Добрый убийца

– Итак… – потирая ладони, сказал Тулевич. – Все по местам! Начнем репетицию. Сцена первая, картина первая. – И, повернувшись в сторону темного зала, крикнул:

– Толечка, родной мой, музыку!

5

Из больницы Петра Григорьевича привез домой Глеб. Квартиру в Чертаново после разгрома, который учинил в ней Кадков, эстонская бригада не только восстановила, но довела до невероятного шика. Ерожин не мог узнать свое прежнее жилье. Стены, сантехника, светильники – все строители заменили на самое что ни на есть современное. Надя с удовольствием наблюдала за реакцией мужа, когда он, прихрамывая, оглядывал кухню, ванную и комнату. На месте старого телевизора стоял «Панасоник» с огромным экраном. Кроме того, в квартире появился музыкальный центр, – Где ты взяла на все это деньги? – изумился Петр Григорьевич, усевшись в кресло.

– Кроткий выдал твои проценты от прибыли, за время, что ты руководил фондом. И еще кое-что от этого у нас осталось, – ответила Надя, довольная впечатлением, которое произвели на Петра новая обстановка и ремонт.

– Ну, ну… – задумчиво произнес Ерожин, все еще не придя в себя от увиденного. – Надо бы лично поблагодарить Вольдемара.

– Лично не получится. Эстонцы уже работают в Киеве, – улыбнулась Надя.

– Как насчет новоселья? – спросил Глеб, застывший возле шефа.

– Не нависай, сядь. Больно ты велик для нашего дворца, – усмехнулся Ерожин.

Глеб осторожно пристроился на краешек другого кресла, а Надя забралась с ногами на диванчик.

– С новосельем я бы потянул. Дай оклематься, – ответил Глебу Петр Григорьевич.

Он хоть и чувствовал себя неплохо, но после больницы спешил наверстать упущенное время и скорее открыть бюро.

– Можешь познакомиться с корреспонденцией. А я пока пойду осваивать кухню. Там столько всего, что сразу не разберешься. – Надя отправилась хозяйничать, выдав мужу пачку писем и журналов. Через минуту из кухни послышался ее голос:

– Глеб, помоги разобраться с техникой.

Здесь такие агрегаты, которых я никогда не видела.

Глеб поднялся и двинулся на зов. Чтобы добраться до Нади, ему понадобилось сделать четыре шага. Петр проводил взглядом помощника и углубился в чтение. Журналы он отодвинул в сторону, а конверты проглядел и три из них отложил. Первым он распечатал письмо из Новгорода, где в графе обратного адреса значилась фамилия «Ерожин».

«Отец, спасибо за все. Хотел приехать в больницу, но папа Витя отговорил. Сказал, что нечего тебя волновать, пока не встанешь на ноги. В каникулы обязательно приеду. Сейчас учусь. Наверстываю упущенное. У меня все в порядке. Тебе привет от папы Вити, мамы и Тани Назаровой. Мы с ней встречаемся. Твой сын Гриша».

Петр Григорьевич отложил письмо и задумался. Дружба сына с младшим лейтенантом его озадачила. Но само послание обрадовало.

Мысль о том, что на свете живет взрослый мужик и этот мужик – его сын, тепло тронула сердце. Второе письмо тоже было из родного города, но по фирменному продолговатому конверту подполковник догадался, что послание деловое.

Писал ему банкир. Анчик благодарил за работу. Как и предполагал Ерожин, труп с изуродованным лицом и документами на имя Кадкова принадлежал Ходжаеву. Актриса Проскурина тело опознала. Таким образом, свое обещание найти Руслана сыщик выполнил.

Анчик желал Петру Григорьевичу здоровья и надеялся, что их сотрудничество продолжится. «Если вы сумеете отыскать и то, о чем мы говорили, половина ваша. Все остается в силе», – напоминал Анчик об их договоре.

Ерожин просмотрел письмо еще раз. Он прекрасно помнил беседу с банкиром в его кабинете. Рублевый гонорар, который он тогда получил, Петр Григорьевич считал отработанным. Судя по посланию, банкир был того же мнения.

О том, куда Кадков запрятал награбленное, Ерожин в больнице много думал. Там времени имелось предостаточно. Некоторые мысли у подполковника по этому поводу появились.

В питерской квартире Вали Никитиной на Среднем проспекте ничего не нашли. Девушка все Глебу рассказала. Он не мог посоветоваться с Ерожиным, тот лежал в больнице без памяти, и на свой страх и риск умолчал о шубе, которую преподнес Вале Кадков. И научил, что говорить на допросе. О том, что лисья шуба принадлежала убитой Зойке, кроме Глеба, не мог знать никто. Девушку по делу не привлекли. Когда Глеб шефу об этом рассказал, Ерожин пожал помощнику руку.

Третье письмо пришло из Самары. Ерожин распечатал конверт. Под двумя листками в линейку, исписанными мелким женским почерком, стояла подпись Шуры. Письмо начиналось странно. «Петр, не хотела тебе писать, да в себе держать этого больше не могу. Ты человек взрослый, разумный, надеюсь, поймешь глупую бабу с ее дурацкими страхами. Дело касается твоей жены и моего мужа. Только умоляю, пусть о моем письме никто не узнает».

– Прошу к столу, товарищ подполковник, – позвала Надя.

Петр поднялся, спрятал письмо в карман и, прихрамывая, двинулся на кухню. Плита, кухонный столик светлого дерева, посуда – все было новое и незнакомое. Высокий холодильник с огромной морозильной камерой, хоть и стоял на прежнем месте, но тоже был новый.

Ерожин плюхнулся на стул и задумчиво уставился в свою тарелку. Письмо Шуры своим странным началом его зацепило.

– Ты что такой задумчивый? У нас первая трапеза в новой кухне, а ты уснул, – спросила Надя, заметив чрезмерную рассеянность мужа.

За завтраком разговор не клеился. Глеб решил, что шеф еще слабоват и ему не до разговоров. Михеев допил свой кофе, смолотил пять бутербродов и стал прощаться.

– Вашу машину оставляю у подъезда.

И если я вам сегодня больше не нужен, поеду, повожусь с родным жигуленком, – сказал он; выкладывая на стол ключи от «Сааба».

– Валяй. Но завтра в восемь повезешь меня на Чистые пруды. Пора работать, – распорядился Петр Григорьевич, продолжая думать о чем-то своем.

– Ты зачем на котлету сахар высыпал? – Надя с удивлением наблюдала, как супруг взял ложечку из солонки, залез ею в сахарницу и высыпал содержимое на котлету.

– Разве сахар? – отсутствующим тоном поинтересовался муж и положил котлету в рот.

– Знаешь, милый, иди лучше в постель.

По-моему, перемены в доме слишком перегрузили твою головку, – с беспокойством заметила жена и побежала стелить постель. Петр Григорьевич дожевал котлету и послушно поплелся в комнату. Широкая лежанка пахла заводским лаком. Ерожин снял брюки и залез под одеяло.

– Поспи, милый. Для первого раза ты и так слишком много сегодня ходишь. Константин Филиппович назначил тебе неделю щадящего режима, – напомнила Надя и задвинула шторы. – Господи! Какое счастье, что ты уже дома…

Петр закрыл глаза и притворился спящим.

Ему очень хотелось прочитать письмо Шуры, но делать это при Наде Ерожин воздерживался. Лежать с закрытыми глазами ему скоро надоело. Петр Григорьевич приподнялся, попытался зажечь лампу возле тахты, но не мог найти выключатель. Лампа, как и все в доме, была новая.

– Надя, где она зажигается? – крикнул Ерожин в сторону кухни, поскольку супруга колдовала там с посудомоечной машиной.

– Ах ты мой бестолковый калека! – рассмеялась она и нажала выключатель над головой Петра.

Ерожин попросил журналы и принялся их листать.

– Тебе лучше бы поспать, – посоветовала Надя и удалилась.

Ерожин послушал, как она гремит на кухне тарелками, быстро вылез из-под одеяла и босиком, стараясь не шуметь, подобрался к брюкам. Выхватив из кармана конверт, вприпрыжку, морщась от боли в ноге, вернулся на тахту и запрятал письмо под подушку. Проделав эту операцию, Петр Григорьевич лег на спину и уткнулся в журнал. Надя закончила с посудой, уселась в кресло и принялась перебирать нетронутую Ерожиным часть корреспонденции.

– Ты видел? Нас в театр приглашают, – сказала она, достав из конверта жесткий пригласительный билет. Вместе с билетом лежала маленькая записочка. Надя развернула ее и громко прочла приглашение. – Как тебе это нравится?

– Повтори, пожалуйста, я не расслышал, – попросил подполковник.

– Слишком ты стал рассеянным В больнице я этого не замечала, – медленно проговорила Надя, с удивлением поглядывая на Петра.

– Прости, зачитался, – соврал Ерожин.

– Записочка и приглашение от дамы, – многозначительно сообщила Надя.

– От какой еще дамы? – не понял супруг.

– От той, которую ты обворовал и изнасиловал. От актрисы Нателлы Проскуриной.

В театр на премьеру приглашает.

– В Новгород? – усмехнулся Ерожин. – Больно далеко.

– Во-первых, премьера у нее сегодня. Во-вторых, не в Новгороде, а в Москве. В Театре современной пьесы. Слушай. Читаю:

«Уважаемый Петр Григорьевич! Мне было очень неловко, что я вам принесла столько неприятностей. Из областного театра я ушла.

Рискнула поступить в антрепризу. Один хороший человек принял участие в моей судьбе.

Очень была бы рада видеть вас с супругой на премьере. Не думайте, пьеса серьезная, и я очень волнуюсь. Нателла Проскурина».

Надя отложила записку.

– Что скажешь?

– О чем говорить, раз мы все равно опоздали. А что за спектакль?

Жена развернула пригласительный билет.

– «Бал Сатаны» по роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Инсценировка и режиссура Марка Тулевича.

– Опять Нателла голая на сцене торчать будет, – усмехнулся Ерожин.

– Почему голая? – не поняла Надя.

– Потому что на балу Сатаны Маргарита сидит голая. Я этот спектакль сто лет назад на Таганке видел, – ответил Ерожин и вспомнил, что в Театр на Таганке его затащила Соня Кадкова.

– А может, она вовсе и не Маргариту играет? – предположила Надя.

– Мастера или Сатану изобразит? – съязвил Петр.

– Наверное, ты как всегда прав. Тем более жалко. Ты же любишь красивых женщин, – улыбнулась Надя.

– Пойдем в другой день. Сегодня мне не до театра.

Супруга снова углубилась в прессу. Петр Григорьевич внимательно посмотрел на жену, минуту подумал и неожиданно попросил:

– Сходи в магазин, если не устала. Купи водки. Надо же нам ремонт обмыть.

– Тебе сейчас пить вредно, – не очень решительно возразила она.

– Немного можно, – настаивал Петр Григорьевич.

Надя поднялась с кресла и подошла к шкафу. Ерожин нетерпеливо наблюдал, как жена одевается. Как только за Надей закрылась дверь, он выхватил из-под подушки конверт, достал письмо Шуры и, усевшись под лампу, принялся читать. Дочитав до конца, задумался и перечитал снова. Закончив чтение, подполковник встал и, слегка прихрамывая, пошел с письмом по квартире. Обойдя комнату, заглянул на кухню, постоял, размышляя, подвинул стул, забрался на него, открыл дверцу антресолей, где некогда лежал кейс с долларами Вахида, засунул туда письмо, поставил стул на место и вернулся на тахту.

Когда Надя объявилась с пакетом напитков и провизии, Ерожин, лежа на спине, продолжал изучать иллюстрированный журнал.

– Ты поднимешься и сядешь в кресло или прикажешь подать тебе ужин в постель? – спросила она, снимая пальто в прихожей.

– Я поднимусь и сяду в кресло, – мрачно ответил Петр Григорьевич.

– Тогда поднимайся, – попросила Надя и исчезла на кухне.

Подполковник покинул тахту и, прихрамывая, направился к шкафу. Его махровый халат после «кадковского» погрома чудом уцелел, и Ерожин с удовольствием в него облачился.

Сидя в кресле, он молча наблюдал, как Надя сервирует низкий журнальный стол со столешницей из дымчатого стекла, как ставит на него фужеры и рюмки, раскладывает на тарелочки фрукты и закуски.

– Хочешь, я переоденусь к ужину? – кокетливо спросила молодая женщина, покончив с приготовлениями.

– Переоденься, – без всяких эмоций согласился Ерожин.

Надя открыла шкаф, достала платье и ушла с ним в ванную. Пока она там занималась собой, Петр Григорьевич, глядя в одну точку, неподвижно застыл в кресле. Надя вышла. Она чуточку подвела глаза, и от этого они стали еще темнее. За время болезни Петра жена побледнела и немного осунулась, но сейчас, при помощи косметики, цвет лица восстановила.

Молодая женщина в этот момент и впрямь была удивительно хороша. Но реакции мужа Надя не дождалась. Он смотрел мимо.

– Что с тобой, Петя? Тебе нехорошо? – спросила она и опустилась в кресло.

– Нет, все нормально, – ответил Ерожин и взялся открывать водку.

– Что случилось? Почему ты такой злой и чужой? – прошептала Надя.

– Тебе показалось, дорогая. – Петр разлил водку в две рюмки и поднял свою:

– За все хорошее.

Он выпил залпом.

– Петя, я же водку не пью. Вот вино. Но я не умею откупоривать бутылки. – Голос женщины звучал обиженно и растерянно. Таким своего мужа Надя наблюдать не привыкла.

Ерожин взял вино и ввинтил в пробку штопор.

– Прости, я не сообразил, – сказал он и как бы между делом спросил:

– Ты давно видела Алексея Ростоцкого?

– Десять дней назад. А почему ты этим интересуешься? – в свою очередь спросила Надя и покраснела. Ерожин сделал вид, что смущения жены не заметил:

– Просто так. Он был в Москве?

– Да, он был в Москве и заходил сюда. – Надя не понимала, чего хочет муж, и потому терялась.

– В эту квартиру? – Ерожин снова наполнил свою рюмку и залпом выпил.

– Конечно. Он проверил, как идет ремонт, и связал Вольдемара с киевскими заказчиками, – ответила жена, с тревогой наблюдая, как Петр Григорьевич опять наливает себе водку.

– Ладно, давай выпьем, – предложил Петр и снова поспешил разделаться со своей рюмкой.

– Тебе нельзя столько пить после больницы. – Надю все больше удивляло его поведение.

– Мне ничего нельзя, а другим все можно, – не слишком трезвым голосом возразил Ерожин.

– Петя, я начинаю тебя бояться. В чем дело? – На глазах Нади выступили слезы.

– Меня бояться? Это что-то новое, – усмехнулся супруг. Водки в бутылке не осталось, он попробовал налить себе вина, но не попал в фужер:

– И что вы делали с Ростоцким?

Алексей принял ремонт и ушел?

– Нет. Он пригласил меня пообедать, и мы сходили в «Прагу».

– И все?

– И все. Петя, ты же напился. Ты ослаб после больницы, тебе будет плохо.

– Может, мне и так плохо. А почему мне должно быть хорошо? – вопрошал Петр Григорьевич пьяным голосом.

– Петя, если бы не твоя болезнь, я бы сейчас же уехала на Фрунзенскую. Я не хочу тебя видеть в таком состоянии. Мне больно, – сказала Надя и, заплакав, убежала в ванную. Когда она вышла бледная и без косметики, Петр Григорьевич сидел в кресле, откинув голову и прикрыв глаза.

– Если ты меня разлюбила, почему честно и прямо не сказать об этом? – Голос его звучал абсолютно трезво, и Надя опешила.

Только что ее муж был совершенно пьян и приставал с глупостями, а через пять минут перед ней сидел совсем другой человек.

А Ерожин, пока она в ванной боролась с обидой, вышел в кухню, подставил свой бобрик под струю холодной воды и через минуту протрезвел.

– Ты с ума сошел? С чего ты взял, что я тебя разлюбила? – искренне изумилась Надя.

– Нельзя любить двух мужчин сразу. Во всяком случае, я раньше так думал, – ответил Петр и внимательно посмотрел в глаза жены.

– Кого же я, по-твоему, еще люблю? – Надя начала догадываться, но поверить не могла.

– Алексея Ростоцкого, кого же еще? – устало ответил Ерожин:

– Я сам не святой, и много разного в жизни было. Поверь, я пойму и отпущу тебя. Я никогда не выпрашивал любви. Любовь не подают как милостыню.

– Ты с ума сошел. С Алексеем мы очень подружились. При чем тут любовь?! Да и он любит свою Шуру. Если ты ревнуешь, я могу с ним больше никогда не встречаться, но это же глупо.

– Пожалуй, глупо, если так, – согласился Петр.

– Какой же ты дурачок. Такой взрослый и такой ребенок. – Надя подошла к мужу, уселась ему на колени и разревелась. Петр Григорьевич прижал Надю к себе и начал целовать:

– Как же я давно тебя не видел, – прошептал он и снял с Нади платье.

– Глупенький, тебе же пока нельзя, – ответила она еле слышно.

– Почему нельзя? Я еще не умер, – так же тихо заверил Ерожин, поднял жену и, прихрамывая, понес на тахту.

– Выключи свет. Мне стыдно, – попросила Надя.

– Что стыдно? – не понял супруг, целуя ей грудь и шею.

– Стыдно, что я такая зареванная и некрасивая.

Петр не дал Наде договорить, он взял ее за плечи и поцеловал в соленый от слез, заплаканный рот. Надя обвила своими руками его белобрысую голову и задохнулась от счастья.

Слова им больше были не нужны.

6

Небольшой зал Театра современной пьесы не мог вместить всех желающих. Для блатных поставили ряд стульев впритык к сцене. Зрители сидели в проходах, подложив под себя сумки и портфели. Некоторые кавалеры держали подруг на коленях. Слабая вентиляция не могла справиться с духотой. Спектакль шел второй час, но в партере сохранялась напряженная тишина. На затемненной сцене царила Нателла Проскурина. Ерожин не ошибся, что примадонна предстанет перед столичной публикой нагишом. Но он не догадался, что при этом костюм на ней будет, только он окажется нарисованным.

От Булгакова Марк Захарович Тулевич оставил не много. Пожалуй, лишь имя героини и ее реплику «Мы в восхищении!». В негодяях, явившихся на бал Сатаны, публика без труда угадывала типы сегодняшней России. Олигархи хвалились Маргарите, как разворовывали и грабили страну, как убивали друг друга ради наживы. На что она и отвечала гостям фразой булгаковской Маргариты.

В финале дали полный свет и в зале и на сцене, но потрясенная публика продолжала молча взирать на артистов. Наконец кто-то нерешительно хлопнул. И тут началось невообразимое. Народ кричал «Браво!», подпрыгивал, аплодировал, свистел.

Бледная, вымотавшаяся от роли, но счастливая Нателла вглядывалась в ряды партера и пыталась отыскать глазами одного зрителя.

Его она заметила, как только первый раз вышла на сцену. Анвар достал билет во второй ряд. Он занял то самое место.» с которого любил лицезреть свою богиню ее погибший поклонник Руслан Ходжаев. А сейчас публика бесилась и загораживала горца. Наконец Проскурина увидела Анвара. Он застыл и смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Рядом неистово кричали и прыгали, а он сидел неподвижно, как будто спектакль не закончился.

Потом Нателле понесли цветы и Анвара опять от нее заслонили. Публика требовала постановщика. Марк Захарович поднялся на сцену и, жмурясь под прожекторами, поправил рукой седеющую гриву и поклонился. Потом он подошел к Проскуриной, поднял ее и поцеловал. В зале снова начались крики. Артистов не отпускали. Они уже устали раскланиваться и собирать со сцены цветы. На Проскурину накинули халат. Из-под него странно выглядывали два огромных глаза, нарисованные на ее грудках. Наконец занавес опустился, в зале погасили свет, и публика понемногу потянулась к выходу.

Нателла сидела в гримерной. Ее туалетный столик был завален цветами, а возле ног стоял тазик с теплой водой. Костюмерша Зина старательно смывала с примадонны ее театральный костюм.

– Не холодно, детка? – спрашивала Зина.

– Ничего. Я привычная, – ответила примадонна.

– Теперь ты станешь знаменитой, – пообещала костюмерша. – Потерпи, я сейчас.

– Терплю. Только, если можно, побыстрей, – попросила Нателла.

Тулевич после спектакля пригласил артистов на банкет, но Проскурина не боялась на него опоздать. Она боялась, что Анвар не дождется ее и уедет. Теперь она знала, что горец дал деньги Марку Захаровичу на постановку, но с условием, что именно Проскурина получит главную роль. Покончив с гримом, Зина растерла Нателлу полотенцем, и та быстро оделась. Артисты уже собрались в буфете, и оттуда слышался смех и восклицания. Нателла сразу не пошла к коллегам. Ей почему-то казалось, что горец остался в зале и ждет ее там. Актриса вышла из-за кулис, раздвинула занавес и посмотрела в партер. На кресле второго ряда действительно сидел Анвар Чакнава. Он сидел в той же позе, в которой Нателла видела его со сцены. Проскурина спустилась по ступенькам и медленно пошла между кресел.

– Анвар, это я, Нателла. Вставай, выпьем по бокалу с нашей труппой, – сказала она.

Но Анвар молчал. Нателла приблизилась, заглянула в широко раскрытые глаза горца и закричала. Закричала так, что самой показалось, будто ее перепонки сейчас лопнут. На крик прибежал пожарник Федя. За ним в зале стали появляться другие работники театра.

У Проскуриной началась истерика. Она упала на свободное кресло. Руки и ноги актрисы тряслись и дергались. Она не могла остановить их и заставить слушаться. Рядом сидел красавец Анвар и широко открытыми, мертвыми глазами смотрел на сцену.

7

Иван Григорьевич Грыжин поднялся затемно.

– Время – семь. Куда ты в такую рань? – проворчала Галина Игнатьевна и отвернулась к стенке.

– Надо, мать. Надо, – ответил генерал, надел халат и отправился в душ. Намывал он себя дольше и тщательнее, чем обычно. Долго брился, широко расставив кривоватые ноги.

Закончив, оросил щеки и шею из аэрозольного пузыря французской туалетной водой. Покончив с бритьем, внимательно оглядел себя в зеркале и вразвалочку двинул на кухню. Варя давно проснулась. Домработница по деревенской привычке и в городе вставала ни свет ни заря. Увидев хозяина, спросила, не отрываясь от чистки картошки:

– Не спится, старый хрыч? Пришел» мешаться?

– Не лайся, Варька. Дай кофейку, – добродушно пробасил Грыжин и уселся за стол.

Варя с притворной сердитостью полезла в холодильник, достала пакет молока, вылила его в кофейник и поставила на огонь. За много лет она изучила привычки Ивана Григорьевича и знала по его настроению, чем баловать хозяина. Сегодня ему понравится кофе «по-варшавски». Домработница давно выучилась варить кофе на молоке. Напиток был не сложен в приготовлении, но требовал внимания. За кофейником приходилось непрестанно следить, чтобы не прозевать момент закипания.

– Куда надушился? – уже более миролюбивым тоном поинтересовалась Варя, наливая кофе в любимую кружку генерала.

– Сегодня начальника жду. Надо все в офисе приготовить. Петро после ремонта своего сыскного бюро не видал. Вот уж рот-то разинет, – ответил Грыжин, прихлебнув из кружки.

– Чего подать? Сыра, ветчины? Творог хороший вчера из «углового» принесла, – спросила Варя, стоя возле холодильника.

– Садись со мной, Варюха. Одному кусок в горло не лезет. А чего подать, сама решай, – сказал Грыжин.

Варя достала и сыра, и ветчины, и творога, после чего присела на краешек стула и налила себе чаю.

– Кофейком моим брезгуешь? – усмехнулся генерал, покосившись на чашку прислуги.

– Никак я к вашим кофеям не привыкну.

Горек он для меня, – призналась Варя. – Выходит, ты, Григорич, теперь в подчинении?

– Выходит так, Варька. У нас ведь работа будет сдельная. Найдем – заработаем. Не найдем – нет. У Петрухи нюх. А я так, в помощниках. Может, тоже пригожусь. Зря хлеб есть не буду, – пояснил Грыжин.

– Сутками, как давеча, начнешь пропадать? Не мальчик ты уже для таких гулянок. – Варя вымыла свою чашку, поставила ее в сушилку и, вздохнув, уселась к недочищенной картошке.

– Ты, старая, поменьше языком мели. Наказал, чтобы помалкивала. Нигде я сутками не пропадал, – насупился Грыжин.

– Я только тебе сказала. Что же я, глупая, с чужими о твоих делах трепаться? – оправдывалась домработница.

– Ладно, проехали. – Грыжин допил кофе и вышел в коридор. Возле шкафа он задумался, не надеть ли для первого дня генеральскую форму, но махнул рукой и достал штатский костюм.

Снежок, выпавший под утро, жильцы затоптать еще не успели. Иван Григорьевич постоял возле подъезда, вдохнул свежий утренний морозец и огляделся. Сосед из нижней квартиры пытал стартером свою «Волгу». Машина за ночь остыла и не желала заводиться.

– Ты ее, Андреич, примусом под картером погрей, как в войну полуторки оттаивали, – посоветовал Грыжин и, засунув руки в глубокие карманы своего полушубка, решительно зашагал со двора.

Небо над Москвой только начало светлеть, и фонари еще горели. Иван Григорьевич протопал по Казарменному переулку и повернул к Чистым прудам. Бульварное кольцо, несмотря на раннее время, превратилось в сплошную пробку. Грыжин порадовался, что добыл помещение у себя под боком и может за пять минут пешком добраться до офиса.

«Петруха на машине минут за сорок тоже подтянется, не помрет. Молод еще. А для офиса нужен центр. Кто в Чертаново потащится?» – мысленно оправдывал себя генерал. За размышлениями он не заметил, как дошагал до дубовой двери с медной ручкой. Небольшая солидная вывеска золотыми буквами сообщала, что здесь находится «Частное сыскное бюро подполковника милиции Петра Ерожина».

Замок открывался кодовой карточкой. Таких карточек Иван Григорьевич заказал семь – себе, Ерожину, Глебу и Наде. Остальные припрятал на всякий случай, про запас.

Для посетителей имелся мегафон с кнопкой.

Генерал рассудил, что охрану нанимать дорого. Надо обходиться техническими средствами. Желание супруги подполковника работать с мужем Иван Григорьевич одобрял. Пока Петр лечился в больнице, генерал с молодой женщиной успел подружиться и сделать вывод, что мадам Ерожина не только красива, но и сообразительна.