Граница нормальности

– Никита, – сказал Генри Аббасович, – Я грустный оттого, что, как выяснилось, я не очень хороший человек.

– Почему? – удивился Никита.

– Я завидую Петьке, – грустно сказал Генри Аббасович. – Вот судьба, достойная легенды. Мне не такой уж длинный век остался, а я ни разу за тебя не бился. А ведь долг прежде всего, я должен радоваться, что ты не подвергался опасности, а я думаю только о себе.

– Погоди, – сказал Никита ошеломленно, – а сколько вы живете?

– Примерно пять земных лет, – ответил Генри Аббасович. – А сколько тебе лет?

– Мне? – Никита замялся. Как-то неудобно сообщать человеку, что ты уже прожил в два раза больше, чем тот проживет. – Мне одиннадцать.

– А сколько ты ещё проживёшь? – заинтересовался Генри Аббасович.

– Не знаю, – сказал Никита. – Наверное, лет сто.

– О! Тогда все понятно, – сказал Генри Аббасович.

– Что понятно? – спросил Никита.

– Человек, который живет так долго, может позволить себе быть и добрым, и справедливым. У него есть на это время.

Никита удивился. Такой поворот мыслей никогда ему в голову не приходил.

– А вы что же, недобрые? – спросил он.

– А мы просто живём, – сказал Генри Аббасович.

Оба замолчали.

– А сколько тебе лет? – спросил наконец Никита.

Так, чтобы не молчать.

– Три.

– Значит, ты проживешь ещё два года? – обрадовано сказал Никита.

Видите ли, когда тебе одиннадцать лет, два года кажутся значительным сроком.

– Нет, – сказал Генри Аббасович. – От силы полгода.

– Почему?

– Потому что, у нас другой цикл. В ваши сутки вмещается около одиннадцати с половиной наших.

– Ну и что?

– А то. Спать-то я должен? Должен. Но пока ты не спишь, я спать не могу. Приходиться пользоваться стимуляторами. А это сильно укорачивает жизнь.

Никита молчал. Смотрел на Генри Аббасовича, иногда хлопал ресницами и молчал. Я бы на его месте тоже не нашел бы что сказать.

– Зато сама жизнь становится прекрасной. Каждый мой день наполнен высоким смыслом. Это ли не счастье? – сказал Генри Аббасович. – Ладно, пойду схожу на кухню.

– Зачем? – спросил Никита.

– На тараканов поохочусь. Вёрткие твари! И не забудь, тренировка через полчаса.

***

Никита шел с тренировки по плаванию. Посещение бассейна было требованием Льва Николаевича. Он считал, что Никита должен быть сильным и выносливым.

Скрипел под ногами снег, светились квадраты окон. В боковом кармане сумки тихонько сидел Генри Аббасович, обозревая улицу в прибор ночного видения. Никита свернул за угол и нос к носу столкнулся с тремя ребятами. На вид им было лет по четырнадцать.

– Куда это ты так прёшь? – спросил один из подростков.

Никита молчал. Конечно, он слышал, что вот бывает – останавливают на улице и даже деньги отбирают. Кольку уже останавливали так, и Ромку. Ромку, само собой, уже два раза. А вот он в первый раз так попался.

Бежать вроде стыдно. Драться страшно.

– Чё молчишь? – сказал все тот же. – Не хочешь с нами побазарить? Не уважаешь нас? А чё так стрёмно? Старших надо уважать. Правда, Банан?

– Правда, – подтвердил подросток повыше.

– Деньги есть? – спросил третий. Самый низкий из компании. И самый деловой по всей видимости.

Никита молчал. А что тут скажешь?

Высокий словно нехотя стукнул Никиту в глаз. Больно не было. Просто словно что-то взорвалось в голове, и мир стал светлым и нечётким. Из сумки вылетел Генри Аббасович, сверкнули в сумерках белые крылья. Генри Аббасович начал стрелять ещё на лету. Охнул – пока ещё не от боли, пока еще только лишь от удивления – один из подростков. Все повторялось, все было как два года назад. Только вместо собаки были подростки, а вместо Петьки Генри Аббасович.

Генри Аббасович.

Вместо Петьки.

Никита закричал и кинулся вперед, беспорядочно молотя кулаками.

– Ах ты сука, – сказал кто-то. Кажется, низкий. Сильный удар в лицо заставил Никиту сделать шаг назад.

– Отставить огонь! – откуда-то сбоку…

«Откуда?» – подумал Никита.

… закричал Лев Николаевич. – Холодным оружием! Только холодным! Не навредите Никите!

Человечки вылетали откуда-то из-под ног Никиты и стремительно отстреливали веревки прямо в лица подростков, которые тут же словно присасывались своим концом к коже, к одежде – куда попадут. А маленькие черти уже лезли вверх по мальчишкам, на ходу кромсая одежду острыми лезвиями. Закричал Средний, он первым сообразил, что происходит что-то непонятное и страшное. Закрыв лицо ладонями, из-под которых тут же начало сочиться что-то красное, он побежал прочь, спотыкаясь и падая. Банан какое-то время отбивался от маленьких дьяволов, сбрасывал их и рвал, рвал и все никак не мог сорвать с себя веревочки, вцепившиеся ему в лицо и одежду. Никита увидел, как Генри Аббасович, взобравшись по присосавшейся ко лбу подростка веревке, в упор полоснул того по лицу клинком. Банан закричал, обхватил свое лицо ладонями, отбросил попавшего под руку Генри Аббасовича и кинулся вслед за своим товарищем.

Никита огляделся в поисках третьего. Третий просто лежал, уткнувшись лицом в утоптанный снег, обхватил голову руками и скулил. Слабость в ногах заставила Никиту сесть на снег.

– Догнать! – скомандовал Лев Николаевич. – Уничтожить!

– Нет, Лев Николаевич! – Никиту трясло. – Не трогайте их! Они больше не будут!

– Отставить! – тут же скомандовал Лев Николаевич. – Собрать павших. Поздравляю всех! Никита, что за манера плакать по всякому поводу? Завтра у нас двойной праздник! Похороны и свадьба!

– Сколько? – с трудом спросил Никита.

– Что сколько? – не понял Лев Николаевич.

– Сколько… похорон?

– Лейтенант! – крикнул Лев Николаевич.

К нему тут же подбежал бравый Эммануил Петькович.

– Слушаю, командор!

– Сколько у нас павших?

– Пятеро. Один из них особый. Никита задавил Егора Кианыча в драке. Одной левой! – с видимым одобрением глянув на Никиту, добавил Эммануил Петькович.

Откуда-то из темноты, опираясь на клинок, как на костыль, приковылял Генри Аббасович – рот до ушей, лицо в крови, и обломки крыльев за спиной.

– Никита! Ах, здорово! – крикнул он, забираясь на ладошку, подставленную Никитой. – Ты видал, как я его по лицу?

– Никита, – сказал Лев Николаевич. – А что делать с этим? – и чем-то вроде лазерной указки показал на скулившего ничком в снегу подростка.

– Ничего не надо, – сердито сказал Никита. Он уже перестал плакать; сказать по правде, он был ужасно рад, что Генри Аббасович уцелел. – Пусть живет.

– Что ж, воля твоя, – сказал Лев Николаевич. – Но я бы его уничтожил. Сколько ему лет?

– Я не знаю, – сказал Никита. – Лет четырнадцать, наверное.

– Вот видишь, – сказал Лев Николаевич. – Четырнадцать лет, а ничего не понимает. Небо коптит только.

***

Немножко в сторону и позже.

Потом Никита в первый раз в своей жизни был на похоронах. На первые, похороны Петьки, его просто не пустили: Лев Николаевич успел сообразить, что Никита все-таки ребенок, пусть даже очень большой и старый. Но в этот раз случай был совершенно особый. На похороны Командора Никита был настоятельно приглашен. Это был первый и последний раз, когда он видел всё население колонии целиком.

Прах Льва Николаевича, запаянный в металлическую пирамидку, всегда стоял у него на столе.

***

Никита сидел на подоконнике и смотрел на улицу. На улице был май, замечательный месяц май, словно специально созданный для тех, кому четырнадцать.

– Никита, ты отдохнул? – спросила Мария Клавдиевна.

– Ещё немножко, – рассеяно ответил Никита. В самом деле, заниматься в мае, когда вечера длинны и полны мягкого тепла, когда нежная зелень деревьев наполняет город тонким ароматом, почувствовав который, останавливаешься… и полной грудью вдыхаешь воздух наступающего лета. Нет, это очень тяжело, скажу более, это почти невозможно. А если тебе четырнадцать!

– Никита, неделя до конца года, а четверку по английскому мы так и не исправили. Николай Львович тебе, конечно, ничего не скажет, а нам нагорит.

– Действительно, Никита, нехорошо получается, – солидно сказал Антон Петрович. – Он нас наругает и будет прав. Нас всё-таки целый педагогический коллектив, а мы не можем с тобой справиться.

– А как вам с ним справиться, – удивился Эммануил Петькович. – Сравнили тоже. Это ж Никита.

– Антон Петрович, вам-то чего переживать, – сказал Никита. – По физике же у меня пятёрка.

– А Марию Клавдиевну, пусть, значит, ругают, – ядовито сказал Антон Петрович. – Пусть её пропесочат как следует. Ты этого добиваешься? Чтобы её премии лишили? И потом, я как-никак всё же директор школы. И согласно должностной инструкции я просто обязан переживать.

Никита смотрел на малюсенького сердитого педагога и – странное дело! – чувствовал себя виноватым.

– Ай эм Сорри, Мария Клавдиевна, чего-то я не подумал, – сказал Никита. С окна, однако, при этом не слез.

– Нет, ну чего вы к нему пристали, – сказал Эммануил Петькович.

– А вас, Эммануил Петькович, я бы попросил помолчать, – сказал Захар Джонович. – Напомнить вам, кто закончил школу с тройкой по физкультуре?

– Ну дела, – сказал Эммануил Петькович и шумно выдохнул воздух. – Я с тех пор стал инструктором по боевым искусствам, у меня звание капитана специальных отрядов, а меня до сих пор этой тройкой попрекают.

– Прячьтесь, – сказал Никита, вглядевшись во что-то снаружи. – Колька с Ромкой идут.

Педагоги деловито побежали под кровать. Эммануил Петькович, личный гвард Никиты и по совместительству физрук и военрук школы имени Никиты, деловито покрикивал:

– Левой, левой! Мария Клавдиевна, не ломайте строй!

Курлыкнул дверной звонок; Никита досмотрел, как последний из педагогов скрывается под кроватью, и пошел в прихожую.

Колька как обычно – ни здрасьте, ни до свидания.

– Ты меня поражаешь, лапуля. Скоро мхом зарастешь.

– Привет, – сказал Ромка, вошедший следом. – Ну в смысле здорово.

– А между прочим знаешь кто про тебя спрашивал? Думаешь Нина Валентиновна? Не угадал! А может, думаешь Президент России? У тебя мания величия, Кит! Что? Катя? Какая Катя? Ах, Катя! Вот видишь, Роман, я всегда говорил, что если дать Киту подумать, он догадается, а ты: «Он тупой, он тупой».

– Ничего я такого не говорил, – сказал Ромка. – Ну то есть вообще ничего такого не говорил.

– Кит и Катя, – патетично вскричал Колька. – Катя и Кит! О, как созвучно!

С этими словами он плюхнулся на диван и, неожиданно сбавив тон, прозаично добавил:

– По-моему, это судьба.

– Китикэт, – сказал Ромка и ухмыльнулся. – Корм такой.

***

Когда друзья ушли, Никита поставил «U2» и долго сидел у стола.

– О чем задумался? – Эммануил Петькович подошел к столу, деловито прицелился и выстрелил веревкой в торец стола.

– Может тебе помочь? – спросил Никита, глядя, как гвард сноровисто лезет вверх по веревке.

– Нет, – строго ответил гвард. – Должен же я тренироваться.

Отмечу, что когда Эммануил Петькович взобрался на стол, он даже не запыхался. Гвард смотал веревку, прошелся по столу, играючи отбросил в сторону карандаш, ловко сел в позе лотоса напротив Никиты и требовательно глядя в глаза, спросил:

– Ну так о чем ты задумался?

– Ни о чем, – ответил Никита. А потом все-таки сказал:

– Деньги нужны.

– Деньги? – переспросил Эммануил Петькович. – А что такое деньги?

– Ты не знаешь, что такое деньги? – недоверчиво спросил Никита.

– Ну не то чтобы совсем не знаю, – уклончиво ответил гвард. – Просто этими вопросами занимается ГИА, и информация эта идет под грифом ДСП.

– Что такое ДСП? – спросил Никита.

– Для служебного пользования.

Никита замолчал. Картинка, представившаяся ему, была странноватой: огромный гриф сидел, вытянув шею, был он в униформе, и через плечо у него была противогазная сумка. Никита вздохнул, но дальше спрашивать про грифа постеснялся. Вместо этого он задал следующий вопрос.

– А что такое ГИА?

– Группа изучения аборигенов, – ответил Эммануил Петькович. Было видно, что он тоже хочет о чём-то спросить.

Какое-то время, раздираемые любопытством, Никита и Эммануил Петькович сидели молча. Первым не выдержал гвард.

– А зачем тебе деньги?

– Надо, – ответил Никита.

– Ясно, – сказал Эммануил Петькович. – Хорошо, сделаем запрос.

***

Хорошо одетый мужчина лет сорока с несколько растрепанной шевелюрой со злостью ударил ладонями по игровому автомату.

– Да чтоб тебя! – вынул из кармана портмоне. С некоторой печалью изучил содержимое. Затем – а, черт с ним! – вынул новенькую пятидесятирублевую купюру. Опустил руку с купюрой, шагнул по направлению к кассе, и же тут остановился, с изумлением почувствовав, как кто-то (или что-то?) сдернул вниз небрежно зажатый меж пальцев полтинник. Мужчина растерянно огляделся по сторонам.

Вокруг него ближе чем на пять шагов никого не было.

***

– Эй, пацан, – лениво крикнул админ, сдвинув с левого уха наушник. – Расплачиваться собираешься? Если хочешь дальше играть, сначала заплати! И так лишних 10 минут сидишь уже.

Мальчик лет двенадцати с неохотой оторвался от контры и, вытащив из кармана мятую купюру, пошел к столу админа.

– Еще на час, – сказал он.

– Положи, – сказал админ, не отрываясь от монитора. Мальчик послушно положил купюру на стол и пошел обратно.

Админ играл без особого увлечения. Вторую халву он уже проходил и сейчас просто убивал время. Неожиданно монитор сморгнул и погас.

– Какого хрена, – удивился админ. Огляделся; за остальными машинами по– прежнему увлеченно играли. Админ хмыкнул, наклонился к системнику, нажал кнопку питания и тут же брезгливо потер пальцем о палец – кнопка была вымазана чем-то липким. Понюхал, вроде ничем не пахнет. Когда он выпрямился, по монитору уже бежали символы – машина загружалась. Админ оглядел стол в поисках ненужного листка бумаги – вытереть пальцы, и удивленно замер.

Купюры на столе не было.

***

– Ну и что это? – спросил Николай Львович.

– Фишка, – тихо сказал командир бойцов и опустил голову.

– Какая фишка? – ласково спросил командор-2.

– Золотая, – ещё тише сказал командир бойцов. – Сто долларов стоит.

– И что мы с нею будем делать? – безжалостно продолжал Николай Львович.

– Никите отдадим, – еле слышно прошептал бравый вояка, изучая носки своих ботинок.

– Никите, значит. Пусть мальчик сходит в казино, развеется, – сказал командор-2. – Балбес ты, братец. Всё, свободен. И не вздумай делать харакири! И бойцам своим запрети! Предам позору, так и знай!

***

В одном из офисов местного филиала Росбанка оператор с красными глазами и слегка всклокоченной шевелюрой смотрел в монитор. Был конец рабочего дня, и это обстоятельство, на мой взгляд, оправдывает столь предосудительный вид оператора.

– Сергей!

Вообще говоря, нет ничего удивительного в том, что иногда вас называют по имени. Но если голос слышится оттуда, откуда он слышаться не должен, то это хороший повод для удивления.

Сергей посмотрел на принтер чеков. На этом самом принтере сидел маленький человечек с наглым неправильным лицом, с визиткой под мышкой и смотрел на Сергея. Так они смотрели друг на друга и, готов поручиться, думали каждый о своём. Сергей, например, думал о том, что всё, доработался до гарантийных человечков. Ещё его немного злило, что человечек был одет точно так же, как и он сам – чёрный костюм, белая рубашка, галстук; единственная разница – на человечке всё выглядело безупречно. О чем думал человечек, стало ясно после того, как человечек заговорил.

– Добрый день. Сережа, тут такое дело, перечисли пять тысяч рублей денег вот на этот счет.

И сбросил визитку на стол. Сергей, не отводя глаз от человечка, поднял визитку и машинально прочел «ГИА». На обороте реквизиты. Отметил про себя, что всё грамотно: хороший банк, оффшорная зона, отследить можно, но трудно, и – пять тысяч рублей?

– Не бойся, я никому не скажу, – доверительным тоном сказал человечек.

***

Отсюда в местных филиалах Росбанка и пошла присказка: «человечек приказал». Это значит всё, аллес, крыша едет от работы, ещё пять минут, и мне человечки начнут приказывать.

Скандал замяли, сумма уж больно маленькая была, Сергей восстановил её из своей зарплаты. Что отрадно, вспоминал он об этом случае без неприязни, поскольку осталось у него ощущение, что ему повезло прикоснуться к чему-то необычному.

***

Никита проснулся внезапно. Как от толчка. Каждый из нас так вывалился из сна в явь. Тихо тикали часы на стене, светил красным пилот от компьютера. На подоконнике, в поставленном у стекла маленьком кресле, лицом на улицу сидел Эммануил Петькович и смотрел на улицу.

– Ты чего не спишь? – шепотом спросил Никита.

– А у меня счас день, – ответил Эммануил Петькович.

– А-а-а, – сказал Никита. – Ну и отдыхал бы, какая разница, я же сплю. Чего в окно-то пялиться.

– Интересно, – ответил Эммануил Петькович. – Пьяные люди песни пели. Про танкистов. Девушка час назад прошла, плакала. Отчего, как ты думаешь?

Никита задумался.

– А еще коты дрались, – не дождавшись ответа, продолжил гвард. – Хищные звери, уважаю. У нас бы они были королями сельвы. Да, кстати, тут Николай Львович просил узнать, тысяча сто тридцать два рубля тебе хватит? У нас есть еще несколько тысяч, но их надо обналичивать.

***

Немножко в сторону.

Девочки расцветают раньше мальчиков. И жесты вдруг становятся особенными, и взгляды, которыми они одаряют мальчиков, становятся совсем другими. Колечки, серёжки, браслетики. Первая косметика. Улыбка, срубающая наповал. С этим, друзья мои, ничего не поделать. Ты смотришь на неё и вдруг, неожиданно бешено начинает стучаться в груди сердце, сухим становится горло. Хочется сказать что-то умное, а еще лучше остроумное, но когда на тебя так смотрят – это не каждому под силу.

***

– А это что такое? Ты что в куклы играешь? – спросила Катя, взяв со стола какую то вещицу.

– В куклы? – удивился Никита. – Что там у тебя?

Катя показала открытую ладонь; на ладони лежал китель гварда Никиты Эммануила Петьковича.

– Красивый какой пиджачок, – сказала Катя.

– Это Колькин, – сказал Никита. А вот за это мы, наверное, Никиту можем похвалить. Если человек не умеет врать, то это уже хорошо.

– Колькин? – удивилась Катя.

Вот так: соврамши однажды, приходится врать дальше. Никита набрал побольше воздуха, словно готовясь нырять.

– Хобби у него такое. Колька вообще чудак. Он маленьких солдатиков делает. Шьёт для них маленькую одежду, маленькие сапоги, шапочки, носочки.

Тут Никита почувствовал, что слегка зарапортовался, и умолк.

– Носочки, – сказала Катя. – Не знала.

Она смотрела Никите в глаза; лицо её было близким и серьезным, и только где-то на дне глаз прыгали смешинки.

Никита почувствовал, как потеплел браслет.

Блин, подумал он. Блин. Что делать. Впрочем, он уже знал, что.

– Катя, – сказал Никита, чуть громче, чем надо, – хочешь посмотреть марки? И вот еще мой альбом, там есть фотография, можно сказать эротическая, там мне три года и я практически голенький, и вот еще журналы интересные. Ты посиди здесь, а я чай приготовлю. Катя, немного ошалев, смотрела как стремительно Никита вываливает перед ней альбомы, кляссеры, журналы.

– Хорошо, – сказала она, наконец, а Никита уже выходил из комнаты.

Катя встала из-за стола. Потянулась, прошлась по комнате. Внимательно глядя в зеркало на дверце шкафа, провела средним пальцем по уголку рта, вот так – сверху вниз. Скорчила рожицу своему отражению, и снова села за стол. Взяла какой-то журнал и рассеяно стала его листать.

Отмечу, что иногда она улыбалась.

Мне это кажется важным.

***

Никита прошел на кухню, набрал воды и поставил чайник. Воду выключать не стал. Пусть шумит.

– Идите все сюда, – сказал Никита негромко.

– Зачем? – спросил Эммануил Петькович.

– Я сказал идите – значит, идите, – твердо сказал Никита.

За пять лет человечки оборудовали квартиру, где жил с мамой Никита, системой ходов, пневмотоннельчиков, лазов, лифтов. Поэтому не стоит удивляться тому, что через полминуты откуда-то из-под холодильника один за другим полезли педагоги школы имени Никиты во главе со своим директором.

– Сейчас бойцы подлетят, – мрачно сказал Эммануил Петькович. – Я им уже сказал, что ты на кухне.

В воздухе возникла шлюпка и мягко села на стол. Оттуда вышли бойцы и Николай Львович собственной персоной.

– Николай Львович, – сказал Никита. – Отзовите бойцов.

– Здравствуй, Никита, – сказал Николай Львович.

– Здрасьте, Николай Львович, – нетерпеливо сказал Никита.

– Это пиковые значения, Никита, – сказал командор-2. – Пульс, давление кровяное, нейродавление.

– Ну и что. Я здоровый, что мне сделается, – сказал Никита.

– Ни один механизм не может долго работать в условиях постоянных перегрузок, – сказал Николай Львович. – Ты ведь хочешь встречаться с ней регулярно?

– Да.

– Вот видишь.

– Никита, ты послушай командора … – начал было Эммануил Петькович

– Что Никита! Четырнадцать лет уже Никита! – сердито сказал Никита.

– А вот возрастом своим бравировать нехорошо! – с укоризной сказал директор школы имени Никиты Антон Петрович. – Не этому мы тебя учили!

Николай Львович молча посмотрел на него долгим бесстрастным взглядом. Антон Петрович крякнул и под смущенное молчание педколлектива кряхтя полез с глаз долой обратно под холодильник.

***

Катя перелистнула страницу и улыбнулась. Никита не обманул, на фотографии ему действительно было три года, и он был почти голенький. В бандане с ромашками. Она поправила волосы, и перелистнула следующую альбомную страницу.

***

– И что вы будете делать?

Николай Львович не стал отвечать сразу. Он внимательно посмотрел на Никиту. Помолчал, словно прикидывая, насколько он, Никита, крепок. И наконец негромко произнес.

– Я считаю, что источник угрозы должен быть устранен.

Стало тихо. Никита гулко сглотнул и шепотом сказал:

– Вы чё, дураки?

– Никита, это что за оборот такой? – строго сказал из-под холодильника Антон Петрович. – Следи за речью!

– Никита, – сказал Николай Львович. – Это необходимо.

Никита молча замотал головой.

– Никита…

– Я против.

– Никита, твои желания тут не имеют никакого значения. Мы должны следить за твоей безопасностью. И мы это делаем.

– А если я не хочу, чтобы вы следили за моей безопасностью?

– Ты сам сказал, что мы перед тобой в долгу, – сказал Николай Львович. – А долг надо отдавать, даже если тот, кому отдаёшь, этого не хочет.

– У нас так не бывает! Если не хочешь, то никто тебе долг не отдаст!

– А месть? Вот долг, который земляне отдают, не спрашивая кредитора.

– Это совсем другое!

– Не кричи! Катя услышит, будет волноваться.

***

Катя, конечно, услышала. Секунду она помедлила, размышляя, не показалось ли ей. Потом она встала из-за стола и пошла на кухню. Напротив зеркала замедлила шаг, посмотрела на свое отражение и осталась довольна.

***

– Шухер, – сказал Эммануил Петькович, и педагоги шустрой толпой метнулись под холодильник. Шлюпка, так и стоя на столе, растаяла в воздухе. Николай Львович быстро подбежал к краю стола – Никита схватил его в ладонь и сунул руку за спину.

– Ты меня звал?

– Нет, – сказал Никита. – Просто вскрикнул.

– А что случилось? – слегка встревожилась Катя.

– Тарелку разбил, – сказал Никита и почувствовал, как в руке дернулся Николай Львович. М-да… не часто удается человеку соврать настолько тупо!

– Какую тарелку? – Катя оглядела кухню в поисках упавшей тарелки.

С грохотом рухнула в мойку тарелка. Само собой, разбилась. Катя подошла к мойке и стала разглядывать остатки тарелки. Никита же посмотрел на сушилку, что была над раковиной. Оттуда высунулся довольный Эммануил Петькович, показал Никите большой палец, залихватски отдал честь и скрылся обратно.

– Вот эту тарелку, – убито сказал Никита.

Николай Львович снова недовольно шевельнулся.

– То есть ты сначала ты вскрикнул, а потом тарелка разбилась? – спросила Катя. Было видно, что что-то в её голове не желает срастаться.

– Да, – отчаянно сказал Никита. И тут же, не давая Кате опомниться, добавил:

– Катя, иди в комнату, чайник вскипел, я сейчас чаю принесу. С пирожными.

– А тарелка?

– Я уберу, не волнуйся.

Катя с сомнением посмотрела на раковину, но всё-таки вышла.

***

Женщины должны верить мужчинам. Тем более тем, которые им нравятся.

Впрочем, верно и обратное.

***

Никита осторожно вывел руку из-за спины, и аккуратно поставил командора-2 на стол.

Я хочу, чтобы вы отчётливо представили себе эту картину.

Они стояли друг напротив друга. Большой Никита и маленький командор-2. Лицом к лицу, только Николай Львович стоял на столе.