Тайна голландских изразцов

Маша вновь вгляделась в изразцы. Она поняла, что имеет в виду антиквар: пейзаж вокруг детей казался столь же существенным, как и дети. По сравнению с плиткой, выложенной на прилавке, изображение казалось избыточным.

– Слишком много деталей, – будто прочел ее мысли антиквар. – Глаз разбегается.

Маша кивнула.

– И еще. – Антиквар приблизил к глазам один из листков. – В углу виньетка. Так называемый угловой мотив, видите? Есть несколько самых распространенных его вариаций: «голова быка» с двумя будто бы рогами. – И он ткнул пальцем в изразец с мушкетером. – Или вот. – Он показал на плитку с китом, – «головка паука» с тонкими усиками, или цветок лилии. Но в случае ваших изразцов…

– Похоже скорее на герб, нет?

Андрей

Копия зубной карты, присланная по мейлу, подтвердила, что в комнате «Метрополя» погиб-таки шахматист. Еще пару часов назад Андрей вышел из морга, где Паша обрадовал его другой новостью, касаемой Гребнева Ивана Николаевича, антиквара. Ивана Николаевича пытали. Ногти были выдернуты, и руки – Паша кивнул на кисть руки трупа – обожжены намного больше, чем все остальное тело. Да так прицельно! Неизвестно, что такого знал Гребнев, из-за чего его имело смысл пытать. Неизвестно также, рассказал ли он то, что знал, чем и заслужил свою относительно безболезненную (по сравнению со смертью в огне) кончину. Но подобного рода вопросы были банальностью, как и смерть людей с официально невинными профессиями – антикваров и шахматистов. Любопытно было другое: оба, с перерывом в пару дней, погибли в огне. И что там сказал Юра про один тип горючего вещества?

– П-п-погляди в заключении, – буркнул криминалист, когда Андрей до него дозвонился уже из кабинета на Петровке.

– В заключении я уже смотрел, – парировал Андрей. – Но ты говорил про почерк. Ты что имел в виду?

– Твое ГВ, г-горючее вещество, весьма з-з-заковыристо и сделано явно специалистом. Шансов, что два человека сподобились на одинаковый рецепт, немного. Вот у меня тут под боком коллега говорит: готовил спец. П-п-профи.

– Ясно, – сказал Андрей, хотя ему было ничего не ясно. На том конце трубки он услышал чью-то неразборчивую речь.

Юра «перевел»:

– Вот Олежка г-г-говорит, что это человек, п-п-привыкший обращаться с огнем. Может быть, химик. Или п-п-пироман со стажем.

– Этот твой Олежка, он что, спец по пироманам?

– Он-то? Да нет. Но если хочешь, свяжу тебя с одним. Из завязавших, – усмехнулся Юра. – Инженер-электрик. Г-г-гоша такой. Консультирует нас при необходимости.

– Было б неплохо. Поделишься телефончиком?

– Сейчас, – в трубке что-то зашуршало, и Юра продиктовал номер мобильника.

Андрей поблагодарил и, не откладывая дело в долгий ящик, перезвонил неизвестному Гоше. И услышал тихий, крайне интеллигентный голос:

– Я слушаю.

Поздоровавшись и представившись, Андрей не стал ходить вокруг да около.

– Гоша, вы пиво пьете? Например, сегодня?

Они встретились в полуподвальной пивной недалеко от Пушкинской площади. Андрей сразу его узнал по описанию – до вечера они успели обменяться парой мейлов (Андрей выслал инженеру все уже имеющиеся данные по анонимному поджигателю). Гоша, в растянутом темном свитере, тщедушный, лысеющий, тяжелые очки на крупном носу картошкой, сидел в самом дальнем углу и потягивал пиво. Блюдечко с орешками, стоящее перед ним, было уже пустым. Андрей опустился рядом, пожал протянутую безвольную ладонь и заказал девушке в баварском костюмчике пиво и гуляш.

– Может, поужинаешь? – предложил он Гоше.

Но тот покачал головой:

– Меня дома мама ждет.

Андрей кивнул, присмотрелся: да, парень вполне тянул на маменькиного сынка. Сколько ему лет? Тридцать? Тридцать пять? Впрочем, какая разница?

– Спасибо, что согласился со мной так быстро встретиться… – начал Андрей.

Гоша неопределенно мотнул головой – мол, не за что.

– Юра мне сказал, что ты – спец по пироманам? Консультируешь наших криминалистов?

Тот осторожно кивнул:

– Так получилось.

– Сам баловался по молодости лет? – подмигнул Андрей.

Гоша посмотрел в сторону, ничего не ответил.

– Извини. – Андрей почувствовал себя неуютно.

Инженер-электрик снова перевел на него глаза, попытался улыбнуться:

– Да ничего. Развлекался, когда был подростком. Мама и отец у меня учителя. Строгие. Когда я что-то делал неправильно, не ругали – считали непедагогичным, а объясняли, почему я поступил именно так, то есть плохо. – Он усмехнулся, отпил из кружки. Тут как раз подоспела официантка с Андреевым пивом. Андрей чокнулся со странным Гошей, глотнул – тяжелый день начал отпускать его.

– И что?

– А то, что сложно жить в мире, где все расставлено по полочкам. Я потом читал одну статью на эту тему. – Гоша спрятал глаза, и Андрей понял, что статья была вовсе не одна. – Там говорилось, что детям и подросткам надо выплескивать свои эмоции. И если этого не делать нормальным способом, то…

– То они начинают поджигать?

– Да, – кивнул Гоша. – Огонь – это сила. И притом малоуправляемая. Огня все боятся. В детстве кажется, что часть этой силы переходит в тебя, понимаете?

– Понимаю, – медленно сказал Андрей, вглядываясь в своего собеседника. Лицо Гоши оживилось, глаза заблестели. И дело тут было явно не в пиве. Он просто говорил на свою любимую тему. Андрей догадался, почему Гоша так быстро согласился с ним встретиться.

– И не только в детстве… – продолжал возбужденно его собеседник. – Ведь что получается? Поджог – это самый простой способ продемонстрировать свою мощь, внушить страх. Уволили с работы? Подожги предприятие, чтобы отомстить начальству. Но тут не только месть.

– Нет?

Гоша покачал головой:

– Ученые говорят, что пиромания – это лишь часть диагноза, вроде шизофрении. Что пироманы испытывают кайф, когда смотрят на огонь. Или облегчение, как после сексуального акта. Но я думаю, дело тут совсем в другом. – И он впервые с вызовом поднял на собеседника глаза, едва различимые за стеклами с сильными диоптриями.

Андрей с удовлетворением заметил, что инженер почти прикончил свое пиво и сделал знак официантке повторить. Парень, очевидно, не был записным выпивохой, а раз так, сейчас разговорится еще пуще.

– И в чем же? – задал он ожидаемый вопрос.

– Вот скажите, а вы сами никогда не играли со спичками? – ответил Гоша вопросом на вопрос.

– Было дело, – согласился Андрей.

– И костер разжигали, и обожали смотреть на огонь свечи, когда дома отключали электричество, верно?

– Верно. – Андрей улыбнулся и ненавязчиво пододвинул собеседнику вторую литровую кружку с пивом.

– Никогда не задумывались почему?

– Да как-то не приходилось.

– А мне приходилось, – с нажимом заявил Гоша. – И я уверен, это в нас еще с доисторических времен. Когда огонь был равен жизни и смерти, приносил тепло, обрабатывал еду, но и убивал в пожарах. Огонь – это волшебство. Одно из немногих, которые мы можем наблюдать в каждодневной жизни. Почему огонь полон для нас такой неизъяснимой прелести? Что влечет к нему и старого, и малого? – Гоша вынул из кармана зажигалку, щелкнул и оставил гореть язычок пламени. Андрей поймал себя на том, что с трудом может отвести от него взгляд.

А инженер продолжил:

– Огонь – это вечное движение. Или почти вечное. Если ему не препятствовать, он бы горел, не угасая, в течение всей нашей жизни. И все же что такое огонь? Тайна. Загадка! Ученые что-то лепечут о трении и молекулах, но, в сущности, они ничего не знают. А главная прелесть огня в том, что он уничтожает ответственность и последствия. Если проблема стала чересчур обременительной, в печку ее!

Гоша потушил огонек зажигалки, улыбнулся одними губами, и Андрей будто очнулся:

– Красиво сказано!

– Увы, не мной! Это из Брэдбери, «451 градус по Фаренгейту». Но я добавлю: огонь красив. Это единственная форма энергии, которую мы можем видеть. И до некоторого предела – управлять ею.

– Значит, пиромания замешена на власти?

– Ну, либо ее отсутствии, когда хочется кому-то что-то доказать. Как Герострату, сжегшему одно из семи чудес света – храм в Эфесе. Сартр писал, что никто не знает имени его архитектора, но все помнят пиромана Герострата.

– Сартр? – Андрей иронично поднял бровь, но «Остапа уже понесло».

– Нерон, по словам Тацита, поджег вечный город, Рим. Доказательств нет, но…

– Ну, так мы до того договоримся, что и Москва, «спаленная пожаром» в 1812 году, была подожжена пироманами… – недоверчиво ухмыльнулся Андрей.

Гоша в ответ спокойно пожал плечами:

– Конечно. Графом Ростопчиным. Нет и не могло быть иных причин, кроме как легкое безумие, чтобы поджечь целый город… А вы знаете, к какому году относится первое официальное упоминание о пиромании как болезни? К 1895-му.

– Что, судили потомков Ростопчина? – попытался неудачно пошутить Андрей, но инженер его шутку не поддержал.

– Да нет. Судили крестьянина, некоего Ботова, и его зятя. Дело слушалось в Самаре. Парочка попалась на поджоге шестого по счету дома. При этом четвертым они сожгли свой собственный. Представляете, как повезло Ботову! Сам пироман, и дочка выбрала такого же безумца… Но, честно говоря, к этому времени французы уже полстолетия как определили пироманию как болезнь и…

Тут Андрей тактично кашлянул, и Гоша резко замолчал, снял очки и надавил пальцами на глазницы.

– Простите. – Он снова надел очки. – Как-то я увлекся. Что конкретно вас интересует?

– Честно говоря, я думал, вы сможете помочь мне в поиске убийцы…

– Да. Понимаю. Я прочитал ваш мейл и досье на предполагаемого преступника. Видите ли, вы, наверное, уже в курсе: у каждого опытного пиромана есть свои предпочтения в горючих смесях. Свои «фишки», рецепты, понимаете? Скипидар, положим, с ацетоном. Или бензин с тем же скипидаром и мазут. Или варианты с маслом, бензином и растворителем. Люди творческие.

Андрей мрачно кивнул:

– Ясно.

Только творческих людей ему и не хватало.

А Гоша задумчиво провел тонкими чуткими пальцами по столешнице и продолжил:

– Я бы посоветовал посмотреть в имеющихся у вас архивах. Вдруг будет совпадение? Это, знаете, почти как отпечатки пальцев. В суде с этой информацией засмеют, но на человека выйти поможет. Редко, но бывает, что пироманы используют свою страсть в корыстных целях – чтобы замести следы после совершенного убийства или кражи. – Он помолчал. – И мне кажется, ваш пироман из таких – не мечтателей-идеалистов, заглядевшихся на красоту огня, а именно использующих его силу. Опять же, наверняка он делает это не в первый раз.

– Может быть, есть какие-то «пироманские» характеристики исходя из специфики преступлений? – Андрей достал блокнот: он уже понял, что ему повезло напасть на настоящего специалиста.

Гоша махнул рукой:

– Они есть, но у нас в полиции так глубоко обычно не копают.

– Ну а все же?

– Вседозволенность в детстве или, напротив, как в моем случае, очень строгие родители. Иногда – насилие в семье. Проблемы с потенцией. Сексуальное насилие. Энурез.

Андрей старательно записывал, хоть и понимал: инженер, к сожалению, прав, такие досье у нас составляются мало на кого.

– Жестокость к животным… – продолжил Гоша.

– Стоп. – Андрей замер, подчеркнул энурез и жестокость к животным. Поднял глаза на Гошу.

– Да, – кивнул тот. – Вместе с пироманией эти три пункта составляют «триаду Макдональда», свойственную серийникам. Ну, так это и логично. Более того, если вынести за скобки тех, кто просто любит смотреть, и тех, кто поджигает из чистой агрессии, остаются только пироманы-извращенцы. И они более чем кто-либо близки по профилю к серийным убийцам. Добавьте к этому страсть к известности, желание прочесть о своих успехах в газетах и услышать по радио и телевидению – а подобного внимания удостаиваются в основном преступления с жертвами… И вы получите не просто серийного, а массового серийного убийцу.

– Отлично, – сглотнул Андрей и отодвинул от себя недоеденный гуляш. – Просто замечательно.

Гоша пожал плечами – мол, все так, извини, что испортил аппетит. Взглянул на часы.

– Прости. Мне пора.

Он встал, достал было кошелек, но Андрей остановил его жестом, протянул руку:

– Спасибо. Ты мне очень помог.

– Пожалуйста. Рад был оказаться полезным. Хоть какой-то плюс от ошибок молодости. – Гоша пожал Андрею руку. Ладонь, вялая и прохладная в начале их встречи, стала сухой, горячей. Рукопожатие – крепким. Андрей еще раз пригляделся к инженеру. И не выдержал, задал вопрос:

– Тебя же больше не тянет?..

Тот криво усмехнулся:

– Мы, пироманы, как наркоши. Говорить о таком не принято… Но… Можно завязать. На год, на два. А потом сорваться. Просто поругавшись с кем-то. Или увидев красивый пожар по телевизору.

– Тебе в пожарные надо было пойти! Вот и удовлетворил бы свою страсть «посмотреть», – пошутил Андрей.

– А я и хотел, – кивнул грустно Гоша. – Только тест не прошел. Таких, как мы, они сразу вычисляют. И – отказывают.

Он

Бабка ходила в какой-то хор при ДК. Прибежище одиноких душ. В основном женского пола. Там она и выловила фрау Мюллер, как он ее называл. И в один из субботних вечеров, не спросив его, пригласила к чаю. Фрау Мюллер – на самом деле ее звали Фишер – была немкой. Вся семья обрусела и осела в Питере еще в XIX веке. Первую мировую они еще как-то пережили, несмотря на антинемецкие настроения в Петрограде, но во время Великой Отечественной их выслали. В Казахстан. В Ленинград сумела вернуться только одна девочка из многодетной семьи – поступать в Торговый институт. В момент, когда ее «выловила» бабка, Людмила (а именно так звали фрау Мюллер) уже почти поставила крест на своей женской судьбе – ей было тридцать два. Работала Люда товароведом в «Московском» универмаге – должность хлебная, позволяющая носить дефицитный финский ширпотреб. Но даже он не спасал, больно уж бульдожья челюсть была у фрау и приплюснутый, как у мопса, нос. Да и щиколотки – полные и широкие. Но бабка увидала и вычислила в Миле главное: основательность, серьезность, общую «положительность» облика. На первое чаепитие Мила принесла с собой собственноручно испеченный пирог, который торжественно водрузила на стол рядом с покупным тортом в розочках. Пирог символизировал новую жизнь, которую они смогут начать, если пустят к себе в двухкомнатную сталинскую квартиру Людочку. Бабка была на распутье: и опасалась, но и желала прихода хваткой барышни. Она устала убирать и пытаться малыми силами придать квартире пристойный вид. Устала от вечно то витающего в облаках, то депрессивного внука. Хотела сидеть в чистом и смотреть в окно, как другие старушки. В крайнем случае вязать. Для возможных внуков. Людочка тоже приглядывалась к этому семейству с интересом: внук был странноват, но не подпорчен ни бывшими браками, ни довеском в виде детей. «Не алкоголик, скорее безобидный ботаник», – решила она для себя. Что ж. Хваткости в ней достало бы на двоих. А ребенка пора уже было заводить. Единственным, кто оказался совершенно не заинтересован в далекоидущих планах обеих дам, был сам внук. О чем он без экивоков и заявил бабке после ухода Милы и ее осторожных заходов: «Неплохая девушка, присмотрелся бы…» Он также отклонил пару Милиных приглашений в кино и в Театр комедии… Однако, как известно, как бы ни были сильны мужские желания, миром правят женщины. И, воссоединившись, Люда с бабкой рано или поздно сломили бы его решимость. Но все случилось еще и лучше для Людочки. Бабка померла. И, узнав о ее смерти, Людочка явилась скорбным ангелом – заниматься и организацией самих похорон, и последующими поминками. Именно тогда, после ухода всех гостей, пьяненький внук, как спелое яблочко, упал в ее цепкую наманикюренную розовую ручку. Они тихонько расписались и начали активно пытаться делать детей – с подачи Людочки (ему, честно говоря, на детей было абсолютно наплевать – навидался в школе). Где-то в это время Людочка поняла, что кладоискательство было не невинным хобби, как представляла дело бабка, а болезненной страстью, заменяющей страсть супружескую. И решила справиться с напастью, заодно реализовав следующую свою мечту. А именно – эмиграцию в Германию. Возвращение, так сказать, на землю предков. Она учила немецкий и заставляла учить язык и мужа. Обиднее всего было то, что Мила, с приложением много больших усилий, говорила, даже по приезде, коряво. А он «левой ногой», по ее словам, приобрел за первые несколько месяцев в Кельне прекрасный хох дойч акцент. И этот-то отличный немецкий был ему оправданием: пока Милочка честно ходила искать работу – любую, какая б ни подвернулась, – супруг лежал на диване, читал исторические тома и ждал предложения, достойного его талантов и уровня владения языком. Стоит заметить, что на родине Гейне его подстерегал серьезнейший удар: втайне от жены мечталось, как древняя земля Германии приоткроет для него свои секреты и тут сможется то, что не удавалось там. Найти наконец свой клад. Однако с сокровищами не задалось и тут: богатая на историю земля, которую кто только не бороздил столетье за столетием, была очень четко поделена на свое-чужое. Сплошной частный сектор, да и в госсекторе с металлоискателем особенно не побродишь – сразу задают интеллигентный вопрос: «Вы каких будете?» На поиск кладов полагалось разрешение, разрешение стоило денег. А лишних денег в семье не было – жили они на одно пособие. Милочке стыдно было сидеть «на шее у государства», да и ужасно хотелось «интегрироваться», как она это называла, то есть не затеряться среди российских эмигрантов-нищебродов, а влиться в немецкое житье-бытье и стать там своей. И однажды ей повезло – она нашла место секретарши в компании, занимающейся продажей сельхозтехники на российский рынок.

– Конечно, – говорила она лежащему на диване мужу, – это не то, о чем мечталось ведущему товароведу одного из лучших универмагов города на Неве, но с чего-то надо начинать.

Он не спорил – секретаршей так секретаршей. Только пусть уходит из дома и даст ему пожить спокойно. Но дальше у судьбы был заготовлен на его счет новый финт ушами. Не прошло и пары месяцев, как жена наконец забеременела. Чем ввергла его в нервозное беспокойство: «Ну вот зачем это сейчас-то?» Но Люда быстро супруга утешила: ребенок был не от него, а от оптимистичного бюргера, чьей секретаршей она служила. Бюргер был парень разведенный, не слишком горел желанием жениться снова, но раз уж так вышло… В общем, повел себя как честный человек. Даже, по словам Милы, хотел приехать к ним домой и извиниться. Все новости: у меня будет ребенок – ребенок не от тебя – я ухожу и развожусь – ты можешь пока остаться в этой квартире – посыпались на него, как яблоки на Ньютоново темечко: шмяк, шмяк, шмяк. И вот он один на диване, а Милочка, чужая, счастливая, с намечающимся животом – уже полностью, так сказать, интегрированная, – приходит забрать последние вещи. Нельзя сказать, что он был сильно расстроен ее уходом – ужас от намечающегося отцовства перевешивал остальные эмоции. Поэтому первые пару месяцев он чувствовал некое облегчение, а потом призадумался: пособия ему, никогда не сражавшемуся с бытом, едва хватало. Готовить он не умел. Да и вообще жить не умел (не зря все ж таки бабка нашла ему в свое время Милочку!). Ему нужна была женщина. И не в сексуальном плане (тут как раз он был достаточно спокоен), а в плане организации вокруг него хоть какого-то витального пространства. Идея родилась из навязчиво мигающей рекламы в углу экрана: русский сайт знакомств «Татьяна» предлагал свои услуги. Серьезные знакомства. В Германии и Северной Европе. Он кликнул на фотографию брюнетки в неглиже и попал в чудесную страну, где с помощью нескольких простейших операций вышел напрямую на женщин, живущих одиноко и, главное, недалеко.

Леся жила в самом центре Брюсселя, в муниципальном жилье, полном, как и она, эмигрантов из Восточной Европы, из Северной Африки и бывших азиатских республик. Сама она была из Белоруссии, из многодетной семьи. Нищета, из которой она вырвалась, оказалась неплохим подспорьем в ее нынешней жизни: тяжелее, чем ТАМ, ТУТ быть не могло. Леся служила домработницей, и каждый ее час был расписан. Хозяйки, у которых она убирала, нарадоваться на нее не могли: плохой французский язык компенсировался быстротой и качеством, с которым Леся надраивала чужие полы. Получая за это по «тикету» в час девять евро, а еще оплаченную дорогу и подарки на Рождество. Правда, католическое. Православным ее своеобразием здесь никто не интересовался. Лесю затащила на сайт «Татьяна» подружка, нашедшая себе там бойфренда из Ташкента. На его фоне наш герой казался чудо как хорош: питерский, интеллигент, непьющий опять же. Ну не работает, так у нее у самой пока руки есть и здоровье позволяет – что ж! Так он переселился от Люды к Лесе и из Кельна в Брюссель. Стал изучать французский. Район был не «ах!», но сама Леся на фоне Милы очень даже выигрывала: лучше готовила и относилась к лежащему на диване супругу с придыханием. Да, жизнь откровенно налаживалась, когда однажды Леся спросила, может ли у них пожить ее младшая сестра. Она проездом: устроилась было сидеть с детьми к паре нидерландских профессоров-славянофилов, желающих сызмальства приобщать детей к русской культуре, но не срослось. Младшая сестра, конечно, сама доберется от вокзала, да и спать будет на кухне – там у них есть мягкий «уголок» – и никого не затруднит… Он не помнил, что тогда проворчал. Но, слава богу, согласился. Однако, зачитавшись в тот день очередным учебником Арзакяна («История Франции»), не сразу понял, кто в столь неподходящее время и столь бесцеремонным образом трезвонит в дверь. На всякий случай пригладил волосы и заправил футболку в отвисшие на коленях джинсята. Не спросив кто, распахнул дверь. И пропал.

Маша

Маша теребила в руках бумажку с телефоном – цифры, написанные четким почерком немолодого человека, еще не испорченного общением с клавиатурой компьютера. И имя: Константэн д’Урсель. Еще и с титулом: граф. Ей пришлось купить парочку дополнительных изразцов, уже без предложенной скидки, чтобы антиквар расщедрился на этот номер. Оно и понятно: д’Урсель был его «золотым запасом»: старая аристократия и постепенно убывающая в количестве – спасибо драконовым налогам на недвижимость, подкосившим владельцев родовых вотчин. Кому, как вы думаете, звонят в первую очередь, когда хотят продать очередной дом или, еще лучше, замок, полный сокровищ в виде мебели, громоздких картин и огромных люстр, предназначенных для одиннадцатиметровых потолков, люстр, которые не влезут ни в одно помещение, построенное по современным стандартам? Не знаете? Лучшему другу семьи – антиквару. Он прохаживается по пыльным помещениям, стреляя острым взглядом вправо-влево, обсуждая возможную цену, по которой можно пристроить тот или иной предмет – «если для Ее и Его Светлости он не представляет сентиментальной ценности, конечно!». Поэтому телефон продавец изразцов дал Маше с оглядкой и, как поняла Маша по последней сказанной им фразе, не только по причине его сомнительной щедрости.

– Развлечете старика. И не забудьте повосхищаться его парком…

Маша честно пообещала повосхищаться, а теперь вдруг оробела с бумажкой в руках. Немолодой человек. К тому же граф… Но потом вновь взглянула на распечатанные листы с фотографиями изразцов и – решительно набрала номер.

– Д’Урсель, – ответил почти сразу сухой голос на другом конце.

– Добрый вечер. – Маша представилась. – Ваш телефон мне дал месье Лоертс. Он сказал, что, возможно, вы сможете мне помочь с определением семьи, которой принадлежит герб…

– Приезжайте, – прервал ее д’Урсель. – Как добраться, знаете?

– Я найду.

– Вот и отлично. Тогда жду вас около пяти. Если не отвечу на звонок в дверь, ищите меня на задней аллее, договорились?

Маша хотела было спросить, что за аллея, но голос продолжил:

– До встречи, мадемуазель.

Раздались короткие гудки. Сглотнув, Маша повесила трубку. Уф! Теперь осталось выяснить у Седрика дорогу в Осткампф – маленький городишко под Брюгге, где обитал мужчина с четким голосом и графским титулом.

* * *

Пригородная электричка довезла ее до Осткампфа часа за полтора, муторно останавливаясь на каждом бельгийском полустанке. Маша вышла из поезда и глубоко вздохнула: небо, безнадежно испорченное ватой плотных серых туч в Брюсселе, здесь казалось чуть выше и даже с голубым проблеском в некоторых местах. Зато ветер дул сильнее, будто подталкивая ее холодной влажной лапой в спину. Маша сама себе кивнула: ничего удивительного, Северное море было уже совсем близко, максимум в получасе езды на машине. Она спустилась с перрона и потихоньку двинулась вперед, сверяясь с картой, вдоль по улочке, уставленной на удивление уродливыми современными домишками из традиционного в этих местах коричневого кирпича. Перед каждым домиком был разбит садик, зеленел с прошлого года газон. Кое-где проклевывались крокусы, белые и фиолетовые. Людей видно не было. Совсем.