Врата Победы: Ленинград-43. Сумерки богов. Врата Победы

Первый раз это было в октябре прошлого года, я тогда командовал лодкой U-435. Это случилось у Киркенеса, нас атаковали русские эсминцы, они отлично видели цель. А когда меня с остатком экипажа подобрал гидроплан, что-то прошло прямо под нами на огромной скорости, подняв волну, и мы едва спаслись! А две другие лодки, бывшие в завесе рядом с нами, исчезли бесследно.

Второй раз это случилось три месяца назад. Я уже командовал U-1506, вместе с U-1503 мы были первыми лодками этого типа, перешедшими на север, в Нарвик. После к нам присоединилась U-1505, а U-1504 пришла уже в Тронхейм, когда в Нарвике всё закончилось. Мы вели поиск в русской зоне, когда были внезапно атакованы, и спаслись лишь благодаря моему умению и опыту, погрузившись на трехсотметровую глубину – а вот русские так не смогли.

Да, я считаю, что двести – это максимальная глубина, на которую может идти русская сверхлодка. Зато она развивает под водой скорость свыше сорока узлов, насколько мы могли судить по изменению пеленга и дистанции. Нет, мы не включали локатор в активном, мы не самоубийцы – но поверьте, что такой опытный подводник как я, вполне способен приблизительно оценить расстояние по уровню шума. И замечу, что русская лодка очень тихая, услышать ее можно лишь на короткое время, когда она идет максимальным ходом и еще не вышла за радиус слышимости. И когда мы лежали на грунте, а русские прошли почти над нами, мне показалось, что у них турбина, а не электромотор. Мы спаслись – а U-1503 не вернулась. Насколько мне известно, первые лодки этого проекта, с U-1501 по U-1504, имели конструктивный дефект, из-за которого глубина их погружения была ограничена ста двадцатью метрами, они не могли нырнуть так глубоко, как мы.

Третий раз это случилось, когда мне было приказано вместе с корветтен-капитаном Шнее выйти на U-1505 на перехват уводимой русскими из Нарвика «пятьсот шестой». И мы сумели занять позицию на пути русского конвоя, но когда уже готовились выйти в атаку, мой акустик, Петер Цише услышал и опознал шум сверхлодки. Он был очень хороший акустик, ну разве только у Маркса на U-376 был лучший, с прозвищем Моцарт – но и 376-я тоже сгинула в русских морях, еще в прошлом году. И мы лежали на грунте и молились, заглушив всё, что можно, зная, что выдать себя – это смерть. По утверждению акустика, сигнал был очень характерный – кроме шума винтов, можно было различить низкочастотный звук турбины, но это если очень хорошо слушать, с близкого расстояния, и когда русская лодка идет большим ходом, меняя свое положение в ордере – когда же она шла наравне с конвоем, четырнадцатиузловым ходом, мы не слышали ничего.

И четвертый раз это произошло здесь. Против вашей эскадры были посланы U-1505 под командой Шнее, и U-1507, командовать которой назначили меня. Это были пока все боеспособные лодки нового типа – U-1501, самая первая в серии, считается учебной – из-за множества дефектов; U-1502 погибла на Балтике при испытаниях; U-1504 пропала без вести у португальского побережья; про судьбу U-1503 и U-1506 я уже рассказал. Мерзавец Шнее – это он настоял, чтобы я занимал позицию восточнее и атаковал первым: «Вам нужно оправдаться за потерю корабля, Зигфрид», – прикрылся мной, свинья, как приманкой – не здесь ли русский Ужас?

И когда мы уже готовились выйти в атаку, мой Моцарт сказал: «Пеленг 85, это Он! Идет большим ходом, прямо на нас». Что нам было делать – уходить под эскадру, как мы поступили бы с конвоем? Но мы не знали, насколько вы и русские договорились – что, если Ужас погонится за нами и там? Мы пытались нырнуть на предельную глубину, но в этот раз русские торпеды достали нас, взрывы были близко. Хорошо, что чуть выше, основной удар пошел вверх – но в кормовом отсеке началась течь, если бы она расширилась – на глубине это смерть! И мы помнили – те, кто был со мной на 1506-й – как Ужас охотился за нами почти сутки, и выдержать это было выше человеческих сил! Мы солдаты, а не самоубийцы, и готовы выполнить свой долг, а не идти на верную гибель!

Да, я приказал всплывать и готовиться покинуть лодку. Поскольку знал, что сейчас будет – и британский плен казался не самым худшим выходом. Я оказался прав, торпеда попала в нас, когда я открывал верхний рубочный люк – первым выходя наверх, как положено командиру. Я успел выскочить, про судьбу остального экипажа не знаю. И бог дал мне силы продержаться в ледяной воде, пока меня не заметили и не подняли на борт вашего эсминца.

Хочу спросить лишь об одном. Удалось ли вам потопить этого ублюдка Шнее?

И снова подводная лодка U-1505

«Ну вот, отбегался Штрель, – подумал Шнее, выслушав доклад акустика. – Удача, значит, такая – попасться этому русскому неизвестно чему. А тот сожрал и не подавился – нет, лучше быть живым трусом, чем мертвым героем! Тем более что и героями стать не успеем – пока будем занимать позицию для атаки, Ужас нас услышит и пошлет вслед за Штрелем! Так что – полная тишина, как под бомбами, отключить всё, что можно. И ждать».

Наверху был слышен визг винтов эсминцев. И более низкий шум – больших кораблей. Судя по пеленгу, они проходили перед лодкой. Может быть, их можно было достать торпедами, даже не всплывая под перископ, рассчитать положение по акустике, примерно оценив эскадренную скорость и, по изменению пеленга, дистанцию? Но для залпа требовалось как минимум всплыть со ста метров на десять-пятнадцать. И быть замеченными – даже если Ужас не успеет перехватить во время этого маневра, он после уже не выпустит. Так что лучше – не делать глупостей. Что там будет на берегу, это после – а здесь конец настанет немедленно.

Шнее был опытен и умен. И считал, что дожил до четвертого года войны (что не удалось даже его учителю, великому подводному асу Отто Кречмеру), исключительно благодаря своему благоразумию, заменяющему азарт. Играть лишь верную игру – и пас, когда положение сомнительно. Пусть рискуют и гибнут дураки.

Русского Нечто не слышно. Но вряд ли он сунется прямо к эскадре, у янки есть привычка сначала стрелять, разбираться потом. Судя по пеленгу, американцы (или англичане) уже прошли вперед, мы почти сзади, от них справа за кормой. И кригс-комиссар молчит – наверняка по возвращении донесет об уклонении от атаки! Значит, атака должна быть – теперь, когда это безопасно. Всплывать под перископ, цель по пеленгу… готовить полный залп (веером, задав торпедам угол растворения – может, в кого-нибудь да попадет!). И позаботиться, чтобы в журнале, на схеме маневрирования, объектом атаки значился вражеский линкор – кригс-комиссар, эта береговая крыса, не подводник, нестыковок не заметит! Залп – и сразу на глубину, и снова полная тишина – а вдруг Ужас вернется?

Это же место и время. Союзная эскадра

Эскадра – или целый флот! – шла двумя отрядами. Линкор «Кинг-Эдвард», в окружении тяжелых крейсеров, завесы эсминцев впереди, с двумя легкими крейсерами, и по флангам, замыкали строй подводные лодки. Позади и левее в десяти милях в подобном же ордере шли американцы.

Одна торпеда с U-1505 попала в «Джавелин», замыкающий из эсминцев правофланговой завесы. Остальные ушли в молоко, из-за веера растворения, заданного автоматом стрельбы, и слишком большого расстояния – немецкие электрические торпеды имели максимальную скорость всего двадцать восемь узлов, а Шнее стрелял уже вслед уходящей эскадре, не конвою, залп просто не успевал догнать цели. Но «Джавелину» не повезло – судьба такая у корабля, однажды он уже перенес попадание двух немецких торпед, оторвавших ему и нос и корму – и больше года провел в доке, с ноября сорокового по январь сорок второго. Сейчас же и одной торпеды хватило, чтобы эсминец потерял ход – через сутки, когда корпус буксируемого корабля начнет переламываться на штормовой волне, британский адмирал прикажет снять экипаж, людские потери будут минимальны – всего восемь человек, погибших при попадании торпеды. И Шнее, услышав взрыв, с чистой совестью приказал записать: «Поражен британский (или американский) линкор, миссия выполнена, и пора уносить ноги».

Доклад с «Ашанти», одного из головных: «Немецкая подлодка потоплена неизвестно кем, или погибла от взрыва своей же торпеды. Спустя короткое время торпедирован «Джавелин», явно другой лодкой». Значит, эскадра попала в зону охоты «волчьей стаи» – ситуация была хорошо известна англичанам, и меры защиты отработаны: увеличить ход и отворот в сторону (в данном случае, влево), чтобы оставить прочие лодки стаи за кормой. И передать оповещение американцам!

Всё могло быть иначе, не задержись американский отряд с поворотом всего на десять минут. Подчинение не было установлено, и в радиограмме от англичан было «рекомендую», а не «приказываю». По замыслу, американцы тоже должны были отвернуть на шестьдесят градусов влево, сохраняя прежнее положение относительно британского отряда, ну а после, пройдя миль двадцать на север, так же синхронно повернуть на прежний курс.

Так и не удалось узнать, отчего подводные лодки «Тюдор» и «Тайрлес» отвернули чуть круче, чем должно. Эскадра шла без огней, радары были включены лишь на эсминцах, но не на лодках. И две английские субмарины, оторвавшись от своих, выкатились влево из общего строя, пройдя за кормой эсминцев левофланговой завесы – никто не подумал, что скорость подлодок чуть меньше заданного по эскадре «в маневре уклонения», они неизбежно отстанут – на короткое время, и ничего бы не случилось, по завершении маневра они заняли бы свое место в строю.

Но из-за задержки с поворотом американского отряда, идущая концевой «Тюдор» была замечена с «Мелвина», самого правофлангового из эсминцев американской головной «завесы». Расследование показало, что на «Мелвине» ничего не знали о повороте англичан, зато приняли предупреждение о подводной угрозе. И, как изрек один из национальных героев янки: «Пусть лучше меня судят двенадцать присяжных, чем несут на кладбище двенадцать могильщиков – всегда стреляй первым!» Разрывы пятидюймовых легли недолетом, на «Тюдор» сделали правильные выводы и поспешили погрузиться «от этих сумасшедших янки», тем самым, по мнению американцев, обозначив себя как врага. И в то время как «Мелвин» совместно с пришедшим на помощь «МакДермутом», бомбили «Тюдор», быстро обнаруженную сонарами, третий эсминец, «Хелси-Пауэл», заметив «Тайрлес», атаковал немедленно. Британцы пытались передать опознавательные, помня об инструкции, не погружаться, чтобы не приняли за немцев – но уже вторым залпом «Пауэлл» добился прямого попадания в рубку лодки, затем еще и еще, и наконец, протаранил «обнаруженную немецкую субмарину», пока она не ушла на глубину. Только восемь человек из экипажа «Тайрлесс» успели выскочить наверх, и были подобраны эсминцем, остальные пятьдесят три погибли, как и весь экипаж «Тюдор». И лишь тогда американцы разобрались в обстановке.

После Уинстон Черчилль скажет, что это было символично: по пути на переговоры с СССР пролилась английская кровь от рук американцев. По утверждению биографов, он до конца жизни так и не простил бывшим союзникам «предательства общих англосаксонских интересов» – что, на взгляд старины Уинни, было не меньшим грехом, чем мировой коммунизм.

А в это время на Германию…

…густо падали американские бомбы. Это началось с первых чисел декабря, но целями тогда еще были не города, а объекты ПВО – радиолокационные станции, аэродромы. Кажется странным, что тогда американцы еще гордились: «Мы бомбим не мирных жителей, а военные объекты – в отличие от англичан, этих ночных убийц». Англичане же в оправдание вспоминали сороковой год – Лондон, Ковентри, Роттердам: «Гунны начали первыми». Но сами же признают, что эти бомбежки английских городов оказались спасением для своей же ПВО, получившей передышку – если бы немецкие удары по аэродромам и авиазаводам продолжились в то лето еще две недели, у Англии бы закончились самолеты-истребители и пилоты для них. И ничто бы тогда не мешало немцам, завоевавшим господство в воздухе, сделать «Морского Льва» из плана реальностью, ничего не стоило бы тогда британское морское превосходство, применительно к отдельно взятому проливу Ла-Манш, ну а что из себя представляла английская сухопутная армия сорокового года, в сравнении с вермахтом, только что раздавившим Францию, это даже не смешно! Тем более что большая часть техники и тяжелого вооружения этой армии было потеряно в дюнкерской катастрофе, и против немецких танков будущего Вторжения британское командование всерьез рассчитывало на обычные грузовики, наспех покрытые котельным железом, просто потому, что не было ничего другого!

Теперь настал час мести за пережитый тогда страх. За норы в огородах – наспех выкопанные бомбоубежища. И за клетки из толстых стальных прутьев, которые ставились под стол – предполагалось, что если спрятаться там при бомбежке, то когда дом рухнет, тебя не раздавит, и спасатели смогут после откопать. Уже были разрушенные Гамбург и Эссен, и разбитые плотины на Рейне. Колбасники – бояться теперь, пришел ваш черед!

Американцы поначалу брезгливо сторонились такой меры ведения войны. Но решение уже было принято. Война была тотальной – и очень многие, надевшие генеральские погоны, сохранили мышление штатских политиков. Чтобы победить врага, надо заставить его электорат понять, что капитуляция – это самый лучший выход. И если в самом начале войны на Германию с самолетов падали миллионы листовок, по воспоминаниям современников, «обеспечившие потребность рейха в туалетной бумаге на десять лет вперед», то очень скоро аргументы стали гораздо более убийственными. «Мы разрушим твой дом и убьем твою семью – чтобы ты, если тебе, конечно, повезло остаться живым, понял: нашей мощи противиться бесполезно – и сдался бы на нашу милость, победителей».

В то же время бомбить города куда легче, чем военные объекты – просто невозможно сделать там столь же мощную ПВО. И экипажи бомбардировщиков, а значит, и уровень собственных потерь – мизер в сравнении с численностью сухопутной армии. Так что выгоднее: устроить новый Верден и слать домой похоронки сотнями тысяч – или заменить потери своих солдат потерями чужого гражданского населения? Для любого политика ответ очевиден.

Считалось, что В-17 в плотном строю сумеют отбить атаку истребителей. Война показала тщетность этих надежд – и существенным оказалось еще и то, что хотя плотный строй «летающих крепостей» действительно был трудной мишенью для немецких асов, сохранить его монолитность было практически невозможно, пройдя сквозь зону интенсивного зенитного огня.

Как сейчас – несколько сотен «крепостей» накатывались на обреченный город, «меркло солнце, и бомбы падали как дождь». Головные эскадрильи бросали тяжелые фугаски, стряхивающие дома с фундаментов, сносящие стены и крыши, выворачивая наружу легко возгорающееся содержимое комнат и чердаков. Вторая волна бомбардировщиков несла зажигательные бомбы и напалм. И меркло солнце от дыма пожаров, и зоны поражения на земле сливались в один очаг – а если пожары были особенно сильны, возникал «огненный шторм» – единый костер шириной и высотой в несколько километров.

И бешено стреляли зенитки. В-17 были живучими машинами, и редко поражались насмерть прямо над целью – но многие были повреждены осколками и близкими разрывами, и отставали от строя. И тогда на них набрасывались немецкие истребители, до того кружащиеся вдали в ожидании: «Будь как Хартман, белокурый рыцарь рейха, набивай больше свой боевой счет», – а сбивать подбитых одиночек намного легче и безопаснее, чем атаковать «коробочки» эскадрилий, простреливающие из крупнокалиберных «кольт-браунингов» каждую точку пространства вокруг. И асы люфтваффе брали с американцев цену, после рапортуя о десятках сбитых – вот только тем, кто на земле, это не помогало уже никак.

Ночью прилетали англичане, по той же схеме – фугаски, напалм, и снова фугаски, чтобы не давать тушить начавшиеся пожары. И стреляли зенитки, будто стараясь в ответ поджечь небеса, и устремлялись вслед бомбардировщикам истребители-ночники. И те из экипажей сбитых самолетов, кого брали в плен немецкие солдаты, могли считать, что им крупно повезло – попавших в руки толпе обычно забивали насмерть. Немцы – это законопослушный народ… Скажите это тем, кто только что потерял своих родных и свои жилища!

По городу каждую неделю – ценой потери нескольких десятков бомбардировщиков. На взгляд англо-американского командования, приемлемые потери! Надо же показать, и не одним немцам, но и русским, слишком много возомнившим о себе, истинную военную силу!

Встреча в Ленинграде.

Из кн. Эллиот Рузвельт. Его глазами (альт-ист.)

Если войны меняют ткань нашего мира, то дипломаты закрепляют эти изменения. Париж 1815 года дал Европе почти полвека мира, Версаль 1919-го – всего два десятилетия. Я хочу здесь рассказать о Договоре великих держав, одним из авторов которого был мой отец. Ленинград 1943 года и Стокгольм 1944-го в значительной мере сформировали тот мир, в котором мы живем сейчас. Даже в незавершенном виде – и я часто спрашиваю себя, что было бы, проживи отец еще хотя бы десяток лет? Наивно было надеяться, что участники Договора будут думать о соблюдении его условий больше, чем о собственных интересах – однако в том и состоит мудрость политика: построить такую систему, что подчиняться ей будет выгодно для всех ее ключевых участников.

Необходимость встречи глав воюющих держав стала очевидной еще летом 1943 года. США, Англия и Россия напрягали все силы в битве со страшным врагом – но победа русских на Днепре показала, что Еврорейху не суждено пережить эту войну, прежде же в высших политических кругах допускалось, что будет заключен мир на тех или иных условиях, с сохранением прежнего состава мировых игроков. Это создавало иную политическую ситуацию, чем в 1941 году, что потребовало от Трех держав скоординировать усилия по окончательному разгрому германского фашизма, с решением принципиальных вопросов.

По внутриполитическим причинам, Сталин категорически не мог покинуть территорию своей воюющей страны. Потому было решено, что мой отец и сэр Уинстон будут его гостями. Место встречи было выбрано – не Москва, а Петербург (вернее, Ленинград), бывшая, еще имперская, русская столица; был ли в этом намек на послевоенный политический курс СССР? А также это один из крупнейших в России промышленных центров, куда в последний год направлялось очень много закупаемого русскими оборудования для срочно восстанавливаемых заводов – отчего в нашей свите кроме военных и политиков присутствовали еще и представители американских деловых кругов.

Наш путь в Россию начался снова в Рейкъявике, где совсем недавно отец встречался с сэром Уинстоном. По морю или по воздуху – окончательно решили, что оба способа должны быть задействованы. Летная погода в этих широтах зимой – явление весьма относительное, а в Мурманске, бывшем первым пунктом нашего маршрута на русской территории, стояла полярная ночь. Также, чтобы произвести впечатление на русских и до известной степени компенсировать отвернувшуюся от нас в это время военную удачу, было решено послать не просто эскадру, а Флот – это было возможно, благодаря победе у Лиссабона, после которого Еврорейх не имел в Атлантике значительных военно-морских сил. И отец склонялся к морскому варианту – если бы «Нью-Джерси», новейший мощный линкор, по замыслу должный выступить в роли президентской яхты, не отправился на ремонт после того боя… Его роль флагмана эскадры была срочно передана «Массачусетсу», но отец решил, что путешествовать самолетом быстрее и лично для него комфортнее. При этом командование ВВС предлагало воспользоваться не штатным президентским самолетом – С-54, имеющим собственное имя «священная корова», а также лифт для инвалидного кресла отца и президентские апартаменты со спальней на борту, – а одним из переоборудованных новейших бомбардировщиков В-29, чтобы показать русским нашу воздушную мощь, а заодно испытать новую технику в дальнем перелете – но риск был признан чрезмерным, первые «суперфортрессы» имели проблемы с двигателями – и в итоге из Рейкъявика вылетел С-54 в сопровождении эскадрильи – шести В-29, имевших на борту часть сопровождающих отца лиц, а также личный самолет британского премьера (примечательно, что это был не «ланкастер», переоборудованный в ВИП-класс, а такой же американский С-54), свита сэра Уинстона была гораздо меньше числом, и к тому же на борту английского самолета был де Голль, на участии которого в переговорах настоял сам Сталин. Что до флота, то он должен был выйти заблаговременно, играя роль подстраховки, если что-то случится над неприветливым северным морем.

Полет не обошелся без приключений. Уже над Норвежским морем у самолета с бортовым номером 6 возник пожар в мотогондоле четвертого двигателя, возгорание удалось потушить, но было принято решение посадить этот бомбардировщик на русской базе Банак, не имеющей полосы достаточного качества и размера, в результате при посадке самолет был значительно поврежден – к счастью, все бывшие на борту люди остались живы. Остальные самолеты без помех достигли русского аэродрома Ягодник, как было предусмотрено планом. Предполагалось, что нашим воздушным эскортом на пути до Ленинграда станут палубные истребители с «Уоспа», по согласованию с русскими – но отец не захотел ждать полутора суток, когда наш флот прибудет в Полярное. К нашему приятному удивлению, у русских оказалась полностью готова как раз на этот случай целая авиагруппа (три эскадрильи) истребителей Ла-7, внешне похожих на наши «хеллкеты». Они и стали нашим сопровождением, больше для почета, чем для охраны – так как Финляндия стала русским сателлитом, разместившим у себя русские военные базы, а Эстляндия и Лифляндия были уже освобождены русскими от немцев, так что германские истребители появиться не могли даже теоретически.

Впрочем, русские умели нас удивлять. Так, парни с эскадры, с которым мне довелось встретиться уже в Ленинграде, рассказали, что были удивлены слабостью русского флота на севере, наше и английское корабельные соединения встречали всего пять русских эсминцев! Однако по пути от Рейкъявика до русской зоны ответственности, несмотря на то что кроме нашей эскадры были развернуты и привлечены для обеспечения дополнительные силы флота и авиации (еще четыре авианесущие корабельные группы, завеса подводных лодок, базовая патрульная авиация), были отражены четыре попытки немецких субмарин атаковать эскадру, причем в последний раз был потоплен британский эсминец и, к сожалению, две английские подлодки – «дружественным огнем». В русской же зоне, несмотря на видимую слабость русских морских сил и близость немецких баз в Норвегии, никаких инцидентов не произошло!

Мы приземлились на аэродроме, носящем имя «Шоссейная»[17]. Нам сказали, что еще прошлой зимой тут недалеко была линия фронта, но сейчас всё было восстановлено, специально к нашему прилету. Машины и охрана были уже готовы, нас повезли по шоссе, идущему строго на север, по Пулковскому меридиану, от знаменитой обсерватории, сейчас полностью разрушенной – передний край проходил как раз по ее территории, по гребню высот. Запомнился по пути какой-то громадный дом посреди заснеженного пустыря – нам сказали, что это Дом Советов, до войны предполагалось перенести сюда центр города, пока же тут еще недавно был штаб Ленинградского фронта, и это здание было среди предложенных для нашего размещения и переговоров – однако же было решено от него отказаться, «на случай, если наши гости захотят посмотреть Ленинград». Действительно, дворец, стоящий на пустом месте, никак не ассоциировался с бывшей русской столицей – с таким же успехом он мог быть расположен хоть в Сибири.

Помню огромную площадь и столь же величественный собор, куполом напомнивший мне Капитолий. Напротив него располагался дворец, в котором и должны были происходить переговоры, нас разместили частью в самом дворце, частью в отеле «Англетер» рядом с собором. Всё вокруг было оцеплено солдатами НКВД. Помню памятник посреди, конная статуя – как нам сказали, единственная в мире, стоящая на двух ногах (я удивился, вспомнив памятник Эндрю Джексону перед Белым Домом). «Кто это?» – «Император Николай». – «Тот, которого свергли?» – «Нет, его прадед, подавивший восстание декабристов». – «Какое восстание?» – «Это когда гвардейские офицеры при его коронации потребовали вольностей». Так это обычное «пронунсиамиенто», причем неудавшееся – если в каком-нибудь Уругвае или Гаити ставить монументы каждому правителю, устроившему или подавившему подобное, не хватило бы площадей! Русские странный народ – даже свергнув монархию, не могут забыть своих царей, очевидно, не умея жить без сильной власти – человеку подлинно свободного мира их не понять! Но сейчас они нужны нам, чтобы победить еще более страшную тиранию!

Я читал о страшных бедах, пережитых этим городом в немецкую Блокаду. Однако же сейчас Ленинград выглядел не хуже, чем Лондон. Сохранялось затемнение, и на многих домах были видны следы обстрелов и бомбежек, как и надписи на стенах, указывающие что «эта сторона при обстреле наиболее опасна». Но велась и очень большая стройка, почти на каждом поврежденном здании были строительные леса, и возводились новые, не дома, а целые кварталы – понятно, отец и сэр Уинстон не покидали предоставленного нам дворца по соображения безопасности – однако люди из нашей свиты, в том числе журналисты, имели гораздо большую свободу перемещений, и рассказывали и мне, и отцу всё, что видели, да и сам я не раз выезжал в город. Работали заводы и учреждения, и театры, ходили трамваи и автобусы, и повсюду поддерживался идеальный порядок – казалось, русские превзошли немцев даже в этом. И очень много было пленных немецких солдат, которых русские называли пренебрежительным словом «гастарбайтеры» – они представляли здесь наиболее неприятное зрелище: физически здоровые и не старые, но какие-то неопрятные, опустившиеся, многие без зубов – если они не перемещались куда-то строем и под конвоем, то непременно были заняты, работали на стройках, или убирали с улиц снег. Глядя на эту толпу, я был удивлен – неужели это те самые непобедимые легионы Гитлера, что за год прошли всю Европу, не зная поражений?