Калейдоскоп. Рассказы, фельетоны, миниатюры

Но вдруг нежная ручка в испуге зависла над рычагами – из трубки рокотали знакомые звуки.

– Где вы там, черт вас дери прячетесь?! – загремел в ухо сердитый голос Очень Большого Начальника. – Последнюю двушку в автомат сунул! Пришли мне другую машину – мой ротозей влетел в незакрытый колодец!

Начальник назвал улицу, где он застрял, и гнев его стал понятен догадливой секретарше – он был в нехорошем, самом ужасном месте, месте, хуже всяких трущоб, месте, которое было позором даже для такого, известного своей грязью города. Называя шоферу адрес, секретарша брезгливо поморщилась.

– Поехал на встречу с народом. Опять скоро выборы, – пояснила она подруге.

Улица, где провалилась машина, была неподалеку от центра, и в приемной еще не закончилось аханье, когда вепрем в нее ворвался Начальник. Оставив грязный след на красной дорожке, он проскочил в кабинет и скомандовал по селектору:

– Коммунальщиков всех ко мне! И дорожников! Живо!

Собравшись по срочному, люди хмуро толпились в приемной, предчувствуя крупные неприятности. Старший из них, пошептавшись доверительно с секретаршей, сокрушенно качал головой.

– Идемте, что ли, – произнес он обреченно, когда подошли все, кто был вызван.

В кабинете их встретил начальственно-львиный рык. Хотя это и был элемент устаревшего метода руководства, осужденного всеми, в данном случае он все-таки был оправдан: предстояло вдолбить в задубевшие головы подчиненных важную мысль о том, что негоже работать им так, когда даже Большие Начальники начали падать в открытые ямы, как таежные звери.

Видимо, это давалось с трудом, так как даже через двойные, звукогасящие двери уже больше часа слышалось что-то, похожие на стук сваебойного молота. Разъяренный Начальник вымещал свою злобу за парализующий ужас, который охватил его там, на заброшенной улице, когда незнакомые люди кучкой пошли к его черной машине с непонятными ему целями. Но он не хотел, чтобы эта причина его состояния была распознана или заподозрена кем-то. И он кричал, что он выше всех частных случаев, кто бы не становился их жертвой, что он видит в них, как в той капле океанской воды, всю мерзость и муть, имевшие место быть в масштабах данного города.

На головы вызванных падали емкие слова:

– О людях забыли! О тех, кто вас кормит! Не город у вас, а свинюшник! Только центральную улицу лижете!

Закончил же он таким аккордом упреков и наставлений, что, казалось, назавтра весь город преобразуется, будет и мыться, и чиститься. На улицы выйдут колонны опрятных рабочих и с хорошими песнями будут прокладывать трубы, заделывать течи, закрывать открытые люки. За ними поедут самосвалы… Все, даже самые дальние переулки будут покрываться асфальтом.

Разрядившись, Очень Большой Начальник почувствовал облегчение. Он побарабанил пальцами по столу, осмыслил критически свою речь и нашел, что было все правильно. Резковато немного, но правильно. Вопрос был поставлен масштабно, выводы значимы. Контроль за делами он оставил себе. Кажется, все предусмотрено.

Однако, в его подчинении служили очень тонкие люди. Они грамотно прочитали тот случай и дружно обругали шофера.

– Подобное не должно повториться! – погрозил ему кулаком Заместитель Начальника.

Через месяц Очень Большому Начальнику, на новой машине, с новым шофером, опять пришлось пересечь злополучную улицу. Все здесь осталось по-старому. С прощальным укором смотрели на мир уходящие в землю домишки. И здесь, на дороге, зиял чернотой все тот же открытый колодец.

Очень Большой Начальник рассерженно свел свои брови. Очень сильные чувства опять шевельнулись в его благородной груди, но… осторожный водитель притормозил и аккуратно объехал коварную яму. Морщинки на суровом лице постепенно разгладились, и вскоре оно обрело свое прежнее снулое выражение, с каким все Большие Начальники едут обычно по городу.

1991 г.

Глухарка

Высокий бетонный дом перекрыл, наконец, лучи разъяренного солнца, проклюнулась тень, и во двор из душных, пропеченных донельзя квартир начали выползать их изнуренные жарой обитатели. Двор был небольшой, неухоженный, неказистый, зажатый со всех сторон большими домами-коробками, но для многих жильцов только он был доступным местом для отдыха. Ребятишки загомонили возле останков песочницы, взрослые, занимая приподъездные лавочки, включились в вязкие разговоры о тяготах жизни, бешеных ценах, просчетах политиков. Появилась и домашняя живность. Собаки, недобро косясь на презрительно фыркавших кошек, тянули свои поводки в побуревшим стеблям кустарника, поливавшимся только дождем.

Тень потихонечку разрасталась, и двор становился все оживленнее и многолюдней. Казалось, он зажил привычной для этого времени жизнью.

Но вот разом все стихло. Тонкие детские шейки вытянулись к проулку между домами, туда же направились тревожные взгляды взрослых. А из проулка неспешным, с развальцею шагом выходила рослая девушка в короткой юбчонке и со спортивной сумкой через плечо. Спокойная, крепкая, горделивая, она словно плыла к одному из подъездов, а лавочка возле него с каждым шагом ее явственно цепенела. Окинув застывших на ней обывателей презрительным взглядом, ни с кем не здороваясь, девушка плавно втянулась в подъезд.

– Все! – вздохнула женщина в белой косынке. – И отдохнули, и погутарили. Пора разбегаться – явилась мучительша.

– Да, – поддержала ее соседка по лавочке, – пришло наше лишенько…

Еще несколько женских голов закачались в печальном согласии.

– Почему вы так говорите?.. Что происходит? – удивилась одна, как видно, нездешняя.

Ответом ей был дикий, раскатистый рев какого-то необузданного оркестра, усиленный сверхмощным динамиком, рванувшийся из квартиры третьего этажа и заполнивший собой все пространство.

– Батюшки! – ахнула женщина и пригнулась, схватившись за голову.

Этот музыкальный обвал ошарашил не только людей. Собаки и кошки, задрав хвосты, ринулись в разные стороны, с куста, с торчавшими дыбом перьями, сорвалась воробьиная стайка, и, отчаянно вереща, сразу метнулась за угол.

Людям убегать было некуда, разве только обратно в квартиры, сидеть в них с закрытыми окнами, но и там не спасешься – ничто не удержит такого ужасного натиска. Повскакав с лавочек, они в полный голос поносили тех, кто по их убеждению, повинен в таких непорядках. Конечно же, власти.

– Отдали город на растерзание придуркам, а сам укрылись на улицах, на которые даже машин не пускают…

– Это же надоть! – почти кричит женщина в белой косынке. – Никому нет до этого дела! Одна негодница всех изводит! Ни в выходные тебе, ни вечерами житья не дает! Бум, бум! Бум, бум! Как обухом по башке, который уж месяц!

– Вы бы в ЖЭУ сходили, – советует ей нездешняя. – Они должны наводить порядок…

– И-и-и, – замахали несколько рук. – Ходили. Куда там! Ничего, говорят, сделать не можем… Нет, значит, такого закона, чтобы людям помочь… И в милиции были, и в исполкоме – везде тоже самое. Решайте, говорят, сами, как можете. Договаривайтесь… С этой договоришься… Как мать на дежурстве, она вытворяет, что хочет… Да и мать для нее – так, пустое место… Договорись с ней…

– А пробовали?.. Может, просто тупая она? До самой не доходит?.. Ей разъяснить надо.

– Все-то она понимает! У меня муж с воспалением легких лежал, – говорит кто-то. – Ходила к ней, умоляла, просила – потише. Плохо, говорю ей, больному – скорую вызвали. А мне, отвечает, так ндравится. Я, говорит, не виноватая, если стенки такие.

– И не убавила?!

– Нет. Так и ревел во всю мочь. Упросила врачей, чтобы мужа в больницу забрали…

– Да-а, – протянула озадаченно женщина. – Удивительная девица! Без сострадания. Даже к соседям глухая.

– Сама ты глухая! – раздался с третьего этажа возмущенный визгливый голос.

Растрепанная голова с потекшей от пота краской высунулась из окна наружу. Как она сквозь такой шум могла что-то услышать – непостижимо!

– Знамо, глухая! – повторила настойчиво женщина. – Как глухарь. Слышишь только себя!

Реакция, с которой девица воспринимала эти слова, была замечена, и уязвившее ее слово было подхвачено разными голосами:

– Глухарь! Глухая! Глухарка!

Похоже, эта кличка к девице пристанет надолго и прочно. В бессильной ярости ее голова заметалась в окне. «Ах, так вы!» – взвизгнула вдруг она и скрылась в глубине комнаты. Музыка понялась до такой высоты, что стекла задребезжали, и… оборвалась. Наступила жуткая, обморочная тишина.

– Неужто одумалась? – предположил кто-то. – Совесть проснулась?..

– Там нечему просыпаться… Техника глотку надорвала… Сейчас помчит за монтерами…

– Не уж, дудки теперь! – распрямился на костылях старожил дома Степаныч. – Ни один монтер к ней сюда не проникнет! Дудки! Насмерть перед ним встану!

Степаныч – инвалид войны, без ноги. У него вконец расшатаны нервы, и музыкальные развлечения долговязой тупицы для него были хуже, чем пытка. Высокий, костлявый, безногий, он был совершенно не страшен. Но глаза его сверкали отвагой, и люди на него смотрели серьезно, с надеждой.

– Помоги тебе, Господи, – шепчет женщина в белой косынке и крестит издали ветхого инвалида.

1991г.

Метаморфоза

Говорят, что чудес не бывает. Это неверно. Я сам оказался свидетелем потрясающего перерождения одного знакомого мне человека, которое без вмешательства чудодейственной силы произойти, как мне кажется, не могло.

Как-то осенью, помню – в субботу, ко мне звонит Вячеслав, мой приятель со школы, и кричит напористо в трубку:

– Андрюха, привет! Давай собирайся! Идем на встречу с кандидатом в депутаты городского совета! Начало через двадцать минут!

Я недоуменно молчал: с чего вдруг возникла такая потребность? Ни я, ни, тем более, он никогда не обнаруживали у себя желания участвовать в подобных мероприятиях. Мы и на выборы-то ходили от случая к случаю, лишь тогда, если в этот день изнывали от скуки.

Я размышлял, а Вячеслав продолжал напирать:

– Собирайся! Ты знаешь, с кем эта встреча?.. Помнишь Веньку – заику?!.. Это он намылился в депутатское кресло! Представляешь, какую сейчас мы хохму увидим!.. Он двух слов сам себе не может внятно сказать, а тут собирается держать речь перед публикой!

Веньку Федотова я помнил отлично. Мы с ним даже немного дружили. Это был долговязый сутулистый парень с лобастым и прыщавым лицом. Он был очень неглуп. По письменным школьным работам получал, большей частью, отлично, а вот при устных ответах у него всегда что-то клинило: он заикался, просто давился словами, за что и получил такое нелицеприятное прозвище. Пытаясь высказать свои мысли, он напрягался, сжимал добела кулаки, лицо его становилось багровым, он старался помочь себе жестами, но все равно издавал лишь мычание и меканье. Смотреть на него в это время было мучением. И хотя все это было давно, понятия – он и трибуна могли сочетаться разве что только в пародиях да анекдотах.

– Ты ничего не напутал? – спросил я с сомнением трубку. – Это точно Федотов?..

– Да он, он! Я сам читал объявление! Выходи, я жду тебя у подъезда!

Встреча была организована в школе, в той самой, в которой мы когда-то учились. Актовый зал, когда мы вошли, был почти полон. Мелькнула нелепая мысль: неужели все пришли, как и мы, посмотреть на косноязычного кандидата? Но, скорее всего, причина другая – у людей появилась возможность донести свои чаяния до человека, который вызвался стать их рупором в сферах, где народ очень часто не слышат.

Нам достались места в дальнем от сцены углу, возле пожарного выхода. Увидев Федотова, мы с Вячеславом озадаченно переглянулись: в зал вошел совершенно другой человек! Нет, это точно был Венька, но как же он изменился! И внешне – стройный, подвижный, раскованный. Он был в сером элегантном костюме, при галстуке, и это подчеркивало его представительность, но главное – его речь! Голос его был звучным, приятным, с хорошо отработанной дикцией. Говорил он неторопливо, спокойно, уверенно. Скажи, что он был когда-то непревзойденным заикой, никто не поверит.

Федотов начал с рассказа о своей депутатской программе. Программа эта, по сути, мало чем отличалась от других депутатских программ, прожужжавших обывателям уши: все те же обещания улучшить, обеспечить, усилить борьбу, но то, как он ее излагал, впечатляло. Он говорил без бумажки, доходчиво, внятно, чутко реагировал на реплики зала, охотно вступал в диалог, остроумно шутил, возмущался вместе со всеми ростом цен и тарифов. Он говорил людям то, что они хотели услышать, и так, чтобы было понятно, что он вместе с ними, что он на стороне обездоленных.

Полное расположение зала к себе он вызвал ответом на чей-то вопрос об его отношении к переходу на стопроцентную оплату услуг ЖКХ. Мне этот ответ тоже понравился.

– Я считаю, что этот переход давно уже совершен, – сказал убежденно Федотов и взял с трибуны какой-то листок. – Вот, сами судите… У меня в руке сравнительная таблица тарифов: то, что было год и два года назад. Два года назад мы уже возмещали семьдесят процентов затрат ЖКХ. К концу прошлого года тарифы увеличились вдвое, а за отопление и горячую воду – и того больше: аж, на триста процентов! То есть, с нас берут уже больше того, что задумано! О каком же переходе к еще одной стопроцентной оплате может идти сейчас речь?!

Выдержав паузу, Федотов продолжил:

– Я намерен бороться за то, чтобы закон ограничивал стоимость жилищных услуг десятью процентами от общего дохода семьи! Так будет справедливо: основная нагрузка переместится на лиц, имеющих сверхбольшие доходы, а это – вы сами понимаете, кто. И для властей такой подход будет понятным сигналом: хотите получать с населения большие суммы, дайте возможность иметь ему большие доходы!

В зале послышались аплодисменты.

– Сразу видно – наш человек! – громко сказал мужичок, сидевший через ряд перед нами. – Он и беды народные знает, и ему можно верить.

По оживлению в зале можно было понять, что такое же мнение сложилось у многих, и я подумал, что победа нашего Веньки на выборах очень даже возможна.

И он был избран.

В городском совете он был на виду, не затерялся среди других депутатов, его часто показывали по местному телевидению. Он сдержал свое слово в отношении борьбы с ростом коммунальных тарифов, подвергал критике коммунальную реформу в целом, заостряя внимание на том, что государство, уже получив с населения деньги на ремонт жилья, теперь старается спихнуть с себя всю ответственность за его состояние.

Но не верность Федотова своим обещаниям, не широта его кругозора, а обретенный им ораторский дар – вот что занимало по-прежнему мою и Вячеслава головы. Как он сумел побороть свой дефект? Может он так же, как Демосфен, тоже набивал свой рот мелкими камешками и усердно отрабатывал дикцию?

Ломая головы над этой загадкой, мы с Вячеславом договорились выведать ответ на нее у самого хранителя волнующей тайны, у Федотова. Считали, что он должен нам все искренне рассказать – не зря же мы с ним столько лет вместе учились… И мы записались к нему на прием.

Вениамин встретил нас дружески. Он вышел из-за стола на середину своего просторного кабинета, распростер для объятия руки, обнял, похлопал каждого из нас по спине, говоря: «Очень рад! Как давно мы не виделись…» Потом показал на два стула, стоявших перед столом: «Присаживайтесь…», а сам вернулся в массивное кресло.

Начало разговора как-то не клеилось: дежурные фразы о здоровье, о полузабытых знакомых, о здоровье родителей. Но когда он узнал, зачем мы на самом деле явились, душевно заулыбался.

– Мне, друзья мои, неслыханно повезло, – сказал он доверительным тоном. – Судьба свела меня с удивительным человеком! Фамилии его называть я не буду – ему может не понравиться такая реклама, скажу только, что он – известный и уважаемый в нашем городе человек. Назовем его – Игорь Иванович… Он сразу понял, в чем суть моих злоключений и научил меня, как их мне самому победить.

– И как же?! – воскликнули Вячеслав и я в один голос.

Дело в том, что и мы с ним не могли похвастать свободой в общении. Стеснительность, скованность были знакомы и нам, конечно, не в такой мере, как у Федотова, но при ответственных разговорах самые нужные слова куда-то вдруг пропадали.

– Так вот, – продолжил Вениамин, не отвечая прямо на наш нетерпеливый вопрос, – этот Игорь Иванович и раскрыл мне глаза на меня самого, на то, что я собой представляю. А представлял я тогда – клубок трясущихся нервов, мнительность, неуверенность в себе. И все это – в убийственных дозах!.. Я помню, как перед каждым экзаменом в школе я выпивал пузырек валерьянки. Так же было и в институте. И на работе я старался не быть на виду. На собраниях не выступал, стеснялся косноязычия, хотя часто имел, что сказать.

Я с нетерпением ерзал на стуле: это все мы уже знаем, ты говори, как удалось с этим справиться! Говори главное, не томи! Может, и нам удастся кое-чего позаимствовать!..

Но Федотов опять ушел в предысторию:

– О том, что Игорь Иванович человек мудрый и добропорядочный, я давно уже слышал от многих. Представлялся мне идеалом, сверхсовершенством, и когда нас знакомили, я оробел, смотрел на него, как карлик на великана. Он меня о чем-то спросил, а я, как обычно, запутался в своих мыслях, словах. Готов был провалиться сквозь землю. А он сделал вид, что ничего не заметил. Потом было еще несколько встреч, он на них был приветлив со мной, но я все не мог побороть свою робость, и однажды по этой причине совершил препозорнейший ляпсус: прощаясь, я не подал ему руку! Нас было трое: Игорь Иванович, я и один наш общий знакомый. Первым уходил я. Я протянул руку этому знакомому мужичку, а Игорю Ивановичу – нет! Я не посмел протянуть ее первым: для меня он оставался кумиром!.. А тут еще некстати вспомнилась этика, согласно которой руку подает первой женщина или человек старший по возрасту или положению в обществе. В моей голове все это как-то смешалось, и я торопливо ушел. А когда оказался на улице, вдруг осознал, что совершил почти роковую ошибку: все ведь можно было понять по-другому, проще и неприглядней: при расставании человек подает собеседникам руку, всем протянул, а одному – нет! Что может быть для того оскорбительней?!.. Когда я представил себе такую интерпретацию своего поведения, меня охватил панический ужас: чего же я натворил!.. И главное, ничего невозможно исправить! Не побежишь же назад, чтобы протянуть ему руку, или чтобы сказать, что поступил я так не намеренно, а в силу своей дурацкой натуры… Долго я ходил потом, как помешанный, все мои мысли были только о том, как объясниться, как хоть чуточку восстановить себя в глазах уважаемого мной человека, но ничего подходящего на ум мне не приходило.

Оплошность Федотова была нам понятной, она вызывала сочувствие, но рассказ о ней не раскрывал загадку его исцеления. Он, скорее, уводил в сторону: разве мог человек, которого он так подкузьмил, сделать после такого для него хоть что-то полезное?!.. Оказалось, что сделал.

– К моему огромному счастью, – продолжил Вениамин, – Игорь Иванович оказался мудрее даже того, чем я о нем думал. Он сам меня разыскал, назначил мне встречу. «Ты куда-то пропал. Почему не заходишь?» – спросил он приветливо, как будто мы с ним расстались по-дружески, и ничего не нормального я тогда не выкидывал. – Я честно признался, что чувствую себя перед ним, как нашкодивший школьник, Сказал, что я законченный неврастеник, что застенчивость – моя визитная карточка, сказал, что понимаю, что веду себя иногда очень странно, но не знаю, как взять себя в руки… Все это, как вы понимаете, я высказывал со всеми нюансами моего тогдашнего ораторского искусства.

– Не бери близко к сердцу, – сказал Игорь Иванович и хорошо улыбнулся. – Я все вижу и все понимаю. От напасти твоей вполне можно избавиться, и я научу тебя, как это сделать.

Вениамин посмотрел на нас изучающее и, кажется, понял, что уши у нас навострились. Затем он взял из стакана трехцветную ручку и придвинул к себе планшетку с бумагами.

– То, что Игорь Иванович мне рассказал, лучше представить графически, – произнес он, подумав, и начертил на верхнем листке окружность диаметром сантиметров пятнадцать.

Чтобы мне хорошо было видно, я вытянул шею, а Вячеслав, он был ростом пониже, поднялся со стула. Окружность была почти идеальной, ее линия – синей.

– Вообразите себе, что это вот все – человек, – пояснил Вениамин и обвел пожирнее окружность. – Скажем, каждый из нас. Здесь все наши радости, наши заботы, болячки —весь комплекс наших физических и духовных особенностей.

Затем он провел горизонтальный диаметр и показал авторучкой на нижнюю часть.

– Здесь, условно говоря, все то, что мы представляем собой с физической стороны – наше тело, голова, руки, ноги и все наши внутренности. А верхняя часть – это духовная область. Здесь все наши чувства, мечты, желания и все такое подобное…

Вениамин опять взглянул пытливо в наши глаза: доходит ли? Потом он восстановил из середины диаметра перпендикуляр, верхняя часть разделилась на два одинаковых сектора.

– В правую часть давайте поместим то, что нас вдохновляет, побуждает нас к действиям, продвигает по жизни вперед: мечты, желания, планы, положительные эмоции. Поставим знак плюс… А в левую часть – все, что у нас негативное: лень, сомнения, страхи, неуверенность в своих силах… Ставим знак минус. Это не значит, что эта часть лишняя в человеке, все, что находится здесь, тоже необходимо, но в разумных пределах… Для нас, в связи с вашим вопросом, интересен сейчас отрицательный сектор.

Вениамин расчленил его на несколько узеньких лоскутков, наделяя каждый характерным названием:

– Это, допустим, апатия. Здесь – неуверенность в своих силах, способностях. Здесь – мнительность, ну, и так далее… В идеале, у человека все должно быть уравновешено: у каждой отрицательной черточки должен быть равный по мощности антипод в положительном секторе, и наоборот, у каждой, допустим, мечты – свой ограничительный фактор. Но кто из нас идеален?!.. О человеке можно судить только по степени заметного у него того или иного отклонения от нормы. Игорь Иванович и указал мне тогда на этот очень важный момент.

– Вся беда твоя в том, – растолковывал он, – что ряд элементов твоей психики, а именно – мнительность, склонность к сомнениям, неуверенность в своих силах слились в один отрицательный блок и стали подавлять своей мощью другие, разобщенные элементы. А со временем, они так развились, что стали представлять собой всю твою сущность, все твое Я!.. У тебя есть, – говорил он, – много положительных качеств, но ты им не даешь проявиться, хотя именно их и должен ты демонстрировать в первую очередь.

– Не могу! – развел я руками.

– Следовало давно научиться! – упрекнул он меня и начал учить. – Давай представим себе дирижера оркестра. Каждый оркестрант вступает в игру только по его указанию. Каждый ведет свою партию, но проявляет себя только по сигналу руководителя. А в целом получается гармония звуков!.. Человек тоже должен быть дирижером всех своих составляющих! Тело человека от него неотъемлемо, но тело не есть человек! Кроме тела, есть еще целая область психической сущности. (При этих словах Вениамин ручкой постучал по верхней части окружности). Только весь этот комплекс и есть человек, все его Я, но каждый из них по отдельности не являются его Я, они – только частица! И в понимании этого – весь ключ к дирижерству!.. Надо мысленно выделить, отделить свое Я из набора его составляющих, возвысить его над ними, назначить его дирижером!

Вениамин в центре первой окружности нарисовал еще одну, поменьше, и заштриховал ее красной пастой.

– Вот это и есть дирижер, – прокомментировал он. – Центр управления!.. Я схватил тогда самое главное: понял, как надо управлять своими эмоциями! Я назначил в себе командира над всеми своими составными частями – над телом и над душой! Все эмоции рассредоточил по полочкам, и ни одна из них без разрешения этого командира, то есть, в целом – меня, уже не проявит себя! Чуть какая-нибудь начинает капризничать, выставлять себя напоказ, я ей тут же командую: встать в строй, подравняться! И представляете – все подчиняются!

Вениамин широко улыбнулся и самодовольно сказал:

– А стоило мне убедиться, что становлюсь полновластным хозяином положения, появилась такая жажда общения с другими людьми, такое желание залезть в самую гущу общественной жизни, что я отдался этому весь, без остатка! И я уже не помню момента, когда перестал заикаться… Вот так-то, друзья…

Когда мы простились и вышли на улицу, Вячеслав скептически произнес:

– Ты веришь, что все так и было?.. Мне кажется, что он нам сказку рассказывал…

– А чем ты тогда объяснишь, что он стал другим человеком?.. Верь, не верь, а от этого факта никуда не уйдешь…

– Да, это какое-то чудо…

Мы надолго задумались…

Сейчас Федотов в Москве, в аппарате Государственной Думы, и как знать, возможно, это не последний рубеж в его необыкновенной судьбе и карьере, возможно, ему опять посчастливится, и он встретит еще какое-то чудо в виде мудрого человека. Нам с Вячеславом в этом плане никак не везет: нам попадаются только одни, как и мы, неудачники.