Русская удаль. Сборник рассказов – 3

– Кишшшшш! – шипел он, – Кишшш скотина!

И проснулся от толчка в бок.

– Ты что, в гараже что ли?!. – разбудила жена. – Шипишь, как пробитый баллон.

Архип открыл глаза и обрадовался – голубок не достался Овскому. Жене отвечать не стал, хотя она ещё долго ворчала: разбудил, паразит, и дале подобно… Он повернулся на бок и попытался заснуть.

Сна не было. За окном уже брезжил рассвет, и по улице начали проезжать редкие машины и мотоциклы.

Вместо сна стали накатываться воспоминания.

В школе Сеньку Овского недолюбливали. И не потому, что был он из рук вон какой хулиган. Нет, не всякий хулиган так обескураживает. Тут, наоборот, за то, что он был нерасторопным, плаксивым и сопливым. И ему за это доставалось. Над ним смеялись, дразнили, а он плакал. Умом Сеня тоже не отличался, и учился так себе, ниже среднего, хуже, чем Вавилон со Спирей, но они и не старались в отличие от него. Пожалуй, единственное, в чём он преуспел – это в исполнительности. Чтобы ему не поручали в школе, Сеня выполнял с прилежанием. Не выражал протеста, если его обременяли обязанностями звеньевого, редакторскими заботами, хотя, что рисовать, что писать он умел одинаково. Но Овский это делал, и его усидчивость всех удовлетворяла: и учителей, и вожатых, и учеников. Одноклассники с потешным азартом голосовали за этого увальня на любую должность, чтобы только он сам не отказывался. На деле и впрямь оказывалось, что кроме него вести общественную работу в классе некому. Ни у кого к ней не пробуждался интерес. А что касается Спири и его, Вавилона, то им и вовсе не было времени: то лыжи, то цветомузыка, то техника – трактора, машины. Мечтали поступить в автодорожный техникум, да пожалели матерей оставлять одних. Так и приросли к гаражу.

На производстве, как и в школе, тоже ведётся общественная работа, только играют в неё взрослые люди, и важность этой работы каждый понимает по-своему, по тому сознанию, какое было заложено им в детсаде, в школе, самой жизнью, опытом… И Архип принял эту игру в чистом виде: с формалистикой, с показухой, с обязаловкой. Поэтому, зная заранее сценарий любого собрания, старался от него улизнуть, а если же этого не удавалось сделать – («когда в добровольно-принудительном порядке за шкирятник приводят!»), – то активность его проявлялась лишь на заключительном этапе – при голосовании его ладонь, как штык, поднималась среди прочих, лишь бы поскорей закончить пустое времяпровождение. Так когда-то они проголосовали за Овского, когда того избирали в комитет комсомола школы, затем и секретарём комитета. Позже он, очевидно, потому же единодушию (Артём и Архип служили в Армии. Сенечка по какой-то причине был от службы освобождён) прошёл секретарём комитете комсомола на предприятии, где и застрял, бедолага, на целых двадцать лет.

Но вот пришла, видимо, пора отрывать его от полюбившегося занятия, поскольку комсомольский возраст стала подводить седина. Но Архипу почему-то казалось, что бывшему однокласснику новая должность не подходит. По его мнению, и уже немалому опыту, ему представлялось, что тут должен быть человек беспокойный, грамотный и с характером. А в Семёне Ивановиче эти качества отсутствуют, как молоко в пустышке. Но, однако же, несёт его нелёгкая на эту должность, как баллон на гвоздь, на свою и чужую беду. И тоскливо становилось от этого предчувствия на душе. А та шутка, что он предложил вчера из озорства, теперь томила Архипа. Ведь если выборы будут келейными, как пишут в газетах, то его голос может действительно «вогнать голова» всем, в том числе и ему первому.

Перед уходом на работу жена спросила:

– Что такой хмурый, не выспался что ли?

– Выспишься с тобой. Весь бок отшибла, – пробормотал Архип.

– По ночам поменьше орать надо. На собрании что ли?

Они было заспорили, оба за словом в карман не лезли. Но Архип торопился и не стал ввязываться в перебранку.

Утро выдалось пасмурным, серым и прохладным, того гляди, просыплется снег. Вавилов, стоя на углу дома, ёжился, закутывался в лёгкую болоньевую курточку.

Как и многие пацаны, они часто «уркоганили», лазали по чужим огородам за яблоками, грушами, иногда и за овощами. Хотя всего этого было достаточно и в своих огородах. Даже за зелёными фруктами делали набеги – чужие всегда слаще. Особенно прельщал сад дядьки Вальки. Сад находился на окраине семьдесят третьего поселка, и к нему можно было подобраться с любой стороны.

При очередном набеге им с этого огорода пришлось драпать с неимоверной скоростью – дядька Валька на помощь в охране своего сада приобрёл овчарку. Эта собачка и придала им ускорения. Она не лаяла, но издавала рык такой, от которого душа выскакивала из пацанов птицей и помогала им перелетать заборы.

Лишь один от такого преследования не убежал. Собака его настигла у забора, и он стоял перед ней, раскорячившись.

Хозяин, покрикивая на пса, осаживал его:

– Нельзя! Сидеть!

И пёс сел перед незадачливым воришкой.

Валентин, подбежав к пацану, спросил:

– Сёмка, а ты чего не убежал?

– Не могу, дядь Валя… – ревел Сёма, – я обсерился…

Вавилон вспомнил детские забавы и рассмеялся.

«Ну, наконец-то…» – облегчённо выдохнул он, завидев Артёма.

– Ну как, привёз малого? – спросил тот, здороваясь.

– Привёз. Счас моя пойдёт с ним к врачу. Ну, как выборы?

– А никак, – меланхолично ответил Спиря.

– Как это? – удивился Вавилон. – Перенесли что ли?

– Да нет, избирали.

Они шли к остановке служебного автобуса, и Вавилов кружил вокруг Спиридонова.

– Ну не томи, Спиря. Вечно ты любишь по нервам проехать. Каланча, опора высоковольтная, и даля подобна… – ругался он.

Спиря посматривал на дружка свысока и насмешливо.

– Ну, чё, как жирафа, косишься?

– Хм, да ты, Вавилон, своим голосом все карты спутал. Вон, Иван рулит. Требуй, чтоб петухом на всю улицу кукарекал.

Они подождали кучерявого.

– Привет, братаны! – поздоровался Иван, протягивая каждому руку. – Чего лыбитесь?

– Да вот, Спиря говорит, чтоб я заставил тебя по-петушиному со с ранья петь. Чё, проспорил, что ли? – прищурился Вавилон.

– Если бы проспорил, то… – Иван развёл широкие ладони в стороны; дескать, делать нечего, пришлось бы кукарекать.

– Ну, чё случилось? Рассказывай всё путём, а то заставлю кукарекать!

– Дак что тут рассказывать, Спиря, наверно, уж рассказал?

– Ага, как раз. У него язык знашь где? Пока вытянешь, свой отвалится, и даля подобна… Рассказывай! – горячился Вавилов.

– Да что… Глотки драли за Амбикова, а как голосовать стали…

– И что?

– Ха-ха! Уравнялись оба!

– Вот это арихметика! Кто подсчитал?

– Так сами. Татарков и компания.

– Во, комиссия!

– Это ты своим голосом обоих уравнял.

У Вавилова вытянулось лицо, и сам он как будто бы стал выше.

– Как э-это, даля?..

– А даля получилась бесподобно. Твою писульку Татарков вытащил из папки и потряс ею. А вот, говорит, товарищи, голос Вавилова Архипа Сергеевича. Он его просит отдать за товарища Овского.

– О-ё!..

– У Сеньки от такой поддержки аж с носа закапало, – вставил Спиридонов, усмехнувшись.

Вавилон замычал, брезгливо скорчил физиономию и циркнул слюной через зубы в сторону. Обтёр кулаком губы.

Ваня продолжал.

– Татарков тут и рассмеялся, – и прогудел, подражая генеральному: – Хо-хо, ну, товарищи, в трудное положение вы меня поставили. Прямо не знаю, что и делать? Ну, раз вы сами не смогли выбрать себе руководителя, то я подумаю, как вам помочь.

Все трое рассмеялись.

– Ха, подумает! – воскликнул Вавилон. – А я вам счас разъобъясню, чего он придумает?

– Хм, – усмехнулся Спиря, – стратег.

– Смотри!

Вавилон взмахнул жилистым, серым от въевшегося мазута, кулачком левой руки, и словно о стол, как это делал Иван в обеденный перерыв в комнате отдыха, хлопнул с размаху о ладонь правой. Раздался звонкий шлепок.

– Получите! Голова, и без единой крапинки!

Друзья с насмешкой наблюдали за его пантомимой. На правой ладони Вавилон изображал вилку из растопыренных пальцев левой руки, между которыми медленно вводил большой палец с черным ободком под ногтем. Из чего без труда угадывалась известная конфигурация из трёх пальцев.

– Так ещё же не ясно, – протестуя, отмахнулся Ваня, с азартом не сдающегося игрока.

– Чё тут не ясно?! Чё не ясно? Все ясно-понятно, как Божий день. Комедия из двух действий. В первом акте нас раздраконили, а во втором… – дёрнул на себя руками, – и даля подобна! И притом, демократично. А?..

Вавилон заливисто расхохотался, довольный тем, что на сей раз он обыграл Ивана. Ваня же мотал головой, выражая не согласие.

– Стра-атег, – добродушно посмеивался Спиря, приобняв Вавилона. – Не голова – Дом Советов. Стра-атег…

– А! Как я вас? – даля подобна…

Вавилон был внешне в восторге, но это не говорило о том, что он выиграл. Игра ещё только начинается. Он это предчувствовал – сшибут Амбикова! Как пить дать – сшибут.

Доиграемся, однако, ох, доиграемся, даля подобно…

1989г.

На переулке Старичкова1

Дед Кукарекин был в трансе. Он не находил в себе сил на переживания. На него волнами накатывал то жар, то холод, а сердце, казалось, уже не болело, а находилось в огненном мешке. Но если бы только сам переживал такое горе, так тут ещё жена, больная, немощная молодка, которую он в шутку и всерьёз называл по привычке – молодкой или девочкой моей.

И деду перед своей Марусей было неловко: надо же было ему пойти против её слова…

Когда деньги в Сбербанке стали обесцениваться, Кукарекины сильно заволновались. Но ещё на что-то надеялись, не верили, что такой банк – и может так всех объегорить? И потому не спешили снимать «гробовые».

– Да ему правительство этого не позволит! Сбербанк – это же… его денежный мешок! И связаны одной пуповиной. Они одно целое, и один перед другим в ответе. А правительство – перед государством, то есть перед народом. Это, девочка моя, серьёзное дело. Да потом, посмотри какие люди в правительство пришли, в парламент! Вон, какие заводные ребятки. Такие хлопцы не дадут обмишуриться, не дадут в обиду. Нет, нет, тут не так-то просто…

Так, или примерно так рассуждал Пал Палыч.

Но, не смотря на устойчивое мнение, о долге и чести правительства перед народом, и перед ними в частности, в государстве происходило почему-то не всё так, как пописанному. Деньги дешевели, а цены росли и на продукты, и на лекарства. Росли цены и на бесплатную медицину.

Последнее время к Марии Филипповне врачи приходили редко, а если приходили на вызов, то скорее из принуждения: он их доставал слезами и орденами, её и своими. Пал Палыч все пороги оббил в поликлинике и в больнице, куда они по месту жительства были приписаны. После удаления у неё злокачественной опухоли или доброкачественной (он не представлял разницы в этих понятиях) в «сердечной» области, что ниже пупка, девочка его отчего-то обезножила. Даже с трудом могла передвигаться до туалета.

А тут соседка Фаина Дмитриевна присоветовала: дескать, если ещё что-то осталось на сберкнижке, несите в коммерческие банки.

– Сейчас вона их сколь: «Селенга», «Русская недвижимость», «Хопер», «Валентина». А тут на переулке Старичкова открылся «Ростислав». Говорят, под триста процентов вклады увеличивает. – И добавила с некоторой важностью: – Я положила три месяца назад две тысячи рублей в «Селенгу», так недавно сняла четыре. А две пустила ещё на круг. А вы… что хлопаете?

И действительно, чего ушами хлопаем? Чего ждём? Так если дело пойдёт у этих ребят дальше, то и похоронить их не на что будет, не то чтобы лечится.

Правда, Мария Филипповна посопротивлялась. Да уступила под его доводами. Он, старый дуб, настоял.

– Не от хорошей жизни, девонька моя, люди икру-то мечут. Гляди-ка Димитревна как сообразила. Через рекламу «Селенгу» нашла. А чего раздумывать? Воспользоваться надо, больше-то о нас, как видно, некому поболеть и порадеть.

И в один из злополучных летних дней снял пять тысяч гробовых, да и отнёс в «Ростислав». Банк располагался недалеко от дома, ближе, чем «Селенга», куда их соседка, Фаина Дмитриевна, свои денежки вкладывала. Может быть и она в «Ростислав» снесла бы, так как он недавно свой филиал тут открыл, на переулке Старичкова.

Оказалось, что «Ростислав» располагается в большом здании, в котором ряд каких-то учреждений. А через коридор, дверь в дверь, даже комитет по контролю за водными ресурсами. Какой никакой, но ведь комитет! Контролирующий орган!

Да и напротив самого здания, через переулок Старичкова – Управа Центрального района города! И это последнее обстоятельство Пал Палыча очень даже подкупило и укрепило во мнении – фонд под строгим контролем государственных органов.

И положил он в тот фонд пять тысяч рублей. Крохи. Страна-то враз забогатела, жить стала на большие тысячи с четырьмя-пятью нолями да на миллионы.

Туговато пришлось эти три месяца переживать. Особенно последний из них, и с пенсиями задержки. Маленький огородик был, три сотки, и те очистили какие-то варнаки: парничок, грядку с лучком. Укроп, пожелтевший, и тот выдрали. Картошке не дали путём налиться, выкопали. На зиму оставили без «подножного корма».

А тут слухи разные поползли: прикрывают, дескать, коммерческие банки, и денежки вкладчиков, говорят, плакали…

Не может быть! – не поверилось. А куда тогда эти ребятки смотрят, чего они там, в правительстве думают, в Думе той?.. Почто носы повесили, петушки?

Кукарекину тяжёлая судьба досталась. Всего он повидал, и многое чего пришлось пережить. Но твердо зарубил себе «на носу»: долги в первую очередь! Сам ходи впроголодь, а долг вертай… Долги отдал – и живи спокойно. Иначе можешь поплатиться бóльшим. На примерах видел, на зонах, как там за долги карали. На всю жизнь те картинки перед глазами остались.

– Да и как это можно чужие деньги и не отдавать? – удивлялся Пал Палыч.

И не выдержал. Поспешил, опираясь на палочку, на переулок Старичкова. А осень уже надвигалась, из седых облаков снег вперемешку с дождём стал сыпать.

Всё как будто бы стояло на прежнем месте. И переулок, и большое и солидное здание Управы Центрального района. И то здание, где находятся комитет по контролю за водными ресурсами и филиал «Ростислава», тут же – дверь в дверь.

Но кое-чего всё-таки недоставало.

И, оказалось, самой малости – приклеенного к двери, как раньше, листочка с наименованием финансового фонда. И народ в коридоре какой-то угрюмый, какой-то потерянный. Стоят группками и поодиночке в конце коридора у окна. Смотрят на вновь пришедших с горькой усмешкой. А на него, на Пал Палыча, вроде бы как и с сочувствием.

Кукарекину в голову как будто начало что-то горячее приливать, а под ложечкой холодить.

– И где этот… «Ростислав»? – неуверенно спросил Пал Палыч.

От него люди глаза стали отводить, в неловкости что ли, может из уважения к возрасту, к его палочке.

– Так чего молчите?.. – вновь спрашивает он. – Хопром накрылся?

– Нет, дедунь, вместе с «Хопром», – ответила женщина, прижимая к себе девочку-подростка.

– А туды-т!.. – выдохнул Пал Палыч и от досады стукнул палкой в пол. «Она как знала!.. – это уже относилось к жене. – Как предвидела!»

Стояли, выжидали невесть чего часа два. И всем, кто вновь подходил, отвечали с такой же угрюмой ехидцей, как и ему, только без снисхождения на возраст: а, тоже попался, окунёчек на крючочек?..

Стояли, стояли, ни от кого так и не дождались вразумительного ответа. Никого не нашли из этого фонда ни на первом, ни на пятых этажах. На чердак не полезли. А в комитете по контролю за водными ресурсами вообще закрылись, чтобы не доставали. Вот тебе и контролирующий орган!

Не к кому податься враз обедневшим гражданам. Было сунулись в Управу Центрального района, а там стоят какие-то в бандеровской форме два облома с дубинками и отворот-поворот выписали.

Не сговариваясь, сошлись на следующий день. Опять чего-то ждали. Люди почти все среднего и пожилого возраста. И как заворожённые или зачарованные. О чём-то меж собой гомонят – не понять. Пал Палыч как не настраивал слух, ничего вразумительного уловить не смог.

Лишь на третий день начали чего-то предпринимать. Появились инициаторы.

Один мужчина из всех выделялся своей внешностью. Он был с маленькой шелковистой посеребрённой бородкой, и в шапочке из ондатры, и владел складной речью – его и выбрали Полномочным Представителем вкладчиков «Ростислав». И ещё двоих к нему в помощь прицепили, в комитет. И выборность эту на бумаге скрепили, протоколом оформили.

Полномочный Представитель все эти бумажки вложил в папочку и предложил через два дня собраться, тут же «на переулке Старичкóв, где обули старичков», – его шуточка. Он за это время постарается связаться с газетчиками, с телевизионщиками и кое с кем из администрации губернатора.

Пал Палыч понял, что это не простой человек. Поди, писатель, или член какого-нибудь солидной юридической конторы.

Дома Кукарекин пока не распространялся о случившемся. Жалел свою молодку, Марию Филипповну.

Через два дня был новый сбор. И Полномочный Представитель доложил о проделанной работе:

– Пресса будет на следующей неделе. День обговорим дополнительно. Представители аппарата губернатора на наше положение только руками разводят. Говорят, надо было смотреть, кому деньги доверяете.

– А как их усмотреть, они не присоветовали?

– И почему мы, граждане, а не они должны были за ними смотреть?

– Где у них-то глаза были, когда давали им разрешение на деятельность такого рода?

– Кто им лицензии выдавал? С тех и надо спрашивать!..

– Правильно! Давай их сюда!..

– Чубайса!.. Гайдара!..

– Черномырдина давай сюда!..

– Может, тебе ещё Ельцина в Калугу предоставить?!.

Шум разрастался не на шутку. Каждый пытался что-то сказать, кому-то чего-то доказать, в чём-то обвинить или убелить. В итоге дошла очередь до Полномочного Представителя. Дескать, вы, такой-сякой, плохо работаете, действовать надо поэнергичнее.

– В суд от нашего имени подавайте! – предложили из толпы.

Тут же этому крикуну Полномочный парировал:

– Это личное дело каждого! Такие иски суд рассматривает в индивидуальном порядке. – После этого сообщил: – Есть предложение: надо нашей инициативной группе, троим, может быть, двоим, – ехать в город Волгоград. Там головной офис «Ростислава». И там попытаться, может быть, с помощью милиции, прокуратуры вернуть наши тысячи, миллионы, триллионы. (Пошутил.) Пусть не все, без процентов, но хотя бы что-то.

Предложение, хоть и не с большим энтузиазмом, но прошло. Его так же закрепили голосованием. Тут же перешли ко второму вопросу.

– Для поездки нужны деньги, – объявил Полномочный.

Тут все стихли. И у Пал Палыча в голове набатом прокатилось: опять деньги!.. Да где ж их взять?..

Полномочный заехал с другой стороны.

– Тогда давайте решим по составу делегации. Сколько человек поедут?

– Да пущай едут все трое, – выкрикнул какой-то седовласый.

Ему сразу же вопрос:

– А вы на этих гвардейцев выделите средства?

– Почему я? Все.

– У всех таких денег не наберётся. Тут жрать не на что купить…

– Пусть едут вдвоём, веселей будет…

– Ага, в ресторане…

Загалдели.

– Один пусть едет, один!

– Одному опасно…

– Он что, сейф с собой повезёт?..

Успокоил Полномочный. Поставил вопросы на голосование: три, два, один.

В результате уполномочили двоих.

– Итак, решено: поедут двое, я и моя заместитель, как казначей и как секретарь.

– А ещё кем?!. – хихикнул кто-то из толпы.

Казначейша возмущённо крикнула:

– Поезжай тогда сам!

– Не смогём!.. Секретарить нечем!

– Тихо! – прикрикнул Полномочный. – Дурные шутки в сторону. Теперь давайте скидываться, кто сколько может. Если не сегодня, то за эти два-три дня. Подходите к секретарю, она запишет ваши пожертвования. На этом собрание считаю закрытым.

Полномочный Представитель, не смотря на гвалт и бестолковость в рядах вкладчиков, вёл собрание грамотно и даже жёстко. От чего у Пал Палыча к нему всё более и более росло уважение и надежда. И вообще, встречаясь с ним в толпе среди своих коллег по несчастью, в коридоре ли у окна, он испытывал к себе с его стороны даже некоторое, как ему казалось, сочувствие. Тот однажды в туалете, где была курилка, угостил его даже сигареткой.

И вот, находясь под впечатлением последнего собрания и его решения, и под обаянием Полномочного Представителя, Пал Палыч, придя домой, прошёл к столу, сдвинул с него не убранную им же после завтрака посуду, не до того было, сел писать письмо. Скорее прошение.

Что ещё утром Мария Филипповна ему присоветовала сделать.

Мария Филипповна не спала, но лежала молча. Упрекать мужа, пенять ему на его бестолковость, по причине которой он вляпался в такую историю, она уже не могла. Она теперь вообще ничего не могла понять в этой жизни. И потому сочувствовала ему, себе, им обоим. Сочувствовала в том, что их так бессовестно обманули, и тому, что по её смерти ему придётся ещё – ох – сколько чего пережить… Сочувствие выжимали слёзы, и глаза, уже поблёкшие, плавали в них.

Своё письмо Пал Палыч начал с обращения и, по его мнению, обстоятельного. Хотелось ёмко и доходчиво объяснить ситуацию, которая сложилась в его семье на данный момент. Письмо своё он так и озаглавил:

Упалнамоченому представителю.

Уважаемый товарищ! Али господин? Счас ведь не поймеш, кто ты такой. То вроде такой как все, то вроде как и другой, не такой как все. Но поскольку я тебя маленько знаю, помниш мы с тобой в курилке познакомились, то имею смелость называть тебя товарищем. Вот поэтому я и решился написать тебе письмо. Как я догадываюсь, ты поди писатель, али какой-нибудь там член юрюдический, и такой же как я облапошеный. То ись в смысле по глупости мы с тобой одного поля ягодки оказались. Так вот пишет тебе, чтоб ты понял, такой же как и ты, то ись товарищ.

Теперь про себя. Я Пал Палыч Кукарекин, 78 с половиной годов. Моей жене Марии Филиповне 68 и тоже с половиной. Пацанка по сравнению со мной. Я ей так всякий раз и говарю, ты против меня девчонка… Да это счас не имеет разницы. Разница вот в чом… в мозгах. Не получил я в свое время образования, вот оттого и мучаюсь, живу ее умом. Да только не дошел он до меня прежде, когда деньги я сунул в прореху этому Ростиславу. Но это к делу не касается. А дело вот в чом.

Да, забыл ещо сказать, штоб ты меня не спутал с другими, нас там в курилки было много, так я тот, который с палочной у окна стоял. Меня Пал Палычем звать. Ты должон меня помнить, ты меня ещо сигареткой угостил. Я вобщето не курю, давно бросил, но из вежливости принял. Вы там ещо с этим, с большими залысинами, о больших делах каких-то разговаривали, государственного однако значения. И тогда вы мне показались очень умными. То ись не таким как я и не таким как тот с плешиной. Мне показалось, што вы умней меня и его. Мне показалось што вы человек с понятием. Вот почему на собрании мы вас и выбрали нашим упалнамоченым представителем. И я первый за вас голосовал. Вот почему я и решил вам написать, чтоб вы знали кто я и как мне нужны деньги и в случае чего, то ись если вам удастся выбить хоть немного деньжат, то поимели бы меня в виду и мою большую в них нужду.

Так уж получилось, я позно поженился со своей жиной. Счас об этом можно говарить, поэтому и говарю. Я был сначала немного на каторге, то ись на Магадане, лет этак около пяти, а потом на поселении, тут немного помене, не успел полностью, война началась. Потом в добровольно принудительном порядке попал в штрафбат пока меня сильно не ранило. Там в госпитале меня выходила Марийка, пацанка, которой теперь 68 лет. Я говарил уже об ней, хорошая бабка, боевая, жаль что теперь больше лежмя лежит. Я-то ещо с палочкой хожу, а она вот лежит. Я ей когда рассказывал про вас, што вас избрали упалнамоченым, она и присоветывала мне к вам обратиться с характеристикой о себе и об ней маленько. Дескать, кто мы такие и почему очень нуждаемся в деньгах как никто другой. Нас облапошаных, кто очень нуждается много конешно, но вы всётки подумайте попервости об нас, поскольку мы нуждаемся теперь очень даже. Я думаю што вы тоже и вы первый и должны их получить. Как пахану, вам и надо быть первым. И мы против ничего иметь никогда не будем. Счас так жись нашу устроили, как на зоне. Кто при власти, тот и пахан. Я в зоне был в рабах и на фронте в солдатах и потому с понятием. Потому буду совсем не против еслив вы с плешивым будите первыми при деньгах. Но если вдруг от наших денешек щто-то останется после вас то поимейте в виду и меня и мою жену, нашу нужду в них. Я тот кто стоял с палочкой у окна и вы дали мне сигаретку, хоть я и не курю. Бросил может быть в семсят пятом что ли году, после второго воспаления легкого, первым на фронте отболел. На работе врач порекомендовала иначе окачурился бы. Может быть оно и лучше бы, не пережил бы такого срама и нужду какую переживаем счас. Сам посуди дорогой товарищ, хоть ты и молодой, лет может быть 50 с не большим крючочком и грамотный однако, а мне со с моей жиной как тяжело такой обман переживать? Я-то может годок другой перемогу, не помру, а вот молодка моя, девонька-то моя, может того, ни седня завтра приставица. И жалко ее, чего она в жизни-то видала… Все какая-то нужда теребила… Да, ты не думай што эта бумажка из туалета или ещо откуда, это моя слеза на нее упала, вытер ее неловко… Запачкал листочек.