Человек. Сборник рассказов-1

Золотокопытин приобнял на прощание Карпова и отправился к семье.

– Как то это не по-русски, – Сказал Олег Андреевич ему в след. – Мир меняется, и люди становятся непредсказуемыми.

2012 г.

Бунтарь

Днем я спал, ночью бодрствовал. В будни отдыхал, в праздники работал. Зимой ходил в летней одежде, а летом в зимней. Ненавидел любую власть и презирал все мыслимые и немыслимые законы.

Моей любви искали умные, богатые, красивые женщины. Но я, всем наперекор, женился на нищей, уродливой дуре. С ней было невозможно прожить и одного дня. Я же заставил себя жить с ней в течение десяти лет. До тех пор, пока сама меня не бросила.

Все всегда я делал наперекор. Черное называл белым, белое черным. За добро платил злом, а за зло, чтоб не быть последовательным, и чтобы враги не смогли понять моей логики, еще большим злом.

И теперь я задаю себе только один вопрос. Зачем так глупо, так бездарно я прожил свою жизнь? Почему все делал шиворот навыворот? Нет, идея, конечно, красивая, быть революционером. Но зачем мне, все это было нужно? На что, потратил я лучшие годы свои? Мечтал прокричать на весь мир: «Бунтуйтесь!». Все это глупо. Но, годы уже не вернуть.

1995 г.

Бытовуха

Участковый Кондрашин разбирал дело соседей, подавших друг на друга жалобу. Опрашивал одного из потерпевших.

– Как было дело, Сергей? – Спросил он Гусева.

– Ко мне пришел Прошкин и стал звать на улицу. Якобы машину помочь ремонтировать, а на самом деле водки хлебнуть. А моя с ним сцепилась. Говорит, у Сергея и дома дел хватает, никуда его не пущу. И тут произошло интересное. Слушаю я, как они спорят, и вдруг вижу, на моих глазах, они превращаются в чертей. То есть самым натуральным образом. На голове рога растут, говорят на своем, лукавом языке.

– Опустим мистику. Из-за чего вышел спор, перешедший в драку?

– То-то и оно. Сосед говорит моей жене: «Я погублю этого праведника». А она ему: «Нет. Я погублю». И на меня смотрят. Ну, и чего мне было ждать? Схватил сковороду, что под руку попалось, и кинулся, жизнь спасать. Помирать – кому ж охота?

– Чего вы только, алкоголики, не придумаете.

– Истинный Бог, Сергей Сергеич, так все и было.

1995 г.

Валентины

В моей молодой бесшабашной жизни, оставили след три Валентины.

В Вале Тихомировой было что-то от годов пятидесятых. И лицо, и тело, и манера одеваться. Может, мать пародировала, может, бабку. Но ей это шло. Лицо было простое, без прикрас. И лоб, и нос, и губы – всё обыкновенное. А вот глаза! В них находилось то самое ретро. Сам взгляд был приветом из тех времён. Ну, и, конечно, причёска. Две косички без лент, спадающие на лацканы пиджака, очень напоминающего мужской, перелицованный. И юбочка строгая, и туфельки строгие. Самые обычные. И говорила просто, без затей. И жила бесхитростно. Без двойного дна, вся, как на ладони. Ясная.

Дома фикус, огромный, в кадушке. Листья блестящие, словно маслом растительным натёртые. Сантиметров по двадцать каждый. Круглый стол, матерчатая скатерть, пол дощатый. Обычные широкие доски, выкрашенные в жёлто-оранжево-коричневый цвет. На стене фотографии родни. Стулья деревянные старинные. Но, прочные, сто лет ещё прослужат.

С ней было просто. Всё просто. Она была, как воздух, к которому привыкаешь и перестаёшь замечать. К ней всегда, в любое время, в любом виде можно было прийти. И приютит, и накормит, и денег на дорогу даст. Бессловесная была. Жилы не тянула, признания не вымогала. Не говорила: «А, помнишь? Ах, не помнишь! Так, я тебе напомню». Умница. На таких стояла и стоит Россия.

Пришёл к ней как-то, а она беременная.

– Мой? – С испугом и тайным трепетом, спросил я.

– Ну, тебя же не было, – как-то кротко ответила она.

И я успокоился, повеселел. Выпил, покушал, переночевал и ушёл, не прощаясь. Больше к ней не ходил.

И было ещё две Вали. Причём встречался с ними одновременно.

Валентина Владимировна Мах, когда-то была моей учительницей химии. Страстная была до безумия, искала меня повсюду и, как ни странно, находила.

И Валя Колесникова, так же со школой связанная. Ученица выпускного класса. Я к ней долго не прикасался, держал на расстоянии. Она мне по этому поводу даже истерики закатывала. Дескать: «Не любишь».

Знакомство с Колесниковой было романтическим. Я в тот день был сильно пьян и как там в сказке? На больного льва даже шакал нападает? Так вот, шакал был не один. Шакалов было много. Обычная шпана, подвыпили, раздухарились, а тут навстречу я – «тепленький». Ну, и слово за слово. Понеслось. Руки у меня ватные, ноги ватные, свалили с ног и били. Тут и появилась моя спасительница – вступилась.

Шпана оценила девичий порыв. А, может сами испугались того, что делают. В общем, отстали. Помогла мне Валя встать, дойти до дома. Помогла помыться, покормила. Помню, все лицо зеленкой измазала, раны прижигала. После этого с неделю носа на улицу не мог показать. Зеленый был, как Фантомас.

Хорошее было время, приятно вспоминать.

2002 г.

Великан

– Говоришь, делать добрые дела. А с чего начать?

– С мысли. Сначала подумай о том, что хочешь помочь. Не для выгоды. Не для славы. Не себе – вот главные слова. И Бог даст силы сделать доброе дело.

– Помыслить? Не глупо. Но как ты к этому пришёл? Когда?

– В юности. Сон видел. Чёрная пустыня бескрайняя, холод, ветер и на всём этом пространстве, как тени, толпы мечущихся людей. Напуганные, в лохмотьях. Один из них подбегает ко мне и говорит: «Надо бежать. Тьма сгущается. Это не туча. Это летит огромная чёрная птица, которая склёвывает всё, что движется». Я рассмеялся. «Наоборот, – говорю, – надо стоять на своём месте». «Как не бежать? Страшно.» – твердит он своё. «Так склюёт же? – Недоумеваю я. – Ты же это знаешь!». «Все это знают. Но невыносимо. Понимая, что глупо, все пытаются скрыться бегством. Для того, чтобы выстоять, нужно иметь стержень. А у оказавшихся здесь стержня нет. Поэтому бегаем и нас склёвывают». «Бедные, – подумал я, – надо, за них заступиться. Помочь». И только так подумал, стал расти и, прямо на глазах, превращаться в великана. И зловещая птица из монстра превратилась в безобидного воробушка, испугавшегося взмаха моей руки. Стоило только подумать о том, что сделаю доброе дело, как оно уже сделалось. Так и в жизни всё происходит. С Божьей помощью всё просто.

2010 г.

Взросление

В ранней юности была у меня любовь, звали Агния. Я, конечно, все больше тогда в киноактрис влюблялся, но они небожители, были далеко, а эта рядом. Работала мастером в парикмахерской. Я ходил подстригаться только к ней и втайне мечтал о взаимности. Работала она, то вечером, то утром, то с двух, то с девяти.

Меня уже знали. Пришел как-то утром, говорят: «Твоя после двух». Пришел вечером, говорят: «Раздевайся, садись, сейчас подойдет». А сами между собой щебечут о ней, о моей возлюбленной.

«Сходи, позови Агнию, – говорит одна другой, – стоит на ветру, в такую холодину и все болтает. Да, было б с кем, с Илюшкой».

Так в тот день она ко мне и не подошла, стричь стала другая. Я сказал, чтобы сняли немного. А через неделю опять в парикмахерскую прибежал, к своей.

Застрекотали ножницы над моей макушкой, сердце колотится, сижу, ни жив, ни мертв. Никого нет, только мы вдвоем. Я и она. Ну, думаю, сейчас объяснюсь, приглашу на свидание.

И вдруг приходит парень. Не раздеваясь, садится в свободное кресло и просит у нее денег. Да так, будто право на это имеет. Машина у него сломалась, а ему на ней надо в институт. Моим присутствием не смущаются, ни он, ни она.

А далее и вовсе, взял, да и вынес, искреннему чувству моему, смертельный приговор. Спросил:

– Может, у Кольки взять? До вечера. Вечером отдам.

– Сам ему и звони, – ответила Агния.

– Да, как же ты не понимаешь, – закричал на нее парень, – я с мужем твоим не могу говорить.

«Вот, – думаю, – и вся любовь».

Она подстригла, я расплатился и скорее на воздух.

Казалось, свет белый для меня померк. Последний день живу. Ан, ничего, прошло, зарубцевалось. Она и не узнала о моей любви. А я повзрослел.

2000 г.

Влияния

– Охо-хо, – произнес Огольцов.

– Что такое? – поинтересовался Щукин.

– Со мной происходит что-то ужасное. Одновременно возникло несколько проблем. От которых не уйти, не спрятаться.

– Все не вовремя, ни к месту? Руки опускаются? Это влияние Плутона.

– А может, кризис среднего возраста? Мне вчера стукнуло сорок лет.

– Тогда это влияние Урана! Точно, точно. Планета долго копит обиду на человека, не понимающего ее проявлений и, естественно, жестоко наказывает его. Причем, делает это всегда внезапно, используя свои, уранистические, механизмы.

– Ох уж эти, иронистические, механизмы. Но ничего, ирония иронией, но смеется хорошо только тот, кто свои сорок лет переживет. Правильно?

– Правильно. В сорок лет человек должен или более активно использовать накопленный опыт, либо совершенно отказаться от всего привычного и кардинально изменить свою жизнь.

– Человек ни в сорок, ни в шестьдесят, ни в восемьдесят – никому, кроме Господа Бога, ничего не должен.

– Я, собственно, об этом и говорю. Все беды в нас, и не стоит убегать в никому неведомые миры, сотворенные чьим-то больным воображением. Все в порядке. Солнце – греет, Луна – светит, а что еще человеку надо? Прорвемся.

1996 г.

Внук и дедушка

Пятидесятилетний внук беседовал со своим девяностолетним дедушкой, вернувшимся из длительной эмиграции на Родину. Не зная, с чего начать, он решил поговорить на отвлеченные темы.

– А вот скажи, дедушка, – спросил внук, – что, на твой взгляд, служит лучшим украшением для молодежи?

– Думаю, набожность, – нисколько не смущаясь вопросом, ответил дедушка, – она удерживает молодые сердца в невинности, предохраняет от нехороших мыслей, прогоняет грех, душе сообщает спокойствие, здоровью – крепость и, вместе с тем, приобретает честь у людей.

– Я, собственно, не об этом хотел говорить. Ну, допустим. Пусть – набожность. А что кроме, что после набожности?

– После набожности лучшим украшением для молодежи служит любознательность. Она состоит в том, чтобы как можно больше получить полезных знаний. Знание – это добро, которое не горит, не тонет, которое ни вор не украдет, ни червь не подточит.

– Очень интересно рассуждаешь, дедушка. Можно заслушаться. А на третьем месте что?

– И на третье место, что-нибудь найдем. Третьим украшением, для молодежи, будет – благопристойность.

– Расшифруйте, дедушка, для меня, убогого, искалеченного материализмом.

– Я говорю о том, что прежде чем сказать что-либо или сделать какое-нибудь дело, молодой человек должен подумать, обдумать хорошо ли то слово или дело. Чтобы потом не пришлось стыдиться за него.

– А если проще? Попроще.

– Молодой человек должен взять за правило не употреблять никогда нечистых и скверных слов.

– Ну, это в наши дни невозможно. Как говорится, «поезд ушел». Упустили «синюю птицу». Ты, дедушка, что попроще скажи, для теперешнего времени. Не с луны же свалился. Хоть и в эмиграции жил, но на земле. Помилосердствуй.

– Пожалуйста. Трудолюбие! Для себя ли, для другого, за деньги ли, или даром, по обязанности или добровольно – нужно работать усердно.

– То есть на чужого дядю, как на себя? Это мы проходили.

– На кого бы ни работал – все равно. Работа твоя должна быть честной и тогда она принесет тебе честь. А ленивцам – позор и осуждение.

– Это не нашему народу наставление. Русский работник – плохой работник.

– Плохо думаешь о своем народе, о себе, о сыне своем. С этого начни, то есть с себя. Отец учил тебя с раннего детства отдавать честь всякому, никогда не осуждать никого, кроме себя. Да видно, не в коня корм. Жаль, мой сын, твой отец, рано умер. И себя виню, что все эти годы с вами в разлуке был. Развратили вас, обезбожили. Стану молиться за вас, чем смогу, помогу.

2008 г.

Воровка

Был я молод и счастлив, жил по принципу «Если плохо тебе, то найди того, кому еще хуже и помоги. Станет легче и ему, и тебе». И я искал тех, кому хуже и находил, но помочь не всегда получалось. Отчего становилось хуже и тому, кому пробовал помогать и мне самому. Одного желания помочь, как оказывается, мало, а терпения в молодые годы у счастливых людей и того меньше.

Была у меня знакомая Таисия Скороходова, профессорская дочка. Ее отец, профессор, умер, когда она еще не родилась. Был он старенький, папка ее. Зачал Таю на восемьдесят третьем году жизни, а полюбоваться на ребенка уже не довелось.

Матушка Таисии была младше мужа почти, что на шестьдесят лет. Семнадцатилетней девчонкой, прямо из детского дома повел он ее под венец. Нарожала она ему пятерых детей, и осталась вдовой. Четверых детишек отдала в детский дом, а с Таисией, последним ребёнком, «мучилась, но растила».

Управы на Таю не было никакой, воровала на рынках, в магазинах. Меня обворовала при первом знакомстве, когда оставил ее на ночлег.

Познакомился я с Таисией в городе, представилась защитницей Белого дома. Сказала, что разругалась с матерью и ей негде ночевать. Я ей поверил, пустил в свой дом. Так, что же сделала? Обворовала и ушла, оставив записку.

Текст был такой:

«Обратишься в ментовку, засажу за совращение малолетней».

В голове возникло сразу несколько вопросов: «Зачем? Зачем она украла какие-то „копейки“ из кошелька, которые я и сам бы ей отдал, если бы попросила? Зачем стащила пакет молока? Зачем ушла в моей старой курточке? Разве, что старый японский магнитофон прихватила?».

Но, и в этом я не видел не только большой, но и никакой потери.

Обворовала глупо, бездарно, только для того, чтобы казаться воровкой. Ничего существенного, из дома не пропало. Еще бы хомяка украла из клетки. Все это выглядело нелепо. Поступок ее казался детским.

Но, вот насчет растления малолетней, это она перегнула. Сама же показывала паспорт, а точнее, фотографию в паспорте. Я читать умею, зрение хорошее. Дата рождения, располагавшаяся чуть правее фотографии, говорила о том, что Таисии Скороходовой полных девятнадцать лет. Другое дело, что выглядела она молодо и этим, как я понял, пользовалась.

Раз уж заговорил о совращении, то скажу, что и в мыслях ничего подобного не было. «Девочке негде ночевать, бедная, голодная», – так все это я понял. Я накормил ее, постелил ей постель, сам лег спать в другой комнате. Вот и все. Если это считать совращением, то тогда – совратил. Правда, Таисия, в течение ночи раз восемь ко мне приходила. Будила под всяческими надуманными предлогами, но у меня и в мыслях не было к ней приставать. Она это видела, чувствовала и поэтому сама ко мне не лезла. Тем обиднее было читать записку. Эту гадость, написанную ее рукой на листке из моего блокнота.

Сначала я себя успокаивал, говорил:

– Глупое дитё. Хоть и дылда здоровая, но, дура дурой. Обыкновенная воровка. Плюнь и разотри. Выбрось из головы. Забудь.

Но, что-то не позволяло мне ее забыть. Мой принцип не позволял.

– А что, если ей плохо? – Разговаривал я сам с собой. – А, что, если действительно, попала в беду? Ну, стащила молоко. Сытый человек никогда бы не взял. Значит, голодает. А записку написала из страха. Боится наказания, как дитё малое.

Вспомнив, что она рекомендовала себя, как защитницу Белого дома, я отправился на Краснопресненскую набережную, где и встретил ее в толпе зевак.

Тая неспешно прогуливалась с открытым пакетом молока, батоном белого хлеба и моим магнитофоном, висевшим у нее через плечо на тесемочке, как у солдата висит автомат. Я поймал на себе ее настороженный взгляд, рассмеялся и, махнув рукой, пошел восвояси. Но, не тут-то было. Она пристала ко мне, как банный лист. Больше всего удивила Таю та быстрота, с которой я ее нашел.

– Ты откуда здесь взялся? Ты уже заявил на меня в милицию? Я отдам тебе деньги, у меня сейчас просто с матерью нелады.

– Пусти, – сказал я, – дай, пройду.

– Куда пойдешь? Я тебя никуда не пущу. Ты, что, в ментовку собрался? Я же сказала, все отдам. У меня сейчас нелады со всем миром.

Я и не рад был тому, что стал ее искать, а хуже того, что нашел. А главное, говорила она со мной так, как будто у нас с ней и в самом деле что-то было. Какой-то роман. Интим, страсть, бурная ночь.

Сказал, чтобы ко мне ни под каким предлогом не приходила. Но, это для нее было все одно, что «приходи поскорей». Мало того, что сама зачастила, стали приходить и ее дружки. Угрожали:

«Ты, чего это Таисией брезгуешь? Она хорошая, она исправится, женись на ней».

Что на это можно было ответить? Я помалкивал и наблюдал, как дальше станут развиваться события. В конце концов, все само собой утряслось и встало на свои места.

Таисия Скороходова была эдакой атаманшей у подростков. За ней ходили толпы молодых людей, дрались между собой постоянно. Я помню, в детстве своем наблюдал нечто подобное.

В наш подъезд, по обмену из другого района, переехала семья из четырех человек. Отец – горький пьяница, мать – труженица, сынок – лоботряс, мой сверстник, и дочка, только что закончившая школу.

За ней, с прежних мест проживания, потянулся шлейф старых знакомств. В нашем подъезде на всех этажах, с утра до вечера стояли толпы подростков. Это были ее друзья – ухажеры. Ходили они всегда кодлой, никто никогда по одному не приходил. И с Таей Скороходовой было точно так же.

– Это мои друзья, – коротко и ясно объяснила мне Тая.

И друзей не смутило бы, если б я с ней «любился» (ее словцо). А вот тот факт, что уличив в краже, я гнал Таисию от себя, это их задевало. Как это так? Пренебрегают их королевой. Человеком, за которого они готовы жизнь отдать. Ручаюсь, никто из них с ней не был близок физически. Она просто умела выслушивать их сумбурные, сбивчивые объяснения в любви. Умела, ничего не обещая, затеплить огонек надежды в каждом озябшем от неверия сердце. Была подростковым психотерапевтом. Ребята рассказывали ей все. Рассказывали о своих проблемах в семье, о том, как с друзьями ссорились. Им было приятно, что она – «свой парень». Что она, хоть и девчонка, но понимает их «мужские проблемы».

Ребята физически были развиты, а интеллект, знания, практические навыки – всё это полностью отсутствовало. И психика была расшатана. И становилось ясно, что каждый из них, ни сегодня завтра натворит что-то страшное. И, в лучшем случае, окажется в колонии или в психушке, а в худшем – на кладбище.

Им бы цель высокую. Работу тяжелую, но продуктивную. Нужную не только им, но и стране, и всему человечеству. Но, не было ни целей, ни дела, ни работы, сказали – живите, как хотите. А это для молодых, здоровых, полных сил, все одно, что сказать: «не живите». Ощущение ненужности, незаинтересованности в тебе, когда хочешь быть нужным, полезным и готов горы свернуть – это беда.

Конец века всех этих ребят в своих жерновах перемолол в муку. И я к ним не лез, ничем не мог, да и не пытался, помочь. Мне Таисии Скороходовой хватило.

2001 г.

Воспитание действием

Один друг звонил другому, по телефону.

– Кто это мешает нам разговаривать? – Спросил Гомонов. – У тебя что, ребенок кричит? Если бы мои так кричали, я бы их давно ремешком угостил. Знаешь, на них иной раз нападет блажь и, пока хорошенько не отлупишь, эта блажь не отпускает. Ремень – лучшее лекарство от капризов. Я и собаку так лечу, и жену, и тещу.

– Молодец, – хвалил Ледящев, – просто молодец. Другого слова не подберу. А у меня все руки не доходят.

– Знаешь, я иной раз бью их, даже когда молчат. Так сказать, для профилактики.

– Правильно, очень правильно поступаешь. Я просто восхищаюсь тобой. Жаль, что нет во мне твоей силы духа. Домашние заметили во мне эту слабость и сели на голову.

– Вот ты понимаешь, что без порки нельзя, а мои не смиряются. Отказываются принимать необходимое. Ой, прости. Жена с тещей, участкового привели. Придется идти в милицию.

– Зачем?

– Объяснительную писать.

– Объяснительную?

– Да. В лучшем случае. Но, чую одним местом, опять на пятнадцать суток закроют. Вернусь, продолжим разговор.

1995 г.

Восточная красавица

Гульнара, восточная красавица моя. Был бы поэтом, так бы о ней сказал: «Голос – чудесная музыка, глаза – драгоценные камни».

Гуля появилась в моей жизни, как легкое перышко, опустившееся с неба на ладонь, и так же, как перышко, влекомое дуновением ветра, исчезла. Угощала пловом с курагой и изюмом, спали с ней на перинах, расшитых золотом.

И, что она нашла во мне? Ни денег, ни славы, ни имени. Был бы красавцем, или дамским угодником, умеющим рассыпаться бисером у женских ног. Так, нет же. Ничего этого не было. Разве молодость? Я тогда только со службы пришел. Служил в Морфлоте. Расхаживал вразвалочку и ни одну юбку не пропускал, за каждой волочился. Все мысли были только об одном. Но, при всём при этом, был разборчив.

Гульнара была замечательной девушкой, но с ней случилась беда. Иначе это никак не назовешь. Словно кто-то околдовал ее. Сознание у нее помутилось. Взяла, отрезала свои длинные волосы, подрезала юбку, стала демонстративно пить и курить. И был у нас с ней последний разговор. Гуля в основном говорила, а я слушал.

– Я боюсь счастья, – говорила она, – боюсь быть счастливой. Так живешь себе тихо-спокойно и не думаешь о смерти, она где-то далеко. Так далеко, что, кажется, ее не существует. А когда я счастлива, то она рядом, стоит за спиной, и я затылком ощущаю ее холодное дыхание.

Конечно, и жизнь в моменты счастья в сто раз прекраснее и интереснее. И дни летят незаметно, как минуты, и минуты растягиваются в блаженную вечность. И, очень страшно все это потерять. А где страх, там всегда поблизости смерть.

Смерть, как гиена, ходит за тобой тенью и поджидает своего часа. Смерть знает, что люди, способные воспарить, решиться на высокий полет, рано или поздно должны упасть и разбиться. Да. Да. Это так. Я это чувствую. Поэтому я больше не стану кидаться в твои объятия, и стану отталкивать от себя. Счастье не для меня. Мне нужна тихая радость.

– Ты рассуждаешь, как старушка.

– А может, я и есть старушка.

– В твои двадцать лет?

– А, душа? Она же без возраста. И опыт у нее свой. Я, может, столько за двадцать лет выстрадала, что другой бы на девяносто хватило.

– Да. Наверное, ты права. Иди, своей дорогой, а я, «наивный», еще полетать попробую.

Так и пошли, и «полетели», каждый в свою сторону. С тех пор я Гульнару ни разу не встречал.

2001 г.

Врушка

Познакомился я с Женькой в ресторане. Когда спросил, кем работает, ответила:

– Моя профессия начинается на букву «б», а заканчивается на мягкий знак.

Говоря все это, она положила ногу на ногу и многозначительно мне подмигнула. И тут же рассмеялась, весело спросила:

– За кого вы меня приняли? Я библиотекарь.

Шутка мне не понравилась, но я не подал вида.

Знакомство наше началось с шутки, продолжилось враньем. Представилась Евой Валевской и довольно-таки продолжительное время в этом образе пребывала. Я, обращаясь к ней, называл ее Евой, столик в ресторане на следующее воскресенье заказала на это имя. А, потом все же призналась, что зовут ее Женей, по паспорту Евгения, но Евгенией просила не называть.

«Отец – Евгений, мать – Евгения, да и меня еще так станете величать». Такое вот было пояснение к просьбе не называть ее полным именем. Я почему-то уже тогда подумал: «Хлебнешь ты с этой барышней горя», но тут же успокоил себя, уверил в том, что все это эпатаж, желание показаться особенной, удивить оригинальностью.

Ох, как же она лгала! Вранье было ее второй натурой. Я теперь думаю, что Женьку нужно было бы занести в книгу рекордов Гиннеса. Все сказочники мира, со всеми своими небылицами не смогли бы сравниться с ней. С теми ее «правдивыми» историями, которые рассказывала она мне.

Я ей говорил:

– Когда бы был такой журнал – «Ложь» или газета «Кривда», то ты, без сомнения, была бы там главным редактором и самым печатающимся автором одновременно.

Особенное мое негодование вызывало то, что жила эта врушка – побрехушка на улице Правды. Я много с ней об этом говорил, грозил в шутку, что напишу на нее донос, так как не имеет она право жить на этой улице. Но угроза ее не исправила.

Сначала я думал, что это такая защита, в моем обществе чувствует себя неуютно, и из-за этого лжёт. Но оказалось, что это не так. Она лгала и родителям, и прохожим. И близким, и дальним, и своим, и чужим.

Ну, как можно было жить с таким человеком? Ее нужно было лечить. Лечить серьезно. А я с ней игрался, шутил. Как-то раз, в наказание за очередное вранье (вспомнив ее же жалобы на то, что, дескать, мало пороли), я попробовал дать ей несколько раз ремнем по заднему месту – не помогло.

– Ой-ёй-ёй, ты меня убьешь! Я не вынесу! Сердце лопается от боли! – кричала она истошным голосом в тот момент, когда я ее порол.