Безумный поклонник Бодлера

Я уже почти добежала до подъезда, но, вспомнив глумливую ухмылку мужа, снова кинулась к машине, распахнула дверцу со стороны водителя и принялась колотить кулаками по ненавистному лицу. Артур пытался поймать мои запястья, но я ловко выворачивалась, продолжая наносить беспорядочные удары, от которых муж по-бабьи закрывался ладошкой. Наконец я плюнула куда-то в область его головы и с грохотом шарахнула водительской дверцей, захлопывая машину.

– Идиотка припадочная! – неслось мне вслед. – Все лицо расцарапала!

Вот и отлично! Я так и видела мысленным взором, как Артурчик сокрушенно качает головой, рассматривая в зеркало заднего вида нанесенные моими ногтями увечья. Сердце бешено колотилось в горле те несколько секунд, что я бежала от стоянки до подъезда. Больше всего я мечтала ввалиться домой, распахнуть бар и залпом опрокинуть рюмку коньяку, чтобы прийти в себя. Но мечтам не суждено было сбыться. Как только я влетела в подъезд и ринулась к медленно ползущему вниз лифту, за спиной мелькнула чья-то тень. В следующее мгновение я почувствовала, как в мое предплечье вонзилась игла, и серый дурман заволок действительность, застилая собой остатки сознания.

* * *

Между тем юный Бодлер, которого так живо обсуждали в неприбранной квартирке на улице Фам-сан-Тет под самой крышей дома семнадцать, как раз входил в ресторанный зал. В просторном помещении оказалось шумно, накурено и нестерпимо душно. Все взгляды тут же устремились на вошедшего, с любопытством рассматривая его диковинный наряд. Шарль сжался в комок. Он ненавидел один появляться в людных местах, предпочитая брать с собой шумную ватагу приятелей, способных отгородить поэта от пугающего мира. При этом он не мог обходиться без публики и часа, ведь юноша так тщательно создавал неповторимый образ, чтобы подчеркнуть свое отличие от других. И эти другие должны обязательно видеть, что он, Шарль Бодлер, гораздо ярче и талантливее их и ему наплевать, что о нем думают окружающие. Оглядевшись по сторонам, Шарль заметил старинных друзей по поэтическому сообществу и вздохнул с облегчением. Поэты распивали вино и шумно что-то обсуждали. На фоне оштукатуренной стены выделялся огромным ростом и чрезмерной волосатостью Эрнест Прарон. Он больше походил на меровингского воина, чем на начинающего стихотворца. Рядом с Эрнестом расположился светловолосый толстяк Гюстав Ле Вавассер, изучающий право на юридическом факультете и тоже увлекающийся поэзией. Далее восседала еще парочка приятелей, с которыми Бодлер неоднократно предавался пространным беседам о литературе. Испытывая радость оттого, что не придется ужинать в одиночестве, юноша торопливо устремился к ним.

– Да это же Шарль! – закричал толстяк Гюстав, привставая с места. – Шарль Бодлер! Мы думали, ты все еще в Индии! Иди скорее к нам, старина, и расскажи, как ты сумел так быстро обернуться!

Чело Шарля омрачилось. Черт бы побрал эту Индию! До нее он так и не добрался. Юноша обожал Париж, его смрадный воздух, грязные мостовые, чахоточных шлюх, и жизнь вдали от мегаполиса делала его больным физически и духовно. Ему не хватало горечи и тьмы, ибо в цветущих землях, куда его отправила родня, все было пропитано сладким дурманом плодовых деревьев и жарким до одури солнцем. Он, Шарль, хороший сын и не смог ослушаться родителей. Даже слишком хороший. Свою мать Бодлер боготворил и готов был ради нее на любые лишения. Но сбагрить его подальше от дома придумала, конечно, не Каролина. Это все затеял ненавистный отчим, полковник Опик, солдафон и педант, презираемый Шарлем всей душой. Преисполненные обид воспоминания захлестнули юного поэта и понесли по реке времени назад, в безвозвратно ушедшее детство.

Шарль отлично помнил своего отца – высокого старого человека с густыми сросшимися бровями. От него вкусно пахло хорошим табаком и красками, ибо Франсуа Бодлер на старости лет неожиданно для всех оставил сан священника, чтобы с головой погрузиться в искусство. Маленький Шарль очертя голову носился по длинным коридорам их старого дома, налетая на прислугу и доводя до бешенства сводного брата Альфонса, который годился Шарлю в отцы. Зато рядом со стариком-отцом малыш чувствовал себя совершенно свободно. Франсуа не запрещал маленькому сыну резвиться где ему вздумается. Шарль часто вбегал к папе в кабинет и заставал того за мольбертом. Бодлер до сих пор мысленно видел перед собой «Венеру» отцовской работы, поразившую его силой страсти. Несмотря на то что Каролина была моложе мужа на тридцать пять лет, юная женщина казалась гораздо рассудительнее. Она не разделяла увлечения мужа, принимая его творчество за блажь, которую терпеливо сносила с видом мученицы. Франсуа не обижался на приземленную жену, надеясь воспитать любовь к искусству в младшем сыне. Когда не работал над картинами, Франсуа Бодлер подолгу гулял с маленьким Шарлем в Люксембургском саду. Шарль обожал эти прогулки. Они поднимались к Латинскому кварталу и заходили в сад с бульвара Сен-Мишель. Невдалеке виднелся музыкальный павильон, где зачастую проводились концерты под открытым небом, и музыка разносилась далеко по окрестностям. В фонтане перед дворцом многочисленные посетители развлекались тем, что пускали по воде взятые напрокат кораблики. Шарлю тоже хотелось поплескаться в фонтане, но отец уводил его в сторону аллей. Там, по обе стороны присыпанной гравием дорожки, высились величавые мраморные фигуры, вызывавшие у мальчика безотчетный трепет. Отец с сыном неторопливо шли по аллеям, и крохотная ручка Шарля доверчиво лежала в широкой ладони Франсуа.

– Знаешь, кто это, Шарль? – указывая на статую женщины из белого мрамора, спрашивал отец.

Малыш пожимал плечами.

– Это Мария Медичи, – пояснял бывший священник. – Именно она повелела заложить этот дивный сад, в котором мы с тобой гуляем. Ее род помог многим гениальным творцам, делая заказы и щедро оплачивая их работу. Если бы не династия Медичи, мир никогда не узнал бы Боттичелли, Микеланджело, Бенвенуто Челлини, Рафаэля и Тициана. Не сомневаюсь, сын мой, ты тоже скажешь свое слово в мировой культуре.

Тяжелая рука Франсуа ласково трепала мягкие кудри мальчика, и сердце Шарля переполнялось гордостью и предвкушением чего-то огромного, что ждет его впереди. Переходя от фигуры к фигуре, они подолгу бродили по пышному Люксембургскому саду, и отец останавливался перед каждой достойной, на его взгляд, скульптурой и подробно рассказывал мальчику о красоте статуй и о событиях времен Революции и Империи. Это продолжалось до тех пор, пока в один из пасмурных дней няня Мариетта не заглянула к Шарлю и печальным голосом не сообщила, что папенька скончался. В первый момент Шарль перепугался и заплакал, но скоро понял, что в этом есть благо. Мать теперь смотрела на него с безграничной нежностью и проводила в его комнате долгие часы. Это было огромное счастье. Эмоции захлестывали Шарля с головой, и он, лежа в своей детской кроватке, перед сном взахлеб рассказывал няне Мариетте, что обожает матушку за элегантность, за запах духов, которым пропитаны ее изящное платье, меха и пышные волосы. Любит за красивое лицо и утонченные манеры. Обожает ее мягкие руки, такие ласковые и нежные. Может часами слушать мелодичный голос, которым Каролина читает книжки и рассказывает маленькому сыну, что любит его как никого на свете. И что он для нее один, единственный и неповторимый. Ее Шарль. Ее обожаемый мальчик.

И вот в жизни Каролины появился Опик. В первый момент мальчик воспринял как предательство частые посещения чопорного майора с молодцеватой выправкой, точно вросшего в свой бряцающий медалями мундир. Шарль наивно полагал, что их славная семейная идиллия на пару с мамой продлится вечно, но Каролина зачем-то снова и снова приглашала к ним в дом майора Опика. При виде вытянутого усатого лица бравого вояки Каролина расцветала как майская роза, и Шарль вдруг подумал, что Опик, быть может, не так уж и плох. В конце концов, место покойного отца рано или поздно все равно кто-нибудь займет, так чем этот военный хуже других? Собираясь замуж за Опика, Каролина видела себя в роскошном подвенечном платье, стоящую перед алтарем рука об руку с красивым мужественным военным. Разве ее вина в том, что, сочетаясь браком с Франсуа Бодлером, порвавшим всяческие отношения с богом, она была лишена венчания, о котором мечтает каждая девушка? Бывшего священника даже не отпевали, похоронив на окраине кладбища, как безбожника.

– Ну вот, Шарль, теперь у нас будет большая и дружная семья, – рассказывала Каролина сыну во время прогулки по Елисейским Полям. Они неспешно переходили из одного магазинчика в другой, выбирая милые безделушки. – Твой старший брат Альфонс женился на малышке Фелисите…

– Я могу называть ее «сестричка»? – запрокинув голову, с детской непосредственностью смотрел на Каролину маленький Шарль.

– Конечно же, родной. – Мать улыбалась и ласково проводила пальцами по пухлой щеке мальчика.

– И я смогу навещать Альфонса и Фелисите в нашем старом доме?

Сразу же после свадьбы майор перевез Каролину и Шарля на улицу Бак, в просторную квартиру на первом этаже только что построенного дома, а сводный брат и его юная жена остались там, где прошли ранние годы мальчика.

– Ну конечно же, сможешь, – расцветала улыбкой растроганная женщина. – Жак постарался, чтобы всем было удобно. Ты и сам, должно быть, чувствуешь, что обрел нежного и заботливого папу в лице майора. Шарль, милый, ты должен дорожить тем, что дарует господь, и с гордостью нести свое имя. Никаких проказ и шалостей! Майор Опик любит порядок и дисциплину. Ты скоро привыкнешь к новой жизни, Шарль.

– Да, мамочка, – чуть слышно лопотал притихший мальчик. И, чтобы порадовать маму, покорно добавлял: – Конечно, привыкну.

В такие моменты малыш не мог не верить матери. Но, вернувшись в новую холодную квартиру, где все было чужое и незнакомое и по-военному четко стояло на раз и навсегда заведенных местах, некоторое время слонялся без дела, стараясь не попадаться отчиму на глаза, а затем убегал в сад и подолгу бродил по аллеям, предаваясь фантазиям. Он казался себе брошенным на произвол судьбы маленьким сиротой, одиноким и никем не понятым. И, что самое ужасное, преданным любимой мамой. Зачем она впустила к ним этого майора? Он смотрит на пасынка, как на пустое место, не признавая за ним права шалить и резвиться. А ведь несомненно, что Шарль исключительная личность, разглядеть которую сумел лишь покойный отец. Отец верил, что Шарль продолжит славное дело Тициана и Леонардо да Винчи, а отчим считает искусство пустым баловством. Но вдруг Шарль переставал грустить и принимался радоваться, что у него есть Каролина, Опик, брат Альфонс и его молодая жена. Да он богатейший человек, член большой и могущественной семьи! И в один прекрасный день он им всем непременно докажет, что достоин носить их фамилию.

Каждый вечер, вознося молитвы перед сном, Шарль со слезами на глазах просил Всевышнего, чтобы майор куда-нибудь исчез. Лежа в кровати, Шарль перебирал в памяти моменты их славной жизни вдвоем с Каролиной и засыпал в сладких грезах о счастливом будущем без Опика. И вот однажды утром Шарль проснулся от суматошного топота слуг. Заинтригованный, он вышел из комнаты и с радостью узнал, что майора прикомандировали к Африканской экспедиционной армии и отчим сегодня же уезжает в Алжир. Шарль возликовал. Господь услышал его молитвы! Мальчик всем сердцем надеялся, что майор не вернется из экспедиции и они заживут вдвоем с мамой, как прежде. Однако отчим вернулся, и не просто вернулся, а в чине подполковника, и теперь его шпоры звенели по всей квартире в несколько раз громче, а категоричные суждения он провозглашал особенно безапелляционным тоном. Смирившись с неизбежным, Шарль постарался полюбить маминого избранника. И в какой-то момент у него это даже получилось. Влияние подполковника было так велико, что малыш, чтобы угодить Опику, на какое-то время забыл об искусстве, к которому раньше стремился всей душой, и принялся мечтать, что, когда вырастет, станет эдаким папой римским, но только военным. Ну, или на худой конец актером. Лицедейство было его второй натурой. Оставаясь наедине с самим собой, Шарль то и дело смотрелся в зеркало, стараясь уловить малейшие движения души. Он обожал наряжаться и представлять себя кем-то другим, глядя на себя словно со стороны и будто бы видя себя чужими глазами.

– Шарль, мальчик мой, мы будем жить в Лионе! – заглянула как-то в комнату сына Каролина. – Собирайся, мы завтра уезжаем!

Шарль запрыгал от радости. Переезд в Лион – это так здорово! Начинается новая жизнь, неизведанная и интересная! Там он поступит в коллеж, станет лучшим в классе и порадует семью ошеломительными успехами. Несомненно, он будет отличником, и вот тогда-то все узнают, что на самом деле представляет собой Шарль Бодлер! Однако в Лионе Шарля ждало разочарование. Жак Опик, выросший в военном училище для сирот героев, погибших за освобождение Франции, отправил пасынка в интернат при Королевском коллеже. Подполковник искренне полагал, что мужчина должен воспитываться в казарме, терпеть лишения, выполнять чужие приказы, есть отвратительную пищу и спать на грубых простынях. Но самое неприятное, что, желая Шарлю только добра, отчим лишил его возможности ежедневно общаться с обожаемой матерью и уединяться для того, чтобы помечтать. Вместо увлекательного приключения, которое сулил переезд, Бодлер погрузился в пучину депрессии.

В Лионе все было скучно и уныло. Шарль одиноко бродил по грязным улочкам, всматриваясь в хмурые лица прохожих, тосковал по дому и мечтал о триумфе, который прославит его и заставит родителей понять свою ошибку. Он не такой, как другие дети. Его нельзя выгонять из дома и перепоручать заботам равнодушных учителей. Кроме окриков и нравоучений, Шарль от них ничего не слышит. Ни похвалы, ни слов поддержки. Нет, совсем не так рисовалась ему эта поездка. Вместе с нарастающей депрессией постепенно улетучивалась первоначальная решимость стать лучшим в классе, уступая место нежеланию открывать учебники. Благодаря природным способностям Шарль некоторое время еще числился в хороших учениках, не скатываясь на совсем уж плохие оценки. Но дела шли все хуже и хуже. В классе Шарль держался особняком, демонстративно сторонясь одноклассников, этих грубых деревенщин, как он их называл. На переменах в коридорах слышалась шумная возня школяров, перекрикиваемая пронзительным детским голоском, декламировавшем строфы из Ламартина:

– О ты, таинственный властитель наших дум —Не дух, не человек – непостижимый ум!Кто б ни был ты, иль злой, иль добрый гений,Люблю порыв твоих печальных песнопений,Как бури вой, как вихрь, как гром во мраке туч,Как моря грозный рев, как молний яркий луч[1].

Соученики считали Шарля парнишкой со странностями и показывали на него пальцем. Наивные, они полагали, что, читая стихи, Бодлер хочет покрасоваться перед ними. Какое чудовищное самомнение! Меньше всего Шарль думал об окружающих, прежде всего доставляя удовольствие чтением любимых строк самому себе. А до других ему не было и дела. Единственные люди, мнением которых Шарль дорожил, были по-прежнему мама и отчим. Как же он хотел быть первым, чтобы их порадовать! Он так и видел, как к высокой трибуне, где стоит директор коллежа, поднимаются лучшие ученики. Эти баловни судьбы выходят один за другим, и каждому директор жмет руку и вручает почетную грамоту. И он, Шарль Бодлер, в первых рядах награждаемых. Каролина и Опик, сидя в зале, утирают стекающие по щекам слезы счастья. Пропуская мимо ушей все, что говорят на уроках учителя, день за днем Шарль предавался фантазиям о будущем триумфе, медленно, но верно приближая свой провал.

* * *

Тьму прорезал тонкий звон, похожий на комариный писк. Звук то нарастал, то удалялся, словно испытывая мои нервы. Я открыла глаза. Лампа дневного света, мигая в предсмертных конвульсиях, затянула свою прощальную песню. Окинув взглядом помещение, я пришла к выводу, что нахожусь в гостиничном номере. Чистенько, но бедненько. Китайская плазма с чересчур ярким экраном, на котором беззвучно мелькали герои рекламы. Не первой свежести дешевая мебель. Закрывающая окно ситцевая занавеска в мелкий цветочек. Потертый линолеум. Пятью звездами и не пахнет. Интересно, как я здесь оказалась? Я точно помнила, как прилетела в Москву. Как меня встречал Артурчик. Мы с ним поцапались, а дальше – провал. Я свесила ноги и, не нащупав тапок, прямо в чулках зашлепала по полу в сторону приоткрытой двери. Так и есть, санузел. Унитаз и умывальник. И больше ничего. Ни душа, ни ванны. А жаль. Я бы много сейчас дала, чтобы принять ванну. Открыв кран, я набрала в ладони воды и с наслаждением погрузила лицо в ледяную влагу. Стало немного легче. Взбодрившись, вытерлась жестким казенным полотенцем и направилась к входной двери. Увидела свои туфли, валяющиеся в углу, и тут же сунула в них ноги. Потянула за ручку, пытаясь выйти. Дверь не поддалась. Я налегла на нее плечом, полагая, что открываю не в ту сторону. Снова безрезультатно. Понятно. Дверь заперта. Тогда я устремилась к окну и отдернула занавеску. И тут меня снова ждал неприятный сюрприз. Окна как такового не было. Вернее, оно когда-то было, но его заложили кирпичом. Я обследовала кладку и пришла к выводу, что пытаться раскачать кирпичи бесполезно. Тогда я снова вернулась к двери и стала ее тщательно осматривать. Маленькое окошко в самом низу сразу же привлекло мое внимание. Оно было железное и открывалось наружу. Откинув дверку, я с трудом просунула голову в образовавшееся отверстие и увидела длинный коридор. На сером бетонном полу белели плевки алебастра, и это наводило на мысли о заброшенной стройке. Глухая стена напротив краснела старым кирпичом. Насколько я могла видеть, коридор тянулся на десятки метров. Под потолком покачивалась тусклая лампочка, освещая череду дверей и маленькую фигурку, сидящую на стуле в середине коридора.

– Эй! Выпустите меня! – закричала я, обращаясь к сидящему.

Он встрепенулся и, покинув насиженное место, направился ко мне. По мере приближения я могла рассмотреть, что это молодой, коротко стриженный парень в камуфляже. На поясе его красноречиво выделялась кобура, которую он на ходу расстегивал.

– Прекрати орать! – посоветовал он, подойдя на достаточное для беседы расстояние и вынув пистолет.

– Меня зовут Кира! Кира Федулова! – Где-то я вычитала, что палачу труднее убивать свою жертву, если жертва перестает быть некоей абстракцией и обретает имя.

– Заткнись, слышишь? – Он передернул затвор.

– Меня похитили? Нужен выкуп? – не унималась я. – К мужу можете не обращаться, он денег не даст. Лучше позвоните матери! Мама обязательно заплатит!

– Наивная ты, Кира. Им выкуп не нужен, – раздался задумчивый голос из такого же окошка в соседней двери. – Это частная тюрьма. Им платят за то, чтобы нас здесь держали.

Внутри у меня все похолодело. Частная тюрьма!

– Закрой рот, сто тридцатый! – рассердился парень в камуфляже. – У меня приказ стрелять на поражение!

– Хотя бы ответьте, сколько мне тут сидеть? – взвыла я.

Вдоль ряда дверей то здесь, то там лязгали засовы, окошки открывались одно за другим, и в них появлялись руки и головы заключенных.

– Не думайте, что вам все сойдет с рук! Нас всех ищут!

– Скоро вас возьмут за задницу!

– Прищучат голубчиков! – выкрикивали злорадные голоса.

Я не заметила, как надсмотрщик ударил ногой в высоком берце с измочаленными шнурками по открытой дверке моего окошка. Просто в какой-то момент ощутила, как стальная заслонка пребольно стукнула меня по лицу. И, скрываясь в камере, услышала голос сто тридцатого:

– Ты спрашиваешь, сколько тебе тут сидеть? Я уже восьмой год здесь мотаю, сто тридцать первая, так что готовься состариться в этой дыре.

И вдруг с неожиданной злобой добавил:

– И запомни, тварь, никакая ты не Кира, а сто тридцать первая!

Сто тридцать первая! Скорее всего, это номер моей камеры. Получается, здесь заперто не меньше ста тридцати человек! Несмотря на трагизм ситуации, в голове тут же включился калькулятор. А неплохой получается гешефт! Если за содержание каждого заключенного брать по сто долларов в день, вырисовывается вполне внушительная сумма. Когда выйду, можно попробовать замутить что-то подобное. Если, конечно, выйду.

Интересно, кто обо мне так позаботился? Несомненно, Артурчик. Почувствовал, что дело пахнет разводом, и решил упечь в кутузку на веки вечные. Усевшись с ногами на кровать, я обхватила колени руками и только сейчас заметила, что по телевизору беззвучно транслируются новости. Ведущая что-то говорила, раскрывая рот. Затем появились размытые кадры, явно сделанные камерой наблюдения. Без особого интереса я смотрела на подъезд, очень похожий на мой. И на белоснежную машину, сильно напоминающую машину Артура. Вот из машины выскочила взлохмаченная девица и торопливо побежала к дверям парадного. Затем передумала, круто развернулась и устремилась обратно к машине. У нее была моя сумка, мой длинный расклешенный плащ, моя прямая черная челка. В общем, я могла бы поклясться, что это я. По экрану поплыла бегущая строка: «Убийство предпринимателя Артура Федулова», и я, спрыгнув с кровати, подбежала к телевизору и стала шарить по задней панели в поисках кнопки включения звука, не отрывая глаз от экрана. Звук включился неожиданно громко, и я, наблюдая, как девица на экране, вволю намахавшись руками, захлопывает дверцу авто и снова устремляется к подъезду, услышала зловещий голос дикторши:

– …На этих кадрах Артур Федулов пока еще жив. Жена только поколотила его. А вот теперь, – дверь подъезда распахнулась, и из него выбежала все та же девица, которая вбежала в дом за минуту до этого, – Кира Федулова решила убить своего мужа.

Прикрываясь сумочкой, девица с черной челкой подбежала к водительской двери и, распахнув ее, несколько раз ударила Артурчика ножом в грудь. Тот бесформенным мешком обмяк на сиденье, а девица, спрятав орудие убийства в сумку, торопливо вытащила с заднего сиденья чемодан – мой чемодан, с которым я летала в Испанию! – и скрылась из кадра в направлении метро.

– Удивительный цинизм! – продолжала телеведущая. – Расправившись с мужем, жена не забыла прихватить из машины убитого свои вещички. Всех, кому известно местопребывание Киры Федуловой тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года рождения, просим позвонить по следующим телефонам.

На экране возникли телефонные номера, по которым следовало связаться с компетентными органами в случае моего обнаружения. Я все смотрела на экран и никак не могла поверить в только что увиденное. Талантливо, ничего не скажешь! Кто-то очень ловкий воспользовался нашей семейной ссорой, чтобы разделаться с Артурчиком и свалить все на меня! Да, на съемке видно, как я вбегаю в подъезд, но то, что случилось в подъезде, камера уже не запечатлела. Пока я вызывала лифт, кто-то вколол мне снотворное и, пользуясь моим беспамятством, переоделся в мой плащ, взял мою сумку и выбежал обратно на улицу, чтобы зарезать Артура. Со стороны происходящее выглядит так, будто все проделал один и тот же человек. Кира Федулова. Я.

* * *

Сквозь высокие окна Королевского коллежа солнце заглядывало в классную комнату, освещая сосредоточенные лица учеников. Расхаживая вдоль кафедры, учитель зачитывал список тех, кто из-за плохой успеваемости лишался увольнительной в город. Не отрываясь, все мальчики следили за передвижениями преподавателя и ловили каждое его слово. Все, кроме Шарля Бодлера, устремившего задумчивый взгляд в окно. Воображение рисовало перед ним предстоящие чудесные выходные, которые Шарль проведет вдвоем с мамой. Они отправятся в парк, и Шарль будет наслаждаться каждым мгновением прогулки, вдыхая нежный мамин аромат, поглаживая атласную кожу ее руки и чувствуя каждой клеточкой детского тела исходящую от Каролины любовь.

– И, наконец, Шарль Бодлер! – провозгласил учитель, маленькими глазками сверля обращенное к окну бледное лицо мальчика.

Шарль, пребывая в своих грезах, и бровью не повел.

– Бодлер! Вы меня слышите?

– Вы что-то сказали? – встрепенулся Шарль, нехотя возвращаясь из страны грез.

– Да, сказал! – недовольно пророкотал учитель. – Я сказал, что пустые мечтания заняли все ваше время, отведенное на учебу. Успеваемость ваша, Шарль Бодлер, настолько упала, что вам отменили увольнительные.

– О нет! Только не это! – под злорадное хихиканье однокашников, непроизвольно вырвалось у мальчика.

Муки совести навалились на Шарля с недюжинной силой. Он сам из-за собственного легкомыслия и лени разрушил волшебный мир, в который должен был окунуться в этот уик-энд. Не будет теперь ни долгожданной прогулки, ни маминой любви. Мало того, он опозорил семью! Заставил Каролину и Опика краснеть за него! Но Шарль способен побороть свою лень. Стоит только очень-очень постараться, и Шарль наверстает упущенное. Сделав над собой титаническое усилие, мальчик собрался с духом и уже через месяц направил матери «похвальный лист» от дирекции коллежа. И, надо заметить, им двигал отнюдь не страх наказания. Шарль руководствовался гораздо более благородными мотивами. Опик тогда только-только подавил бунт ткачей и получил чин полковника, и Шарль не мог не восхищаться отчимом, усмирившим зарвавшуюся чернь. И вот он тоже внес свою лепту в величие семьи. Однако Шарль прекрасно отдавал себе отчет в том, что триумф его продлится недолго. В глубине души он понимал, что не выдерживает конкуренции с отчимом, который был рожден победителем, в то время как Шарль довольствовался второстепенными ролями, лишь мечтая о головокружительном взлете. Что ж поделаешь, если он рассеянный и не может сконцентрироваться для достижения цели? Зато Опик, с его педантичностью и апломбом, планомерно шел вперед, поднимаясь все выше и выше по карьерной лестнице. Шарль уже не просто не любил, а люто ненавидел этот дьявольский город Лион, из-за которого ему приходилось так туго. Королевский коллеж казался ему тюрьмой, в которой нелюбимые дети обречены изучать ненужные вещи. После дня напряженных занятий Шарль ложился в шумной спальне на неудобную кровать, накрывался тонким холодным одеялом и, закрывая глаза, с тоской в сердце вспоминал парижские бульвары, конфеты Бартельмо, продающиеся в Пале-Рояле, универсальный магазин Жиру, предлагавший изысканные товары для подарков. Душа его тосковала по богатым торговым залам на Кок-Сент-Оноре, которые так радуют изящными игрушками мальчиков из хороших семей. В ужасном же Лионе всего лишь одна лавка торговала красивыми книгами и два скучных магазинчика продавали пирожные и конфеты. В сладкие грезы о столичной жизни каждую ночь вторгались леденящие душу завывания умалишенных, запертых в лечебнице Антикай, той, что возвышалась неподалеку от интерната на холме Фурвьер. Юный Бодлер мог бы поклясться, что слышит в темноте их обреченные стоны. Мрачное здание виднелось из окна его спальни, и до конца жизни Шарль будет вспоминать те жуткие ощущения, которые охватывали душу при одной только мысли о несчастных, доживающих там свои дни.