# Me Too. Роман

АМ обычно читал вслух какой-нибудь короткий рассказ, а потом мы его обсуждали. Если же текст был слишком длинным, АМ предлагал прочесть его самостоятельно, а после обменяться впечатлениями. На том первом факультативе он познакомил нас со своим любимым Бабелем. Это был рассказ «История одной лошади». Своей яркостью он всех ослепил. Мы тут же бросились на поиски этого Бабеля. Кто раздобыл его в родительском шкафу, а кто и просто в интернете. Уже через несколько дней мы щеголяли самыми смешными и, разумеется, самыми затасканными цитатами из него. Например, «Беня говорит мало, но он говорит смачно» или «Холоднокровней, Маня, вы не на работе».

Потом был удивительно смешной (и безумно грустный, как заметил АМ, хотя этой грусти мы тогда не уловили) рассказ Зощенко. На первых порах мы робели и отмалчивались, боясь сморозить глупость, но АМ сумел создать такую поощрительную атмосферу, что постепенно мы раскрепостились и стали тянуть руки, желая вставить свои две копейки. Хотя солировали все-таки мальчишки из числа записных краснобаев, любившие выпендриться. Особенно блистал Лешка Круглов, выступавший на каждом факультативе со своим «особым мнением» раз по пять. Девчонки по своему обыкновению предпочитали помалкивать. Все, кроме Ленки Павловой. Я даже ощутила укол зависти, слушая, как складно и умно она говорит.

На третьем факультативе мы должны были обсуждать рассказ Владимира Набокова «Весна в Фиальте». Я этого писателя не читала, хотя имя слышала, конечно. И пришла в восторг. Впрочем, сказать, что я была восхищена, значит – ничего не сказать. Этот короткий рассказ вызвал в моей неразвитой, но гибкой душе целое море совсем новых и необычных чувств. Я перечитала его несколько раз и запомнила чуть ли не наизусть. А когда в самом начале обсуждения Лешка Круглов презрительно заявил, что «рассказ ни о чем», я почувствовала, будто мне нанесли личную обиду.

Тут я не выдержала и выкрикнула: «Как ты не понимаешь? Там же важно не что, а как!» И увидела, что АМ одобрительно на меня посмотрел. Не скрою, при этом его взгляде я ощутила прилив гордости. А АМ подхватил:

– Вот именно. Абсолютно точная формула. У Набокова «как» всегда важнее, чем «что». В этом он непревзойденный мастер. Там ведь ничего, собственно, не говорится прямо ни об отношениях, ни о самой героине – только словечки, сказанные скороговоркой, только жесты, мгновенно сменяющиеся гримаски. И это все. Но она вдруг становится такой живой и зримой, что никакими прямыми описаниями этого добиться невозможно. Вообще, ребятки, обращайте внимание на то, как сделано. Ибо в этом-то и состоит самая суть и тайна искусства. Больше полагайтесь не на мозги, а на чувства. И тогда вам предстоит множество открытий чудных, как говаривал «Наше Всё». И это касается не только Набокова, но и, вообще, большой литературы.

Обсуждение шло бурно и вскоре соскользнуло на личность и биографию самого Набокова. И тут неизбежно всплыло название «Лолита».

– А что «Лолита»? Обыкновенная порнуха, – сказал кто-то.

– Именно так писали о «Лолите» возмущенные критики и читатели—ханжи, когда роман только появился, – невозмутимо возразил АМ. – Кстати, по этой причине его отказались печатать в США и в Англии. Лишь задрипанное французское издательство решилось на публикацию. Разразился громкий скандал. На автора даже подавали в суд. Можете не сомневаться, его бы непременно упекли. Но, на его счастье, на следующий день после выхода «Лолиты» он проснулся знаменитым. А «Лолита» стала главным бестселлером года, если не десятилетия. Но за Набоковым с тех пор тянулся скандальный шлейф. Поэтому-то он так и не получил Нобелевку. Да и до сих пор многие читатели все еще числят этот роман по разряду порнографических. А роман, безусловно, великий, хотя и… э-э, соблазнительный… для неокрепших душ. Так что я уподоблюсь тем самым ханжам и ответственно заявлю вам, судари мои и, особливо, сударыни, что читать его вам рано. Годика через два-три. Никак не раньше. И учтите, что это вовсе не рекомендация, а приказ. А то меня еще с работы выгонят за пропаганду порнографии. Так что намотайте это себе на ус, а дамы – на локоны.

***

Нетрудно догадаться, как я поступила после этих слов АМ. Конечно же, бросилась читать эту книгу, отыскав ее в родительском книжном шкафу. Перед приходом родителей я поставила книжку на место. Они не должны были видеть, что читает их дочь. Я бы, наверное, умерла со стыда. Нет, лучше отыщу ее в интернете – подальше от греха.

На следующий день я прилипла к компьютеру и глотала за страницей страницу. Я, конечно, кое-что про это уже читала. Не без любопытства, но и не без отвращения. Помню, что довольно сильное впечатление на меня произвели «Опасные связи» Шадерло де Лакло. И некоторые страницы в «Отце Сергии».

Да, еще за несколько месяцев до этого одна из одноклассниц, подперев дверь шваброй, чтобы мальчишки ненароком не вошли и не увидели, чем мы тут занимаемся, зачитывала вслух грязный рассказ про баню, чьим автором вроде был Алексей Толстой. Девчонки, слушая чтицу, нервно хихикали и потели. Их лица при этом пылали. Я же через пару страниц демонстративно ушла, презрительно фыркнув, настолько мне претила эта порнография. И точно так же я отказывалась смотреть на фотографии, которые порой приносили мальчишки и показывали их из-под полы краснеющим и прыскающим девчонкам. Кстати, и в интернете я никогда до той поры не искала «специальных» сайтов. Хотите – верьте, хотите – нет!

Но и сейчас, спустя 11 лет, когда мой культурный багаж сильно расширился, могу смело сказать, что ни один текст и, так сказать, видеоряд про это не заводили меня так сильно, как «Лолита». В тот день пришлось спешно закрыть компьютер из-за появления родителей. Но я так была возбуждена, что долго не могла заснуть и все представляла себе первую ночь Гумберта и Лолиты в гостиничном номере. И даже стала трогать себя в тех местах, где у нормальных женщин, говорят, расположены самые чувствительные точки. При этом воображала, что это не я себя трогаю, а, стыдно сказать, ни кто иной, как АМ. Я испытывала приятные ощущения – что-то вроде истомы, и одновременно презирала себя за свою неспособность совладать с «животными инстинктами». Разумеется, это не привело ни к чему, да я и не знала, каким это что-то должно быть.

Но в ту же ночь мне приснился первый в моей жизни эротический сон. И в этом сне было всё. Я проснулась потрясенная и еще с четверть часа не могла понять – было ли то во сне или наяву. Но самым большим потрясением оказались вовсе не испытанные мною и ранее неведомые ощущения, а тот, кто столь сокрушительно (и упоительно, чего уж там) овладел мною в этом сне. И, как ни странно, это был вовсе не АМ. Нет, еще страшнее и желаннее. Это был мой отец, мой дорогой папа, которого во сне я вожделела, как женщина. Ну, не ужас ли?

3. Нимфетка ли я?

После «Лолиты» я все время задавала себе этот вопрос. Мне почему-то очень хотелось ею быть. Но так ли это? У моих родителей в спальне в рамочке висел фотопортрет любимой дочери в полный рост. Мне было тогда чуть больше одиннадцати лет. Я долго и придирчиво всматривалась в него, надеясь обнаружить сходство с нимфетками, которых так проникновенно воспевал педофил Набоков. Да, довольно ладненькая и по-мальчишески еще угловатая фигурка. Узкие бедра тесно обтянуты закатанными до колен потрепанными джинсами. Под просторной клетчатой рубашкой никаких вздутий в области груди не просматривается (хотя они уже были, и я помню, как стеснялась, что папа их увидит). Из-под тоже закатанных рукавов торчат загорелые руки («изящной лепки», как выражались в старомодных романах), нежно прижимающие к животу моего любимого мишку. Он тоже будто позирует, вглядываясь своими черными бусинками в объектив.

Сходство с мальчишкой подчеркивалось короткой стрижкой. Шея – предмет моей особой гордости: «Смотри, мама, какая у меня лебединая шея!». На лице выражение наивно-восторженного любопытства, мол, что там будет дальше, через несколько лет? Какое невероятное счастье меня поджидает? Ничего, кроме пока еще туманного, но полного счастья я себе и не мыслила. Вот это предчувствие озаряло мое тогдашнее лицо. И, конечно же, внимание на фото притягивали глаза. Их уголки были чуть приподняты и создавали впечатление едва уловимой раскосинки, как у японок. Но сами глаза, опушенные нарядными ресницами, большие и широко распахнутые. В точности, как у мамы. Только у нее они были ярко-зелеными, а не карими, как у меня, что всегда в детстве вызывало мою острую зависть. Волосы на фото выглядели темными, но на самом деле чуть отливали в медь.

Родители очень любили эту фотографию и не случайно именно ее поместили в рамочку. «Смотри, отец, какая девка растет!» – говорила мама, когда думала, что я не слышу. – «Да уж, – как бы ворчливо, но с явной гордостью в голосе, отвечал папа. И добавлял: – Просто вылитая ты! Говорю же – за ней нужен глаз да глаз, хм-м…»

Словом, если верить Набокову, то на фото я выглядела, как мечта педофила. Что ж, очень даже похоже, что была, а, может, и остаюсь нимфеткой. Хотя 16 годков – это для Лолиты уже преклонный возраст.

***

Я и вправду похожа на мать – те же тонкие черты лица, те же темные изогнутые брови, тот же небольшой и слегка вздернутый носик, который придает лицу веселую задорность. Только, увы, по всем параметрам ей уступаю. Да, все похоже, но чуть поплоше. Меньше изящества, грации, да и аристократизма тоже. Не говоря уж о цвете глаз – «любовь моя, цвет зеленый!». Когда я впервые прочла Лорку, то была уверена, – это о глазах мамы. Своими сомнениями и опасениями по поводу моей заурядной внешности я делилась с ней. Она обнимала меня и говорила: «Ну что за глупышка! Ты уже сейчас в сто раз красивее меня. А когда подрастешь – будешь в тысячу раз лучше!» Я так хотела ей верить. Потому что в жизни не встречала более красивой, правильнее сказать, прекрасной женщины, чем моя мама. А ведь она казалась мне почти старухой. Разве что «со следами былой красоты». Как-никак, ей было аж 38 лет. Но теперь-то, в свои нынешние 27, я понимаю, что и тогда она была ослепительна. Ни один мужчина, полагаю, пройти мимо нее равнодушно не мог. А уж о том, какой она была до моего рождения, – и говорить нечего.

Моя мама – наполовину армянка, и до своих 17 лет, то есть, до института, жила в Ереване. И воспитана была в строгости, как подобает «восточной женщине». Никаких тебе романов со сверстниками, ни, тем более, танцев-обжиманцев не было и в помине. Не чаявший в ней души отец ревновал ее и свирепствовал почище любого армянина, даром, что сам был русским. Когда дочка Жанна (так звали маму) решила поступать на биофак МГУ, дом буквально сотрясли скандалы. «Только через мой труп!» – кричал отец. Он смирился и уступил не раньше, чем получил сотню раз повторенные клятвенные заверения от своего брата из Москвы, что «Жанночка будет жить у нас, как родная дочь. И никаких тебе общежитий. И пригляд за ней будет соответствующий. Если, конечно, поступит, а это еще бабушка надвое сказала. Так что зря ты, Слава, заранее бесишься».

Но Жанночка поступила, произведя форменный фурор среди мужской части факультета. За ней увивались, как со смехом рассказывал папа, чуть ли не все мало-мальски стоящие ребята с биофака. И студенты, и доценты. Даже один знаменитый профессор оказывал ей явные знаки внимания. Но восточное воспитание сказывалось, да и «пригляд» со стороны дяди был настолько пристальным (он почти каждый день после занятий заезжал за ней на собственном автомобиле и увозил домой, проталкиваясь сквозь стайку поклонников, чуть не бросавшихся под колеса), что ни о каких романах и речи быть не могло.

Только на 3-м курсе ей каким-то чудом сумел вскружить голову подающий надежды аспирант Александр Семенович, мой будущий отец. Но и тогда они чуть не целый год ходили исключительно «за ручку». И только потом, после очередных страшных скандалов, устроенных ее отцом и моим дедом, который приезжал в Москву, чтобы «убить этого мерзавца», он все-таки вынужден был смириться и устроил свадьбу, на которой гуляло пол-Еревана.

Я любила, когда мама рассказывала мне о своем детстве, о подругах, с которыми продолжала изредка видеться или, что бывало чаще, вела долгие телефонные разговоры по-армянски, о бесчисленной родне со стороны ее матери. Но больше всего я любила, когда она на ночь пела мне грустные армянские песни, мелодии которых я помню до сих пор. Однажды, когда я в очередной раз пристала к маме, требуя новой порции историй из сказочной армянской жизни, она предложила мне посмотреть кино о том, «как на самом-то деле мы тогда жили». Мне было лет 7 или 8, и кино показалось необыкновенно скучным.

Называлось оно «Здравствуй, это я». Играли в нем молодые тогда Армен Джигарханян и Ролан Быков, изображавшие физиков, и совсем юная и дивная Маргарита Терехова (это была чуть ли не первая ее роль). Мой дед тоже был физиком, и я была уверена, что кино – про него и его любовь. Тем более что он был чуть-чуть похож на Джигарханяна. Мама смотрела этот фильм бессчетное число раз. И всегда при этом плакала. И была влюблена во всех главных актеров. Кстати, я не исключаю, что меня назвали Маргаритой в честь Тереховой. Хотя мама всегда это отрицает.

Мой папа был ее первым и единственным мужчиной. По нынешним разнузданным временам это кажется совершенно диким. Мне ее сексуальная жизнь всегда казалась тускловатой и пресной. Ну как это возможно – всю жизнь только с одним мужчиной? Да еще при таких внешних данных. Бедная моя мамочка! Но мама, похоже, не страдала от ограниченности своего любовного опыта. И сегодня, когда я прошла через многое, как бы я хотела в этом быть похожей на нее…

4. Анька Дронова секс-бомба

Принято считать, что девицы в возрасте 15—16 лет представляют собой одну сплошную эрогенную зону. Не знаю, может это и так, но мы с Элькой были в этом смысле какие-то замороженные. И, как я уже говорила, это рождало в нас тревожные сомнения в нашей женской полноценности. Конечно, вопросы взаимоотношения полов меня интересовали, но как-то чисто платонически.

Откуда берутся дети? Над ответом на этот жгучий вопрос долго бился мой пытливый детский ум, пока передо мной не открылась, а, точнее, – не разверзлась, страшная и неприличная правда.

Будучи умным не по летам ребенком (так утверждает моя мама), я быстро отвергла версии о нахождении детей в капусте или об их покупке в специальном магазине. Зато разработала собственную стройную теорию, которой придерживалась до конца второго класса. Теория была такова: вступив в законный брак, женщина начинает усиленно пить молоко. Из-за этого раздувается и растет живот, откуда и появляется ребенок. Технические детали его появления на свет меня не интересовали.

При этом я уже знала, что существуют женщины, которые делают это, и называются они «проститутками». Эту страшную тайну мне открыл второгодник Булатов, описавший весь процесс, многим читателям хорошо известный. Под тяжестью доказательств я вынуждена была признать, что в некоторых и даже, возможно, в большинстве случаев всё так и происходит. Но далеко не всегда. Вот моя мама ни за что бы на это не пошла.

Разумеется, саму маму я спросить не решилась. Объятая ужасом и отвращением, я кинулась за немедленным опровержением гнусной теории к бабушке. Застигнутая врасплох, она смутилась, покраснела и не нашла ничего лучше, чем сказать, что, мол, ВСЕ так делают. И ты тоже будешь, когда станешь взрослой.

«Неправда! Я – нет! Никогда!» – вскричала я и выбежала из комнаты вся в слезах. Светлый и гармоничный мир, окружавший меня в те блаженные годы, если и не рухнул навеки, то по нему прошла глубокая и уродливая трещина.

Только спустя много времени, после жарких споров с подружками, утверждавшими то же, что и Булатов, пришлось смириться и как-то жить с этой горькой правдой. Но еще в пятом классе (вот она – задержка в развитии!), когда у меня началось то, что в Библии называлось «обыкновенное женское», я так до конца и не могла в это поверить. А сам процесс соития казался мне глубоко отвратительным и даже оскорбительным для девушки. Ведь как это можно представить, чтобы абсолютно чужой человек залезал на тебя? И того хуже, грязнее, стократ ужаснее – влезал в тебя? Бр-р-р, какой кошмар! Я твердо была в этом уверена. О ту пору я обрела и авторитетнейшего единомышленника – самого графа Льва Николаевича Толстого с его «Крейцеровой сонатой».

***

Мы с Элькой испытывали нечто сродни зависти, наблюдая за своими более продвинутыми однокашницами, а, главное, слушая их рассказы о «курортных романах». У них было принято после летних каникул живописать свои приключения. И год от года эти любовные похождения в их пересказе выглядели все забористее. Выяснилось, что почти каждая этим летом крутила роман с мальчиком из семьи соседских отдыхающих. А иногда и вовсе не с мальчиком. В качестве доказательства истинности своих слов все предъявляли фотографию ухажера на фоне синего-синего моря.

Конечно, своей любовной историей более всего впечатлила Анька Дронова. Мы, впрочем, и не сомневались. Она все лето жила на даче в Калужской области, а по соседству, понимаете ли, жил студент. Вот он-то и стал с первого дня ее охмурять. И уже через неделю они вовсю целовались. «Взрослыми поцелуями», – уточнила Анька. «А потом? Что потом было?» – «Да всё было», – снисходительно усмехнувшись, ответила она. – «Всё-всё? Врешь!» – ахнули девчонки. – «Вот еще, стану я врать!..» Возникла пауза. Наконец, одна из девчонок, понимая, что теперь ее история безнадежно меркнет, все же начала: «А вот у меня тоже было… Конечно, до этого не дошло, но все-таки…». Постепенно все снова воодушевились и стали рассказывать о своих мнимых (или реальных?) победах.

Разумеется, романы были самого невиннейшего свойства и все как один завершались страстным поцелуем, запечатленным на губах рассказчицы в последний день перед отъездом восвояси. Но нам с Элькой даже и в этом смысле похвастать было решительно нечем. Не рассказывать же о красотах Крыма и Анталии или об архитектурных достоинствах миланского собора (Элька прошлым летом ездила с отцом в Италию)? Приходилось отмалчиваться, а на прямо поставленный вопрос: «А у тебя, Марго, что-нибудь было?», отвечать, мол, конечно, было. «Так давай, рассказывай!» – «Знаешь, мне не хотелось бы сейчас об этом говорить…» И удаляться с загадочной улыбкой на устах.

***

Кстати, Анька Дронова – любопытнейший в своем роде персонаж. Среди всех девчонок она обладала самой несчастливой внешностью: простоватое широкое лицо, жидкие пепельные волосы и в тон им – мышиного цвета глаза. Да еще и постоянные прыщи. Но зато формы!.. Она с шестого класса носила полупрозрачные блузки, сквозь которые просвечивал яркого цвета лифчик, не скрывавший, а лишь подчеркивающий ее уже тогда более чем развитую грудь. Короткая юбка так облегала пышные бедра, что казалось, вот-вот лопнет или расползется по швам под их давлением. К тому же она не только не противилась, когда ее лапали, но позволяла и под юбку себе лезть. Даже во время уроков.

Словом, эта дурнушка пользовалась особой популярностью среди мальчишек. Потискать ее считалось привилегией. Думаю, они составляли список очередников на право сидеть с Анькой на том или ином уроке. Чуть ли не после каждой перемены к ней подсаживался кто-то новый, а мы с возмущением, отчасти наигранным, и с интересом (неподдельным) воочию наблюдали за действиями этой сладкой парочки. Через минуту после начала урока очередной соискатель придвигал свой стул вплотную и начинал тереться об ее бедро. Анька при этом даже и не думала отодвигаться! Потом рука ложилась ей на колено и начинала забираться все выше и глубже по ляжке. Анька для виду лениво смахивала руку, но через мгновение шкодливые пальчики оказывались там же и проникали все дальше, после чего «счастливец» начинал по-хозяйски шуровать совсем уж в запретной зоне, отчего она, похоже, получала удовольствие.

Так продолжалось весь урок. А после перемены на «вахту» заступал следующий. Девчонки при этом выразительно переглядывались и явно злились, особенно, если место рядом с Анькой занимал тот, в кого они были в то время явно или тайно влюблены. Не раз и не два в таких случаях устраивались сцены коварному изменщику. (Справедливости ради надо сказать, что мой верный воздыхатель Славик никогда к ней не подсаживался). Понятно, что Анька пользовалась среди девчонок не самой лучшей репутацией. Некоторые даже называли ее за глаза «конченой блядью».

Сейчас-то я понимаю, что Анькино провокативное поведение было вызвано вовсе не сексуальной распущенностью или, скажем, не только ею. Да, она была дурнушка, но отнюдь не глупа. Я думаю, уже тогда она трезво оценила свои женские достоинства и пришла к горькому для себя выводу, что только неконвенциональными методами сможет урвать свое женское счастье. И пока мы, ее одноклассницы, витали в облаках, твердо рассчитывая в туманном будущем встретить неизбежного принца, Анька загодя готовилась к тому, что своего «прынца» ей придется выгрызать всеми правдами и неправдами.

Словом, с ее стороны такое поведение было результатом холодного расчета и честной оценки самой себя и своих перспектив. Прошло 10 лет. И что же? Недавно я встретила Анну Дронову, счастливую супругу крупного бизнесмена, саму успешную бизнес-вумен, мать двоих детей, разъезжающую на майбахе с личным шофером. Злые языки (язык принадлежит Эльке) поговаривают, что она наткнулась на папика и уже не выпустила его из своих цепких пальцев, заставив таки жениться. Что ж, значит, все, что она делала, было не зря. Кстати, если уж речь зашла о детях, у Эльки тоже двое очаровательных малышей. А вот я, королева Марго, в свои 27 так и не познала, как говорится, радости материнства. И сомневаюсь, что познаю.

5. Элька

Считается, что красивые девочки выбирают себе подруг поплоше, чтобы те оттеняли их внешность. В нашем с Элькой случае все совсем не так. Она перешла в нашу школу в начале третьего класса, когда с отцом переехала в Беляево из Лианозово, и была в полном смысле этого слова папенькина дочка. Потому что ее мать с ними не жила. Это была какая-то грустная история. Во всяком случае, с 5 или 6 лет она свою маму ни разу не видела. Хотя та была жива-здорова. Зато отец души не чаял в своей принцессе и ни в чем не мог ей отказать. Он все эти годы пытался быть для нее и папой, и мамой. Иногда внезапно срывался на дачу, где, как я теперь понимаю, встречался с женщинами. Наверняка так оно и было, но он ни разу никого не приводил в дом и не пытался Эльку познакомить с новой мамой.

В нашу школу впервые ее привел, естественно, он. Еще в школьном дворе я обратила внимание на незнакомую девочку, ни на шаг не отходившую от отца. Она не отпускала его руку, но все время находилась в движении, вернее, порхала вокруг него. То повернется боком и сделает два грациозных шажка в сторону, потом изворачивается, перехватывает его руку и совершает такие же шажки в обратном направлении. Смотреть на это было странно, но занятно. Потом выяснилось, что она ходит в балетный кружок. Когда прозвучал звонок, к ним подошла учительница, и отец сдал ей дочку с рук на руки. Учительница привела ее в наш класс. Новенькая выглядела ужасно сконфуженной и одинокой. Она шмыгнула куда-то на камчатку и села там за единственный пустовавший стол.

На переменке я увидела, как она стоит у окна, испуганно вздрагивая, когда носящиеся по всему коридору мальчишки случайно ее толкали. Я решила к ней подойти. Рядом с ней на подоконнике стояла пластмассовая коробка с едой, откуда она как раз вытащила персик и уже поднесла его ко рту. Завидев меня, она молча протянула этот персик мне. В этом жесте, как позже выяснилось, была вся Элька, всегда готовая поделиться, а то и просто отдать другим все, что у нее было. Ее потом в шутку называли «Франциск Ассизский». Мне вдруг ужасно захотелось взять персик, но я колебалась. «Бери, у меня еще есть», – сказала она. Я вонзилась зубами в сочную мякоть. Сок тут же брызнул на меня и на нее. Мы обе невольно прыснули. Как раз за неделю до появления Эльки я навек разругалась со своей закадычной подружкой, которой, кстати, была Ленка Павлова. Она тогда демонстративно пересела к другой девочке, и место за моим столом пустовало. Поэтому я сказала новенькой: «Садись со мной. Меня зовут Рита». «Эля», – ответила она. Мы по-взрослому обменялись рукопожатиями и по-взрослому же сказали: «Очень приятно». После чего не удержались на надлежащем уровне серьезности и одновременно хихикнули.

Когда прозвучал звонок, Элька перенесла свой ранец за мой стол. С тех пор мы так и сидели вместе. И я за все время ни разу не пожалела о своем приглашении. Вернее, не устаю благодарить бога или судьбу, что так вышло. Элька оказалась симпатичной во всех смыслах. Удивительно, но с первого дня знакомства и по сю пору (а прошло уже более 17 лет) мы с ней, по-моему, ни разу не поссорились. Хотя у нас обеих не самый простой характер.