Крах тирана

Он еще раз обошел то, что осталось от села, заглянул в чудом уцелевшие постройки, но не нашел ни единой души.

Муса-Гаджи помолился среди останков мечети и двинулся дальше.

Прежде, чем отправиться на поиски Фирузы, Муса-Гаджи успел кое-что выяснить у пленного сарбаза. Тот был так напуган, что готов был сказать все, что Муса-Гаджи ни пожелает. Про Фирузу он ничего не слышал, а о плененных девушках знал лишь то, что их отправляют а базары и продают.

Разве что какая-нибудь приглянется начальникам или самому Ибрагим-хану, который был известен не столько своими воинскими подвигами, сколько особым пристрастием к вину и красивым женщинам.

Добравшись до места, откуда была видна ставка Ибрагим-хана, Муса-Гаджи затаился в кизиловой роще, внимательно наблюдая за тем, что происходило вокруг.

Ставка располагалась за рекой Курой, на ровном месте, была огорожена земляными насыпями, вдоль которых стояли караульные с большими ружьями, по углам и у главных ворот стояли пушки.

Внутри лагеря высился большой черный шатер. Над ним, на высоком древке, реял желтый флаг с красной каймой. Еще один большой, но уже красный шатер стоял позади главного, за тростниковой оградой. Вокруг располагались шатры поменьше. За пределами лагеря в правильном порядке стояли бесчисленные войска. По коням и вооружению было видно, что это полки из разных провинций Персии и наемники – афганцы, туркмены, узбеки. Были тут и другие отряды из попавших под власть Надир-шаха племен. Над каждым полком – фауджем, примерно из тысячи человек, реял отличительный шелковый флаг своего цвета, а палатки воинов окружали шатры их командиров. Отдельно стоял артиллерийский полк, блестя на солнце большими и малыми орудиями. Неподалеку, ниже по реке, паслось множество лошадей, верблюдов, мулов, волов и несколько отар овец.

И далеко, до самого горизонта, клубилась пыль, поднимаемая двигавшимися к лагерю обозами.

Все это представляло собой впечатляющее зрелище, какого Мусе-Гаджи еще не приходилось видеть. Но его интересовало совсем иное. Сопоставляя одно с другим, Муса-Гаджи сообразил, что сильно охраняемый шатер посреди лагеря – это и есть местопребывание самого Ибрагим-хана. А красный шатер, должно быть, принадлежал его гарему. Оттуда иногда появлялись женщины, укрытые чадрами, и пара евнухов, черный и белый, чтобы принять носилки, на которых слуги приносили еду из походной кухни.

Затем он увидел, как от ставки к лесу направились повозки в сопровождении конных стражников. В лесу рабы собирали хворост для походных печей, которыми обогревались шатры.

Муса-Гаджи решил навестить гарем Ибрагим-хана. Ему не хотелось верить, что там может оказаться его прекрасная Фируза, но он должен был убедиться, так ли это на самом деле. Муса-Гаджи лихорадочно размышлял, как ему осуществить свой замысел. Один несбыточный план уступал место другому, еще более безрассудному.

– Подкараулить какого-нибудь курьера, завладеть его одеждой и обмануть бдительную охрану? – прикидывал Муса-Гаджи, но тут же сам себя опровергал: – Такой план мог придумать и бедняга Дервиш-Али, который не в ладах со здравым смыслом… Пробраться в лагерь под видом купца? Только Шах-мана поблизости нет, да и вряд ли ханы станут что-то покупать. То, что им нужно, они привыкли попросту забирать или отнимать силой.

Так и не придумав, как проникнуть в гарем незамеченным, миновав несколько рядов стражи, Муса-Гаджи решил вернуться к тому, что берег на крайний случай, – к шкуре леопарда.

– От такого царского подарка не отказался бы и Надир-шах, – размышлял Муса-Гаджи. – Посмотрим, как отблагодарит меня его брат.

Но прежде, чем отправиться в ставку Ибрагим-хана, Муса-Гаджи позаботился о том, чтобы ему легче было уйти, если бы пришлось увозить Фирузу. Ружье, саблю и колчан со стрелами он спрятал в дупло старого дуба. Привязал лук к стволу дерева, натянул тетиву и вставил в него стрелу. Натянутую тетиву он закрепил веткой так, как не раз делал на охоте, когда загонял оленей. Теперь достаточно было дотронуться до ветки, чтобы лук выстрелил и стрела полетела куда нужно. Глубокую промоину, образовавшуюся в лесной дороге, Муса-Гаджи засыпал валежником. Узкий клинок, сослуживший ему хорошую службу, Муса-Гаджи спрятал в сапоге, а на виду оставил только кинжал. Взвалил на плечо пятнистую шкуру леопарда и вскочил на своего верного коня, который тревожно фыркал, косясь на то, что осталось от опасного зверя.

Как только Муса-Гаджи выехал из леса, его тут же заметили. Зазвучали сигнальные трубы, и навстречу ему поскакало несколько всадников.

– Кто такой? – спрашивали каджары, кружа вокруг Мусы-Гаджи. – Куда едешь?

– Я охотник, – спокойно ответил Муса-Гаджи.

– Ты один или еще кто есть? – подозрительно спросил каджар с вьющейся бородой – видимо, старший в этом разъезде.

– Один, разве сами не видите?

– А что это у тебя? – спросил старший, приподнимая краем сабли пятнистую шкуру.

– Не повреди, – предостерег Муса-Гаджи. – Это подарок великому Ибрагим-хану.

– Да это же шкура леопарда! – догадался один из всадников.

– Ты сам его убил? – удивленно спросил старший.

– Мне это не впервой.

Они удивленно защелкали языками и стали говорить с Мусой-Гаджи уважительнее.

– Ты – смелый человек…

– В этот раз я просто защищал свою жизнь, – сказал Муса-Гаджи.

– Так, говоришь, везешь это в подарок хану? – все еще не верил старший.

– Да, – ответил Муса-Гаджи, – если великий хан соизволит принять мой скромный дар.

– Посмотрим, – почесал бороду каджар. – Пока что мы видели от ваших людей другие подарки – пули да стрелы.

– И сабли с кинжалами, – добавил его подчиненный.

– Но и вы не с миром пожаловали, – не удержался Муса-Гаджи.

– Он смеет нас упрекать! – заорал еще один из всадников, поднимая саблю.

– Я только хотел сказать, что люди сначала воюют, а после склоняются к миру, – спокойно ответил Муса-Гаджи.

– Не пора ли снять эту болтливую голову? – размахивали саблями всадники.

– А шкуру мы и сами можем подарить!

– И останетесь без своих голов, когда откроется, что не вы убили этого леопарда, – остудил пыл подчиненных старший, затем снова почесал бороду, размышляя, как быть. – Наш господин любит охоту. Надо его порадовать…

И каджары, окружив Мусу-Гаджи, двинулись с ним к ставке Ибрагим-хана.

Узнав, в чем дело, караульные доложили начальнику стражи, и тот поспешил к визирю. Прошло немало времени, пока чиновники двора донесли новость до самого хана и получили его милостивое соизволение привести к нему нежданного дарителя.

Ворота, наконец, открылись, и Мусу-Гаджи пропустили внутрь. Здесь ему велели спешиться, снять оружие и наскоро обыскали. Шкуру леопарда тоже внимательно осмотрели, потрогали еще торчавшие из лап когти, подергали длинные усы убитого зверя, прощупали длинный хвост, и только затем двое слуг расправили шкуру на огромном серебряном подносе, чтобы подарок выглядел как подобает.

Вдоль устланной коврами дорожки от ворот до шатра стояли гвардейцы хана в дорогих доспехах и с богато украшенным оружием. Впереди шел визирь наместника, за ним, поглядывая по сторонам и стараясь все запомнить, шел Муса-Гаджи. Следом слуги несли поднос с леопардовой шкурой.

Черный шатер Ибрагим-хана оказался из блестящего атласа и стоял на украшенных затейливой резьбой опорах. На флаге, реявшем над шатром, был изображен лев с мечом в лучах восходящего солнца. Конец древка был сделан в виде серебряной руки, которую каджары называли рукой Али.

Внутри шатра царило изысканное великолепие. Горело множество изящных светильников, сияли зеркала и драгоценная посуда. В глубине стоял еще один небольшой шатер из парчи, внутри которого помещалась золоченая тахта с высокой спинкой. На этом подобии трона, опершись на подушки, возлежал Ибрагим-хан.

Его окружали телохранители с обнаженными саблями, астрологи с льстивыми лицами, секретарь, письмоводитель и прочие придворные. По сторонам сидели музыканты, наигрывая тихие, умиротворяющие мелодии, и стояли, ожидая приказаний, красивые юноши-слуги.

Воздух был пропитан благовониями, которые тлели на специальных подставках, и утонченными ароматами кальянов.

Войдя в шатер, визирь упал на колени, поцеловал ковер и пополз к своему господину, пока тот не велел ему:

– Встань и говори.

– О мой повелитель!..

Визирь, собираясь сделать доклад, обернулся на Мусу-Гаджи и замер от изумления. Тот и не думал падать на колени, а тем более – целовать ковер и ползти к стопах шаха.

– Безумец! – воскликнул визирь. – На колени!

– На колени мы встаем только тогда, когда молимся всевышнему Аллаху, – ответил Муса-Гаджи.

– Несчастный! – зашипел визирь и обхватил руками свою голову в большом тюрбане, будто хотел убедиться, что она еще на своем месте. – На колени и умоляй великого хана о прощении!

Муса-Гаджи продолжал стоять, гордо вскинув голову и смело глядя в лицо хану. Он был свободным горцем и никому из людей никогда не кланялся. Но тут Муса-Гаджи вспомнил, что на самом деле привело его сюда, и заставил себя слегка поклониться, коснувшись рукою ковра.

Хан удовлетворился и этим, потому что ему не терпелось перейти к сути дела – принесенной ему в дар леопардовой шкуре. Чтобы лучше ее разглядеть, хан даже соизволил встать и подойти поближе.

Он не протянул Мусе-Гаджи руку, давая понять, что между ними есть существенная разница. Но горцу это принесло лишь облегчение, он едва стерпел унизительную церемонию, и пожать руку ненавистному врагу было бы выше его сил.

Хан провел рукой по пятнистой шкуре и обернулся к Мусе-Гаджи.

– Как это тебе удалось?

– Хотел заслужить милость повелителя, – ответил Муса-Гаджи.

– Чтобы заслужить милость великого хана, тебе следовало бы сначала оставить свою дерзость и явить повиновение, – гневно сказал визирь.

Но Ибрагим-хан только улыбнулся, продолжая любоваться подношением.

– Не будь он так смел, разве смог бы победить такого сильного зверя и принести нам столь дорогой подарок?

Хан знал цену таким трофеям. Он был страстным любителем охоты, и ему доводилось убивать разных зверей, но леопард среди его трофеев не числился. Он держал при себе целую команду охотников со всем необходимым. Но ни опытные загонщики, ни натасканные гончие собаки, ни выученные ловчие соколы не смогли найти для него такого красивого зверя.

Едва заметным жестом удалив от себя визиря, Ибрагим хан продолжал:

– Как зовут тебя, о благородный храбрец?

– Муса-Гаджи.

– Муса-Гаджи, – повторил хан задумчиво. – Чего же ты хочешь за свое подношение?

– Служить тебе, великий хан, – сказал Муса-Гаджи, приложив руку к сердцу, которое гневно билось.

– Но ваши люди вынуждают меня воевать, – сказал Ибрагим-хан. – Неужели только ты понял, что служение мне и падишаху – владыке мира принесет горцам покой и счастье?

– Я оставил заблудших, – начал говорить Муса-Гаджи. – Я убеждал их покориться великому хану, могущество которого простирается до небес, а воинов у него столько, что, выпустив стрелы, они могут затмить солнце.

– Значит, они тебя не послушали? – спросил хан.

– Кто-то – нет, а кто-то думает теперь, как я, – уверял Муса-Гаджи.

– Тех, которых ты называешь заблудшими, ждет суровое наказание, – пообещал хан. – А образумившиеся будут возвеличены.

Хан подумал, что из этого умного джигита может получиться хороший вассал. И если он докажет свою преданность, на него можно будет положиться. Почему бы и нет? Если такой храбрец принес ему шкуру царя кавказских зверей, то он и головы бунтарей представит ему без труда. Этого горца следует обласкать, прикормить и посадить на цепь – выйдет отличная гончая!

Но шкура леопарда не давала покоя Ибрагим-хану, которому хотелось самому убить такого зверя.

– Если ты убил одного, то я убью другого, – пообещал он.

– Как будет угодно великому повелителю, – ответил Муса-Гаджи.

– Ты покажешь мне, где водятся эти прекрасные звери.

– Да, мой повелитель, – кивнул Муса-Гаджи, которому охота представлялась удобным случаем, чтобы расквитаться с ханом, если до этого он не увезет свою Фирузу.

– Ты охотился на коне? – допытывался Ибрагим-хан, не переставая гладить шкуру леопарда.

– В лесу это опасно, – сказал Муса-Гаджи. – Леопарды любят сидеть на деревьях, они даже свою добычу туда затаскивают.

– А если выгнать зверя на ровное место? – предложил хан, которому вовсе не хотелось стать жертвой даже такого красивого зверя.

– Они легко достанут и всадника, если придется защищать свою жизнь, – пугал хана Муса-Гаджи, чтобы придать весу своим охотничьим умениям и убедить хана забраться подальше от лагеря. – Лучше выждать в горах. Леопард силен, но и не менее хитер. А когти у него как кинжалы.

Хан взглянул на когти леопарда и убедился, что Муса-Гаджи не далек от истины. Наместнику стало не по себе, когда он представил, что эти когти могут впиться в его тело. Вон ведь и у охотника черкеска изодрана. Удивительно, что он вообще жив остался. Надо бы усилить охрану лагеря: вдруг другой леопард явится мстить за этого?

– А если на слоне? – растерянно произнес Ибрагим-хан. – У меня есть слоны в Персии. Я могу за ними послать.

– Леопарды легко взбираются даже на скалы, – покачал головой Муса-Гаджи. – Но зачем великому хану думать о таких останется лишь убить его из ружья.

– И то верно, – с облегчением согласился хан. – У меня есть дела поважнее, чем выслеживать зверей в лесу. Вот хотя бы твои соплеменники. Надо их как-то усмирить, чтобы не пришлось истреблять, как опасных зверей.

Муса-Гаджи старался сообразить, как лучше использовать колебания хана между желанием поохотиться и началом большой войны с горцами. Во всяком случае нужно было выиграть время, чтобы горцы лучше подготовились к боям и дождались большей подмоги.

– Еще немного, и они поймут, что сопротивляться непобедимой армии сардара бесполезно, – сказал Муса-Гаджи. – Я им это не раз говорил. Но если великий хан соизволит направить им письмо, то это непременно вразумит их.

– Ультиматум! – объявил хан. – Пусть знают, что их ждет, если не сложат оружие и не станут молить меня о пощаде.

Он сделал знак секретарю, и тот взял в руки калам.

– Составь этим заблудшим письмо, но чтобы звучало как суровый приказ, – велел Ибрагим-хан. – Чтобы не смели больше испытывать мое терпение и покорились. Ибо гнев мой будет сокрушителен, как ураган, и это будет последнее, что они увидят в этой жизни.

Секретарь усердно записывал повеление хана, чтобы затем придать им необходимую форму, а письмоводитель достал особый пергамент и изготовился перенести на него то, что продиктует секретарь.

– Когда они принесут покорность, я сделаю тебя старшим над ними, будешь у меня беглербегом этих племен, – посулил хан гостю.

– Милость твоя не знает пределов, – сказал Муса-Гаджи, стараясь изобразить на своем лице радость.

– Мне нужны умные и верные люди, – продолжал Ибрагим-хан. – А пока жалую тебя высоким отличием.

Мусе-Гаджи преподнесли отороченный соболями шелковый халат, на плече которого было вышито: «Это дар великого Ибрагим-хана его верному рабу».

Принимая халат, Муса-Гаджи вдруг подумал, что ему вряд ли удастся пробраться в гарем хана. Слишком многочисленна была стража, бдительно охранявшая все вокруг. Но сам хан был рядом, и верный клинок, спрятанный в сапоге, мог сослужить теперь важную службу. И все же надежда найти Фирузу еще теплилась, и Муса-Гаджи решил посмотреть, что будет дальше. Наступал вечер, и на охоту хан теперь уже не отправится. А до утра многое могло случиться.

А хан думал о том, как покрепче привязать к себе храброго охотника, чтобы с его помощью покорить джарских бунтарей, а затем, быть может, и весь Дагестан.

Глава 14

Вечером хан устроил пир. Разодетые женоподобные юноши – бириши с крашенными хной руками и длинными, завитыми в локоны волосами подавали гостям воду для умывания рук и полотенца. Еду приносили на расписных подносах, напитки – в золоченых кувшинах. Одно блюдо сменялось другим, и им не было конца. Изысканные угощения сопровождались обильными возлияниями.

Музыканты, певцы и танцовщицы услаждали взоры пирующих, среди которых были военачальники, приближенные хана и важные сановники из провинций. Кравчие и виночерпии старались угодить вельможам. И веселье было в самом разгаре.

Муса-Гаджи удивлялся окружавшей его роскоши и спрашивал себя: зачем шаху Дагестан, где о подобной жизни и не помышляли? Что он найдет в их горах, где даже пропитание добывалось нелегким трудом, не говоря уже о подобных удовольствиях? Мусе-Гаджи кусок лепешки не лез в горло, а вино он и вовсе считал греховным напитком.

Но хана это только забавляло, он привык наслаждаться жизнью, а государственные дела и войны считал досадной необходимостью, скучными обязанностями правителя, желающего сохранить свой титул и власть. Видя перед собой покорного горца, победителя леопардов, Ибрагим-хан не сомневался, что теперь все пойдет иначе. Он не только превзойдет своими успехами подвиги племянника, но и затмит славу самого Надир-шаха, которому его победы над горцами стоили моря крови.

Хан не отличался воздержанностью и скоро уже был навеселе. Но обычные развлечения ему быстро наскучили. Ибрагим-хан подозвал к себе визиря и что-то шепнул ему на ухо. Тот поклонился и бросился исполнять ханское повеление.

Вскоре гости разразились возгласами восторга. Муса-Гаджи оглянулся и увидел, что в шатер входит длинная вереница девушек, укрытых красивыми чадрами. Их сопровождали два огромных евнуха, белый и черный. Белый был главным начальником гарема со всеми слугами и немалым хозяйством. Черный же заведовал главной ценностью – гаремными красавицами, и цвет его кожи был гарантией того, что невольница не родит младенца ни от кого, кроме владыки-хана. Иначе страшное преступление сразу бы открылось цветом кожи новорожденного. Евнухи хотя и были оскопленными, но в гаремах случалось всякое.

Муса-Гаджи, пораженный увиденным, с удивлением смотрел на невольниц, но лица их были закрыты. Заметив, с каким вниманием гость разглядывает девушек, хан решил окончательно сразить Мусу-Гаджи своей щедростью.

– В Персии есть обычай, обычай властителей, – заговорил Ибрагим-хан.

– Тем, кто заслуживает особой милости, мы дарим невольниц из своих гаремов.

Эти слова обожгли сердце Мусы-Гаджи. Он стал пристальнее вглядываться в невольниц, пытаясь понять, есть ли среди них его Фируза.

– Выбирай, – предложил хан Мусе-Гаджи. – Любая из них станет твоей. И ты всю жизнь будешь возносить хвалу своему господину.

Взволнованный Муса-Гаджи разглядывал одну невольницу за другой, и в каждой ему чудилась его несчастная невеста.

– На ком ты остановил свой выбор, о храбрый воин? – спросил Ибрагим-хан, польщенный произведенным на Мусу-Гаджи впечатлением.

– Я… Не могу решить… – ответил Муса-Гаджи. – Я не вижу их лиц.

– Мне понятно твое затруднение, – усмехнулся Ибрагим-хан, посасывая чувственными губами мундштук кальяна. – Но знаток женской красоты и под чадрой отличит красавицу. Стоит ей сделать несколько шагов, и ее походка, изгибы тела под одеяниями, жесты… Тому, кто искушен в таинстве женского очарования, этого достаточно. Поверь мне: каждая из них достойна самого шаха.

– Они никогда не открывают своих лиц? – спросил Муса-Гаджи, не отрывая взгляда от невольниц.

– Только перед своим господином, когда он пожелает насладиться их прелестью, – говорил Ибрагим-хан. – Я могу приказать им открыться, но опасаюсь, как бы мои гости не лишились разума, ослепленные их красотой.

Муса-Гаджи надеялся, что если среди них есть Фируза, то она подаст ему какой-нибудь знак. Если не смирилась со своей участью…

– Выбирай, – настаивал Ибрагим-хан, – или просто укажи на любую, и ты не ошибешься.

– Пусть хотя бы назовут свои имена, – сказал Муса-Гаджи.

– Зачем они тебе? – рассмеялся Ибрагим-хан. – Назови, какое тебе нравится, и оно будет именем той, которую ты выберешь. Тем, кому посчастливится попасть в настоящий гарем, дают новые имена и дарят новую жизнь.

Но Мусе-Гаджи не нужна была никакая другая, кроме его невесты.

– Великий хан, сказал он. – Когда-то я был влюблен в одну девушку. Но она покинула этот мир. И мне бы хотелось, чтобы сохранилось хотя бы ее имя. И если такая окажется среди твоих невольниц, я бы хотел выбрать ее.

– Что ж, – развел руками Ибрагим-хан. – Спроси их сам.

Муса-Гаджи шагнул к невольницам и под гневными взглядами евнухов стал спрашивать одну за другой:

– Кто ты, красавица? Как зовут тебя? Откуда ты?

Но невольницы под чадрами или молчали или посмеивались над растерянным Мусой-Гаджи.

– А кто тебе нужен?

– Зачем тебе невольница? С виду ты простой человек, а невольницы требуют бережного обращения.

– Возьми меня, господин…

– Фируза? Я буду твоей Фирузой!

Когда Муса-Гаджи убедился, что его любимой среди невольниц нет, у него на время отлегло от сердца. Но затем оно вновь заныло от неизвестности, в которой могла таиться еще более страшная судьба Фирузы.

– Надо убить этого негодяя, – говорил себе Муса-Гаджи. – Поджечь шатер вместе со всеми этими свиньями… И погибнуть самому, чтобы больше не мучиться от тоски по невесте. Но кто тогда отыщет пропавшую Фирузу?..

– Ты еще не выбрал? – спрашивал хан, с трудом размыкая слипающиеся веки. – Если не нравятся эти, нам пришлют новых… Потом, после охоты на леопарда…

Глава 15

Утром Ибрагим-хан послал горцам свой грозный ультиматум. А затем велел Мусе-Гаджи и своим слугам выследить и загнать для него леопарда.

Мусе-Гаджи вернули коня и кинжал и отправили с ним троих охотников. Другие, с гончими собаками, расположились у лощины, куда Муса-Гаджи пообещал выгнать леопарда. Сам Ибрагим-хан в сопровождении свиты и телохранителей выехал из лагеря и ждал сигнала, чтобы собственноручно подстрелить редкого зверя.

Муса-Гаджи с сопровождавшими его всадниками углубился в лес. Так ничего и не узнав о Фирузе, отчаявшийся, он думал лишь о том, как заманить хана в лес, чтобы попытаться его убить, а затем вернуться к своим. Ему было что им рассказать о войсках хана и о нем самом. Это могло помочь горцам в сражении с неприятелем, во много раз превосходившим их по числу сабель.

Муса-Гаджи надеялся, что, плутая в лесной чаще, он сможет одного за другим убить сопровождавших его слуг шаха. Затем подаст сигнал охотничьим рогом, который был у одного из них. А когда Ибрагим-хан прискачет убивать леопарда, Муса-Гаджи всадит пулю ему в лоб.

Оставив сигнальщика с конями неподалеку от знакомой пещеры, Муса-Гаджи повел двух других кызылбашей за собой. Пройдя немного, велел одному укрыться за большим камнем, а с другим двинулся дальше. Тот настороженно оглядывался кругом и старался не отставать от Мусы-Гаджи. Хорошо помня эти места, Муса-Гаджи направился к дубу, в дупле которого оставил ружье и саблю. Увидев нужное дерево, он стал искать глазами ветку, которая должна была привести в действие закрепленный на дереве лук. Ветка находилась в том же положении, в каком оставил ее Муса-Гаджи. Сделав еще несколько шагов, Муса-Гаджи дернул ветку и бросился на землю. В то же мгновенье зазвенела тетива, и над ним пролетела стрела, угодив в не успевшего ничего понять охотника. Тот рухнул, как подкошенный. Убедившись, что один мертв, Муса-Гаджи снял с дерева лук, достал из дупла ружье, саблю, колчан со стрелами и поспешил назад, чтобы разделаться со вторым. Тот по-прежнему сидел за камнем, настороженно водя кругом ружьем. Муса-Гаджи решил его обойти, чтобы хорошенько прицелиться из лука. Стрелять из ружья он не хотел, чтобы не вызывать шума – берег пулю для Ибрагим-хана – любителя невольниц и чужих земель.

Прицелившись, Муса-Гаджи уже начал натягивать тетиву, когда краем глаза заметил в зарослях что-то знакомое. Это был леопард. Вернее, это была самка с детенышами, но с такими же страшными, оскаленными клыками, какие были у сраженного Мусой-Гаджи отца звериного семейства. Шахский охотник не замечал приближающейся опасности. Самка леопарда двигалась бесшумно, все ближе подбираясь к своей жертве. Мусе-Гаджи стало немного жаль этого каджара, который не предполагал, что жизнь его висит на волоске. Горец осторожно поднял с земли ветку и бросил ее между леопардихой и камнем, за которым сидел охотник. Тот оглянулся и увидел выходившего из чащи зверя. Охотник онемел от страха, но успел сообразить, что вот-вот расстанется с жизнью, и выстрелил. Пуля только задела леопардиху, и она кинулась на своего врага. Тот в панике бросился бежать. Но в тот момент, когда его должны были настигнуть страшные когти, охотник провалился в глубокую промоину, которую Муса-Гаджи заранее прикрыл валежником. На шум прибежал сигнальщик, и самка леопарда бросилась уже за ним. Сигнальщик оказался очень ловким, успел вскочить на своего коня и тут же пустил его вскачь. Леопардиха сделала гигантский прыжок и едва не настигла жертву, но конь успел ударить зверя задними копытами.