Лекции по общей психологии

В условиях жизни, связанной с ориентировкой в предметной среде, особую форму приобретают переходы, осуществляющиеся при взаимодействии живого организма, я ввожу новый термин – «субъекта», и предмета, «объекта». Один переход ясен. Это те изменения, которые субъект вносит в предметный мир, в предметную среду, действуя в этой среде. Следует подчеркнуть, что в мире животных такие изменения не носят преднамеренного характера. Голубь, дробя клювом фасоль, изменяет ее; тем самым происходит переход деятельности животных во внешние эффекты, в предметные изменения. Другой переход (менее ясный) – это переход свойств предмета и связей этих свойств в состояния субъекта, опосредствующие его связи с предметным миром. Итак, с одной стороны, субъект, действуя в соответствии со своей ориентировкой, изменяет предметную среду, а с другой – в этом же процессе происходит возникновение состояний, отражающих свойства предметной среды. Это изменение того состояния субъекта, которое мы называем состоянием чувствительности, или – выражаясь языком более конкретным – ощущением. Первоначальные формы чувствительности обладают не только недостаточной дифференцированностью, не только носят диффузный характер, но они, в отличие от того, что мы имеем в виду под ощущениями в обыденной жизни, не отделены от «чувствований» и «аффектов». В первоначальных формах чувствительности нет расчленения на состояния, вызываемые объектом, которые мы называем «чувствованиями», и «воспринимаемыми» свойствами этого объекта. Такое расчленение, раздвоение чувствительности выступает лишь на более поздних этапах развития; в первоначальной же форме чувствительность в смысле «ощущения» и чувствительность в смысле «чувствования» слиты друг с другом (в нашем языке, кстати говоря, эти два значения слова «чувствительность» хорошо выражены; вот почему я люблю слово «чувствительность», а не «ощущение»). Эта слитность особенно ярко выступает в форме древней чувствительности, протопатической чувствительности даже у человека (например, в обонятельной и вкусовой чувствительности: когда мне в рот попадает хина, я одновременно ощущаю очень горький вкус и страдаю от этого). Я подчеркиваю это потому, что в моей книге «Проблемы развития психики» эта мысль недостаточно четко прописана. Дифференциация функций чувствительности на гностическую (собственно познавательную) чувствительность и чувствительность в смысле эмоционального состояния медленно происходит на протяжении всей биологической эволюции. Имеются такие переходные состояния, которые называются синестезиями, фиксированные даже анатомически в определенном смысле. Это взаимодействия органов чувств, совместное действие различных органов чувств. В обыденной жизни мы часто встречаемся с такой ситуацией: в связи с простудой «выключено» обоняние – и пища кажется безвкусной. Иногда бывают нетипичные синестезии – цветной слух, например. И затем происходит раздвоение этих двух форм чувствительности.

Таким образом, взаимопереходы «субъект – объект» осуществляются в форме предметной деятельности – в той форме, которая отлична от «деятельности кишечника», «нервной деятельности», «секреторной деятельности» и т. д. Предметная деятельность – деятельность в узком смысле. Задача психологии заключается в том, чтобы прочесть книгу о порождении психических процессов как процессов, появляющихся при взаимодействиях живых организмов с предметной средой на определенном уровне эволюции. Переходы, осуществляющиеся в деятельности, находят свое выражение и в объектах предметной среды, и в состояниях организма, адекватных свойствам предметной среды, то есть состояниях психического отражения. Психические явления по своей природе всегда есть явления отражательные.

Выше я сформулировал гипотезу о порождении зачаточной формы психики. Однако это вовсе не означает, что вопрос о порождении психики можно считать окончательно решенным. Напротив. Я привел вам лишь одну гипотезу, на почве которой я стою, потому, что других гипотез в конкретно-научном смысле не существует. В качестве теоретической, философской, очень общей гипотезы предлагают допустить, что свойства, называемые психикой, изначально присущи любой материи. Это чистое допущение, это нельзя рассматривать как научную гипотезу. Или другое допущение: психика изначально присуща живой материи. И опять нет критерия, чтобы показать наличие этого свойства. С теологической точки зрения, психика появляется у человека как акт божественного одухотворения. Это не конкретно-научная гипотеза. Существует также гипотеза о том, что возникновение психики необходимо связано с появлением нервной системы. В качестве доказательства приводится тот факт, что при воздействии на нервную систему мы меняем или разрушаем психику. Но это недостаточное доказательство, так как из того, что одно связано с другим, вовсе не вытекает, что оно порождено этим другим, в данном случае нервной системой. Оно осуществляется нервной системой, это правильно.

Нам остается рассмотреть еще один капитальный вопрос: «На каком этапе биологической эволюции возникают сигнальные связи с воздействиями, необходимыми для поддержания жизни?» Это действительно очень трудный вопрос, и на него я не могу ответить. Я говорил иногда «на относительно позднем этапе», а иногда «на относительно раннем этапе» эволюции – оба термина подходят. Термин на «относительно позднем» подходит потому, что история возникновения и первоначального развития жизнеспособных тел, то есть организмов, – это длительный процесс, и, спускаясь по лестнице эволюции, мы быстро приходим к относительно простым организмам, откуда и начинаем прослеживать историю, не зная предыстории. Ее знают теоретики возникновения жизни. Предыстория связана с колоссальными планетарными изменениями, которые занимают огромные промежутки времени. Эти промежутки огромны в сравнении с теми масштабами, с которыми мы имеем дело в последующей эволюции. Именно поэтому я говорю, что психика возникла «на относительно позднем» этапе. «На относительно раннем», если мы берем длинный ряд последующих этапов биологической эволюции и останавливаемся на очень простых организмах. Однако мы не можем точно назвать эти организмы, так как существует целый ряд трудностей, которые мешают прямо ответить на этот вопрос.

Первая трудность состоит в том, что мы не знаем предыстории эволюции. Мы лишь строим гипотезы о возникновении первоначальной жизни, которая больше не существует. Другая трудность заключается в том, что эволюция шла по многим линиям. Эволюция не линия, а, скорее, гроздь. Напомню, что мы называем простейшими животными одноклеточные организмы. По этой линии биологической эволюции, где усложнение организации происходило не за счет объединения клеток, а за счет внутриклеточного развития, эволюция зашла достаточно далеко, и, наверное, вы знакомы с описанием таких одноклеточных, как, например, классическая инфузория «туфелька» или жгутиковые и т. д. Вы, наверное, также знаете, что среди инфузорий существуют преследователи, хищники. Когда-то наш зоопсихолог Вагнер писал, что в термине «простейшие» заключено больше иронии, чем правды. И это правда. Очень сложная жизнь у простейших. Когда первые исследователи с помощью лупы стали изучать поведение «высших» одноклеточных, то есть более сложно организованных организмов, то они были изумлены сложностью этого поведения, управляемого множеством различных воздействий. Линия эволюции одноклеточных – это тупиковая линия, которая бесперспективна, потому что принцип развития одной клетки не дал прогрессу возможности идти дальше. Другие линии оказались более перспективными. К ним относятся линии, по которым шла эволюция хордовых. А сколько тупиковых ответвлений! Вот, пожалуйста, очень интересен класс насекомых – класс с чрезвычайно сложным поведением некоторых видов. Достаточно привести примеры из популярной литературы о «языке» или «танцах» рабочих пчел. Насекомые обладают удивительно сложными формами поведения, а мы помещаем их где-то относительно низко на ступенях эволюции, несмотря на то, что их поведение достигло довольно высокого уровня адаптации и позволило им выжить в непрерывно изменяющемся мире. Это «застывшая» эволюция.

Таким образом, трудность заключается в локализации появления психики на реальной линии эволюции, то есть так, как она шла, а не так, как мы ее себе упрощенно однолинейно представляем. Если бы мне сказали: «Назовите мне, на какой конкретно ступени эволюции возникает это усложнение жизни?», то я бы не смог ответить на этот вопрос. Я могу только сказать вам, что у меня в руках прочный критерий, вытекающий из сформулированной гипотезы, который позволяет объективно отличить жизнь допсихическую, то есть не опосредствованную сигнальными воздействиями, и жизнь, опосредствованную сигнальными воздействиями. Если я могу констатировать наличие раздражимости у данного животного по отношению к воздействиям, которые сами по себе не способны к поддержанию жизни или не представляют собой (еще раз подчеркиваю) воздействий, нарушающих этот процесс, то мы можем по этому критерию отнести данный вид к тому или другому уровню развития жизни, о котором идет речь, – к уровню простейших отправлений или к уровню поведения. В принципе, мы можем установить этот критерий, хотя это не всегда просто, так как каждый раз необходимо решить вопрос, относится ли данное воздействие к биотическим или абиотическим воздействиям, то есть необходимо конкретное исследование. Например, мы изымаем из среды животного воздействие определенного рода и смотрим, изменится ли что-нибудь в его жизни. Если не меняется, то, следовательно, эти воздействия не вмешиваются в процесс ассимиляции и диссимиляции организма. Они нейтральны. Таким образом, вопрос о локализации критерия появления чувствительности на лестнице эволюции требует в каждом частном случае очень тонкого экспериментального исследования, иногда даже биохимическими методами.

В заключение я бы хотел сказать, что предложенная гипотеза генезиса психики представляет собой некоторую идеальную схему, которая осложняется при приложении ее к реальности. В любой науке вначале необходимо иметь некоторую общую схему. Посмотрите на такую зрелую науку, как физика. Всякое движение начинается со схематического представления, допустим, модели атома. Эта модель имеет эвристический смысл, то есть ставит перед исследователем новые вопросы, которые приводят к уточнению, а иногда и к существенному изменению первоначальной схемы.

Лекция 8

Возможности изучения психики животных

Зачаточная форма психики отделена невероятно долгим путем эволюции от развитых форм психического отражения, которые мы находим у человека. Развитие живых организмов должно пройти долгий путь, на протяжении которого происходит усложнение форм деятельности организмов и, соответственно, усложнение морфофизиологической организации организмов. Этот длительный путь должен быть прослежен и понят, потому что иначе мы не сможем понять особенности того, что нас более всего интересует, то есть особенности человеческого сознания. Предыстория развития психики служит ключом к пониманию особенностей психики человека, так как человеческое сознание не появляется, образно говоря, со скоростью пистолетного выстрела и, следовательно, введение в человеческую психологию необходимо требует исторического подхода к психике.

Психика животных издавна привлекала к себе внимание естествоиспытателей, психологов и философов. Изучение психики животных составило целую ветвь психологии. Эту область психологии называют биопсихологией или зоопсихологией. Оба термина выражают суть дела. Термин биопсихология оттеняет тот факт, что речь идет именно о тех формах психического отражения, которые управляются биологическими законами и непосредственно включены в процесс биологической эволюции. Поэтому психика животных интересовала и продолжает интересовать представителей собственно биологических наук.

Из этого вытекает двойственность значения зоопсихологии и даже двойственность задач, которые стоят перед исследователями, занимающимися психикой животных. С одной стороны, зоопсихология ставит перед собой задачи исследования сложных форм поведения, опосредствованных отражением окружающего мира, в интересах решения биологических проблем приспособления в ходе эволюции и тех проблем, которые имеют прикладное значение. Так, исследование сложного поведения таких организмов, как медоносные пчелы, имеет, конечно, существенное прикладное значение. Я не говорю уже о прикладном значении исследования одомашненных животных. Прикладное значение знаний о психике животных иногда относится к решению злободневных проблем, связанных с охраной и защитой животного мира. Я не являюсь специалистом в области, скажем, ихтиологических проблем, но мне, как, вероятно, и вам, хорошо известен целый ряд вопросов в связи с такими практическими, хозяйственными задачами, как, например, задача сохранения нормального образа жизни рыб в условиях искусственных водоемов. Даже в такой области, как размножение домашних животных, приходится считаться с данными, которые по существу являются данными зоопсихологическими. Это проблемы экологического порядка, типа проблемы поддержания биоценозов и т. д. Эти прикладные задачи решаются методами зоопсихологии. Зоопсихология подробно изучает историю формирования, постепенного усложнения совершенствующихся форм ориентировки животного в окружающем мире, не абстрагируясь от видовых особенностей изучаемых животных. В отличие от такого подробного изучения наш экскурс в эту область может ограничиться лишь схематическим представлением эволюционного процесса развития форм психического отражения.

Даже первый подход к предыстории человеческой психики наталкивается на вопрос, который имеет теоретическое и методологическое значение. Это вопрос: «А можно ли вообще изучать психику животных?» Подумайте, какое сочетание! Мы привыкли связывать с понятием психики или с понятием психического отражения некоторый ряд субъективных явлений, которые в широком смысле слова можно назвать явлениями переживаемого отражения. Я нечто вижу и вижу себя видящим. Я нечто слышу и замечаю себя слышащим, я нечто думаю и констатирую наличие процесса мышления. Я могу рассказать об этих явлениях и описать их. Я могу сравнить свое описание с описанием сходных процессов или тех же самых процессов в общем их виде у другого человека. Передо мной своеобразные, открытые для каждого из нас, явления, и я могу двигаться от этих явлений, стараться проникнуть за внешний облик отражения («внешний» – в смысле «лежащий на поверхности», и «внутренний» – если говорить о том, что мы как бы открываем эти явления у себя). С животными обстоит дело иначе. Мы не можем спросить у животных, видят ли они, слышат или не слышат, испытывают боль или не испытывают боли и т. д. Мы не можем обратиться к животному и получить словесный отчет. Следовательно, нужно искать какие-то другие пути проникновения в мир субъективного отражения животных.

Существует несколько возможностей решения этой проблемы, которая представляет большой интерес для психологов, занимающихся изучением психики человека. Ее решение имеет важное значение для понимания психики человека потому, что попытки проникнуть в природу психических явлений человека не могут ограничиться данными самонаблюдения и даже всерьез опираться на них.

Психологи, изучающие человека, вынуждены искать объективные методы исследований. В зоопсихологии же не может быть никакого другого метода, кроме объективного. Без объективных методов мы не в силах понять что-либо не только в психике животных, но и в психике маленьких детей, к сознанию которых обращаться по меньшей мере тщетно. Люди, имеющие опыт работы с младенцами, например педиатры, отлично понимают, что при решении диагностических задач они не могут рассчитывать на помощь младенца. Они не могут, пальпируя младенца, надеяться на то, что он скажет, где ему больно. Из сказанного выше видно, что задача поиска объективных методов, с которой зоопсихология в силу особенностей объекта своего исследования столкнулась раньше психологии человека, имеет первостепенное значение для психологии человека.

Поиски путей проникновения в психику животных имеют свою историю. Один путь, который уже давно отброшен, состоял в том, что исследователи проводили аналогии между психикой животных и человека. Они полагали, что в одинаковых ситуациях при одинаковых воздействиях у животных возникают те же внутренние процессы, которые в подобных ситуациях возникают у человека, то есть приписывали животным человеческие переживания. В старых книгах об уме животных есть немало привлекательных страниц о думающих и переживающих животных, в которых авторы этих сочинений видели маленьких «психологов», обладающих внутренним миром. Этот подход к психике животных, основывающийся на приписывании особенностей человеческой психики животным, носит название антропоморфизма.

Другой подход основан также на аналогии. Стоит отметить, что «суждение по аналогии» – вообще далеко не лучший способ научного доказательства. Именно на такого рода суждении строится сравнительно-анатомический подход к психике животных. Рассуждения, лежащие в основе этого подхода, очень просты. Человеческая психика связана с работой мозга и органов чувств. Эти связи совершенно несомненны и доступны для изучения. А если мы знаем то, какие системы органов участвуют при возникновении тех или иных психических процессов, то, значит, имеем право судить о наличии тех или иных форм отражения по морфологическому критерию.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Термин «субъективная форма отражения» имеет такие аналоги, как «субъективный образ» или «психический образ». – Авт.

2

Thorndike E.L. Animal intelligence. Psychological Review. Monograph Supplement, 1898.