Обман

– Да ладно, пойдем. Это займет десять минут.

Он испускает стон и следует за мной по коридору к моему кабинету.

– Садись, – предлагаю я и жестом показываю на кресло для пациентов.

Его кроссовки Gatorade издают при ходьбе хлюпающий звук. Гэри обрушивается в кресло.

– Я собираюсь найти его и привести в кабинет для ознакомительной встречи сегодня утром. Хочу поговорить с ним как мужчина с мужчиной и буду обращаться с ним так, будто он совсем не страшный и вообще никакой не исключительный случай. Уверен, что все эти идиотские слухи о том, что он страшный, вызваны только тем, что он бывший заключенный, а те, кто сидел в тюрьме, как правило, пугают обычных людей. Ну, во всяком случае, не меня. Я не боюсь. – Он трет кроссовкой мой ковер.

– И это весь твой план? Поговорить с ним как с мужчина с мужчиной? – Такую глупость я даже записывать не собираюсь.

– Ну да. Тоже мне, большое дело. В этом нет ничего особенного, Сэм. Он пациент, я психолог. Значит, он должен отвечать на мои вопросы. Не понимаю, почему раньше у всех были с ним проблемы.

Я качаю головой; у меня похмелье, и она кажется такой хрупкой, будто вот-вот разобьется. Таким образом я пытаюсь выгнать из нее глупый ответ Гэри.

– Не мог бы ты все же посвятить меня в детали? Как именно ты планируешь достучаться до него и пробиться сквозь стену молчания, хотя до сих пор никому этого сделать не удалось?

– Как я уже сказал, поговорить с ним как мужчина с мужчиной. – Он делает ударение на трех последних словах.

– Что значит «как мужчина с мужчиной»? – Моя ручка зависает над блокнотом, и я отвожу глаза. Я боюсь смотреть на Гэри, боюсь услышать его ответ.

– Тебе этого не понять, потому что ты не мужчина. – Он поднимается и снисходительно похлопывает меня по плечу, а затем наклоняется и добавляет: – Мы с тобой назначим еще одно совещание после того, как я получу от него ответы, о’кей?

И выходит.

23 октября, 23:37

Я откладывала вынос мусора целую неделю, и помойное ведро переполнено. Под раковиной в кухне мало места, и, поскольку пью я больше, чем готовлю, у меня большое ведро, которое стоит между дверью и холодильником. Оно скорее похоже на корзину для белья.

Прозрачный голубой пакет просел под тяжестью пустых бутылок, и я с силой дергаю его за красные завязки, чтобы вытащить. Стеклянное звяканье, которое он издает, абсолютно невыносимо. Разумеется, пакет протек, и от вони алкоголя недельной давности, смешанной с острым кислотным запахом бутылки с «Тропиканой», в которой я делала «отвертку» сегодня утром, к горлу тут же подступает тошнота. Именно поэтому я вечно оттягиваю эту процедуру до последнего момента.

Звяканье бутылок было бы не таким громким, если бы я не тащила пакет по застеленному ковролином коридору, а подняла бы его и закинула на плечо, на манер Санта-Клауса. Я так и делаю, когда подхожу к старым мраморным ступеням, ведущим в подвал.

Толкаю дверь, включаю свет и вижу разбегающихся во все стороны жуков. Они забрались сюда на зиму, а это помещение для них как буфет всякого дерьма, и им обеспечен нескончаемый пир вплоть до самой весны. Я бросаю свой мешок с бутылками в пластиковый бак. Кажется, несколько из них разбились. Протекший мешок испачкал мои пижамные штаны, и я пытаюсь вытереть мокрое пятно тряпкой, что висит на крючке у двери.

Я поднимаюсь в свою квартиру и убираю разводы на полу. Потом кладу две забытые бутылки из-под пива в свежий пакет и вставляю его в мусорное ведро. На книжной полке я держу две бутылки скотча, который никогда не пью. В каждой примерно на четыре пальца жидкости. Если кто-то заходит в гости, то это выглядит стильно и изысканно, очень по-взрослому. А еще в моем холодильнике всегда есть бутылка или две вина. Не потому, что я храню их для особого случая, а потому, что вино я покупаю практически оптом.

26 октября, 15:35

Возвращаясь после сеанса с женской группой, я вижу, что Гэри мнется у дверей моего кабинета.

– Привет, Гэри. Тебе что-нибудь нужно?

В его глазах отчаяние, и я знаю, что именно он пришел со мной обсудить.

– Да, мне надо с тобой поговорить. У тебя есть минутка?

– Конечно есть, заходи.

Гэри плюхается в кресло для пациентов и запускает потную руку в волосы.

– Это сводит меня с ума. Я не могу добиться ни слова от этого парня, а мы встречаемся каждый день начиная с пятницы.

– Ты имеешь в виду Ричарда Макхью? – Я точно знаю, кого он имеет в виду.

– Да. Я привел его к себе в кабинет в пятницу, как и собирался, и попытался начать с оценки психологического состояния, интеллекта и прочего для истории болезни. Ну, я говорил, да? – Он наклоняется ко мне через стол и машет мясистой рукой у меня перед лицом. – А он не сказал ни слова. Ни слова. Он просто сидел и смотрел. Я уж подумал, что он глухой или немой, потому что он… он молчал, и все. Не взбесился, не разорался, ничего такого, просто сидел молча. Я повторял одни и те же вопросы, а он пялился или на меня, или в окно. В тот раз я решил, что он, возможно, еще не готов. Рассказал ему о себе, постарался установить с ним контакт, сказал, что буду общаться с ним как с мужчиной, если и он будет общаться со мной как с мужчиной. И – ничего.

Гэри искренне удивлен, что его дурацкий самонадеянный план поиграть в мачо не сработал. Часть меня хочет рассмеяться ему в лицо, но другая часть сохраняет профессионализм и хочет помочь ему стать хорошим психологом.

– Так. Значит, с изначальным планом не вышло. Говоришь, после этого ты встречался с ним каждый день? Ты изменил подход или действовал так же?

– Да. Я попробовал все, что мне известно, применил весь свой опыт. Сначала да, я попробовал метод «как мужчина с мужчиной». Это не пошло. В понедельник я попросил его снова прийти ко мне в кабинет, и он не стал спорить или сопротивляться. Я решил, что в этот раз буду говорить только по делу и заставлю его поработать с опросниками. Но он не ответил ни на единый вопрос! Начал читать газету. Притащил с собой здоровенную кипу газет и даже не посмотрел в мою сторону, пока я задавал вопросы.

– Ясно. Как я понимаю, вчерашний и сегодняшний сеансы прошли более или менее в такой же манере? – Я уже устала слушать одно и то же.

– Да, полная тишина. Он даже не здоровается. – Гэри откидывается назад. – Он доволен тем, что теперь это моя проблема.

– Гэри, ты сделал четыре попытки разговорить человека, который явно не очень-то любит болтать. Стоит ли удивляться, что привычные методы и подходы не приносят результатов?

– Не думаю, что дело в методах. Скорее во мне. Мне кажется, я ему просто не нравлюсь. – Гэри выдает это, чтобы погладить мое эго, польстить мне. Тогда я, может быть, сама предложу ему взяться за Ричарда и ему не придется меня просить.

– И как бы ты хотел продолжить? – Я не дам ему слезть с крючка так легко.

– Полагаю, ты должна с ним поработать. Я не могу позволить себе такую роскошь – тратить время на человека, который не желает говорить. Не хочет, чтобы ему помогли. У меня его и так мало. – Он складывает руки на груди и мелко трясет головой. Так он похож на какое-то испуганное лесное животное.

– Я не могу сделать это по собственному желанию. Ты должен обсудить это с Рэйчел.

– О, да ладно, Сэм. Ради меня – возьми его себе.

– Ради тебя я уже взяла себе Шона. – Я вздыхаю. – Но если Рэйчел даст такое распоряжение… хорошо, я возьму его. Но до этого – он твой. – Для пущего эффекта я захлопываю блокнот, встаю и открываю дверь. Пусть Гэри поищет Рэйчел и сам уладит все формальности.

28 октября, 9:12

По утрам в 9 часов у нас обычно бывают совещания. На них мы обсуждаем своих пациентов и всякую административную фигню, с которой надо разобраться. Как правило, все тащат туда свои задницы без особой охоты – за исключением меня и нашей начальницы Рэйчел.

Рэйчел – реальный защитник, как в футболе. Она из тех людей, что, войдя в помещение, сразу как будто бы занимают собой все пространство. Ее громоподобный голос и острый ум пугают всех наших до полусмерти. Она явно была рождена, чтобы управлять каким-нибудь серьезным учреждением, а поскольку личная жизнь у Рэйчел отсутствует, это помогает ей работать все лучше и лучше. Ее безжизненные, тускло-каштановые волосы вечно собраны в хвост и завязаны бархатной резинкой, и носит она одно и то же: свитера и брюки-чиносы, которые маловаты ей в бедрах, так что карманы по бокам торчат, как маленькие ушки.

Я нравлюсь Рэйчел. Ей необходимо верить, что я всегда энергична, позитивно настроена и вообще не человек, а сплошной солнечный свет. В больнице я – супергерой. Разруливаю трудные ситуации, решаю проблемы, ко мне всегда обращаются, когда нужно сделать какое-нибудь противное дело. Или вообще дело. Мои коллеги меня за это ненавидят. Ну, только если я не соглашаюсь провести вместо них групповой сеанс, или сопроводить пациента в отделение неотложной помощи, или закончить за них заключение/отчет/план лечения. Тогда они меня обожают. В качестве защитного механизма я иронизирую над собой; а еще спрашиваю всех, как они провели выходные и как вообще дела, потому что люди страдают нарциссизмом и никогда не спросят в ответ, а как я провела выходные и как дела у меня. И это избавляет меня от необходимости лгать.

– Фрэнки снова в больнице, – начинает Ширли. – Насколько мне известно, он стоял посреди улицы и пытался регулировать движение. Это был перекресток на Бродвее, и удивительно, что он вообще остался жив. Когда полиция попыталась его остановить, или схватить, или что-то в этом роде, он, естественно, побежал прочь, натыкался на машины, протискивался между ними… Это был кошмар. В конце концов они с ним справились, не знаю как, и отправили в психиатрическое отделение Медицинского центра Колумбийского университета. Сейчас он под наблюдением; подозрение на возможную попытку самоубийства. Доктора оттуда то и дело звонят мне и говорят, что он отказывается сотрудничать. Не знаю, как мне следует поступить в этом случае. – Ширли произносит это отстраненно; она давно не питает никаких иллюзий, а способность к сочувствию исчерпала много лет назад.

– Ты поедешь в Медцентр университета, Ширли, – раздраженно чеканит Рэйчел. Она очень недовольна и с утра очевидно не в духе. Возможно, у нее предменструальный синдром. – Поговоришь с врачами. Удостоверишься, что им известно – ты тот доктор, который занимается его лечением, и он находится под твоей опекой. Фрэнки в конце концов снова вернется к нам после того, как его выпустят оттуда. И ему нужно знать, что мы с ним, что его не бросили в палате для психбольных в клинике университета. И помните, все вы. – Рэйчел обводит нас таким взглядом, будто мы – плохие детишки, которые без спроса съели все печенье. – Мы – единственный источник помощи и поддержки для многих из наших пациентов. Мы их отцы и матери, опекуны и доверенные лица…

Вообще-то я не подписывалась работать чьей-то матерью или отцом, и, пока Рэйчел продолжает свою нудную лекцию, которую мы слышали уже миллион раз, во мне тихо закипает возмущение и неприязнь. Я прихлебываю кофе и смотрю в единственное окно конференц-зала. Через улицу идет стройка. Немного слышно, как она шумит, но я в основном пялюсь на рабочих в джинсах и светоотражающих жилетах, как они карабкаются вверх и вниз по лесам, и думаю, что будет, если кто-нибудь решит спрыгнуть.

– Что касается прочих новостей, – говорит Рэйчел, – сегодня утром я хочу объявить, что мы передаем одного из пациентов другому психологу. Гэри очень старался установить контакт с новым больным, Ричардом Макхью, и проделал огромную работу, но, к сожалению, успеха не добился. Вчера я сама встречалась с Ричардом, чтобы обсудить с ним возможную смену психолога, и он попросил, чтобы с ним занималась ты, Сэм, – он прямо назвал твое имя. Так что теперь он твой. Желаю удачи. – Рэйчел сообщила мне об этом еще вчера, перед концом моей смены, соответственно, это – всего лишь представление для персонала.

Рэйчел отводит меня в сторонку и благодарит за то, что я согласилась взвалить тяжкий груз на свои плечи. Я радуюсь – ну как же, я ее золотая девочка, она верит в меня, а каждый раз, когда я чувствую, что Рэйчел верит в меня, начинаю верить в себя сама. Она еще раз напоминает мне, что Ричард особо выделил – он хочет, чтобы с ним работала я, Саманта Джеймс.

Джули ждет меня снаружи, у дверей конференц-зала.

– Неудивительно, что Гэри не сумел справиться с этим парнем. Я уверена, у тебя с ним пойдет гораздо лучше. Не могу поверить, что Рэйчел вообще сначала назначила Гэри – только время зря потеряли. Гэри такой некомпетентный. – Джули, которая всегда ищет кого-то, кто скажет ей, что это она некомпетентна. Она отирается вокруг меня, как будто мы лучшие подружки и знаем друг друга лет двадцать, держит меня под руку и обдает мои волосы горячим кофейным дыханием.

– Мне кажется, такой идиотизм устраивать эти собрания, когда еще толком не рассвело. Темно, как в заднице, у всех еще похмелье не прошло, и даже читать невозможно, потому что глаза не продерешь и вообще пока не соображаешь, – говорю я и пытаюсь аккуратно от нее освободиться.

– У тебя похмелье?

– Это просто фигура речи, Джули. Нет у меня никакого похмелья. – Ложь, ложь, ложь. Больше всего на свете мне хочется привалиться к унитазу и не отходить от него. Но от Джули вряд ли дождешься утешения.

– А… понимаю… я просто подумала, что ты, может быть, опять ходила вчера куда-нибудь повеселиться. Когда уже мы пойдем вместе? У тебя есть планы на сегодняшний вечер?

Я нравлюсь Джули, и она хочет стать моей подругой, но, как бы я ни старалась, мне не удается испытать к ней ответную симпатию. Как бы я ни ценила ее за то, что она милая идиотка, неспособная закончить школу, я не в силах выслушивать ее бессмысленные размышления и жалобы на тупые девчачьи проблемы, типа ссор с ее подругами-дебютантками и вообще трудности жизни (то есть жизни в стиле загородного клуба). Мимо проходит Дэвид, понимающе улыбается мне и иронично хмыкает.

– Я не строю планов так рано, прямо с утра. Но я тебе обязательно скажу, если что – мы непременно должны сходить и выпить по коктейлю как-нибудь.

Мы приближаемся к моему кабинету; я широко улыбаюсь, выдираю наконец свою руку и, удерживая одновременно кофе и папки с файлами, роюсь в кармане в поисках ключей. И вдруг замечаю, что дверь в кабинет открыта.

Кажется, ничего не пропало. Наверное, я просто забыла ее запереть. Может быть, я все еще пьяна. Мой айпод на месте, запутанный в провода от наушников, на стопке книг на письменном столе. Если бы кто-то заходил в кабинет, его бы там не было. Кеды в углу, там же, где я оставляю их каждое утро. Пару месяцев назад Ширли случайно оставила дверь открытой и ушла на групповой сеанс, а когда вернулась, обнаружила, что исчезли все батарейки из всех ее электронных устройств.

28 октября, 11:00

Моя первая, ознакомительная встреча с Ричардом должна состояться уже сегодня, и последний час я прибирала в кабинете, расчищала стол и пыталась привести в порядок лицо и волосы. Я боюсь его, а такого чувства я не испытывала уже почти пятнадцать лет, с моего самого первого сеанса. Мне тогда едва исполнилось двадцать два. Никаких переживаний, подобных этому, у меня давно уже нет. Я работала с лунатиками и психопатами, дипломатами и высокопоставленными лицами, и теперь мне это совершенно безразлично. Я вообще не помню, когда последний раз была так напугана.

Мой кабинет устроен так, как и у всех, как полагается – мое кресло находится ближе к выходу, чем кресло пациента. Это делается для того, чтобы психологу было легче выбраться из комнаты, если пациент вдруг начнет вести себя агрессивно. Но у нас принято говорить, что такое расположение мебели позволяет врачу быстрее позвать скорую помощь, на случай, если она понадобится больному. Пациенты в моем кабинете ни разу не проявляли враждебность и не бросались на меня. Вообще такое обычно случается в общих помещениях. Я замечаю, что ножницы лежат слишком близко к креслу пациента, и убираю их в ящик стола. Иногда я сижу на столе, чтобы можно было смотреть в окно и притворяться, что у меня совсем другая жизнь.

Стук в дверь такой громкий и так бьет по ушам, что мои и так издерганные нервы как будто взрываются. Горло перехватывает, так что трудно издать хоть какой-то звук. Но я должна казаться спокойной, несмотря на дикий страх.

– Здравствуйте, Ричард. Проходите и садитесь. – Сама я стою и придерживаю для него дверь. Жду, пока он усядется, закрываю ее, и меня тут же накрывает приступ головокружения. Он устраивается в кресле и выкладывает на край моего стола толстенную стопку газет. – Я буду вашим психологом. Эту встречу я устроила для того, чтобы мы могли познакомиться, немного узнать друг друга и, возможно, начать работать с документами. Это необходимая часть терапии. – Произнося это, я тоже сажусь.

Ричард молчит. Вместо ответа, он берет верхнюю газету из стопки, нарочито сосредоточенно открывает ее и находит нужную ему статью. Это целое шоу. Потом он снимает шляпу. Вообще это не шляпа, а кепка, самая обычная, коричневая, с мелким рисунком в елочку. Ричард аккуратно пристраивает ее на газеты. Когда он поворачивает голову, я замечаю два маленьких круглых шрама на шее под воротником.

Я шуршу листами его незаполненной истории болезни и снова делаю первый шаг:

– Почему бы нам не начать с раздела «история семьи»? Так вы можете рассказать мне о своей семье, и нам не нужно будет сразу говорить лично о вас.

Он отворачивается от меня, складывает газету на коленях и переносит внимание на рабочих на стройке за окном.

– О’кей, значит, никакой истории семьи. Как насчет целей терапии? Не желаете рассказать, чего именно вы ждете от лечения у нас в «Туфлосе» и каких результатов вам хотелось бы достичь?

Ричард задирает брови, вздыхает и садится поудобнее, чтобы ему было лучше видно рабочих.

– О’кей, это явный ответ «нет». Ну а может быть, просто расскажете мне о себе, неофициально, все что хотите, и я таким образом получу информацию, которая мне нужна?

Он бросает на меня крайне раздраженный, неодобрительный взгляд.

– Вы хотите, чтобы я сидел здесь и говорил о себе? Как на собеседовании, когда на работу принимают?

– Что ж, если хотите, можно назвать это и так. Собеседование. Было бы отлично.

– Нет. – Решительно и грубо.

Да, прогресса у меня не больше, чем у Гэри. Похоже, мне придется повозиться с этим парнем куда больше, чем я предполагала. Я ощущаю невыносимую усталость от одной только мысли об этом.

Тяжело вздыхаю, специально в сторону Ричарда. Надеюсь, от меня воняет перегаром, блевотиной и кофе и он это учует. Пусть поймет, насколько его сопротивление выбивает меня из колеи.

28 октября, 22:01

Я сижу в вагоне и наблюдаю, как ссорится пара впереди меня. Метро битком набито людьми, снаружи очень холодно, но пассажиры нагрели воздух, и я чувствую, как под шарфом по шее сбегают капли пота. Поезд покачивается и убаюкивает меня, я будто впадаю в транс и слышу только, как женщина передо мной бубнит своему бойфренду, что с нее хватит.

Сейчас у меня кое-кто есть. Не понимаю, почему мы используем это выражение – «кто-то есть». Обычно так говорят о хомячках или котиках. Но именно так я предпочитаю называть свои отношения, потому что мне не хочется говорить «отношения». Мы… встречаемся уже довольно долгое время.

Его зовут Лукас. Теоретически он тот самый тип мужчины, за которого нужно выходить замуж. Он занимается чем-то в банковской сфере и называет это «финансы», за что мне хочется треснуть его кулаком. Он может отличить каберне от мерло и хочет, чтобы я употребляла больше танинов. У него кинг-чарльз-спаниель по кличке Маверик, что лишний раз доказывает – этот игрок абсолютно не из моей лиги. Он учился в Корнеллском университете, и еще он тщательно разделяет волосы на пробор. По утрам приглаживает их расческой с частыми зубьями, а потом проводит идеально ровную линию слева. Выбившиеся волоски с филигранной точностью возвращает на место. Я дотошна и скрупулезна, но он точно чокнутый. Всю свою обувь он держит на распорках. Для него это крайне важно – войдя в дом и сняв ботинки, первым делом вставить в них распорки, потому что они еще теплые после носки и могут легко потерять форму. Я меньше беспокоюсь о своих туфлях, чем он. У него пепельно-русые волосы, и он носит костюмы. А из кармана костюма всегда торчит кончик особого платочка, который он складывает особым образом. И еще он симпатичнее, чем я.

Лукас иногда говорит со мной о женитьбе. По мне, это просто смешно. Я не из тех девушек, которых берут замуж. Единственная причина, по которой я так долго остаюсь с Лукасом, – это мое желание его спасти. Это совершенно типичная для меня линия поведения, хотя осознала я этот факт лишь недавно. И смирилась с ним. Да, так я живу и так всегда поступаю.

В Лукасе есть все, чего так жаждут девушки: стабильность, деньги, привлекательная внешность, более чем достойное образование. Но за всем этим скрывается изломанный, болезненный, крайне неуверенный в себе маленький человечек. Именно с ним я и встречаюсь.

Мне не нужен этот образчик совершенства; я не хочу иметь дело с причесанным на пробор представителем элиты, который всегда вставляет в ботинки распорки, джентльменом – членом загородного клуба. Мне нужен крохотный несчастный щеночек, что прячется внутри его и изо всех сил притворяется другим. Я хочу найти этого щеночка, почесать ему животик, успокоить, взять его к себе, пока он болеет, а потом, когда поправится, уйти. Такой у меня план. Так я точно знаю, что никто не причинит мне боли и что меня ценят.

Я не умею ценить себя сама, поэтому мне необходимо, чтобы меня ценили другие. Как только я замечу, что колодец пересыхает, что Лукас ценит меня меньше, я исчезну из его жизни и двинусь к другому источнику. По правде говоря, мой план не работает. Он не работал с самого начала. Но сдаться я пока не готова.

31 октября, 10:25

Сегодня Ричард присутствует в моей группе, и я вдруг осознаю, что скорее играю спектакль, чем провожу сеанс терапии. Он сидит рядом с относительно недавно поступившим пациентом, перцем по имени Девон. Девон одного возраста со мной, и он невероятно стильный. Сегодня на нем джинсы от дорогого дизайнера, специально потертые черные кожаные сапоги со слишком длинными носами (они похожи на ковбойские сапоги мультяшных героев), серая спортивная майка и очень симпатичная кожаная байкерская куртка а-ля «плохой парень». Однако это не простая куртка, какую можно купить в универмаге за девятьсот долларов и какие на самом деле и носят ребята, что разъезжают на мотоциклах. Его длинные дреды собраны в толстый хвост. Если бы я повстречалась с Девоном при других обстоятельствах, я бы сочла его очень сексуальным. Ну, кроме сапог.

Девону поставили диагноз «шизофрения дезорганизованного типа, или гебефрения». Необычный случай для нашего заведения; большинство пациентов с шизофренией страдают от параноидального типа. Обыкновенные люди называют это параноидальная шизофрения, но, находясь в этих стенах, я должна называть вещи правильно.

Он сидит на краешке стула, причудливо переплетя ноги, постоянно сцепляет пальцы и выворачивает руки. Несколько раз за сегодняшний сеанс мне казалось, что он вот-вот свалится.

После нескольких сеансов Девон начал стоять в такой позиции. Он опирался на согнутую ногу, поразительным образом обернув вокруг нее другую, вытягивал перед собой руки и, наконец, начинал делать движения, похожие на какое-то восточное боевое искусство. Так, стоя, он боролся с невидимым врагом, медленно, сосредоточенно меняя положение рук, как в тайчи. Это и завораживало, и отвлекало меня одновременно.

Сейчас я вижу, как Девон снова начинает выворачиваться и принимать свои странные позы, и внутренне пугаюсь, думая, как это может повлиять на других пациентов, особенно на Ричарда. Я все время как бы наблюдаю за ним одним глазом, в то же время не выпуская из поля зрения всю группу. Ричард держится особняком; он устроился так, чтобы между ним и ближайшим пациентом было несколько стульев. Однако он время от времени отрывается от газеты, оглядывая всех поверх очков, и замечает Девона. Прочих пациентов поведение Девона начинает беспокоить; некоторые даже проявляют себя совсем уж с отвратительной стороны и говорят, что не хотят находиться рядом с этим чудиком. И даже требуют, чтобы я выгнала его из группы.

– Здесь никого не выгоняют, Барри. Успокойся и относись к этому терпимее. – Сидя на столе, я чуть откидываюсь назад.

– Не, народ, этот чувак чудик, реально, я не хочу, чтобы этот чокнутый действовал мне на нервы. Он отвлекает группу! Его тут быть не должно! – Барри как бы исполняет роль миротворца, в то время как на самом деле, наоборот, поднимает смуту. Он часто выступает за справедливость и будто бы защищает интересы членов группы, и это всегда вызывает раздоры. Я думаю, Барри устраивает сцены, чтобы не слышать голосов в голове.