По крупицам. Российские школьники об истории ХХ века. Сборник работ лауреатов Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ старшеклассников «Человек в истории. Россия – XX век»

Наесться досыта становится мечтой. Добыванием продуктов занято всё население.

Папа сегодня, т. е. в среду, хотел ехать в Лукояново за картошкой вместе с несколькими учителями от нескольких учебных заведений. Я ходил на вокзал провожать папу, но несколько человек не пришло, и дело расстроилось. Мы очень озябли, потому что был большой мороз, а вышли мы в шесть часов утра и пришли в 10.30. Папа пойдет сегодня в институт договариваться о поездке… Мамочка, приезжай скорей. У нас еще не учатся, не знаю, когда будем… Картошки мы не купили, потому что она совсем гнилая… Здесь валенки на мою ногу 100 рублей. Когда я был на Вьясе, валенки стоили 3 руб. Если и теперь так, то надо купить.

Об обнищании семьи свидетельствуют такие строчки из письма Кости:

На улице стало холоднее, идет снег. За форму отдал портнихе 6 рублей. А на ноги мне надевать нечего, потому что у штиблет нет подметок, а у сапогов стоптаны каблуки, и через один протекает вода и отстает одна подметка. Если их отнести к сапожнику, то пожалуй возьмет дорого. Хорошо бы взял рублей 8-10. А валенные сапоги продырявливаются, ну да их скоро будет не надо…

По этим письмам Кости к матери видно, что торговля любыми товарами и продуктами практически полностью прекратилась. Введена карточная система, по которой можно что-то получить, но не наверняка, а если достанется. С каждым днем жизнь становится всё тяжелей.

Хлеба опять хотят уменьшать, – пишет он Раисе Львовне 16 марта, – на первую категорию ½ фунта, на вторую ⅜ фунта, так что нам придется 3 и ⅞ фунта на день… между тем, как при вас давали по 7 и ¾ на день. Мне очень бы хотелось ехать к вам.

К Костиному письму добавляет приписку Всеволод Константинович:

У нас особенных новостей нет. Пассажирские поезда остановились с сегодняшнего дня, есть слухи, что и товарные вскоре принуждены будут остановиться. Припасы в городе исчезают и купить почти ничего нельзя.

Через несколько дней Костя пишет:

В городе стало еще голоднее, и паек еще уменьшили. Теперь мы будем получать на всех меньше каравая на два дня. Один из нашего класса, Савинов, сошел сума от недоедания.

Общий хаос в стране отразился и на порядках в школе, на дисциплине учеников.

Я только сейчас пришел из гимназии… Сегодня у нас в гимназии дрались: кто за Коммуну и кто против. Победили, кто против.

В августе Костя вернулся из Лемдяя в Нижний с отцом. Эта поездка опять стала для них испытанием.

Придя на вокзал, папа пошел узнать, скоро ли будет поезд на Нижний, но там сказали, что это неизвестно. И вот нам пришлось сидеть там целый день и ночь до 4 ч утра. Днем я ходил за кипятком и мы пили его с вишнями; ели хлеб с вишнями и огурцами. Сперва мы сидели на платформах, но потом нас оттуда согнали и мы ушли за вокзал и сели там на траву; решали немного задач. Часов в 9 вечера мы пошли в вокзал ночевать. Сперва сидели в зале, но потом нас выгнали. Через час нас опять впустил солдат… Получивши билет, мы пошли к поезду и, так как в вагонах было тесно, залезли на крышу, откуда нас согнали. Тогда начальник станции велел прицепить два вагона, в которых народ и поместился. Мы сидели, но было тесно.

Удивительно, что даже наличие билета не гарантировало посадку в вагон. Почему пожилого человека с сыном прогоняли с платформы, выгоняли из зал а вокзала? А для кого и для чего это всё было построено? И люди покорно подчинялись вооруженным солдатам. Все боялись. Вот такую «свободу» несла новая власть народу.

Жизнь в Нижнем по-прежнему была тяжелой. В течение года цены на все продукты выросли в сотни раз. Костя пишет матери в августе: «Хлеб сейчас 1200 рублей за пуд, картошка 450 рублей. Я купил себе огурец за рубль». Сообщает он также матери о том, что «скаутов разогнали, теперь существуют скауты-коммунисты», но интереса к новым скаутам у Кости явно нет.

О напряженной обстановке в Нижнем в конце августа 1919 года Костя пишет:

Говорят, в Павлове восстание и, наверное, поэтому оттуда не ходят пароходы. И поезда ходят только до Арзамаса; в Лукоянове и Саранске восстания, в Сергаче тоже; в Сергаче 25000 взятых в плен казаков вооружились крестьянским оружием и воюют.

Ухудшение жизни и опасность голода все-таки заставляют Всеволода Константиновича уехать из Нижнего в сельскую местность. Он получил должность директора школы 2-й ступени в селе Большой Вьяс, недалеко от Лемдяя. Незадолго до отъезда Костя пишет матери:

Муки у нас больше нет, будем питаться сухарями; мы уж начали их есть с сегодняшнего дня. Хлеба совсем не дают… Папа говорит, что тебе надо съездить на Вьяс, узнать как там. Здесь ходят слухи, что Саранск занят зелеными; будто бы поезда ходят только до Арзамаса. Молока в молочной никак не достанешь, его совсем не привозят. Я теперь совсем не гуляю, некогда.

Письма Кости – исторические документы, отражающие повседневную жизнь эпохи Гражданской войны.

Дом В. К. Беллюстина во Владимире

Печальна судьба дома Всеволода Константиновича Беллюстина во Владимире. В 1914 году он купил дом на Вознесенской улице вблизи Вознесенской церкви. Дом был двухэтажный, просторный. Получив в 1916 году новое назначение в Нижний Новгород, Всеволод Константинович не стал продавать дом. Много труда было в него вложено, как и в прекрасный сад, из которого открывался красивый вид на Клязьму и заклязьменские луга.

Он планировал получать с дома доход, выйдя на пенсию. Но революция 1917 года разрушила жизнь и планы сотен тысяч людей. Уже 1 января 1918 года Всеволод Константинович пишет в своем дневнике:

Предполагал я раньше, что можно будет жить на покое, получая пенсию и доход с дома. Теперь, возможно, прекращение пенсии и прекращение доходов с домов.

Уже приехав летом 1918 года во Владимир, семья Беллюстиных не смогла в нем разместиться, как хотела. Об этом пишет Костя в домашнем сочинении «Что я помню за 1918 год»:

Мы хотели расположиться в квартире в верхнем этаже в сад, но ее у нас заняли большевики, и мы поселились в одной комнате в подвальном этаже. Еще нам дали комнату Казанские, в которой спали я и Сережа. Большевики тоже дали комнату, где помещалась мама с Раей, Митей и Леней. Папа все время спал в подвале.

Таким образом, Беллюстины, оставаясь по документам владельцами дома, уже не могли свободно в нем проживать. Во владимирском доме Беллюстиных оставалось много вещей, которые они не перевезли с собой в Нижний Новгород, в том числе и богатейшая библиотека Всеволода Константиновича.

В 1919 году семья В. К. Беллюстина с младшими детьми уехала из Нижнего Новгорода к себе на родину в Пензенскую губернию, немного позднее в эти же места переехал и Всеволод Константинович. Летом 1920 года Беллюстины узнали о том, что их дом во Владимире сгорел. Несмотря на все трудности, жена Всеволода Константиновича приехала во Владимир после пожара, чтобы посмотреть, что осталось от дома и не сохранилось ли что-нибудь у квартирантов, что можно было бы забрать с собой. Об этой поездке сохранилась запись, сделанная Костей:

Когда мама ездила во Владимир, Нета, бывшая прислуга, объяснила ей, что часть вещей была расхищена квартиранткой В. Сидоренко и ея сестрой Исаевой. Была мама и у Сидоренко и увидела, что зацепки у драпри сделаны из красного сатинета, бывшего некогда сарафаном Раички. Сидоренко смутилась и сказала маме, что эту материю она получила от своей сестры Исаевой. Еще она рассказала, что бельевой шкаф, стоявший в полуподвальном этаже, был вскрыт при ней председателем земельно-жилищного отдела Морозовым. Все вещи были расхищены. У Исаевой из наших вещей мама видела буфет, диван, старенькую тюлевую занавеску и картину, подаренную В. Н. Казанским.

Эти строчки показывают действия власти, представители которой не стеснялись вскрывать чужие шкафы, давая повод и другим не очень-то бояться бывшего владельца. В архиве Всеволода Константиновича сохранилась копия его жалобы на разорение дома и произвол. Вот ее текст:

Приношу жалобу на незаконные действия коллегии Владимирского уездно-городского коммунального отдела. Постановлением коллегии уездно-городского коммунального отдела 26 мая 1920 года взяты мои вещи домашнего обихода, перевезены на городской центральный склад и распределены. Но 22 апреля 1920 г. опубликован декрет о реквизиции и конфискациях. На точном основании того декрета я много раз обращался в коллегию, чтобы 1) мне выслана была копия акта с точным указанием формальных оснований, по которым имущество отобрано, и с точным указанием отобранного имущества, 2) чтобы по статье 9 декрета была произведена мне оплата отобранного имущества по вышеуказанному адресу. Никакого ответа на неоднократное заявление не получил. А потому прошу: 1) понудить коллегию уездно-городского ком. отдела выслать мне копию акта по ст. 9 декрета. 2) понудить коллегию оплатить мне отобранное имущество по ст. 9 декрета, 3) признать действия отдела незаконными и выдать в том мне письменное уведомление по вышеуказ. адресу.

Дополнительно заявляю:

1) лично явиться во Владимир не могу, так как в школе несколько работников и отпуска не получаю. Нанять доверенного не имею средств по многосемейности (8 едоков) и как проживающий только на жалование школьного работника, 2) отобранная у меня библиотека в количестве до 2000 книг содержит в большинстве книги, необходимые мне как специалисту по методике математики (мое сочинение «Очерки по истории арифметики» значится в числе рекомендованных наркопросом). 3) книги и вещи оставлены были мною во Владимире, потому, что я подал заявление в Совет Владимирского института Народного Образования о желании быть лектором института по своей специальности и получил благоприятный ответ.

Никакого ответа Всеволод Константинович не получил. Также из владения Беллюстиных были изъяты дома в г. Зубцове – дом В. К. Беллюстина и дом матери, завещанный ему. Два из трех домов В. К. Беллюстина были безвозмездно изъяты новыми органами власти у их владельца, а один, из страха, что его отберут, был продан на дрова. Судьбы домов Беллюстиных были типичны для многих собственников домов в России. Для безвозмездной конфискации власть находила тысячи «уважительных» причин.

Письма Константина Беллюстина периода учебы и жизни в Москве в 1921–1928 годах

Последствия первых лет советской власти: голод, безработица, социальная дискриминация привели к тому, что большая и дружная семья Беллюстиных распалась на части. Мать с младшими детьми, спасаясь от голода, оказалась на своей родине в Пензенской губернии в селе Лемдяй, глава семьи со старшими детьми какое-то время оставался в Нижнем Новгороде, а старший сын Константин с 1921 года начал учиться в институте в Москве. По установленной Раисой Львовной традиции все члены семьи обязаны были регулярно писать и отчитываться матери о здоровье, обстановке, условиях жизни. Что с большой аккуратностью делает их старший сын.

1921 год

Первое письмо Константина датировано 12 мая. Вместе со своими друзьями он едет в Москву поступать в институт. Дорога была длинной и трудной, с пересадками и долгим ожиданием поездов. Сначала друзья шли до станции Симбухово пешком, а дальше было так:

Пришедши на Симбухово, и не добившись, когда пойдет поезд, сели немного почитать. Часов через 5 пошел маршрутный поезд, на который сесть нам не удалось, так как свободное место было только на крышах товарных вагонов.

Катастрофическая ситуация, которая сложилась в России на железных дорогах в исследуемый нами период, подтверждается этими строчками письма нашего героя.

Следующий поезд, тоже товарный пришел в Симбухово в среду в 4 часа утра, на него мы и сели, правда, не совсем обыкновенным способом. Во первых, пришлось вскочить на ходу, но главное, не в вагон или тормоз, а на цистерну. Положение было довольно-таки трудное, – откровенно пишет Костя, – так как держаться не за что – цистерна круглая, она качается и вдобавок приходилось держать вещи. Наконец доехали до Воеводска.

И заканчивает письмо грустной фразой: «Скоро вряд ли удастся приехать».

Следующие письма Кости относятся к сентябрю 1921 года и отправлены в Пензенскую тюрьму к отцу, где он содержался после ареста 1 июля на учительском съезде в Саранске. В первом письме с пометкой «проверено старш надзир» Костя описывает отцу, как семья, живущая в селе Лямдяй Пензенской губернии, сохраняет и убирает урожай, который они выращивали с великим трудом всё лето, чтобы как-то обеспечить себе пропитание.

В следующем письме, вернее записке, переданной Костей отцу в тюрьму (с пометкой «просмотрено») читаем: «Очень жаль, что не удалось поговорить, а спросить тебя нужно о многом».

В Москву на учебу Костя приехал с опозданием в середине октября, и город не очень обрадовал студента.

Во первых общежития нет, комнаты нет, паек за октябрь в количестве 30 фунтов хлеба мне не дадут, к 15 ноября сдать все зачеты (в противном случае оставаться на второй год) и т. п.

В письме от 13 ноября Костя сообщает, что нашел комнату, которая показалась ему хорошей, «но потом как оказалось, она имеет некоторые недостатки». Современному человеку то, что Костя называет недостатками, показалось бы катастрофой.

Во первых, она сыра, так что с наружной стороны отклеились обои, дома, незадолго до нас испортился водопровод и приходится ходить с чайником с третьего этажа во двор; но это ничего, а главное затруднение вышло с печкой. В комнате ея не было, а зимой не топя, жить невозможно. И вот мы вдвоем (я живу вместе с одним, приехавшим из Алатыря, кончившим II ступень) заделались печниками и сделали печку в 35 кирпичей. Но она почему то так дымит, что можно только лежать на полу, а иногда топится хорошо. В ней мы варим себе картошку. Из мебели часть сколотили сами, а часть нашлась у соседей по комнате. Все-таки устроились ничего себе, – заканчивает Костя рассказ о своей комнате. Жить без водопровода и отопления, да вдобавок без мебели – и считать такое положение вещей «ничего себе»!!!

По письмам Кости осеннего периода можно уже догадаться, что программа НЭПа начала реализовываться, город наполняется товарами.

Москва начинает принимать прежний вид. Магазинов очень много и, главное, все с товарами. Нашему брату только приходится смотреть в витрины.

Он в каждом письме отмечает резкое повышение цен на все продукты:

Хлеб 5000 рублей и будто бы он состоит на ⅓ из картошки. Но если пройтись по Сретенке и Петровке, – удивляется Костя, – то забудешь и про голод. Хотя бывает и так: в одном окне выставлены лепешки из муки и листьев, 2% первой и 98% вторых и с афишей, призывающей на помощь голодающему Поволжью, а рядом торты, икра черная 120 тысяч рублей за фунт, балык осетровый и семга – 60 тысяч рублей за фунт.

Упорство Константина в занятиях дало результаты. «Профессор теперь меня знает, считает одним из лучших студентов… И по остальным предметам стараюсь быть не в числе средних», – не без гордости пишет он матери. В другом письме он продолжает успокаивать родителей не беспокоиться о его быте.

Я чувствую себя хорошо, так как мне теперь беспокоиться и хлопотать не о чем. Живу по старому в той же комнате, варю картошку и хожу в Институт. Почти только в этом занятии и проходит всё время. Зимы здесь еще настоящей нет: снегу на ½ сант. и температура от 0 до -5. Все-таки в комнате у нас холодно и я иногда по вечерам занимаюсь у соседей и даже изредка ночую. Хорошо я попал – кругом все хорошие люди; иногда утром отдаю сварить картошки и к обеду прихожу к готовой. А то очень надоедает, придешь часа в 4, когда уже смеркается, а ничего не готово, приходится топить печку и готовить обед. Паек я немного не рассчитал: хлеб кончился, и я до нового, если его не дадут, буду употреблять сухари.

Косте всего 17 лет, он впервые один, в Москве, он учится и борется за свое существование, пытаясь свести до минимума помощь родителей.

1922 год

1922 год для Константина Беллюстина и его семьи выдался не менее трудным. Он начинается с дороги после рождественских праздников обратно в Москву, с множеством пересадок и трудностей.

С почтой доехал до Турдак, оттуда с мужчиной до Симбухова за 2 минуты до отхода поезда № 81 (смешанный). Пришлось ждать № 19, который пришел в 11 ½ вечера. Я сел на него и думал на Воеводском взять билет, но мне его не дали, говоря, что мое предложение недействительно, потому что оно не от Наркомпроса. Пришлось на тормозе доехать до Рузаевки, а оттуда в ящике для инструментов, находящемся под вагоном. Так я отъехал 190 верст от Рузаевки, где меня ссадили. Пришлось сесть на № 81… Там меня опять ссадили, я сел на товарный поезд.

В условиях Гражданской войны на железных дорогах страны было разрушено много железнодорожных мостов, выведено из строя до 70 % паровозов, 15 тысяч вагонов. Движение дезорганизовано, так как телефонные и телеграфные линии связи были нарушены, аппараты для связи сломаны или украдены. Оттого перемещения из одного города в другой были столь сложными и мучительными. Читая все эти ужасы о путешествии нашего героя, понимаешь, что его смерть от хронического бронхита в 26 лет не была случайной.

Костя беспокоится о том, смогут ли учиться в московских вузах его младший брат Сергей и сестра Рая. Он сообщает:

Президиум Главпрофобра предложил особой комиссии выработать правила приема на осень в связи с тем, что 25 % учащихся будут учиться за плату, по предположениям от 10 до 15 пудов муки по теперешнему курсу.

Но попасть учиться в Москву ни Сергею Всеволодовичу, ни Раисе Всеволодовне не удалось.

Отголоски страшного голода, поразившего прежде всего Поволжье, звучат в письме Кости от 9 февраля родителям:

По дороге в Москву я встретил 2 поезда с американским хлебом, направляющихся в Поволжье. Но эта помощь все-таки недостаточна. Каждый день происходят новые случаи людоедства. В Сасове при мне умирал от голода мальчишка лет семи.

Голод ощущает и сам Константин:

Насчет пайка вести неутешительные, наверно совсем не дадут. Не знаю, как и учиться, может скоро введут плату за обученье. В некоторых учебных заведениях уже ввели, среднее – 500 т. руб. в месяц.

Сообщает Костя и о мерах правительства по борьбе с голодом.

На заседании ВЦИК постановлено: все церковные ценности употребить на обмен на хлеб для голодающих.

Но, несмотря на голод, Костя сообщает о проведении в столице новых советских праздников, в частности о празднике Дня Парижской коммуны, который был нерабочим днем. Для Кости советские праздники пока удивительны и непонятны. Для него по-прежнему главные праздники – православные. Он, как нам кажется, далек от политики, от веры в политические лозунги и воззвания большевиков. Однако к одному из большевистских лидеров он, как ни странно, испытывает симпатию:

Был на демонстрации 8 ноября. Проходил в процессии по Красной площади в 2 саженях мимо Троцкого, Каменева и их свиты. Особенно запечатлелась мне фигура Троцкого. Мужественное, очень твердое выражение лица. Был он в форме командного состава Красной Армии. В общем, он мне очень понравился. По крайней мере видно, что это не какой-нибудь размазня.

Быт Кости остается по-прежнему очень тяжелым.

За март нам дадут по 16 фунтов муки еще по старой «разверстке», а за апрель, конечно, если когда-нибудь дадут, то считаясь со стипендиями. Я уже не думаю о том, чтобы получить стипендию, а только бы не сняли с пайка.

Все-таки удача улыбнулась Косте:

Можете поздравить меня с неожиданным., но чрезвычайно приятным событием: я попал по распределению стипендий в первую категорию. Это тем более приятно, что всем остальным разрядам предлагается только платить, а не получать. Нам же обещают и паек и деньги, неизвестно только как это будет исполняться. На мне видно, что не только коммунисты могут попасть на стипендию.

Нет сомнений, что только успехи в учебе, уважение преподавателей сыграли роль в получении Костей стипендии первой категории. Он удивлен и обрадован тем, что можно получить стипендию, не будучи комсомольцем или коммунистом. И все же, несмотря на тяжесть быта, голод и необеспеченность, у него даже в мыслях нет намерения вступить в комсомол или партию. Ни брат Кости, ни сестра, собирающиеся также поступать в институт, не вступают в комсомол, а между тем Костя пишет о правилах поступления в вузы:

В первую очередь принимаются без экзамена кончившие рабочие факультеты. Оставшиеся места будут распределены так: имеющие командировки от Центрального Комитета Рабочей Коммунистической Партии 25 %, от Всероссийского Центрального Совета профессиональных союзов 55 %, Центрального Комитета Рабочей Коммунистической Социалистической Молодежи 5 %, Народных Комиссариатов 5 %, Революционного Военного Совета Республики и Политического управления Республики 5 % и «Нацмен» – 5 %. Что под «Нацмен» подразумевается – не знаю.

Понятие о «национальных меньшинствах» в советской России только начинает формироваться, и поэтому вызывает недоумение: что это такое?

К счастью, Косте повезло и летом ему удалось получить работу как практиканту. Получил он и паек и, по письмам, вполне доволен жизнью. В конце лета ему даже удалось съездить к родным в гости, и он был рад. В отличие от описаний путешествий к родным в более ранних письмах, последнее путешествие прошло более удачно. Он сообщает родителям, что в среднем жизнь в день ему обходится в 4–4,5 млн рублей, это если он экономит и получает кое-какие продукты из дома. Да и сам он многое умеет. В одном из писем он сообщает родителям, что подшивает сам валенки.

В декабре Костю все-таки лишили стипендии. Успокаивая родителей тем, что ни в чем сейчас не нуждается, он как бы между прочим пишет:

Единственным минусом пока является то, что буду получать только паек, а с денежной стипендии меня сняли.

Несмотря ни на что Костя добросовестно и с интересом учится:

Много времени отнимает проэктирование, – сообщает он отцу в Нижний Новгород, – сейчас я работаю по 2 проэктам: трамвайная загородная станция и баня, при чем в последнем проэкте главное внимание обращается на конструкцию. Очень сильно вредит отсутствие чертежной доски, рейсшины, треугольников и порядочной готовальни. Много денег приходится также тратить на бумагу: лист ватмана стоит 8 миллионов рублей.

В последнем письме Константина, датированном 17 декабря, он пишет матери в Лемдяй, что не приедет на Рождество, так как имеется возможность заработать «около 100 миллионов рублей».

1923 год

С 1923 года Москва и Костя начинают жить лучше и увереннее. Теперь он живет в общежитии и очень доволен.

В общежитии у нас тепло, с часу дня до 12 ночи топится плита, кипятят куб, – сообщает он отцу в Нижний. – Наверно это так будет всё время, потому что торфу сейчас около 5000 пудов.

Но голод в России не отступил.

Получаю обед от католической миссии помощи голодающим Р.С.Ф.С.Р., – сообщает он в том же письме. – Обед хороший: 5 раз в неделю рисовая каша с сахаром и 2 раза какао. И каждый день по ½ фунта белого хлеба. Подкрепиться этим обедом можно довольно хорошо. Это будет до 1 мая (21 февраля 1923 года).

Доволен Костя и тем, что «из МОНО в общежитие пришли волосяные матрацы, досталось и мне. Теперь сплю на мягком».

На лето Константину «по счастливой случайности» удалось устроиться «в дорожном Отделе Моск. Коммунальн. Хоз. на должность техника-практиканта с окладом не меньшим 1 миллиарда».

В письмах Константина 1923 года упоминается борьба власти с церковью. «Сейчас вернулся из церкви, где служил патриарх Тихон, – пишет он 18 июля, – как отражается у вас раскол церкви?» К сожалению, своего отношения к расколу церкви Костя прямо не выражает, как открыто он и не выражает своего отношения к власти, но наверняка это его волнует как человека верующего.

Работа, на которую устроился летом Константин, позволяет ему более или менее покрывать расходы на нужды первой необходимости.

Понемногу покупаю себе из одежды, бумаги, туши, карандашей и т. д. С удовольствием куплю что-нибудь для дома, только не знаю, что нужней.

В письме от 27 июня он также просит родителей не присылать ему денег:

Так как я теперь человек богатый (в месяц получаю 2 миллиарда) и кроме того, мне хочется быть полезным для дома. Пусть Рая обязательно в следующем письме пришлет мерку ноги – я ей куплю туфли.

Более того, он уже может себе позволить расходы на культурный досуг.

Раз ходил в Большой театр. Потом ходил в мелкие театры. Был на сельскохозяйственной выставке. Вы, может быть, даже не знаете о ея существовании, а она была очень интересна.