Узурпатор ниоткуда

Я поглядел на техническую и прочую утварь, собранную в гараже. Обычные водительские цацки типа запчастей, домкрата и лебедки. На примитивном верстаке стоит некий электрический агрегат, с клеммами под автомобильный аккумулятор, но на зарядное устройство не очень похожий… Электрический двигатель… Индуктор с регулятором оборотов… Трансформатор… И два длинных провода, прикрученные каждый к стальному раздвижному хомуту, диаметром как раз примерно в толщину лодыжки среднего взрослого человека.

Агрегат почему-то наводил на мысли о машинах, предназначенных для быстрого получения информации путем особо доходчивого убеждения.

Я вышел из сарая. Солнце собиралось закатываться, а в здешних местах вечер очень быстро переходит в ночь. Надо поторапливаться. Тем более что уже смертельно хочется пить…

На трупы смотреть неприятно. Тем более, на трупы людей, убитых лично тобой. И пусть меня жизнь когда-то научила стрелять в людей, привыкнуть к акту убийства, наверное, невозможно. В профессиональные киллеры я, видимо, не гожусь.

Вытряхнув из себя остатки сегодняшнего обеда, я утер физиономию и с большим усилием подошел к очередному мертвецу. У этого на поясе болталась фляжка, а в Африке пригодная для питья вода действительно на вес золота. Я снял наполненную чем-то фляжку с ремня, открутил крышку и осторожно принюхался. Никакого запаха. Я еще более осторожно сделал глоток. Вода, слава тебе, Господи!

Приватизировав запас воды в количестве пяти фляжек, я задумался еще кое о чем. Ведь этих воинов кто-то доставил сюда, к этому аэродрому. Не из-под земли же они вылезли, в конце-то концов…

Мои поиски вероятных транспортных средств ни к чему не привели. Я полчаса блуждал по колючим кустарникам, кормя мух с москитами, и убедился лишь в том, что если боевики не вылезли из-под земли, то их доставили сюда воздушным судном. Которое, выходит, улетело, прежде чем здесь приземлился наш самолет.

А наш самолет, выходит, приземлялся здесь прежде не раз и, наверное, не два… Только меня, как экспедитора, почему-то решили не ставить об этом в известность.

Вернувшись к кромке летного поля, я стал изучать стрелковое оружие, которым эти деятели пытались сделать из Андрея Маскаева решето. Негры воевали автоматами Калашникова образца 47-го года, причем советского производства. Это наводило на определенные размышления, но я сейчас не видел резона вдаваться в политическую историю. Главное – рожки с патронами отлично подходили к моему автомату, сделанному где-то в Китае, а посему я взял себе целый подсумок – четыре магазина, да еще два десятка два патронов россыпью. Автомат оставил свой – пусть китайский, но я чистил его собственноручно и уже успел убедиться, что он не подводит, а где гарантия, что эти черные воевали безотказным оружием? Теперь можно было надеяться на удачный исход возможного нового столкновения.

Вопрос только – с кем? Черт возьми, я даже не знал, в какой стране нахожусь. Конго? Ангола? Заир? Взглянув в сторону быстро опускающегося к горизонту Солнца, я стал прикидывать направление моего возможного движения отсюда.

На западе должно быть побережье Атлантики. Но между ним и мной – несколько сотен километров лесов и болот, если верить словам штурмана. На севере – джунгли, которые я уже не раз мог увидеть в иллюминаторе самолета. Зеленый ад. Зеленые пауки и зеленые мамбы. Восток – глубина континента, саванна. Львы и гиены. Юг – пустыня. Отсутствие воды и выбеленные яростным солнцем кости.

Из четырех зол надо выбирать меньшее. Для меня наименьшим злом казался запад. Но только не сейчас. Только завтра. Идти ночью по африканской земле может только абориген или самоубийца. Ни тем, ни другим я себя не считал. Хотя, наверное, первым шагом к самоубийству было мое посещение новосибирского офиса литовской авиакомпании «Аэлитас».

* * *

Господин Робертас Кеженис выглядел соответственно статусу генерального директора небольшой иностранной компании. Одет он был в серый деловой костюм с галстуком, украшенным рисунком в виде свирепой маски. Возможно, африканской. Светловолосый, чисто выбритый, пахнущий «Хьюго Боссом», говорящий с характерным акцентом, он вовсе не показался мне скотиной или хамом, что бы там ни говорил Толя.

– Так какое вы получили образование? – спросил Кеженис.

– Высшее техническое.

– Какой университет вы окончили?

– Институт водного транспорта.

– А чем занимались после окончания учебного заведения?

Кеженис говорил хоть и с акцентом, но весьма правильно, пожалуй, даже слишком. Словно книгу читал.

Я коротко рассказал о своей трудовой биографии, опустив, разумеется, те эпизоды, о которых работодателю вообще знать не следует.

Кеженис провел рукой по подбородку.

– Значит, вы сейчас ищете работу экспедитора?

– Да.

– А кто порекомендовал вам обратиться в нашу авиакомпанию?

– Анатолий Самаев. – Что за дурацкие вопросы, ведь и так все ясно…

– Вы давно его знаете?

– Лет пять… Может, немного больше.

– Он рассказал вам о некоторых особенностях нашей работы?

– Рассказал.

– Думаю, он рассказал вам не все… – Робертас вышел из-за стола и медленно сделал полукруг вокруг своего рабочего места. – У нас работа достаточно специфическая. Наши самолеты почти все время в воздухе. Вы хорошо переносите длительные перелеты?

– Да, хорошо.

– Самолеты грузовые. Работа предстоит на африканском континенте. Сразу скажу: многое из того, что видят там наши экипажи, не подлежит широкой огласке. Вы меня понимаете?

– Конечно.

– Очень хорошо. Вы знаете, что малейшая неосторожность может закончиться арестом. Власти африканских государств нередко задерживают самолеты. Иногда под арест попадают члены экипажа. Сами понимаете, что вытащить потом человека из африканской тюрьмы – занятие почти безнадежное.

– Я слышал о таких вещах.

– В этом месяце в Конго остался наш экспедитор. В Нигерии арестован экипаж украинского самолета. В Танзании осуждены более чем на десять лет несколько ваших соотечественников. Это только те факты, которые известны мне точно. На самом деле в Африке пропало очень много европейцев. И не всегда из-за неприятностей с местным законодательством. Террористы. Они называют себя партизанами и повстанцами, но на деле они ничем не отличаются от настоящих террористов. Лишь в Анголе за последние годы было сбито самолетов пятнадцать. Экипажи взяты в плен, и о них ни слуху, ни духу. Я подозреваю, что летчики погибли очень страшной смертью. Местные власти кричат о том, что иностранные компании эксплуатируют воздушные суда, исчерпавшие свой ресурс, а потому террористы ни при чем. Самолеты просто падают, и виноваты в этом якобы их владельцы. А сами африканцы при этом даже не следят за состоянием аэродромов. Диспетчерская служба нормально работает только в странах Южной Африки, но там свои перевозчики. В начале года мы вылетали из Вамбо, это все та же Ангола. Мы-то успели. А следом при взлете рухнул «Ан-12» – ливень размыл полосу.

Мне показалось, что Кеженис пытается попросту меня запугать. И вообще, он не слишком рад тому, что его сотрудники из летного состава сами подыскивают кадры среди своих знакомых. Но ведь мог бы сразу сказать, что не нуждается. Нет, ведь, думает о чем-то своем. Прикидывает, стоит ли и дальше кота за хвост тянуть, или пора перейти к более конкретным словам.

Видимо, директор решился.

– По ряду причин мы не можем взять на работу гражданина Российской Федерации. Вы это понимаете?

– Понимаю. Варианты возможны?

– Да. Мы можем взять на работу гражданина Литвы.

Кеженис сел в свое кресло.

– Кроме того, – продолжил он, – мы бы хотели взять на работу человека, хорошо разбирающегося в номенклатуре грузов, и тарифных руководствах, знающего иностранные языки и могущего принимать решения самостоятельно.

– Такого человека вы видите перед собой, – начал я нахально. – Разве что с языками небольшая проблема – я знаю только английский и очень немного японский.

– Вы жили на Дальнем Востоке? – Робертас немедленно перешел на английский. Поскольку мне доводилось общаться с американцами, то я сразу понял – господин Кеженис говорит на чистом «америкэн инглише».

– Совсем немного, – уклончиво ответил я также по-английски.

– Ну, японский вам не понадобится… – Литовец вернулся к русскому. – Знали бы вы португальский, или, скажем, французский… Хотя, ладно. Объясните теперь, почему вы все-таки пришли к нам?

Похоже, на людей плохо действует атмосфера Африки – Толя уже говорил, что Кеженис не раз и не два лично участвовал в экспедициях, и из каждой последующей возвращался все более сумасшедшим. И после каждого возвращения брался за все более сомнительные сделки. А уж если Толя называет что-то сомнительным, то тут действительно пахнет керосином.

Ладно, вернемся к тому, с чего начался наш разговор…

– Мне нужна работа, – я пожал плечами. – И, знаете, учитывая вполне приличные условия оплаты, я готов заняться почти любой деятельностью. А работа экспедитора мне знакома. К тому же в ней нет особых сложностей.

– Сложности есть, – возразил Кеженис. – Хотя бы в том, что практически все полеты связаны с пересечением государственных границ а, следовательно, и таможен. Африканские таможенники – это такие взяточники, каких свет не видел. Зато на груз они почти всегда закрывают глаза, если считают, что ты их не обидел. У авиаторов есть негласный прейскурант таможенных поборов. В какой стране, за какой груз и сколько платить. Если ты недоплатишь – потеряешь массу времени. Если, не дай бог, переплатишь, кто-нибудь другой сделает так, что твой самолет останется в Африке навсегда. Шины, например, порежут. Или песок в двигатель засыплют. Дикие там нравы. Причем у всех. Даже у европейцев.

Я понимающе кивнул.

– Полагаю, что вы не всегда принимали сотрудников с опытом работы в тех странах?

– Верно. У меня только командиры и штурманы знают Африку как свои пять пальцев. Остальные набираются опыта в процессе работы. Хорошо. Теперь перейдем к самому деликатному.

Кеженис сообщил мне о том, что я и так уже знал. Мне действительно предстояло стать гражданином Литвы, правда, только на бумаге. Литовский паспорт стоит денег, но такая практика позволяет решить ряд проблем. Во-первых, у литовских авиаторов не такая скверная репутация, как у российских или украинских, во-вторых, имея два паспорта, гораздо проще пересекать границу между Литвой и Россией. Такие хитрости нужны для того, чтобы самолеты в Африку могли вылетать не только из Сибири, но и из Вильнюса. Конечно, все это, мягко говоря, может вызвать вопросы, а чтобы они не возникли, сотрудник не должен кричать на каждом углу об искусственно созданном гражданстве…

Я подумал, что Толя, возможно, получит большой втык за болтовню. Но мне сейчас было не до его проблем. Я ждал, что мне скажет литовец дальше. И дождался.

* * *

С экипажем мне довелось познакомиться уже на следующий день, в гостинице «Октябрьская». В отличие от Толи, который жил у подружки, зарубежные авиаторы сняли там несколько сравнительно недорогих номеров.

Не могу похвастаться богатым опытом общения с иностранцами, но с литовцами я столкнулся впервые. И сразу же понял, что это весьма своеобразные личности. Надо сказать, что из вильнюсского экипажа настоящим литовцем, похоже, был только один летчик, а именно командир, первый пилот, Давидас Карбаускис, откликающийся на имя «Дэйв». Насчет Толи все ясно, а если бортмеханик Миколас Новинскас – литовец, то я – малаец. Он больше походил на потомка негров, или, как их сейчас называют, афроамериканцев, и светлая кожа вряд ли могла ввести меня в заблуждение. Добавьте к этому американский акцент, и перед вами – как есть житель Нью-Йорка. Да и по-русски он говорил хуже всех из присутствующих. Штурманом в этом экипаже был немец. Он не скрывал своей национальности, откликался на имя Курт Фенглер и желчно ругался на обоих языках. Наше пиво у него было «гезёфф» (зато русская водка – «эхт гайль»), а всякие там «арш» и «дрек» обозначали у него все остальное. Внешне он действительно напоминал немца, такого, каких показывали в старых советских фильмах о Великой Отечественной: некрупного, но крепкого, белобрысого и голубоглазого, с тонким, чуть крючковатым носом.

С этим немцем у нас сразу же возникла взаимная неприязнь. После представления он всем своим видом показал, что со мной общаться ему противно. Я не стал навязываться. Мало ли что – мне тоже далеко не все рожи нравятся. Правда, кто из экипажа нравится Фенглеру, я так и не понял, но скоро выяснил, что его тоже недолюбливают, но сильно уважают за мастерство. И еще за то, что он уже выручал экипаж из действительно серьезной опасности. Вот только, по словам Толи, сам Курт этого так до сих пор и не понял. Тупой этот немец, да и пьянь, даром что хороший штурман.

Дэйв – совсем другое дело. Мне приходилось слышать, что прибалты недолюбливают русских, да и русский язык не жалуют, но командир не делал никакой разницы между соотечественниками и иностранцами. Более того, со мной он сразу же заговорил на русском, который был почти безупречным. Словом, Дэйв Карбаускис поглянулся мне как открытый и доброжелательный человек, и я очень хотел, чтобы это не оказалось ошибкой.

Бортмеханик Миколас Новинскас, видимо, по примеру Дэйва, тоже назывался англизированным именем – Майк и держал себя достаточно высокомерно, несмотря на то, что был, не считая меня, самым новым членом экипажа – побывал с Дэйвом, Толей и Куртом пока лишь в одном рейсе. Подобная переделка имени шла ему гораздо больше, чем командиру. На мой относительно невинный вопрос, нет ли у него родственников в Штатах, Майк почему-то окрысился, и теперь в экипаже стало уже два человека, с кем отношения у меня не заладились с первых же минут.

Если бы и Дэйв воспринял меня похожим образом, я, наверное, отказался бы от работы. Пока еще было не поздно.

– Ну что же, знакомство состоялось, – улыбнулся Кеженис. Причем только уголками губ. – Предлагаю отметить прием в нашу команду нового члена экипажа. Как это принято у нас.

– «У нас» – это у кого? – спросил Курт. Естественно, по-русски. Кеженис помрачнел.

– Вы по документам литовец, господин Фенглер, – веско сказал он. – Так же, как и господин Маскявичюс. Поэтому попрошу всех принимать друг друга без оглядки на происхождение. А поскольку господин Маскявичюс не знает литовского, официальным языком в экипаже, как и прежде, будет русский. Кстати, господин Фенглер, вы тоже не знаете литовского. А русский здесь знают все. Насколько мне известно, и у литовцев, и у русских имеется добрая традиция отмечать прием новых сотрудником путем совместной выпивки. Возражения есть?

Возражений не было. Бурного восторга, впрочем, тоже. Я по-прежнему чувствовал себя не в своей тарелке.

– Тогда есть смысл спуститься в ресторан? – риторически спросил Майк и неожиданно расплылся в улыбке. Я готов был поклясться, что так фальшиво могут улыбаться только американцы.

– Конечно, есть, – подтвердил Кеженис.

– А ничего, что сейчас с нами нет Толи? – спросил Дэйв.

– Это нормально, – за всех ответил Курт, и Майк утвердительно кивнул головой.

Похоже, они нас действительно не любят…

Глава третья

Ночь в «гараже» прошла, против ожиданий, спокойно – я даже сумел выспаться. Несколько раз, правда, просыпался: дважды меня будил доносящийся с места взрыва голодный рев какой-то твари, а потом по моему лицу пробежало крупное членистоногое. Кусаться оно по неизвестной мне причине не стало, но кожа потом долго еще чесалась.

На рассвете я высунулся из «гаража» и осмотрелся. Ландшафт был прежним. Количество боевой и гражданской техники в пределах видимости равнялось нулю, а количество трупов немного уменьшилось. Или мне это показалось?

Но проверять я не стал. Воды и оружия я взял не более чем мог унести на себе, а потому решил дольше не задерживаться на пустынном аэродроме. Позволив солнцу светить мне в затылок, я сделал несколько десятков шагов из предстоящих мне нескольких тысяч.

И уже через пятнадцать минут понял, насколько трудна будет эта авантюра. Несмотря на то, что было еще отнюдь не жарко, пот с меня тек градом, под ноги все время попадались ловушки растительного происхождения, которые крепко обматывали ботинки стеблями и кореньями. Многочисленные ямы, казалось, кто-то выкопал специально, зная, что скоро через лес двинется Андрей Маскаев. Пусть это и не чистой воды джунгли, но через африканский лес идти оказалось раз в двадцать труднее, чем через тайгу. Хаживал я по тайге, было с чем сравнивать.

Словом, спустя полчаса я очень даже озадаченно остановился. Походило, что мои шансы куда-то прийти очень близки к нулю. А даже если я и приду в населенный аборигенами пункт, что они сделают, увидев падающего от усталости европейца? Бананов дадут? Да, а что, собственно, я буду жрать по дороге?

За полчаса я не увидел ни одного животного, которое теоретически можно было бы подстрелить из автомата и потом съесть. Насекомые и паукообразные, надо полагать, не в счет. Во всяком случае, пока.

И пока я еще чувствовал в себе достаточно сил, чтобы пройти полсотни километров без привала. Но пятьдесят километров – для Африки не расстояние. Кстати, о привалах. Ночевать в этом лесу может оказаться небезопасно.

Но и обратно поворачивать нельзя! Что я там забыл, кроме трупов, склада и машины без топлива? Кстати, о складе – я ведь так и не посмотрел, что в нем находится. Может быть, есть смысл вернуться и дождаться хозяина? А будет ли он в восторге от непрошенного сторожа?

Словом, полдень застал меня уже достаточно далеко от аэродрома. Я снова сделал привал, только теперь уже почти без всякой надежды на дичь. О местной растительной пище я не знал почти ничего, а потому пробовать все подряд плоды и ягоды казалось мне уделом людей с более крепкими животами и нервами.

Мне немного повезло: я обнаружил большой ореховый куст. На ветках непривычного вида растения действительно болтались орехи, видом похожие на большой фундук, вкусом – на желуди. Надеясь, что поступаю правильно, я собрал все орехи и часть их слопал сразу же. А потом заметил, что облюбованный мной куст – лишь чудом уцелевшая часть большого растительного массива, который кем-то уже был хорошо обломан и объеден. Возможно, не слишком давно.

Как бы в ответ на мой вопрос, откуда-то донесся басовитый трубный звук. Похоже на вопль слона, по крайней мере в детских фильмах прошлого века он звучал именно так.

Кстати, за все время в Африке я так и не увидел вблизи живого слона. Только убитого, к сожалению… Не видел и других толстокожих, за исключением нескольких двуногих. Говорят, по-настоящему дикие животные остались только в Уганде и Танзании, но меня туда пока что не заносило.

Ну, что?.. Рота, подъем!..

Драпать положено в сторону, противоположную источнику подобного шума. Это вовсе не мысль античного мудреца, это я только что вывел новый закон природы. Драпал я минут пять, потом прислушался. К счастью, позади никто не ломал кусты, не сопел и не топал – следовательно, погони нет. Это радовало.

Но одновременно меня вдруг стали терзать смутные сомнения – а не заблудился ли я? Потому что я уже точно знал, что буду возвращаться к аэродрому. Идти невесть куда мне нельзя по той простой причине, что выжить в африканском лесу я не смогу. Но вот вопрос – смогу ли я вернутся обратно?

Задавать вопросы в воздух глупо. Надо идти. Идти обратно.

Пробивающееся сквозь густую листву солнце опять светило немного сзади – после полудня по местному времени я возвращался, вернее, пытался вернуться к аэродрому. Я безумно устал, мне страшно хотелось пить, но к фляжкам пока я запрещал себе прикасаться.

Я шел, время тоже шло. К семи часам вечера я понял, что заблудился окончательно. Куда бы я ни брел, лес везде казался одинаковым: плотная листва, крепкие наземные плети, кучи москитов, пауков, да пару змей еще заметил. Вот тут-то мне и стало страшно – черт возьми, прямо до дрожи в коленях пробрало!

Немного поорал в воздух, кроя на чем свет стоит бросивший меня экипаж. Потом прислушался. Кто-то вдалеке завопил очень похоже, но все же не человеческим голосом.

Быстро садилось солнце. В какую-то минуту его лучи, падая под довольно острым углом, вдруг ярко осветили лесную чащу, и в нескольких шагах от себя я увидел большой темный силуэт.

* * *

Все-таки, ничто так не сближает людей, как выпивка. Уже через полчаса за нашим столиком пусть на время, но исчезло некоторое напряжение.

Татьяна уверяет, что я пью излишне много. Сейчас я старался вести себя скромнее, насколько это было возможно. Пусть и говорят, что иностранцам надо спиртного значительно меньше, чем нашим соотечественникам, но мой опыт свидетельствовал о том, что это, мягко говоря, не совсем так. Вот и сейчас я в этом снова убеждался.

Граммов по двести коньяка уничтожил каждый из нас еще под салат. И это было только начало. Хотя Кеженис в дальнейшем только делал вид, что пьет – но это было понятно, он все же работодатель. Все же в процессе выпивки он заявил, что не видит ничего плохого в том, что пилоты расслабляются подобным образом; летчики, сказал Робертас, как моряки: на работе должны быть собраны и готовы ко всему, а на земле им разрешено все, что только взбредет в голову. Литовцы сдержанно усмехнулись, Курт с энтузиазмом поддакнул. Он быстро пьянел.

Попутно выяснились некоторые подробности относительно господина Фенглера, а именно – каким образом его занесло в Сибирь и на работу в литовскую компанию. Родом Курт был из Восточного Берлина, и по молодости принимал участие в разбиении известной Стены, наивно полагая, что жизнь восточных немцев в одночасье улучшится. Но, как очень скоро убедился, новые власти ФРГ настороженно относились к «осси», особенно к тем, кто учился в Советском Союзе – а Фенглер окончил Актюбинское летное училище. Курт ответил новым властям Германии взаимностью, в знак чего каким-то образом выправил себе направление на работу в Москву. Соотечественники крутили у виска пальцами и, видимо, не зря: Москва на переломе тысячелетий оказалась совсем не похожей на Актюбинск восьмидесятых. Она какое-то время била и швыряла бедного немца, пока Курт не прибился к литовским пилотам и не перебрался в Вильнюс, а оттуда – в Сибирь. В Германию возвращаться он то ли не мог, то ли не хотел, а, может, то и другое вместе. Несмотря на выпитое, он что-то недоговаривал, а под конец вечеринки окончательно сбился на немецкий. Дэйв постарался взять на себя функции переводчика, но – я заметил – переводил далеко не все, что рассказывал Курт. Сам же Дэйв, обращаясь преимущественно ко мне, намекал на некоторые особенности моей будущей работы и уверял, что главное в ней три вещи – осторожность, осторожность и еще раз осторожность. В противном случае – срок в африканской тюрьме, где год отнимает как минимум десять лет жизни…

Не слишком ли часто мне напоминают о возможности угодить за решетку?

Но этот вопрос я задавать не стал. Мои новые – как их назвать? – сослуживцы захотели узнать о моей трудовой деятельности. Естественно, тут ничего странного не было. Я рассказал им об этапах своего большого пути, следя при этом за тем, чтобы не ляпнуть чего лишнего.

И не ляпал. Я мог позволить себе рассказать о карьере снабженца, которая едва не прервалась на Кавказе в момент обострения тамошней обстановки, мог немного углубиться в воспоминания о работе на речном флоте, где экспедирование груза вменялось мне в обязанность… Но не сказал ни слова о зловещей «заимке» в глухой сибирской тайге, о войсковой части в Ченгире, или о страшном острове близ берегов Японии. Литовцам этого знать не требовалось. Если честно, я и сам о многом бы хотел забыть. Но это, наверное, кому как на роду написано: одному самое опасное приключение – это попасть в вытрезвитель, а другому выпадает такое, что и пятерым мало не покажется. Вот я к таким «другим» и отношусь…

Тут я заметил, что уже философствую вслух. Причем к моим устным размышлениям прислушивается в основном Майк, к слову, единственный некурящий в нашей компании. И как только он понял, что я обратил на это внимание, то быстро сделал вид, что его гораздо больше интересуют девушки за соседним столиком. Не считая Кежениса, Майк мне показался самым трезвым среди нас.

Я все же был не сильно пьян – по норме номер два (максимум в новой либо незнакомой компании). Есть еще номер один и номер три, но не в них пока дело. Дэйву коньяк шел не на пользу – физиономия его покраснела, опухла, и он тяжело дышал, хотя и дымил сигаретой как паровоз. Курт же набрался здорово: не потому что европеец, а просто не пропускал ни одной. Это я смог заметить.

– Расскажи ему про Африку, Дэйв, – вдруг произнес Фенглер.

– Про Африку? – переспросил командир. – Кое-что мы уже ему рассказали, правда, Андрей?

– Точно, – согласился я.

– Он не все знает, – настаивал Курт. – Он не знает даже, какие там страны.

– И правда, Андрей, – вдруг подал голос Кеженис. – Ведь не слишком хорошо, если ты ничего не знаешь о местах, где придется работать.