Хранители

– То есть никто не знает, где Евангелие, точнее, его полная копия? – спросила я.

– Никто.

– Но зачем оно этим людям?

– Как ни мерзко произносить это слово, дочь моя, но мы считаем, что для шантажа. Даже в том виде, в каком рукописи существуют теперь, то есть когда неясно, что именно они собой представляют, это бесценные реликвии для Церкви. Чем обернется сей документ: трудом безымянного автора, или апокрифом, или же мы получим пятое каноническое Евангелие? Процесс это долгий, и не думаю, что отпущенного мне Господом времени хватит, дабы узнать ответ. Но в любом случае я благодарю Создателя за дарованное чудо! Ведь это же чудо – получить свидетельства о жизни апостола, принесшего свет христианства в Грецию! К сожалению, наша надежда служит для похитителей рычагом влияния, с ее помощью они попытаются оставить прежние договоренности о продаже земель монастыря в силе, если найдут рукопись раньше нас. По крайней мере, таково наше общее мнение.

Владыка помолчал.

– И вот я хочу спросить вас, Иван: можем ли мы рассчитывать на вашу помощь? Поиски – дело опасное. Потому не смею просить участвовать в них. Прошу лишь помогать переводить и растолковывать смысл найденного.

Иван потер лицо ладонью.

– Владыка, что еще сказал мой дядя в том телефонном разговоре?

– Сказал, что первое из писем он оставил в изножье гробницы матери Софии, под обложкой каменной Библии.

Иван кивнул. Ни меня, ни Владыки для него сейчас не существовало. Очнувшись, сказал:

– Я, конечно, берусь за поиски. Правда, я не силен в… разных богословских вопросах…

Митрополит улыбнулся:

– Благодарю за согласие! Прошу только о двух вещах. Будьте предельно осторожны! При малейшей опасности прекращайте поиски. И второе: держите их предмет втайне от родных, друзей, случайных знакомых. Видите ли, даже я скрываю настоящую цель своего нынешнего визита на Крит. Официальная версия – навестить духовного сына, настоятеля храма, в котором мы с вами сейчас находимся. Хотя, думаю, в конечном счете без обращения в полицию не обойтись. Что же до вашего… ммм… неполного владения темой – не беспокойтесь об этом. Мы не оставим вас без поддержки. Конечно, финансовой. А кроме того, и это главное, я дам вам в помощь моего духовного сына.

Мы с Ваней переглянулись:

– Отца-настоятеля храма?

– Нет. У меня два духовных сына. Я говорю о втором. Он не священник, но, возможно, станет им. Георгис – критянин, хотя давно уже творит богоугодные дела вдали от родного острова. На Крите многие знают его отца, служившего тут священником и трагически погибшего на Кипре, когда Георгис был ребенком. Сам же Георгис в прошлом военный. Так что защита у вас будет хорошая во всех смыслах.

– Я бы тоже хотела участвовать! – неожиданно для себя пылко воскликнула я. И чтобы скруглить детский тон просьбы, добавила, улыбнувшись: – Хоть я и девица.

Митрополит нахмурился:

– Я не могу вам запретить, но идея мне не нравится. – Он искоса взглянул на безмолвного Ваню и нахмурился еще больше. – Это опасное дело, и, по моему разумению, заниматься им должны мужчины.

– Но кто, как не женщина, сможет уговорить мужчину быть осторожным, отец мой! – проникновенно сказала я, разве что не прижав руки к груди. – Извините! Я хотела сказать Владыка.

В усах митрополита мелькнула улыбка:

– Ничего страшного… Пообещайте тогда, что в опасных ситуациях всецело будете слушаться Георгиса. Он человек опытный.

– Обещаю!

– Как с ним связаться? – спросил Иван.

– Он сам позвонит, когда прилетит на Крит из Афин. Его рейс ожидается, – Владыка приподнял рукав рясы, – через три часа. Если вы не возражаете, я оставлю ему ваш номер. Вот здесь, – митрополит протянул Ване лист из записной книжки, – номер моего телефона. И адрес церковного архива. Когда вы планируете наведаться туда?

– Сегодня вечером, – ответил Иван.

Митрополит склонил голову, затем взглянул на Ваню. Тот сидел целиком погруженный в раздумья, снова где-то за тридевять земель от меня. Владыка смотрел на него таким же долгим взглядом, как в начале беседы. Только на этот раз в его глазах была смесь сочувствия, тревоги и сомнений.

Когда мы выходили из храма, мне казалось, что надежный мир – большой и теплый, как ладонь митрополита, возложенная на мой затылок при прощании, – стремительно уходит от меня. В этом чувстве было много щемящей грусти и бодрящего холодка опасности и свободы. Наверное, так чувствуют себя птенцы, покидающие гнезда.

Дождь унялся, воздух был свеж и звонок. Ясный день сменился таким же ясным вечером.

На небольшой площади 1821 года, что аккурат перед двуглавым храмом Святого Николая, приветливо светились лампочки, развешанные в ветвях огромных платанов. Почти вся она была заставлена столиками кафешек и таверн. Каждый вечер тут шумно и весело.

Мы с Ваней прошли мимо забранной решеткой лестницы, ведущей в подвал на краю площади. Да, отсюда к захоронениям попасть было бы легче. Свернув, нырнули в узкий слабо освещенный переулок. В отличие от большинства туристов, предпочитающих западные кварталы старого города, эту – восточную – часть Ханьи я обожала. Византия, Венеция и Турция переплелись тут в единое целое. Тянулся с осколков стен к небу плющ, и взгляд не сучал ни секунды, перескакивая с венецианской лепнины на грубые доски заколоченных окон. Где было палаццо – теперь таверна, где клубились влажные пары хаммама – пансион. А из каждой щели вырывалась буйная южная растительность.

Петляя и сужаясь, переулок Драконтопуло вывел нас к одноэтажной пристройке. Ее деревянная дверь сидела так низко, что едва доставала мне до груди. Это при моем-то невысоком росте. Спустившись по трем ступенькам, Ваня посветил телефоном на замочную скважину и вставил в нее мелкий плоский ключ. Замок плавно, без скрежета поддался. Из двери пахнуло холодом, и я невольно замерла на пороге. Ваня нервно прошипел из темноты:

– Вер, ну не тормози!

Я торопливо спустилась, и Иван захлопнул дверь. Он весь день после разговора с Владыкой был какой-то дерганный.

От митрополита мы поехали в Ванину таверну – перекусить. Но почти все время я провела за столом одна. Завидев нас, из-за барной стойки вышел Манолис – закадычный Ванин друг, как и Михалис. Когда-то Манолис пришел сюда барменом, но с расширением Иванова бизнеса стал незаменим: готовил коктейли, следил за официантами, договаривался с поставщиками. Словом, превратился в классического управляющего. Манолис обнял Ваню и деликатно пожал мои пальцы. Это вежливое полукасание было квинтэссенцией отношения ко мне всех критских друзей Ивана (за исключением прилежного семьянина Михалиса) и выражалось словами «ну на фиг!». В глубине души все они сомневались, что мы с Иваном исключительно друзья, предпочитали не рисковать и держали со мной дистанцию.

Ваня сразу же увел Манолиса наверх – в комнату над таверной. Стол быстро заставили. Обслуживала меня улыбчивая официантка, новенькая, я ее раньше не видела. Когда она опустила поднос с двумя огромными порциями паидакьи (запеченных бараньих ребрышек) и миску с креветочными саганаки (креветками под расплавленным сыром), я попросила сварить кофе и на этом пока остановиться.

– Иван сказал нести все, – нерешительно ответила она, делая ударение, подобно большинству иностранцев, на первую букву в Ивановом имени. Судя по акценту, была она откуда-то из Восточной Европы.

– Если Ивану не хватит, он попросит еще. А то остынет. Не волнуйтесь, все окей, – с улыбкой ответила я.

Минут через сорок хозяин здешней вселенной присоединился ко мне, а еще спустя пять минут в зал вышел Манолис. Таким хмурым я его не видела никогда. Нагнувшись к Ване, он что-то яростно зашептал ему в ухо. Устав от видимых проявлений их закулисной жизни, я ушла в магазин покупать джинсы и кроссовки – не идти же на дело в длинной путающейся юбке и лодочках. С Иваном договорились встретиться в таверне в восемь. Он с плохо скрываемым облегчением расстался со мной до вечера. О чем секретничал с Манолисом, так и не сказал.

Вот и сейчас, спускаясь в подвал, Иван был молчалив и сумрачен. Очутившись в темноте, слегка разбавляемой светом мобильного, я инстинктивно ухватилась за Ванин рукав.

– Да подожди ты, – раздраженно прошептал друг, скидывая мою руку.

Завозился рядом, расстегивая рюкзак. После щелчка вспыхнул свет, излучаемый большим фонарем, явно одолженным в автосервисе у Михалиса.

Почти все пространство было уставлено стеллажами и столами со стопками бумаг. В дальнем конце комнаты свет выхватил дверь. Ваня двинулся к ней, я – за ним. Была она еще ниже предыдущей. Распахнув ее, мой нежный спутник посветил фонарем: ступени с покатыми краями вели вниз, в коридор. Пол землистый, с осколками камней. На последней ступеньке нога поехала, я инстинктивно оперлась рукой о стену и угодила пальцами во что-то скользкое, шевелящееся. Заорав, отдернула руку и отскочила от страшной стены. Ползучих гадов, больших и маленьких, я боюсь.

– Шо ты рыпаешься?! Шуму от тебя, как от стада гамадрилов. Еще раз пикни – выведу!

Хотелось его стукнуть, но я прикусила губу, решив впредь держаться середины коридора.

Мы осторожно двинулись вперед. Стены были покрыты замшелым камнем. Во многих местах кладка осыпалась и сквозь нее проступали петли вьющихся растений. Идти приходилось медленно: под ногами попадались крупные осколки. Так, черепашьим шагом, мы шли минуты три-четыре. Коридор сделал плавный изгиб, и показалась дверь, обитая железным листом. В скважину Ваня вставил длинный ключ. Эта дверь отворялась тяжело, со скрежетом, выпустив тяжелый, сырой дух. В свете фонаря мы видели сводчатый потолок. Вниз снова вели ступени. Вспомнилась давняя московская экскурсия в боярские палаты, во время которой гид объяснял, что каждый культурный слой лежит выше предыдущего По моим представлениям, мы с Ваней прошагали на пять-шесть веков вглубь.

Небольшой зал с растрескавшимся мраморным полом перегораживала щербатая стена, появившаяся, вероятно, при турках. Потому судить о размерах усыпальницы до захвата Ханьи Османской империей не представлялось возможным. В стене рядом зияли две пустые погребальные ниши, сохранившие ровные, практически без сколов контуры, что наводило на мысль о перезахоронении, нежели о вандализме и разграблении. Пошарив фонарем, Ваня остановился на разломанном надгробии с сидящим на его краю ангелом. Посланцу небес здорово досталось. Одно крыло, нос и пальцы ног отбиты. Рука, державшая на ладони Библию, исцарапана.

Не оборачиваясь, Ваня сунул мне фонарь и обеими руками приподнял каменную обложку. Прижав ее к себе, запустил ладонь в углубление и вынул предмет, завернутый в полиэтиленовый пакет.

– Сунь мне в рюкзак, – протянул он сверток через плечо.

Вернув крышку на место, Иван отобрал у меня фонарь и еще посветил по углам. В одной стене глубоко сидела заваленная осколками дверь. К ней была прислонена могильная плита, такая старая, что на ее ноздреватой, точно пемза, поверхности нельзя было разобрать надписей.

Вдруг за нашими спинами раздался шорох, луч Ваниного фонаря метнулся и скрестился с таким же лучом.

– Ага! Попались! Что вам здесь надо?!

Я ахнула и зажала рот ладонями.

Голос был высокий, старческий. Рассмотреть его обладателя мешал бьющий в глаза свет.

– Убери фонарь, малака!17 – крикнул Иван.

Услышав это, человечек по ту сторону света взвился фальцетом:

– Я вызвал полицию, и вы ответите не только за взлом, но и за оскорбление!

– Лучше б ты, Ваня, учил Шиллера, – пробормотала я любимое выражение Розы Михайловны, когда сын делал что-то особо ее огорчавшее.

Он вскинулся было на меня, но я, уже не слушая, заслоняясь рукой от слепящего света, крикнула:

– Извините нас, пожалуйста! Мы просто сильно испугались! Мы не сделали ничего дурного!

– We come in peace!18 – крикнул, передразнивая меня, Иван, которого несло сегодня весь вечер.

Луч немного сместился. На пороге комнаты стоял седобородый дед в рясе.

– Мы пришли сюда с… исследовательскими целями, – сказала я.

– Полиция разберется, зачем вы сюда пришли, – проскрежетал дед мстительно.

«Ох, черт, вторая дверь – та, возле которой я поскользнулась, так и осталась открытой!» – пришло запоздалое понимание.

Принесла же нелегкая архивариуса, а это был, видимо, именно он. Надо сказать, мысль о слежке вообще не посещала мою голову. Это здание казалось таким забытым и выключенным из жизни, особенно по сравнению с тавернами по соседству.

Старичок посторонился, пропуская нас, а когда мимо прошел Иван – еще и попятился.

Под его конвоем молча миновали коридор. Поднимаясь к злополучной двери, Иван негромко процедил мне в спину:

– Полиции я скажу, что ключи передал друг дяди, но для чего – не знаю. Типа сходил посмотреть. А ты пошла за компанию.

– Угу… А как ты узнал, от чего ключи?

– Скажу, видел их у дяди прежде и якобы он объяснил, что они от архива.

– Мне кажется, старикан не видел, что мы там делали, – прошептала я, очутившись в архивной комнате.

Иван не ответил.

Выйдя на улицу, я испытала сразу и облегчение – от свежего воздуха, и ужас – рядом с дверью стояли двое полицейских, а напротив входа в переулок крутила световые шары полицейская машина. Возле нее собралось несколько зевак. Я вспомнила митрополита, его просьбу не привлекать к себе внимания, и меня затошнило.

– Господин полицейский, я поймал их! Я же говорил, дверь не заперта! Я поймал! – выкрикивал дед.

Закатив глаза к небу, Ваня молитвенно сложил руки и покивал головой:

– Да-да, господин полицейский, мы не закрыли дверь.

Когда надо, Иван мог отлично играть на публику. Вот и сейчас, изложив свою версию, он покаянно вздохнул:

– Просто я хотел показать древние подвалы своей девушке. – И обнял меня за плечи.

Злопамятное сознание тут же подсунуло его слова о гамадрилах.

– Прошу прощения, – услышали мы низкий голос, – произошло недоразумение.

Говоривший подошел к нам по переулку во время вдохновенного Ваниного рассказа и теперь стоял меж двух полицейских. Свет от фонаря нимбом расплывался вокруг его головы.

– Этот молодой человек должен был передать ключ мне. Я – Георгис. Наверное, вы, Иван, слышали обо мне.

Ваня кивнул. Я же щурилась и никак не могла разглядеть его. Помимо фонаря, мешали всполохи полицейской мигалки.

– Наша организация при поддержке архимандрита Тихона планировала построить детскую школу ремесел под Ханьей, – продолжал Георгис, очевидно тот самый, о котором говорил митрополит. – Но возник вопрос о межевании земель. Потребовался доступ к архиву, и с высочайшего дозволения нам сделали дубликат ключей. Отец Тимофей намеревался передать его мне в Ханье через племянника. Но скоропостижная кончина помешала ему предупредить Ивана, кому именно он должен отдать ключи.

Человек обернулся к архивариусу и почтительно произнес:

– Отец, мы еще раз сделаем запрос на дубликат ключей, – иногда в голосе его прорывались хрипловатые нотки. – Тем более со смертью архимандрита строительство школы, боюсь, осложнится.

И обращаясь к полицейским:

– Если надо, могу подтвердить свои показания письменно в офисе у Ставроса Ксенакиса. Я все равно собирался к нему.

– Вы знакомы с господином Ксенакисом? – уважительно спросил один из полицейских.

– Да, он мой друг.

– Кхм… Я не думаю, что заявление необходимо, – заблеял старик.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Ливийское море – часть Средиземного моря. Омывает Крит с юга.

2

Агиос (греч.) – «святой». Агиос Павлос – Святой Павел.

3

Ханья – второй по величине город Крита, находится на северо-западе острова.

4

Сарики – критский мужской головной убор в виде вязанного крючком платка с бахромой. Обычно черного цвета – в знак скорби по годам оккупации острова турками.

5

Трудник живет и работает в монастыре, не принимая священного сана.

6

Узо – анисовая водка, популярный на Крите алкогольный напиток.

7

Мантинады – критские куплеты-четверостишия, которые, как правило, пропевают-проговаривают под аккомпанемент лиры и лютни.

8

Слово «море» в греческом языке женского рода.

9

Сфакья – знаменитый регион на юго-западе Крита. Благодаря гористому ландшафту и независимому нраву местных жителей ни разу не был покорен захватчиками. Столица – Хора Сфакион.

10

Браширование – обработка дерева, в результате которой оно приобретает более текстурный вид. Также этот способ называют искусственным старением древесины.

11

Ираклион – столица Крита.

12

Рефимно – крупный город на северном побережье.

13

Двуглавый орел – герб Элладской православной церкви.

14

Критское Возрождение – период в критском искусстве с XV по XVII век. Характеризовался слиянием византийской и итальянской традиций.

15

Евангелие от Петра – один из апокрифов, то есть произведений, не включенных Церковью в число канонических книг.

16

Исихазм (от греч. hesychia – «покой», «безмолвие», «отрешенность») – течение в монашестве. Подразумевает аскетизм, безмолвие, беспрестанную молитву. Ставит целью единение с Богом.

17

Малака (греч.) – дурак (грубое ругательство).

18

Мы пришли с миром! (англ.) – фраза из фильма «Марс атакует».