаловать. Но вопрос о расследовании закрыт.

Он толкнул входную дверь.

– Завидую тебе, Дерек, – произнес я.

Он обернулся:

– Ты? Ты мне завидуешь? Да чему тебе завидовать?

– Ты любишь, и тебя любят.

Он досадливо мотнул головой:

– Джесси, Наташи нет с нами уже двадцать лет. Тебе давно пора начать новую жизнь. Мне иногда кажется, что ты будто ждешь, когда она вернется.

– Каждый день, Дерек. Каждый день я говорю себе, что она вернется. Каждый раз я прихожу домой в надежде, что она там.

Он вздохнул.

– Не знаю, что тебе сказать. Мне очень жаль. Ты должен кого-нибудь себе найти. В жизни надо двигаться вперед, Джесси.

Он вернулся в дом, а я – к своей машине. Трогаясь с места, я увидел, как из дома вышла Дарла и решительно двинулась ко мне. Вид у нее был очень сердитый, и я знал почему. Я опустил стекло.

– Отстань от него, Джесси! Не буди призраки прошлого.

– Послушай, Дарла…

– Нет, Джесси, это ты меня послушай! Дерек не заслужил такого от тебя! Отвяжись от него со своим расследованием! Не мучай его! Если тебе приспичило ворошить прошлое, лучше вообще не приходи. Мне что, напомнить тебе, что случилось двадцать лет назад?

– Нет, Дарла, не надо! Не надо мне ничего напоминать. Я и так все помню, каждый день. Каждый долбаный день, слышишь, Дарла? Каждое долбаное утро, когда просыпаюсь, и каждый вечер, когда ложусь спать.

Она грустно посмотрела на меня, явно жалея, что затронула эту тему.

– Прости, Джесси. Пойдем поужинаем, у нас осталась пицца, я сделала тирамису.

– Нет, спасибо. Домой поеду.

Я нажал на газ.

Дома я налил себе виски и вытащил папку, к которой не притрагивался уже много лет. Внутри лежал ворох газетных статей 1994 года. Я долго просматривал их. Одна привлекла мое внимание.

ПОЛИЦИЯ СЛАВИТ ГЕРОЯ

Вчера на церемонии, состоявшейся в окружном отделении полиции штата, сержант Дерек Скотт был награжден медалью за отвагу, проявленную при спасении жизни своего напарника, инспектора Джесси Розенберга. Скотт совершил подвиг в ходе задержания опасного преступника, убившего четырех человек этим летом в Хэмптонах.

От размышлений меня оторвал звонок в дверь. Я взглянул на часы: кого это несет так поздно? Взял револьвер, лежавший на столе, бесшумно подкрался к двери и посмотрел в глазок. На крыльце стоял Дерек.

Я открыл дверь и с минуту молча глядел на него. Он заметил, что я вооружен:

– Ты правда считаешь, что дело серьезное, да?

Я кивнул.

– Показывай, что там у тебя.

Я достал все, что удалось раздобыть, и разложил на столе в столовой. Дерек изучил фото с камер наблюдения, найденную в машине записку, наличность и выписки с кредитной карты.

– Стефани явно тратила больше, чем зарабатывала, – пояснил я. – Один только билет в Лос-Анджелес стоил девятьсот долларов. У нее должен был быть еще один источник дохода. Надо выяснить какой.

Дерек просматривал счета Стефани, и я заметил в его глазах искорки, которых не видел уже много лет. Он долго перебирал выписки с кредитки, потом взял ручку и обвел ежемесячное автоматическое списание в 60 долларов, возникшее в ноябре.

– Получатель платежа – некая фирма под названием SVMA, – сказал он. – Тебе это что-то говорит?

– Нет, ничего.

Он схватил со стола мой ноутбук и забил название в поисковик.

– Это мебельный склад самообслуживания в Орфеа, – сообщил он, поворачивая ко мне дисплей.

– Мебельный склад? – поразился я, вспомнив свою беседу с Труди Мейлер. Мать Стефани утверждала, что у дочери в Нью-Йорке было совсем немного вещей и она перевезла их прямо на квартиру в Орфеа. Зачем ей понадобилось арендовать с ноября мебельный склад?

Склад был открыт круглосуточно, и мы решили немедленно ехать туда. Я показал ночному сторожу свой жетон, и тот, справившись с реестром, указал номер бокса, арендованного Стефани.

Мы миновали вереницу дверей и опущенных жалюзи и остановились перед металлической шторой, запертой на висячий замок. Я захватил с собой кусачки по металлу, без труда справился с замком и поднял штору. Дерек осветил помещение карманным фонариком.

Зрелище, представшее нашим глазам, повергло нас в изум ление.

Дерек Cкотт

Начало августа 1994 года. Со дня убийства прошла неделя.

Мы с Джесси отдавали расследованию все силы, работали день и ночь, забыв про сон, выходные и сверхурочные.

Наш штаб располагался в квартире Джесси и Наташи, там было куда уютнее, чем в холодном кабинете в полиции штата. Мы устроились в гостиной, поставили там две походных койки и приходили и уходили, когда нам удобно. Наташа заботилась о нас. Ей случалось вставать посреди ночи, чтобы приготовить нам поесть. Она говорила, что это лучший способ опробовать блюда, которые она включит в меню своего ресторана.

– Джесси, – говорил я с набитым ртом, смакуя Наташину стряпню, – поклянись, что ты на ней женишься. Это не женщина, а совершенная фантастика.

– А я и собираюсь, – ответил однажды вечером Джесси.

– Когда свадьба? – в восторге воскликнул я.

– Совсем скоро, – улыбнулся он. – Хочешь кольцо посмотреть?

– А то!

Он на секунду отлучился и вернулся с футляром; в нем покоился великолепный бриллиант.

– Бог ты мой, Джесси, да оно обалденное!

– Это бабушкино, – сказал он, быстро пряча футляр в карман: в комнату входила Наташа.

* * *

Баллистический анализ не оставлял сомнений: жертвы были застрелены из одного оружия, пистолета марки “Беретта”. Все убийства совершил один человек. Эксперты полагали, что, скорее всего, это мужчина: не только из-за тяжести преступления, но и потому, что входную дверь дома выбили сильным ударом ноги. Впрочем, она даже не была заперта.

Следственный эксперимент, проведенный по запросу прокуратуры, позволил восстановить следующую картину событий: убийца вышиб дверь дома Гордонов; вначале столкнулся в прихожей с Лесли Гордон и выстрелил ей в грудь, почти в упор. Потом заметил в гостиной ребенка и убил его в спину двумя пулями, выпущенными из коридора. Затем убийца направился на кухню, видимо услышав шум. Мэр, Джозеф Гордон, пытался выбежать в сад через застекленную дверь кухни. Четырежды выстрелив ему в спину, стрелок направился по коридору к входной двери. Ни одна пуля не прошла мимо цели, значит, стрелок был опытный.

Выйдя из дома через парадный вход, он налетел на Меган Пейделин, совершавшую пробежку. Та наверняка пыталась убежать, и он убил ее двумя выстрелами в спину. Действовал он, вероятно, без маски, потому что затем сделал контрольный выстрел в голову, в упор, словно желая убедиться, что женщина мертва и не заговорит.

Дополнительная сложность заключалась в том, что в деле имелось двое косвенных свидетелей, но они мало чем могли помочь следствию. В момент убийства Пенфилд-кресент была почти безлюдна. Из восьми домов, находящихся на улице, один был выставлен на продажу, а обитатели пяти других ушли в Большой театр. В последнем жила семья Беллами, но в тот вечер дома оставалась только Лина Беллами, молодая мать троих детей, и ее младший сын, которому едва исполнилось три месяца. Ее муж Терренс отправился с двумя старшими на набережную.

Лина Беллами, конечно, слышала выстрелы, но приняла их за салют на набережной по случаю открытия фестиваля. Тем не менее прямо перед этими хлопками она заметила на улице черный фургон с большим логотипом на заднем стекле, но описать его не смогла. Помнила, что там что-то нарисовано, но не присматривалась и не запомнила, что именно.

Вторым свидетелем был одинокий мужчина, Альберт Плант, живший в одноэтажном доме на параллельной улице. Когда-то он попал в аварию, передвигался только в инвалидной коляске и в тот вечер остался дома. Когда раздались выстрелы, он как раз ужинал. Серия хлопков привлекла его внимание, он вышел на крыльцо послушать, что такое творится в квартале. Сообразил посмотреть на часы: было 19.10. Но потом снова воцарилась тишина, и он решил, что это дети забавлялись с петардами. Посидел на пороге, наслаждаясь вечерним теплом, а потом, примерно через час, около 20.20, услышал крики какого-то мужчины, звавшего на помощь. Он немедленно позвонил в полицию.

Одна из главных трудностей заключалась в отсутствии мотива преступления. Чтобы выяснить, кто убил мэра и его семью, нам надо было знать, у кого были причины это сделать. Но на первых порах расследование ни к чему не привело. Мы опросили жителей города, муниципальных чиновников, родных и друзей мэра и его жены – все напрасно. Гордоны, казалось, жили тихо и мирно. Ни явных врагов, ни долгов, никаких драм, никакого мутного прошлого. Ничего. Самая обычная семья. Лесли Гордон, супруга мэра, работала учительницей в начальной школе Орфеа, ее очень ценили; о самом мэре все отзывались в высшей степени положительно, горожане относились к нему неплохо, и все полагали, что на муниципальных выборах в сентябре, на которых против Гордона выдвигался его заместитель Алан Браун, его выберут на второй срок.

Однажды под вечер, когда мы в энный раз перебирали документы, я сказал Джесси:

– А если Гордоны не собирались никуда убегать? Может, мы с самого начала просчитались?

– Это ты к чему, Дерек?

– Гляди, мы уткнулись в тот факт, что Гордон был дома, а не в Большом театре и что у них были сложены чемоданы.

– Согласись, довольно странно, что мэр решил не появляться на открытии фестиваля, который сам же и основал, – возразил Джесси.

– Может, он просто опаздывал, – сказал я. – И как раз собирался туда отправиться. Начало официальной церемонии в 19.30, у него было время добраться до Большого театра. На машине туда минут десять, не больше. Что до чемоданов, то, возможно, Гордоны собирались в отпуск. У его жены и сына летние каникулы, все логично. Они думали уехать на следующий день с раннего утра и хотели сложить вещи перед тем, как двинуться в Большой театр, они ведь знали, что вернутся поздно.

– А как ты объяснишь, что их убили? – поинтересовался Джесси.

– Неудачное ограбление, – предположил я. – Кто-то думал, что Гордоны в этот момент уже в Большом театре и можно спокойно попасть в дом.

– Вот только пресловутый грабитель, похоже, ничего не взял, кроме их жизней. А чтобы войти, вышиб дверь ногой? Не самый незаметный способ. К тому же никто из муниципальных служащих не упоминал, что мэр собирается в отпуск. Нет, Дерек, тут что-то другое. Тот, кто их застрелил, хотел их убрать. Слишком жестокое убийство, чтобы можно было сомневаться.

Джесси достал из дела фото убитого мэра, сделанное в доме, долго его разглядывал, потом спросил:

– Тебя ничто не удивляет на этой фотографии, Дерек?

– Ты имеешь в виду, кроме того, что мэр плавает в луже крови?

– Он не в костюме и без галстука, – сказал Джесси. – Он в домашней одежде. Чтобы мэр отправился открывать фестиваль в таком наряде? Это же чушь. Знаешь, Дерек, что я думаю? Я думаю, что мэр и не собирался на спектакль.

На снимках открытого чемодана рядом с Лесли виднелись фотоальбомы и какая-то безделушка.

– Взгляни, Дерек, – продолжал Джесси. – Лесли Гордон, когда ее убили, укладывала в чемодан вещи. Кто будет брать в отпуск фотоальбомы? Они собирались бежать. Возможно, от того, кто их убил. От кого-то, кто точно знал, что на театральном фестивале их не будет.

Наташа вошла в комнату как раз на последних словах Джесси.

– Что, парни, напали на след? – улыбнулась она.